Про косматых и пернатых (рассказы)

      И, отзываясь бессловесной мольбе, смачно падает из-за черной шапки сосны долгожданная капля. И опять завороженный собственной песней глухарь не слышит, как с разных сторон двое метнулись меж осиянных луною деревьев и замерли бездыханные там, где приковал их конец песни.
      Еще один бросок... Еще...
      Из-за вершины холма он открылся мне вдруг так явственно и близко, что я невольно прянул назад, боясь спугнуть его. Напрасная тревога! Глухарь токует теперь почти не умолкая, самозабвенно, упиваясь радостью жизни. Он весь дрожит, вытягивается, трепещет, и лунный лес с немым участием внимает одинокому певцу.
      "Взойди же, солнце! Явись, Весна, в роскошном убранстве своем. Все живое так ждет тебя!"
      Стою, околдованный лунным светом и песней. Забытое ружье не оттягивает рук.
      ...Неожиданный, словно камень с неба, выстрел полоснул сбоку. Ломая ветви, глухарь грузно падает. И кажется - от его паденья дрожь пробежала по стылой земле. Конец...
      В лощине начинается непонятная возня - топот, треск валежника. Грохочет еще один выстрел. На взгорье, посеребренном луною, вырастает пухлый клекочущий шар и катится мне под ноги. Догадываюсь - глухарь! Отстраняю ружье, уступая ему дорогу. Следом появляется запыхавшийся Василий Дмитрич. С проклятьями пробегает мимо, и ломаные тени неслышно нахлестывают его по спине.
      За черным раздвоенным стволом сосны продолжается борьба. Бегу туда. Вижу - белесый из лунного света ковер, окаймленный сажистыми тенями, а на конце его бьется и гортанно клекочет певец, минутой назад околдовавший меня своей песней.
      - Уйдите! - хрипло кричит охотник. - Я привязал его за крыло. Теперь не уйдет.
      Я не понимаю, зачем нужно привязывать к кусту раненого пленника, почему голос человека сделался вдруг таким схожим с клекотом дикой птицы.
      - Уходите же! - захлебывается от возбуждения Василий Дмитрич. - Я пристрелю его.
      Старая бескурковка почему-то два раза подряд дает осечку.
      - А ну его, так дойдет! - смущенно бормочет охотник. - Два заряда на него истратил. Сам кончится.
      Могучая птица бьется у края лунной дорожки. Почти физически ощущая боль ее и тоску, я подымаю ружье... Оглушенный выстрелом, не сразу догадываюсь, почему так сердит Василий Дмитрич. Оказывается, нельзя было стрелять так близко: кучным зарядом рискуешь попортить внешний вид дичи.
      На обратном пути мы угрюмо молчали. Молчал и ограбленный лес в багровом сиянье зари. Ему так недоставало глухариной песни!
      ...Вот и все. Теперь вы понимаете, почему больше не выстрелит красивое ружье, что лежит у вас на коленях.
      ЖАР-ПТИЦА
      Лес подступал к самому домику. Одну сосновую ветку - кустистую, с рассохшейся щербатой шишкой - пришлось даже обломить: она мешала закрывать окно на чердаке. В ветреную погоду деревья оживленно лопотали вокруг и царапали сучьями по тесовой крыше.
      Но не ветер - птицы будили Алешу по утрам. В последние дни его прилежно навещает какая-то стыдливая пернатая незнакомка. Подарит чудесной песенкой, заронит беспричинную радость в душу... и была такова.
      Вот и сейчас... Слышите? "Тиу-лиу, тиу-литиу!" То ли серебряный колокольчик прозвенел, то ли пропела игривая флейта.
      Алеша на цыпочках подбегает к окну, щурясь от солнца, ищет в ветвях таинственную певунью. Напрасно! Пугливая, она исчезает всякий раз, чуть скрипнет рассохшаяся рама.
      Перед окном мерцают, покачиваясь, вощеные хвоинки. Алеша гладит их рукой, будто котят, ловит на ладошку теплые лучи. Душистый лесной ветерок треплет его спутанные волосы. Над головою жужжит, тыкаясь в потолок, заблудшая пчелка. Чьи-то цепкие лапки шуршат по крыше.
      После завтрака Алеша надевает очки и отправляется в лес. Гулять ему разрешено только до ручья. Но вот беда - вдаль Алеша видит совсем плохо. Захочет рассмотреть получше франтоватого дятла, бабочку или пучеглазую стрекозку, так ведь, хитрецы, непременно заманят в самую глушь.
      С цветами проще - те никуда не улетят. А сколько нежданных открытий таит каждая былинка, стоит лишь взглянуть на нее через сильные линзы очков! Присядешь на корточки перед головкой отцветшего подснежника, и тебе навстречу всплывает из зеленого сумрака округлое шелковистое облако. Узорчатые чешуйки лишайников на березовой коре превращаются в чеканные монеты из какого-то древнего клада, а куртинка седого мха - в настоящий дремучий лес из хрупкого серебра.
      Но ничто не могло удержать Алешу, если из глубины леса долетал протяжный мелодичный посвист - тиу-лиу, тиу-литиу! Как завороженный, спешил он навстречу песне. Бежал не таясь, побуждаемый страстным, необоримым желанием увидеть. Кто объяснит, почему так влечет нас к себе недоступное? Ведь Алеша знал по опыту - милая певунья ревниво бережется стороннего взгляда. Вся надежда была на слепой случай.
      И вот однажды (впрочем, это скорее походило на сон, чем на явь), однажды с вершины березы, откуда только что слышался знакомый посвист, взметнулась вдруг к небесам диковинная птица. Она описала в воздухе крутой полукруг и утонула в зеленом дыму листвы. Алеша успел лишь заметить, что оперенье птицы сверкнуло всеми цветами радуги. Еще ему показалось - то ли это солнце вспыхнуло на стеклах очков, - ему показалось, будто от крылатого дива веером рассыпались по небу цветные лучи.
      Всего миг длилось виденье, но долго не мог опомниться ошеломленный мальчуган.
      Было утро. Беззвучно струились рубчатые листья осин, процеживая солнечные лучи, и тяжелые редкие капли росы ртутными шариками скатывались в траву.
      С той поры много раз приходил Алеша к древней березе. Ждал, затаясь, не взлетит ли снова сказочная птица. Возвращался усталый, задумчивый. Боясь насмешек, даже матери не открывал, что привиделось ему однажды майским утром в лесу.
      К счастью, не все лесные обитатели были так недоступны. На песчаной отмели у ручья Алешу встречали оживленным писком веселые кокетливые трясогузки с черными галстучками на белоснежных манишках. Знал Алеша, на каком пне любит понежиться молодой ужик в золотистой коронке, где свила гнездышко прилежная горихвостка.
      Возле встрепанного куста можжевельника, осыпанного зелеными искрами новых игл, жила прелестная ящерка. В первые дни она, взметнувшись, исчезала в норке, едва заметит вблизи непрошеного гостя. Алеша опускался на колени и тихонько просил:
      - Выйди. Я только посмотрю на тебя.
      Из подземного убежища появлялась лакированная головка, и на пришельца нацеливался крохотный глазок-бусинка.
      - Совсем выйди! - просил Алеша.
      Ящерица задергивала белесоватой пленкой глаза, помедлив, вылезала и, клоня головку то на один бок, то на другой, осматривала гостя. Спинка и бока у нее вышиты мельчайшим зеленым бисером, а кожица под мышками сборилась от учащенного дыхания.
      - Вот видишь - ничего дурного не случилось, - шептал восхищенный Алеша. - Погрейся на солнышке, а я буду смотреть на тебя.
      День ото дня ящерка становилась все смелее, доверчивее. Один раз, когда Алеша гладил ее травинкой, сбоку наплыла вдруг чья-то тень. Ящерица мгновенно скрылась в норке. Алеша обернулся. Парнишка лет восьми, солидно заложив за спину руки и расставив босые ноги, бесцеремонно, в упор рассматривал его из-под надвинутого до самых глаз картуза. Против солнца загорелый незнакомец выглядел совсем черным, только светились под картузом соломенные, давно не стриженные волосы да пунцово рдели оттопыренные уши.
      - Чего ты искал там? - небрежно спросил парнишка, пожевывая какой-то мясистый стебель.
      - Ящерица здесь живет, - смущенно пробормотал Алеша.
      - Невидаль тоже - ящерица! - ухмыльнулся незнакомец, однако присел на корточки перед норкой.
      - Она красивая, - как бы оправдываясь, сообщил Алеша.
      - Ящерица - ящерица и есть!
      В эту минуту глупая ящерица совсем некстати выскочила из своего убежища. Белобрысый с неожиданной прытью схватил ее вместе с пригоршней песка. Мгновенье - и гибкое зеленое тельце сверкнуло на солнце. Алеша радостно встрепенулся - вырвалась! Но тотчас заметил: в руке у паренька бьется оторванный хвостик.
      - Ну зачем так? - простонал Алеша. - Ей же больно!
      Прикусив крепкими желтоватыми зубами кончик языка, парнишка молча любовался своим трофеем. Потом отшвырнул двумя пальцами прыгающий жгутик и обернулся к Алеше.
      - Больно, говоришь? А чего ее жалеть? Не человек ведь - ящерка. Их вон сколько везде!
      Незнакомец подобрал оброненный стебель, стряхнул песок с него и зачавкал как ни в чем не бывало.
      - Тебе и впрямь ее жалко? - удивленно воскликнул он, вглядываясь в расстроенное лицо Алеши. - Эх, чудила! Да у нее же новый хвост вырастет. Ты что, не знаешь, что ли?
      Алеша только прерывисто вздохнул. Ведь это он приучил ящерицу не бояться человека, значит, сам отчасти повинен в ее беде.
      - Будет дуться-то! - примирительно сказал парнишка. - Было б из-за чего, а то - тьфу! - хвост ящеркин! Ты скажи лучше, чего ищешь в лесу-то. Ягод еще нет. Щавель нешто?
      - Жар-птицу искал я, - бездумно вырвалось у Алеши.
      - Чего, чего? - Белобрысый расхохотался, держась одной рукой за живот и тыкая пальцем в Алешу. - Жар-птицу ищет! Охо-хо! Иванушка-дурачок ищет Жар-птицу!
      Алеша резко повернулся, зашагал прочь, но сбоку опять выскочила угловатая тень и нервически запрыгала по кустам.
      - Вот опять в пузырь полез! - заискивающе бормотал незнакомец, семеня позади босыми ногами. - Сам и виноват. Его всерьез спрашивают, он же про какую-то Жар-птицу... Звать-то как тебя?
      Алеша промолчал.
      - Ну и дуйся! Очень нужно... А я еще думал его с собой за волчатами взять.
      Парнишка забежал вперед, чтобы посмотреть, какое действие произвело его великодушное обещание.
      - Волчицу я выследил в Елисейском овраге. Логово у нее там. Иду вот к леснику сейчас. Он мне дядей приходится, Степан Назарыч-то. С ним вместе и сходили бы завтра.
      - Степан Назарыч в город уехал на целую неделю! - хмуро сообщил Алеша.
      - А ты откуда знаешь?
      - Знаю. Мы дачу у них снимаем.
      - Вон оно что! Это ты и есть Алеша из города?
      Алеша кивнул.
      - А меня Мишкой зовут. Из Кувшинки я... Да ты погоди! Куда спешишь? Обдумать надо, как теперь быть. Разве будет волчица ждать целую неделю? Перетащит выводок в другое место, ищи тогда!
      Они остановились возле тесно сгрудившейся семейки молодых сосенок. Мишка обломил несколько ростков с бледно-зелеными шерстинками еще не отделившейся хвои, начал в раздумье жевать их. Перехватив удивленный взгляд Алеши, предложил:
      - Попробуй! Кисленькие. Не бойся - они полезные. От цинги этим лечатся.
      Алеша с опаской пожевал. Новый знакомый начинал чем-то нравиться ему! Застенчивый и неловкий с людьми, Алеша особенно ценил в других находчивость и смелость. А Мишка, видно, из храброго десятка, если один волчицу выследил.
      - Ну вот что! - Белесые, выгоревшие Мишкины брови сошлись у переносья. - Назарыча ждать не будем и вообще в компанию никого больше не возьмем. Одни управимся. - На Алешино плечо обрушилась крепкая Мишкина рука. - Логово разыщем, волчат в мешок, и айда!
      - А... если волчица? - поежился Алеша.
      Смешно выпятив нижнюю губу, Мишка сплюнул зеленой кашицей.
      - Что волчица? Думаешь - бросится? Не-е! Сдрейфит. Это уж проверено. Следом, верно, увяжется, а чтобы броситься - слабо! Потом я ведь штырь железный прихвачу. Так по башке тяпну! Только не подойдет она, нет.
      Мишка щелчком сбил комара с руки, сказал твердо, как отрубил:
      - Завтра утречком сюда придешь. К этим вот сосенкам. Я с мешком ждать буду здесь. Без обмана только, слышишь?
      ...Елисейский овраг оказался за тридевять земель. Спотыкаясь от усталости, Алеша продирался следом за неутомимым Мишкой сквозь чащу, по крутому глинистому склону сползал в сырой овраг, плутал в нагроможденьях бурелома.
      О, хитрая волчица умела замаскировать свое логово!
      Отчаявшись разыскать выводок, Мишка решил выследить волчицу, когда та будет возвращаться с охоты к детенышам. И вот мальчики сидят, скорчившись в душной парной глуши, где терпко и горько пахнет разомлевшей от зноя листвой и тонко звенят над ухом назойливые комары. Волчицы нет как нет. Мишка нервничает. Запустил сучком в соседний куст, откуда цвиркнула неведомая пичужка, сбил кулаком жука, с натужным жужжаньем кружившего над поникшими листьями папоротника. Наконец, остервенело пришлепнув на щеке кровопийцу-комара, не выдержал:
      - Житья не дают, стервецы! Разве с ними выследишь зверя? - Мишка обиженно вытянул губы, отер рукавом лоб. - Пойдем скупнемся, что ль, Алешк! Озерцо я тут знаю неподалеку.
      Шли без тропы.
      Жаркое полуденное солнце сквозило в вершинах берез. Проголодавшийся Мишка на ходу срывал какие-то стебли, с аппетитом жевал их.
      - Попробуй! - предлагал он Алеше. - Это же скирда, на редиску чуточку похожа. А это вот - купырь. Тоже вкусно.
      Алеша покорно жевал, хотя его слегка поташнивало от обилия зеленой пищи, рассеянно поглядывал навepx сквозь запотевшие очки.
      - Шагай живей! - поторапливал Мишка. - Ну чего ты в небо уставился? Жар-птицу, что ли, свою высматриваешь?
      Алеша отвернулся, обиженный.
      - Опять серчает! - искренне огорчился Мишка. - Расскажи-ка, правда, что за птицу искал ты вчера.
      - Ты же снова будешь смеяться.
      - Не буду, слово даю, - пообещал Мишка. - Рассказывай, какая она из себя.
      Алеша пригнул голову к петлице, куда еще утром вставил букетик ландышей: завядшие цветы и сейчас струили тонкий аромат.
      - Какая, спрашиваешь... Красивая. Очень красивая! На осколок радуги похожа. И синим, и зеленым сверкнула. И даже, знаешь... светится.
      - Вот уж чтобы светилась, это ты, брат, заливаешь. Птица - не светлячок. - Мишка сорвал мимоходом мясистый, с рассеченными листьями стебель борщевика и принялся ловко отслаивать кожурку нечистым когтем. - А нарядных птиц, как ты рассказываешь, мало ли? И на сизоворонку подумать можно, да и на сойку похоже. Вот бы послушать, как поет, тогда точно сказать можно.
      Алеша хотел было изобразить музыкальный посвист Жар-птицы, но Мишка сделал вдруг страшные глаза и приложил палец к губам. Алеша замер на месте.
      Гибким скользящим движеньем Мишка извлек из кармана штанов рогатку, зажал меж стиснутыми губами крючок из толстой проволоки, привычно расправил резинку. Алеша с затаенным дыханьем следил за этими приготовлениями. От одной мысли, что Мишка приметил в кустах волчицу, обмякли и сами собой подогнулись колени. Но, зацепив крючком резинку, Мишка стал прицеливаться не в кусты, а вверх - в сплетенье сосновых ветвей.
      Щелкнула резинка, свистнув, хлестнул по веткам нехитрый снаряд. Серая, величиною с голубя птица всполошенно забила крыльями. Огибая стволы, стремительно понеслась в чащу. На землю посыпались зеленые ежики сбитых хвоинок.
      - Промазал, гадство! - с досадой крякнул Мишка. - Против солнца целиться пришлось.
      - Кто это был? - все еще вздрагивая от волнения, спросил Алеша.
      - Горлинка.
      - А зачем убивать ее?..
      Мишка удивился:
      - Чудила! Она, знаешь, какая вкусная!
      - У вас, наверно, есть нечего? - наивно округлил глаза Алеша. Ему вдруг пришла в голову мысль, что и траву Мишка поедает от голода.
      - Неужто ради еды только охотятся? - Мишка с раздражением запихнул рогатку в карман. - Как тебе это втолковать? Интересно это, понимаешь? А потом и мясо тоже... Даровое притом.
      Алеша хотел возразить, что это жестоко, мерзко, но только рукою махнул. Разве такому докажешь? Обзовет еще дохлой интеллигенцией, очкариком. Да и горлинка-то улетела, на счастье.
      Молча тронулись дальше. Огорченный неудачей Мишка тяжело сопел, отирал рукавом лоб и злобно отмахивался от привязчивой мухи. Оживился он только при виде озерца, которое сверкнуло меж стволов неожиданно, будто свалившийся на землю клок чистого неба.
      - Ну и жарынь! - захрипел Мишка, на ходу сдирая потную, прилипшую к плечам рубашку. - Раздевайся живо, Алешк. Смотри вот!..
      Фонтан слепящего жидкого солнца взлетел над озером, когда Мишка взрезал своим телом нетронутую гладь. Испуганно дрогнули и закачались опрокинувшиеся в воду сосны.
      - Ох, и мирово же! - ревел Мишка, подскакивая. - Прыгай, Алешк! Да очки-то сними! Потопишь, чудила!
      От холодной воды перехватило дыхание, будто ледяными обручами сковало грудь. Но кому же хочется прослыть трусом и неженкой? Алеша стойко вынес испытание до конца.
      На песчаный откос он выбрался следом за Мишкой мертвенно-синим, с обвившейся вкруг ноги колючей травой. У него шумело в ушах, кружилась голова и все неудержимо прыгало перед глазами. Квадратное лицо Мишки с дрожащими фиолетовыми губами и сияньем вокруг мокрых встопорщенных волос вдруг расплывалось, и на Алешу опрокидывалось бездонное небо. Голубая стрекозка повисала в синем океане, ослепительно сверкая трепещущими крылышками. Потом вдруг иззубренные пики сосен вонзались в небо, и на их пестро-зеленом фоне корчился размытый силуэт Мишки с головой, застрявшей в рубашке, и нелепо болтающимися рукавами.
      Внезапно все померкло, и сквозь шум в ушах Алеша расслышал обеспокоенный Мишкин голос:
      - Ты чего, Алешк? Слышь! Чего с тобой?
      Затем предметы снова обрели привычные краски, хотя шум в ушах не утихал и не унималась несносная дрожь.
      - В овраг уж не пойдем сегодня. Завтра утречком счастья попытаем, гудел над ухом Мишкин голос. - А сейчас куда с тобой таким?
      Мишка проводил Алешу до самого дома. На прощанье сказал ободряюще:
      - Ты крепись, Алешк. Пройдет все. Завтра выследим волчицу, башку на отсеченье!
      ...Но "пытать счастье" наутро Алеше не пришлось. Всю ночь он метался в жару, сбрасывая холодный компресс, который накладывала ему на лоб встревоженная мать. Виделся ему сказочный дремучий лес до неба. Над лесом, озаряя его каскадом радужных лучей, величаво пролетала Жар-птица, а Мишка целился в нее из рогатки.
      Чуть рассвело, мать отправилась в районную больницу за врачом. Проснулся Алеша поздно. Утро выдалось прохладное, ветреное. Снаружи глухо ворчали сосны и скребли ветвями по крыше. Проворные облака, похожие на рваные простыни, то закрывали солнце, то снова выпускали на ясную синь, и тогда на подушке у Алеши принимались плясать веселые светлые зайчики.
      Неожиданно у постели появился Мишка, босой, в неизменном парусиновом картузе.
      - Задувает сегодня! - сказал он вместо приветствия и присел на табуретку возле кровати. Оглядевшись, добавил: - Тесновато у вас здесь, а так ничего вообще-то, жить можно.
      - Можно жить, - с натугой просипел Алеша и закашлялся.
      - А я тебя там все жду, жду! Все нет и нет тебя. Дай, думаю, зайду. А ты, хозяйка говорит, хвораешь, оказывается.
      Алеша виновато улыбнулся, пощупал влажное полотенце на лбу.
      - Тебе бы чаю горячего с малинкой, - хмуро посоветовал Мишка. - Могу принесть сушеной. У нас есть. Сам собирал летось. А еще у деда Андрея меду выпрошу. Тоже помогает от простуды. Вчера это ты простыл. Не надо бы купаться так долго.
      - Ты не заботься. - Чтобы снова не раскашляться, Алеша ухватился за горло. - Доктор придет, лекарства даст.
      - Подумаешь - заботы! - хмыкнул Мишка. - Если чего нужно, только скажи, я всего добуду.
      В лесу бушевал ветер. Быстрые облака набегали на солнце, опаляя рваные крылья. Птицы давно умолкли.
      Неожиданно в разноголосом шуме леса выделился знакомый переливчатый посвист. Ветер не смог заглушить песенку, простую и чистую, как звон апрельской капели.
      - Ты чего это? - Мишка удивленно уставился на преобразившееся лицо друга.
      - Тсс! - Алеша погрозил пальцем. - Тихо! Это она поет...
      - Кто "она"?
      - Ну... та самая... Жар-птица. - Васильковые глаза Алеши так и лучились радостью.
      Мишка ухмыльнулся:
      - Нашел тоже Жар-птицу! Самая что ни на есть иволга. Простая иволга! Она еще под дрозда подпевать может. А еще кошкой кричит.
      Бывают же мастера ломать хрупкую сказку! Все, к чему прикасаются их скучные руки, становится сразу обыденным, будничным, неинтересным. Мишка по-своему истолковал причину, почему так сник, помрачнел его маленький приятель.
      - Ты и впрямь ее не видел ни разу, иволгу-то?
      Алеша отрицательно покачал головой.
      - И очень хотел бы увидеть?
      Задумчиво глядя в окно, Алеша тихонько кивнул:
      - Очень... Она, знаешь, во сне мне привиделась. Красивая! Будто радуги осколок.
      Алеша прикусил губу, испытующе покосился на Мишку - не смеется ли? Нет, тот не смеялся. Что-то сосредоточенно обдумывал, собрав морщинки у переносья.
      - Ладно! - Мишка решительно поднялся. - Пойду я. Малинки тебе принесть надо и медку. А иволгу увидишь, может быть... Если повезет.
      И он ушел, не прощаясь.
      Помутневшие облака неслись теперь плотными рядами и наконец совсем полонили солнце. Глухо роптали сосны за окном. Несколько крупных градинок цокнули по звонкой крыше, подскакивая, покатились вниз. Алеша поежился, натянул одеяло на плечи и забылся в тяжелой дреме.
      Вернулся Мишка не скоро. Деловито поставил на стол стакан с медом, пристроил рядом бумажный кулек с черной сушеной малиной и полез за оттопыренную пазуху. Он еще не нащупал того, что принес, а у Алеши отчего-то больно защемило сердце.
      С медлительной важностью Мишка извлек из-за пазухи убитую птицу. Она была чуть покрупнее скворца, с опереньем чистейшего золотисто-желтого цвета, как предрассветное облако. На крыльях - черные траурные полоски. Изящная удлиненная головка с кровяным пузырьком на клюве скорбно упала вниз, когда Мишка торжественно растянул свой трофей за кончики крыльев.
      - Вот она, твоя Жар-птица! Для тебя старался-добывал. На вот! Бери! Смотри теперь, сколько хочешь.
      Но Алеша уже ничего не видел. Скорчась на постели и обеими руками прижимая к лицу подушку, он горько, безутешно плакал.
      - Я хотел живую... Я хотел видеть живую... в лесу! - стонал мальчуган, терзаясь непоправимостью случившегося.
      А Мишка слушал и недоумевал: ведь никогда в жизни не испытывал он, как это больно, когда убивают Красивую сказку.
      МЕЧЕНЫЙ
      Весна в том году выдалась ранняя, неровная. Днем под жарким солнцем плавилась смола на бронзовых стволах сосен, а ночью ветки прогибались под тяжестью холодных сосулек.
      В ельнике да по северному склону лесного оврага еще лежал снег, а на южной стороне, возле прогретых солнцем корней, уже затеплилась первая жизнь. Прокалывая ржавые прошлогодние листья, потянулась на свет нетерпеливая травка, и красавец подснежник, укутанный в бархатистую шубку, выглянул из-под слежавшейся хвои.
      Как-то вечером сюда, в тихую лесную глухомань, забрела зайчиха. Поводила ушами, принюхалась и бесшумными скачками направилась вдоль оврага. Зайчиха была очень осторожна. Хрустнет ли где иссохшая веточка, упадет ли с дерева кусочек коры, она тотчас распластывается на земле и лежит недвижимо, кося по сторонам выпуклыми немигающими глазами; потом выставит торчмя одно ухо, прислушается и, успокоенная, заковыляет дальше.
      Открытые лесные полянки она старалась проскочить побыстрее, не задержалась и в просторном бору. Лишь в непролазной чащобе дубняка зайчиха осмелела и с деловитой поспешностью принялась выискивать что-то в кустах. Придирчиво обнюхивала каждый сучок, швырялась в полуистлевших листьях. С особой тщательностью она обследовала трухлявый пенек, словно щетиной обросший колкой молодой порослью. Вокруг него зайчиха напетляла замысловатый лабиринт следов и вдруг сильным прыжком метнулась в сторону. Грузное тело ее плюхнулось возле самого пенька на подстилку из древесной гнили и спрессовавшейся листвы. Не раз еще показывались из-за пенька большие настороженные уши, не раз белячиха вставала столбиком и внимательно осматривалась. Убедившись, наконец, что за ней никто не наблюдает, она закопалась в листья и затихла...
      Ночью у нее родилось шестеро зайчат - шесть маленьких пушистых шариков. Они совсем не пищали, как детеныши других четвероногих, не расползались по сторонам, а сразу уцепились за набухшие соски матери и принялись сосать. Потом с раздутыми животиками стали один за другим отваливаться от сосков. Когда отцепился последний, измученная мать прикрыла задремавших малышей листьями, выпрыгнула из гнезда на свой старый след и исчезла в темноте...
      К утру похолодало. Влажные дубовые листья в незатейливом заячьем гнезде начали похрустывать и коробиться от мороза. Новорожденные закопошились. Те, что лежали с краю, норовили протиснуться в середку, где потеплее. Самый крупный зайчонок, который сладко спал, пригретый со всех сторон тельцами братьев, оказался вдруг с краю и проснулся от холода.
      Зайчонок беззвучно чихнул и зашевелил своим удивительно чутким носиком. Лесные запахи породили у малыша смутное ощущение, будто из темных глубин леса доносится чей-то властный призыв. То был голос инстинкта. Послушный его зову, зайчик выбрался наружу и отправился в свое первое путешествие в неведомый мир.
      Голубыми искорками вспыхивал иней на метелках прошлогодней травы, похрустывали промерзшие хвоинки под крошечными лапками. Нелегок был путь малыша. Ведь в своем непомерно раздутом животике он волочил почти столько же материнского молока, сколько весил сам. Попробуй-ка потащиться с этаким грузом через узловатые корни, протискиваться под хворостинами! В безопасных местах - за грудкой листьев, под кочками - зайчонок останавливался перевести дыхание и осмотреться. Затем снова терпеливо карабкался через канавы и корни.
      Когда небо на востоке чуть забелело, усталый малыш уже дремал в укромной ямке, далеко от родного гнезда. Почудились ему сквозь сон шорох промерзшей травы и шлепанье чьих-то лапок. То перебирался на новое место один из его маленьких братьев. Тот же мудрый инстинкт заставил и других зайчат поодиночке искать убежище вдали от гнезда...
      ...Бесшумно скользит по лесу рыжебокая лисица, рыщет по кустам поджарый, оголодавший за зиму волк. Останься малыши на месте, живо нашли бы их хищники по следам матери-зайчихи. А теперь - попробуй найди! Сами зайчата ничем не пахнут: потовые железки у зайцев на лапках, а у новорожденных они и там закрыты. Значит, по следам зайчонка и сама мать найти не сможет. Только движением мог бы выдать малыш свое присутствие, но он затаился, не шелохнется. Уткнул лобастую головку меж передних лапок, уложил ушки на спине и совсем слился рыжей шубкой с бурой кучкой листвы: наступишь - не заметишь! Даже утреннему солнцу и то не удалось обнаружить убежище зайчонка. Так и остался малыш лежать невидимый среди кучи лесного мусора.
      Обогрелись под солнцем деревья и начали сбрасывать с себя ночные наряды. То здесь, то там с хрустальным звоном разбивались сосульки, шлепались хлопья инея.
      Натерпелся же зайчонок страху! Когда же рискнул, наконец, открыть глаза, то не узнал лужайки. Легкий прозрачный парок плыл над ней. Журчал на дне оврага проснувшийся ручеек. Исчез без остатка серый иней, и на каждой травинке, на ветках повисли сверкающие капли и стреляют во все стороны разноцветными лучиками.
      Лежит зайка, головы не поворачивает, но все кругом видит - и спереди, и с боков, и сзади (так уж интересно глаза у зайцев устроены). Из трещины в коре выполз жучок-бронзовичок. Сверкнул на солнце бирюзовыми надкрыльниками, выпустил крылышки - совсем было лететь собрался. Однако не решился. Втянул крылышки обратно, пошевелил усиками и юркнул опять в свою щелку. Вот замелькала сбоку бабочка-крапивница, села на былинку и греется на солнышке.
      Много перевидел зайчонок в первый день своей жизни, лежа в тайном укрытии, и не раз сжималось от страха его крошечное сердечко.
      Посудите-ка сами. Прилетела взъерошенная ворона, села на березу, как раз над зайкой. Почистила тяжелый клюв о ветку и нацелилась хищным взглядом вниз. Малыш так и замер: вот-вот соскочит разбойница на землю. Долбанет страшным клювом в голову - и конец. Но, видно, хорошо замаскировался зайка. Каркнула ворона, оттолкнулась от ветки и полетела восвояси.
      Только было успокоился маленький отшельник, как вдруг кто-то шевельнулся у него под брюшком и, с шумом взметнув шуршащие хрусткие листья, шарахнулся в сторону. То проснулась от зимней спячки увертливая ящерица.
      Но самое страшное случилось под вечер. Вначале послышался треск раздвигаемых сучьев, затем гулко задрожала земля под тяжелыми копытами, и лесной великан - сохатый, высоко поднимая голенастые ноги, торжественно прошествовал через поляну.
      Всему, однако, приходит конец. Кончился и этот непомерно длинный весенний день, полный волнений и страха. Длинные тени исполосовали лесную поляну. В голубых сумерках засеребрился молодой месяц.
      Ночью зайка почувствовал себя смелей: потянулся, расправил онемевшие лапки, повертел головой. Но покинуть свое укрытие не посмел и ночью. Инстинкт подсказал ему, что маленьким зайчатам полагается лежать неподвижно...
      Не зря забрал он в дорогу такой солидный запас материнского молока. Прошла вторая ночь, третья, а зайчиха-мать все не появлялась. Бока у зайчонка опали, животик подтянулся к самому позвоночнику. А матери все нет и нет. На четвертую ночь муки голода сделались невыносимыми. К утру малыш стал замерзать. Он завозился в своем укрытии, расшвырял листья, поднялся на задние лапки и, не обнаружив поблизости кормилицы, сам пустился на поиски.
      Настороженно молчал ночной лес. Темные тучки набегали на луну, и по склону оврага проносились пугающие тени...
      Долго бродил зайчонок по лесу, вздрагивая и замирая при каждом шорохе. Спускался он на дно оврага, где приглушенно журчал ручей и, шурша, проваливался под ногами хрупкий апрельский снег; снова царапался наверх по крутому склону. И все понапрасну. Не оказалось матери ни в хмуром ельнике, ни в пахучем сосновом бору. Не оставила она следа и между задумчивых берез...
      Забрезжил рассвет. На молодых осинках обозначились светлые полоски от заячьих погрызов. Маленький странник осторожно пробирался сквозь вороха хлама, которым всегда бывает завален весенний лес, когда вдруг почувствовал, что кто-то крадется по его следам. Не помня себя от страха, малыш пустился наутек. Но не тут-то было. Сильный преследователь настигал его по пятам. Состязание не могло продолжаться долго. Зайчонок мчался напрямик, дико выбрыкивая задними ногами, скользил, снова стремительно набирал скорость, пока передние лапки не попали под предательский сучок. Несчастный полетел кувырком. Преследователь серой тенью перескочил через него, и зайчонок уткнулся в мягкий живот... зайчихи.