В Амазонии и Центральной Африке каждый год сводились тысячи квадратных километров леса, — и пепел этих лесов должен был стучать в каждое человеческое сердце. Потравленная сточными водами завода синтетических жиров рыба всплыла кверху брюхом в маленькой баварской речушке — и ее пепел тоже должен был стучать в сердца людей. Разливалась по океанским волнам нефть, умирал в вольере Джерсийского треста последний горный орел — и неосязаемый пепел уничтоженной жизни должен был, обязан был колотиться в людские сердца. Если верить прессе, книга получилась. А на самом деле… Кто знает? Янг подарил ее Захарову при прошлой встрече — в сорок третьем, на очередном Тихоокеанском конгрессе. Подарил скорее в знак симпатии, которую вызывал у него этот высокий, грузный, на первый взгляд медлительный старик. Но, оказывается, он прочел. И внимательно…
— В «Пепле» я писал о другом. А об этом пишу сейчас. У меня договор с «Бертон Букс». Она так и называется — «Играть, чтобы жить».
— И все-таки почему вы непременно хотели сами брать Душмана? Это ведь совсем не игра?
Как-то незаметно Янг и Захаров вроде бы поменялись ролями — трудно было сказать, кто кого интервьюирует.
— Потому что пепел стучит в мое сердце, Мэтью, Простите громкие слова, редко я стараюсь ими пользоваться — слишком хорошо знаю скорость их обесценивания, но… Я был в доме у одного деятеля. Крупного деятеля. У него роскошная вилла — этакое ретро в стиле Луиса Кана. И в холле — голова Морского Змея. Я было подумал, муляж. Даже похвалил, дурак. А его так и передернуло: в доме все только подлинное. Вот так-то… — Янг помолчал, гася с прежней силой вспыхнувшую злость. Он плеснул себе минеральной (она была еще холодной), выпил, потом добавил уже совсем другим тоном: — Ну и, конечно же, чисто профессиональное — мы ведь, журналисты, такой народ, нам подавай что погорячее. Если я не буду оперативно давать очерки о погибшем патрульном, об арестованном браконьере, да не каком-нибудь, а самом Душмане, — кто ж мне платить будет? А ведь есть надо. Я, грешник, люблю хорошо поесть…
Захаров внимательно посмотрел на Янга, улыбнулся:
— А пожалуй, Орсон, из вас вышел бы неплохой моряк.
— Вряд ли, — пожал плечами Янг. — Яхтсмен из меня, может, и ничего, рифкомбер в самом деле приличный, а моряк… Просто я люблю море. Оно — полигон надежды. На море мы уже научились жить так, как подобает человеку, — с тех пор, как перестали считать океан театром военных действий и неисчерпаемой кладовой. Где больше всего международных работ, проектов, организаций? На море. Где, случись с тобой что, на помощь придет любой? Опять же на море. Здесь мы все просто люди, а потом уже австралийцы, русские, японцы, американцы… Здесь мы больше всего ощущаем себ человечеством — то, чему на суше нам еще учиться и учиться. Море — это модель нашего завтра. Тень грядущего. И потому его нельзя не любить. Но стать моряком… Это вряд ли. И вдобавок — невезучий я.
— Невезучий? — Захаров недоуменно поиграл бровями.
— А то как же! Вечно умудряюсь поставить не на ту лошадь. Сами посудите, Мэтью, куда это годится: я думал, «Ханс Хасс» будет обеспечивать операцию до конца, выбил из своей фирмы кредит на спецрейс — гнать сюда самолет из Каракаса влетело в кругленькую сумму, поверьте…
— Представляю.
— И что же? «Хасс» уходит на Факарао в тот самый момент, когда ваш батиандр…
— Не мой, он не из Патруля. Он участник «Абиссали-45».
— Знаю. Все равно он ваш, русский. Так вот он отправляется брать Душмана, с Гайотиды-Зюйд на рандеву с ним высылают эту чертову ветряную мельницу, куда мне не перепрыгнуть никакими силами, и с каждым часом удаляюсь от места, где должен быть, на тридцать миль.
— Для точности — на двадцать восемь.
— Какая разница? Ну разве это не есть невезение, Мэтью?
В кабинете за неплотно прикрытой дверью переливчато зазвонил телефон.
— Простите, Орсон, — сказал Захаров и, опершись на подлокотники, с усилием встал. — Я сейчас.
Янг посмотрел ему вслед. Стареет адмирал… Хотя Захаров вот уже двадцать лет не был адмиралом, Янгу почему-то хотелось называть его именно так. Сколько же ему лет? За семьдесят, это Янг знал. И хорошо, если не семьдесят пять. Пора бы и на покой. Только жаль, когда на покой уходят такие люди. А могут ли такие люди уйти на покой? Они всегда найдут себе дело…
Захаров вернулся минут через шесть-семь. Лицо его странно построжело и осунулось.
— Что с вами, Мэтью? — обеспокоенно спросил Янг. — Вам плохо? Врача?
— Нет, ничего. Я уже принял все, что нужно. Знаете, что такое невезение? Это когда для принятия батиандра посылают роторную шхуну, которая вопреки всем прогнозам попадает в штилевую полосу. И у которой слабенький вспомогач с питанием от солнечных батарей. И которая успеет лишь к тому моменту, когда у батиандра выйдет не только желтое, но и красное время. Вот так.
— И «Хасс» меняет курс? — не смог скрыть радости Янг.
— Нет, Орсон. «Хасс» всего-навсего бывший авианосец, а не самолет. Он может выжать тридцать два узла. Ну тридцать пять — на пределе. И дойти за сутки. Опоздав на восемь часов.
— Узелок, — Янг присвистнул. — И что теперь?
— У Океанского Патруля в пределах досягаемости судов, способных принять батиандра, нет.
Захаров тяжело опустился в кресло. При взгляде на него Янгу стало больно.
— Вот что, — сказал он, подумав. — Вы можете организовать мне полчаса связи?
— Извините, Орсон, но сейчас не до ваших очерков. Все каналы забиты — надо выручать батиандра. Это прежде всего.
— Я знаю, — Янг поднялся, прошелся по каюте. — И связь нужна мне не дл очерка.
Захаров удивленно посмотрел на него.
— Я не хочу пока ничего объяснять, Мэтью. Можете вы поверить мне на слово и организовать связь?
— Сейчас, — сказал Захаров. — Попробую.
Связь Янг получил через десять минут — адмирал умел быть оперативным. Первым делом Янг связался с брисбенским филиалом своей фирмы. Это заняло восемь минут. Потом — с главной редакцией в Монако. Еще девять. Наконец, с «Линдстрем Марин Сервис Компани». Здесь разговор был короче — хватило трех с половиной. Всего он уложился в двадцать минут тридцать секунд — знай наших, журналисты морякам в оперативности не уступят.
Когда Янг вернулся в гостиную, Захаров сидел в кресле, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. В девственно-чистой хрустальной пепельнице на столике лежали две порожних ампулы для безукольных инъекций.
— Ну вот, — сказал Янг, — разве ж это невезение? Это так, недоразумение.
Захаров вскинул глаза:
— То есть?
— Через шесть часов в точке рандеву будет гидроплан. Знаете, из этих ныряющих монстров…
— Знаю, — улыбнулся Захаров. — Приняты на вооружение в одиннадцатом году. «Ллир», «Си дэймон»…
— Вот-вот. Он доставит бароскаф. И примет вашего батиандра. Нужно только сообщить в «Линдстрем Марин Сервис» координаты точки рандеву. И куда батиандра доставить. Они ждут. Как видите, и пресса кое-что может. Вечная история Ливингстона и Стенли…
Захаров встал и направился в кабинет. Но, сделав два шага, остановилс и подошел к Янгу, положил ему руку на плечо:
— А знаешь, сынок, из тебя все-таки получился бы отличный моряк. Эх ты, Стенли…
— Не знаю, — пожал плечами Янг. — Зато уверен, что счет «Линдстрем Марин Сервис» выставит Океанскому Патрулю. По экстренному тарифу, заметьте. Но с этим вы разбирайтесь сами.
— Разберемся, — засмеялся Захаров. — Это нам что щенка подковать.
Пока Захаров из кабинета говорил с кем-то по телефону, Янг смотрел на его мощную спину и мучительно силился понять, зачем надо подковывать щенков. Нет, все-таки русские — загадочный народ…
5
Монотонная часть аракеловского похода кончилась. Два часа назад он перевалил через край окаймлявшего рифтовую долину хребта и углубился в провинции склона, двигаясь на запад-юго-запад — почти перпендикулярно прежнему направлению. И вот, наконец, его сонар нащупал характерный профиль Шалаша — двух подпирающих друг друга огромных, в сотню квадратных метров, а то и больше, каменных плит. Здесь он оставил свой «кархародон». Дальше предстояло добираться вплавь: если Душман действительно отсиживается там, где Аракелов рассчитывал его найти, и если он не совсем потерял бдительность, что маловероятно, хитрая эта лиса, Душман, то начиная с этого места ему ничего не стоит засечь двигатель аракеловского скутера. Самого же батиандра засечь — дело непростое. Этого Аракелов не боялся.
Когда Шалаш остался милях в двух позади, Аракелов остановился и прислушался. Приводной маяк станции молчал — аракеловский сонар не смог уловить его характерного попискивания. Впрочем, так и должно было быть. В любом случае, там Душман или нет. Так что молчание маяка нельзя было счесть аргументом ни «за», ни «против». Но «за» говорили чутье и расчет, и Аракелов продолжил путь, ориентируясь больше по собачьей памяти, так как похвастаться тем, что помнит здешние места, он при всем желании не мог. Был он здесь недолго, месяц всего — тогда же, восемь лет назад. Именно отсюда его и перебросил на «Лужайку одуванчиков» разъездной мезоскаф Океанского Патруля. Аракелов в тот раз успел предпринять всего три сорокачасовые вылазки и потому не смог еще по-настоящему познакомиться с окрестностями. Однако какие-то ориентиры отложились все же в подсознании, и сейчас он не то чтобы вспоминал, но узнавал их. А через полчаса, ощутив в какой-нибудь полумиле перед собой четкий, не похожий на все окружающее силуэт станции, убедился, что память не подвела.
Здесь, у подножий хребта, где пересеченный рельеф провинций склона постепенно переходил в слабовсхолмленную абиссальную равнину, сложенную пелагической красной глиной и сглаженную отложениями глобигеринового ила, в тридцать четвертом была построена станция — будущий центр рудничного поселка. Простиравшиеся вокруг поля железомарганцевых конкреций сулили руднику радужное будущее, и потому «Андеруотер Майн Интернейшнл» приобрела на этот участок концессионные права. Залежи и впрямь оказались богатыми — в их оценке Аракелов как раз и принимал в свое время участие. Но горы меди, никеля, кобальта, марганца и ванадия так и остались сладостной мечтой концессионеров: места эти вошли в окраинную зону заповедника имени Дарвина, и компании пришлось уступить свои права на территорию. Проходило это непросто, негладко, но в конце концов как-то утряслось, какие-то фонды компенсировали расходы «Андеруотер Майн», Международный Океанографический Комитет предложил ей для разработок другие участки, подписали соглашение, причем компания вряд ли оказалась внакладе, а станция так и осталась памятником несбывшимся мечтам — демонтировать ее было себе дороже. Из-за окраинного местоположения для биологов заповедника интереса она не представляла, и постепенно о ее существовании попросту забыли. Настолько, что, когда Аракелов перед тем, как отправиться сюда, послал в «Навиглоб» запрос обо всех подводных сооружениях этого района, в список она не попала. Именно это и насторожило Аракелова — он-то прекрасно помнил станцию, на которой проторчал почти месяц. Тогда он поинтересовалс данными о демонтированных объектах. Этого зародыша рудничного комплекса, не успевшего даже получить название и потому фигурировавшего во всех документах просто как АМИ-01, не оказалось и во втором перечне. И лишь когда Аракелов потребовал информацию о законсервированных подводных сооружениях, банк выдал ему сведения об АМИ.
Забытая всеми станция — идеальное убежище для Душмана. Только те, кто работал на АМИ или участвовал в ее проектировании — а много ли таких? — могли бы до этого додуматься. Дело в том, что для проектировани «Андеруотер Майн» пригласила не специалистов по глубоководной технике, а конструкторов орбитальных систем. Мол, свежий взгляд, отсутствие стереотипного мышления, оригинальные инженерные решения… АМИ-01 и впрямь получилась необычной. Главное же — полностью автономной. Кислородом ее снабжали мощные жабры Робба-Эйриса, энергией — термоэлектрический генератор пятого поколения, концы термопар которого были разнесены в зоны с разной температурой. Хотя перепад был не так уж велик, для нужд станции его хватало с избытком. И потому консервация АМИ явилась, по существу, фикцией — любой, кто мало-мальски разбирался в этой технике и взял бы на себя труд ознакомиться с документацией, мог обосноваться тут совершенно спокойно. И кому бы пришло в голову искать Душмана именно здесь, в черте заповедника? Не поработай Аракелов в свое время тут сам, ему и тени мысли о самом ее существовании не явилось бы. Если даже информационный банк «Навиглоб» выдал сведения о ней лишь с третьего захода, что же говорить о памяти человеческой?
Теперь предстояло проверить, насколько правильны были аракеловские умопостроения.
Лишь бы Душман был здесь!
И вдруг Аракелов аж застонал: что толку-то! Всю дорогу он представлял себе, как проникнет в станцию, как возьмет Душмана за грудки и начнетс этакая ковбойщина с мордобоем. Мерещилась Аракелову классическая кинодрака с опрокидыванием мебели и битьем посуды — не зря же в конце концов в военно-морском училище вдалбливали в него некогда приемы рукопашного боя. Конечно, отчихвостят его потом за рукоприкладство, но переживется. Зато сейчас можно будет отвести душу, благо никакими формальными положениями Аракелов не связан. Не представляет он ни Океанский Патруль, ни Интерпол, ни… Так, частное лицо. Вольный батиандр, так сказать. И следовательно, может позволить себе роскошь набить морду браконьеру. А потом — Душман поверженный; Душман связанный; торжество Фортинбраса. И вызов патрульной субмарины…
Но рухнуло все. Вмиг. Болван, какой болван! Он ведь не сможет даже войти в станцию. Для этого ведь кто-то должен работать на аппаратуре батиандрогена. Отсюда, снаружи, включить ее невозможно. И потому Душман остается недосягаемым — даже если в самом деле отсиживается он на станции. Идиот, трижды идиот!
А Душман был здесь. В этом Аракелов убедился, заметив слабый свет, исходивший из иллюминатора. Оставить осветительную сеть включенной при консервировании станции не могли — невозможно это. На то и существует контрольная карта. Некому здесь быть, кроме Душмана, ясно, как дважды два. К стыковочному патрубку была пришвартована субмарина — судя по контуру — не патрульная. Вообще незнакомой конструкции. Душман. Больше некому, он!
Аракелов осторожно приблизился к субмарине. Хороша машина. Двенадцатиметровое обтекаемое тело, движитель — дельфиний хвост, эффективно, ничего не скажешь, выигрыш в скорости при том же двигателе процентов тридцать… Никаких иллюминаторов — телевизионный обзор, значит; четыре мощных прожектора, внешние манипуляторы — смотри-ка, такими впору морские узлы вязать, вот это да… По борту, чуть ниже маленькой рубочки, крупные люминесцирующие буквы: «Тигровая Лилия». Вот, значит, она какая, знаменитая Душманова субмарина. Название ее в Патруле знали, и слышать его Аракелову приходилось, а вот увидел впервые. И не мог не залюбоваться. По слухам, Душман сам проектировал свою «Лилию». Если правда, то как мог человек, способный создать такое инженерное чудо, докатиться до браконьерства? И еще какого! Нет, не укладывалось это в голове у Аракелова, хоть убей.
Как бы то ни было, ситуация сложилась парадоксальная. Нашел Аракелов Душмана. Вот они оба: Аракелов — здесь, подле станции, скрывается во мраке, аки тать в нощи; Душман — там, внутри, почитывает себе, чаи гоняет, виски хлещет, хоть спит — какая разница. Важно, что для Аракелова он недоступен. Ибо не станет обслуживать батиандрогенный комплекс, чтобы Аракелов смог войти в станцию. Нет, не станет… И что же теперь, собственно, делать?
Дожидаться, пока прибудет обещанный Аракелову «Джулио делла Пене», спустит баролифт, вернуться на поверхность и сообщить, что Душман здесь? Тоже выход, конечно; только где гарантия, что за это время не сбежит Душман? Не решит, что можно уже? Ищи тогда ветра в поле…
Что же делать?
Аракелов медленно поплыл вокруг АМИ, держась примерно в двух метрах над дном. Двадцатиметровая сфера нависала над ним, и Аракелов чувствовал себ морским диверсантом прошлого, медленно пробирающимся у самого дна вдоль крашенного суриком брюха какого-нибудь линкора или на худой конец крейсера в поисках места, где лучше установить мину. Этаким фрогменом. Человеком-лягушкой из Десятой флотилии МАС или соединения «К». Вот только мины у него не было.
Диверсантом?
А что, в этом есть резон. В конце концов, что важнее всего? Взять Душмана. Раньше или позже — не суть. А чтобы взять — достаточно изолировать его. Изолировать можно даже здесь, в станции. Пусть себе сидит и дожидается. Лишь бы уйти не смог.
Только как это сделать?
Аракелов задумался. Теперь перед ним встала уже чисто техническа задача, а значит, с ней можно было справиться.
Изолировать — значит лишить возможности покинуть станцию. Покинуть же ее Душман может только на своей «Тигровой Лилии». Следовательно…
Аракелов подвсплыл и тщательно исследовал стыковочный узел, одновременно вспоминая все, что знал о конструкции станции. Гигантские подводные сооружения, способные принимать батискафы, мезоскафы и субмарины в шлюз, пока еще можно было пересчитать по пальцам. Стандартные купола, как правило, оснащались верхним люком — таким, как на «Лужайке одуванчиков». Сферические донные лаборатории с положительной плавучестью, удерживаемые тросами мертвых якорей, проектировались обычно с донными люками. Однако конструкторы АМИ пошли по иному пути. Здесь был почти без изменения использован стандартный космический стыковочный узел. Фигурна горловина люка подводного аппарата совмещалась с переходным патрубком АМИ. При определенном усилии срабатывали концевые выключатели, врубая ток мощных электромагнитов, которые и соединяли субмарину со станцией в единое целое. Одновременно включались насосы, откачивавшие те немногие литры воды, что оставались между крышками лодочного и станционного люков, потом люки распахивались — путь открыт. В сущности, для того, чтобы отстыковать «Тигровую Лилию» от станции, достаточно было выключить электромагниты. Но как это сделать? И что за этим последует? АМИ, естественно, ничто не угрожало: ее конструкцией предусматривалась блокировка, и едва выключатс электромагниты, как захлопнется и люк переходного патрубка. Это ясно. А вот как с субмариной? Предусмотрел ли такую блокировку Душман? Ведь в противном случае «Лилия» мгновенно заполнится водой и затонет. Аракелову жаль было ни в чем не повинного судна, прекрасного судна, доставшегос такому подонку, как Душман. И второй вопрос — как выключить электромагниты?
Итак, два вопроса.
От ответов на них зависел исход всего аракеловского предприятия. Найдется ответ — хорошо; нет — и значит, зря он сорок с лишним часов тащился сюда, зря идет сейчас на рандеву с ним «Джулио делла Пене», зр поверили ему все те, чье незримое присутствие постоянно ощущал он за спиной…
Аракелов неторопливо, дециметр за дециметром обследовал поверхность переходного патрубка — пятиметровой трубы в человеческий рост диаметром — и прилегающую часть борта станции. Света он не рисковал зажигать, сонар на таком расстоянии помогал мало, и потому приходилось в основном полагатьс на осязание, то есть, попросту говоря, искать ощупью. Что именно он искал, Аракелов, пожалуй, и сам бы не сказал. Но опыт подсказывал, что искать надо, что может тут обнаружиться нечто, способное облегчить его задачу.
Он занимался этим часа два — спокойно, планомерно и методично, целиком отдавшись ощущению полированного альфрама под руками. Он не думал ни о времени, которого оставалось уже почти в обрез, ни о Душмане, спокойно отсиживавшемся там, за непроницаемой металлической оболочкой станции, и не подозревавшем даже о его, аракеловском, присутствии. И в конце концов наткнулся на то, что и было ему нужно. Маленький, тридцать на сорок сантиметров лючок. Сумку с инструментами Аракелов, к счастью, взял с собой и теперь благословил свою предусмотрительность. Он подцепил крышку лючка, та легко откинулась, и Аракелов осторожно подсветил себе фонариком, до отказа сузив его луч. Здесь проходили силовые кабели. Аракелову вспомнилось, что специалисты из космической промышленности, плененные сходством космоса и гидрокосмоса, слишком многое вытащили наружу, забыв, что подобраться к таким вот смотровым лючкам, например, в невесомости и вакууме — это одно, а в гидроневесомости на трех- или пятикилометровой глубине — совсем другое. Далеко не на каждой станции пока еще были свои батиандры… Защита от среды была предусмотрена идеально, а вот удобство… Потому и пошли доводки; переработки и дело как-то увязло, тем более что «Андеруотер Майн» мало-помалу потеряла интерес к этому проекту, сделав ставку на управляемых с поверхности роботов. Однако сейчас конструкторская промашка пришлась весьма кстати.
Аракелов рассмотрел схему, вычерченную на внутренней стороне крышки лючка. Так, значит, вот эти два кабеля и питают электромагниты. Прекрасно! И если разъединить эти муфты… Вот так… И так… Готово! Бедна «Тигровая Лилия», станут ли ее поднимать? Жаль терять такой аппарат, но кому будет дело до этого частного имущества?..
Ничего внешне эффектного не произошло. Да и не могло произойти. Просто лишенные питания магниты перестали удерживать Душманову субмарину, а внутри переходного патрубка с лязгом, толчком отозвавшимся в аракеловских руках, захлопнулся люк. Аракелов смотрел на «Тигровую Лилию»: слабенькое течение, скатывающееся со склона в сторону абиссальной равнины, сейчас оттащит ее на несколько сантиметров, вырвется из разверстой пасти люка воздушный пузырь… Но пузыря не было. Субмарину действительно оттащило, но люк ее оказался закрытым. Ай да Душман! Сволочь, но инженер! Предусмотрел-таки блокировку. Аракелов улыбнулся. Он достал из сумки с инструментом пищалку и, подплыв к «Тигровой Лилии», налепил ее на люк рубки. Теперь, куда бы ни отнесло ее течениями, разыскать будет нетрудно — по крайней мере пока не истощатся батареи маячка. А это почти два месяца.
Аракелов вернулся к переходному патрубку, снова залез руками в лючок и соединил муфты. Теперь можно было вновь пристыковываться к станции — магнитные захваты сработают. Только будет это уже не «Тигровая Лилия», а скорее всего патрульный мезоскаф. Впрочем, это уже не его, аракеловское, дело.
Это дело Океанского Патруля. Дело заповедника имени Дарвина. И дело Душмана.
«А ведь Душман не мог не услышать, как захлопнулся люк», — подумал Аракелов. Ох и дергается же он теперь! Небось не может в толк взять, что произошло. И пожалуй, к лучшему вышло, что не пришлось Аракелову врыватьс в станцию и устраивать там побоище. Определенно к лучшему. Дело сделано, и пусть интересуются Душмановой судьбой те, кому это положено. Пусть определяет ее закон.
Аракелов рассовал по отделениям сумки инструмент и поплыл к Шалашу. Он не испытывал ни триумфа, ни даже удовлетворения от успешно выполненной работы. Была только полная опустошенность. Пойман Душман или нет, никто и ничто уже не воскресит погибшего патрульного. Никто и ничто не воскресит уже убитых им Морских Змеев. Ибо единожды сделанное делается навсегда. И есть в этом безнадежность, от которой стынет душа.
Час спустя Аракелов уже садился в «кархародон». До точки рандеву с баролифтом «Джулио делла Пене» отсюда было миль десять — час спокойного хода. Аракелов задал курс авторулевому и включил двигатель.
Скутер нес его сквозь мрак гидрокосмоса. Где-то вдали, невидимый и неощутимый, скрывался в этой тьме Великий Морской Змей, тихоокеанский неотилозавр Аракелова. Где-то в этой тьме бродили неведомыми путями его ближайшие родичи — «долгоносики», чудовище «Дипстар», змей Ле-Серрека, чудовище «Дзуйио-Мару»… Они должны были жить спокойно, ибо их охранял закон — придуманный и принятый людьми. И совсем рядом, в каких-то двух милях к югу, скрывалась в этой тьме законсервированная рудничная станци АМИ-01, где ожидал своей участи Душман — человек, этот закон преступивший. А там, наверху, в сотнях миль отсюда, спешил к Факарао «Ханс Хасс», унос тело человека, который пытался встать на пути у Душмана. И там же, наверху, но уже совсем рядом, представали мысленному взору Аракелова «Джулио делла Пене» и люди, готовившиеся принять его на борт.
Люди готовили его, Аракелова, чтобы мог он работать здесь, в этой подводной тьме. И люди встречали его. Он был плотью от плоти и мыслью от мысли этого человеческого мира. Он не знал никого на борту «Джулио делла Пене»; он успел познакомиться всего с несколькими людьми на борту «Ханса Хасса»; среди них вполне могли оказаться такие, с кем он вряд ли захотел бы встретиться вновь. Но всех их объединяло одно — то самое, чему пыталс противопоставить себя Душман. Они были вместе. Каждый из них представлялс сейчас Аракелову пучностью некоего незримого поля. Поля дружеских рук. Поля уверенности и надежды. И пока оно существует, ты не можешь остатьс один. Никогда.
Аракелов взглянул на слабо светящееся окошечко курсографа: до точки рандеву оставалось четыре мили. И ему вдруг нестерпимо захотелось наверх — к солнцу. К ветру. К людям.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
НЕПТУНОВА АРФА
Кто услышит раковины пенье,
Бросит берег — и уйдет в туман…
Э.Багрицкий
1
Спуск к морю даже днем был здесь делом непростым. Тропинка прихотливо извивалась по откосу, сейчас, ночью, казавшемуся Аракелову и вовсе обрывом. То и дело приходилось петлять меж здоровенных каменных глыб, — иные были не меньше патрульной субмарины. Однако куда зловредней этих облизанных всеми ветрами вулканических бомб, последних яростных плевков древнего вулкана, которому был обязан своим происхождением остров, оказались камешки поскромнее — не крупнее обыкновенного булыжника. Аракелов уже несколько раз так стукался о них, что потом по доброй минуте стоял, тряся в воздухе ушибленной ногой, словно кот мокрой лапой, и совершенно по-кошачьи же тихонько шипел от злости.
В такие моменты он ругательски ругал себя за мальчишество, дешевую том-сойерщину, любовь к театральным эффектам, которые никак не пристали солидному пятидесятилетнему мужику. В самом деле, кто мешал ему чинно и благородно уйти поутру, чуть свет, пока ганшинская братия еще сны досматривает? Оно, конечно, спозаранок вставать — не подарок, но хоть шел бы по-человечески… Так нет же! Приспичило дурню великовозрастному переться середь ночи…
Но тут же ему представлялось, как утром Ганшин найдет его, аракеловскую, записку, как прочтет ее и какой станет у него физиономия — обиженной, раздраженной и злой. От этой картины боль улетучивалась, и Аракелов продолжал спуск. Несколько раз из-под его ног сперва с легким шорохом, а после — с дробным перестуком скатывались мелкие камешки, он здорово рассадил себе левую руку об острую, словно специально заточенную, грань какой-то глыбы, но полчаса спустя добрался-таки до узкой полоски пляжа. Это не был пляж в полном смысле слова — просто неширокий, метра три, не больше, карниз, затоплявшийся во время ночного прилива (дневной в здешних краях невысок, он не в счет), но в отлив здесь было удивительно хорошо загорать. В углублениях и выбоинах оставалась вода, и в ней копошились моллюски, которых Папалеаиаина готовила по рецептам местной кухни, а Аракелов — итальянской, отбивая мускулистое тело до толщины кружева и потом зажаривая в кипящем масле. Получалась хрустящая, поджаристая, ни на что не похожая корочка… Впрочем, предаватьс воспоминаниям было некогда. Аракелов вздохнул, присел на корточки и стал развязывать мешок.
«Руслан» со своей батиандрогенной аппаратурой был далеко, да Аракелову для его эскапады и не нужно было превращаться в батиандра. Не нужен был ему даже акваланг — в поверхностных, богатых кислородом водах вполне хватало обычного «намордника», как именовалась на жаргоне рифкомберов фильтрующая маска Робба-Эйриса. Название родилось не случайно: если обычная маска закрывала только глаза и нос, то намордник охватывал лицо полностью — для увеличения площади фильтра. Правда, одной активированной пластины хватало всего на восемь-десять часов, но Аракелову и этого было более чем достаточно. К тому же в мешке лежала пара запасных — на всякий случай. За долгие годы работы батиандра такая запаслива предусмотрительность стала второй натурой Аракелова — порой даже вопреки здравому смыслу.
Он вытащил и разложил рядом с собой подводную амуницию, сунул на ее место кроссовки, шорты и рубашку, загерметизировал мешок и с минуту играл клапанами, придавая ему нулевую плавучесть. Затем занялся собственной экипировкой. Застегнул пояс, проверил, хорошо ли фиксируется в ножнах кинжал, нацепил поводок от фонаря на один из карабинов, а фал от мешка — на другой. Порядок. Тогда он приладил «намордник» и, улегшись на карниз животом, опустил голову в воду. Стандартная процедура проверки — три полных вдоха. Фильтр работал прекрасно. Тоже порядок. Аракелов задержал дыхание, натянул ласты и привычно — спиной вперед — ухнул в воду. Ободранную руку сразу же засаднило, и он выругался про себя.
Включив фонарь, в ярком луче которого замельтешили пестрые коралловые рыбки, Аракелов неторопливо поплыл вдоль берега; мешок тянулся сзади, словно большая темная медуза. Метров через триста он добрался до похожего на древесный гриб каменного козырька. В расщелине под ним жил старый группер, с которым они уже успели не только познакомиться, но и подружиться, если можно назвать дружбой отношения, при которых один только дает, а другой только берет… Да и что было взять Аракелову с флегматичной полутораметровой рыбины? Но сейчас ему нечем было угостить знакомца; впрочем, тот наверняка спал: групперы — рыбы дневные. Поэтому Аракелов погрузился на семь-восемь метров по ощущению — батиметра при нем не было — и стал разыскивать вход в пещеру.
В этом занятии он преуспел минут через десять: как и оба прошлых раза, черный провал входа открылся неожиданно, хотя, казалось бы, он назубок вызубрил все приметы, а на зрительную память Аракелову жаловаться не приходилось. Прилив набирал силу, и течение властно повлекло Аракелова в туннель. Он не сопротивлялся, но и не старался ускорить движение, легкими шевелениями ластов удерживая тело в центре потока. Четверть часа спустя он уже выбрался из воды в первом гроте.
