Собрание сочинений и писем (1828-1876)

Братья и сестры так счастливы, что могут вознаградить ее делом, я же могу ответить на нее только своею любовью, и поверьте, милая маменька, что хотя по абстрактности моей природы я плохо умею выражать ее, она глубиною и горячностью не уступает ничьей. Ведь я так глуп, что, прощаясь с Вами, просил Вас уверить и сестер, и тетушку Екатерину Ивановну, и дядюшку, и кузину Катю (Полторацкие.) в моей сердечной привязанности, а Вам самим и не сказал, до какой степени я Вас люблю. И вот, как Вы уехали, я походил, походил, потом лег, потом опять долго ходил, все думал о Вас, сел да и написал эти строки, мыслью и сердцем как будто догоняя Вас для того, чтобы еще раз с Вами проститься, и, написав их, стал спокоен. Я знаю, что Вы поверите мне.
      Больше ничего не пишу. Обнимите сестер, милая маменька, скажите им, что я их люблю искренно и горячо, хотя и разучился говорить с ними. Бог даст, опять найдем когда-нибудь язык для взаимного понимания.
      А знаете ли, какая мысль мне пришла, когда я ходил и думал о Вас? Вы так добры, снисходительны, при Вас чувствуешь себя так привольно, что со стороны могли бы подумать, глядя на наше обхождение с Вами, что Вы нам - старшая сестрица, а не мать. Но это не опасно, потому что при всей любви, безграничной доверенности и свободе обращения, с которыми мы относимся к Вам, никто из нас ни на одну минуту не позабудет того глубокого, религиозного почтения детей к матери, которое для нас - не только священный долг, но наше добро, наше счастье и наша гордость.
      Благословите ж меня, милая маменька, и пишите скорей, а сестер и Gogo (Г. П. Вульф.) обнимите.
      Ваш
      М. Бакунин.
      Впрочем вы, мои милые сестрицы, не придавайте слишком драматической важности моему тонкому намеку (На отсутствие взаимного, понимания.). Это - не более как легкий крючок для того, чтобы возбудить в вас к себе немного поболее интересу, а не то чтоб я хотел пускать кровь по старому выражению и по старому обычаю.
      No 587.-Напечатано у Корнилова, II, стр. 553-554.
      На оригинале надписано "1856". По содержанию письма видно, что оно написано вскоре после свидания с матерью, значит в августе 1856 года.
      В августе Алексей с матерью прожили в Шлиссельбурге более недели, свидевшись за это время с Бакуниным несколько раз. В результате этих посещений и бесед явилось новое прошение матери Бакунина от 31 августа 1856 г. на имя шефа жандармов, каковым теперь был уже В. А. Долгоруков. В этом прошении, впервые опубликованном нами в книге о Бакунине (1920, стр. 337-338), мать просила отдать Михаила, замешанного в "немецких возмущениях 1848-го года", на поруки ей и пяти братьям с обещанием, что дом их будет для Бакунина "не менее тесным и по возможности тайным заключением", чем Шлиссельбургская крепость. Долгоруков отказался даже доложить эту просьбу царю, а если и доложил, то последовал отказ. Отрицательный ответ Долгорукова В. А. Бакуниной имеется в "Деле", часть II. лист 287.
      No 588.-Письмо к Е. И. Пущиной.
      [Конец августа 1856 года. Шлиссельбург.]
      Вот и к вам обращаюсь, добрая и великодушная Елизавета Ивановна! С чего же начну? С извинения за долгое, неучтивое, ничем неизвинительное молчание? Дурак, да и только. Что ж делать, бог разума не дал, как говаривал мне незабвенный для меня Иван Александрович (Генерал Набоков.); а Вы великодушно простите. Вперед не буду. Ведь Вы из моего глупого молчания не должны заключить, что я был неблагодарен и не умел любить Вас... Вас, добрая Елизавета Ивановна, Вас и Ваше семейство я буду помнить, чтить и любить до гроба. Не будучи с Вами знакомым, я знаю и люблю Вас без всякого сомнения более, чем множество Ваших личных знакомых. Вот Вам и декларация! Из одной крайности в другую, неправда ли? Так всегда поступают бестолковые люди. Но довольно бранить себя, а то Вы пожалуй подумаете, что я притворяюсь.
      Теперь обращаюсь к положительному делу. Посылаю Вам Revue des deux Mondes, 36 No, которые прошу Вас передать или переслать маменьке. То-то я пожил, когда она была у меня с Алексеем. Об ней я уж и не говорю, Вы довольно ее знаете. А неправда ли, что Алексей - молодец? И все братья такие, - я один сплоховал. Ну, да это старая песня, и такого рода рассуждения ни к чему не ведут. Возвратимся же к так называемому делу. О получении мною пятидесяти рублей маменька Вам сказала; а сказала ли она Вам, какой хитрый был у меня расчет, когда я просил Вас купить табаку да чаю? Да Вы не поддались, сами хитры больно! Ну, как Вы все это прочтете, сам не понимаю. Как ни стараюсь, все выходят каракули замес-то букв. Переписал бы, да ведь не выйдет лучше.
      Прощайте, добрая, добрая Елизавета Ивановна. Помните меня и любите, сколько можете, пишите иногда и верьте в мою беспредельную преданность.
      Ваш
      М. Бакунин.
      Как я рад за моих родных, за матушку, за сестер, за братьев, что они нашли в семействе Алексея Павловича, в нем, в Вашей и в нашей милой Екатерины Ивановне и в прелестнейшей Катеньке (Семья Полторацких.), таких добрых, верных, горячих и крепких друзей. Ведь Вы также этому радуетесь, неправда ли? Сына Алексея Павловича, которого к стыду моему я позабыл имя. Вашего племянника, а моего полу-двоюродного братца (Петр Алексеевич Полторацкий.), обнимите пожалуйста и поцелуйте за меня, не говоря ему, разумеется, от кого. Передайте всем Вашим почтительный и сердечный поклон, - а если увидите генерала Мандерштерна (Комендант Петропавловской крепости с 1852 года), моего бывшего доброго опекуна, скажите ему, что я всею душою и всем сердцем помню об нем.
      No 589. -Шифр для переписки
      Катенька едет к Е. П. (Елена Павловна ) - Вот и мой милый
      Е. П. взялась горячо - Миша.
      Маменька едет к Е. П. - Мы остановились у Вариньки Дьяковой
      Е. П. взялась передать письмо - милый Мишель
      С горячим участием - милый друг Миша
      Так себе - мой друг
      Отказалась - друг мой
      Е. П. обещала доставить М. (Мать Бакунина (хотя это возбуждает некоторые сомнения). свидание с Ий (Императрицей) - Маменька очень устала от дороги
      Верно - отдыхает
      Наднях - почивает
      М. быть - хочет отдохнуть
      Не взялась - Маменька не устала
      Не могла - отдыхать не хочет
      М. едет к И. (Императрице) - М. собирается домой
      И. взялась горячо - с нетерпением
      Обещала передать письмо - с удовольствием
      Сама говорит - с большим удовольствием
      И так и сяк - М. еще не скоро собирается домой
      Отказалась - остановиться в Твери
      Выпущен к нам - Папа Шлиппенбах звал ехать в Митаву
      В губернию - Ригу
      В Сибирь - В Курляндию
      Вообще вы очень плохо - пора домой
      Придумывать последние средства - хочу видеться с Агаточкой
      Приступаем - увижусь сегодня
      Исполнили - был у Агаты
      Да - тотчас - очень доволен
      Да - скоро - доволен
      (X) да-на долгий срок - не совсем
      определенный - доволен
      Обещание не определенное - мало доволен
      нет - не застал дома
      (X) Число цифрами- - месяцы
      Число буквами - - годы
      По отказе Е. П. идем по другим - Маменька хочет ехать с визитами дорогам к И.
      дорога хорошая - и меня берет с собою
      Читать между тире.
      Число сверху - со значением.
      Число снизу - без значения.
      No 589.-Напечатано у Корнилова, II, стр. 561-562.
      На оригинале надписано "1856". По содержанию письма видно, что оно написано после свиданий с родными, т. е. не раньше конца августа 1856 г.
      Родные Бакунина не прекращали своих хлопот об его освобождении. Брат Алексей осенью 1856 г. часто ездил с этою целью в Петербург и даже нанял себе там квартиру. Он пускал в ход все средства, обращался ко всем знакомым, бывал у Княжевичей, Муравьевых, графини Делагарди, Полторацких, Корсаковых, Мордвиновых, Безобразовых и т. п. По совещанию с кузинами Бакуниными составлена была "нота", видимо прошение на имя царя, для вручения в. кн. Елене Павловне, которая вероятно должна была передать его Александру II или его жене (см. дневник Алексея Бакунина в Петербурге, напечатанный у Корнилова, 1. с., стр. 557). Жандармы пронюхали об этом плане еще раньше, как видно из записки Дубельта на имя кн. Орлова от 3 октября 1856 г., в которой сказано: "Мне дали знать, что г-жа Бакунина все еще намерена утруждать государя императора о своем сыне. Сестра (не сестра, а двоюродная сестра.- Ю С..) ее была начальницею сестер милосердия в Севастополе и теперь живет во дворце у великой княгини Елены Павловны. Она упрашивает ее высочество просить об узнике государыню императрицу Марию Александровну" ("Дело" о Бакунине, часть II. л. 288). К хлопотам привлечена была и новая знакомая Бакуниных. Наталья Семеновна Корсакова, член многочисленной чиновной семьи Корсаковых, брат которой впоследствии был генерал-губернатором Восточной Сибири, когда Бакунин бежал оттуда, которая через шесть лет после знакомства с Алексеем, т. с. в 1862 году, вышла замуж за Павла Бакунина, и с которою позже М. Бакунин много переписывался. как мы увидим из последующих томов.
      Через И. С. Тургенева, которого он разыскал в Петербурге, Алексей Бакунин проник и в литературные круги. Здесь он между прочим встретился с Л. Толстым, только что приехавшим из Севастополя, где он встречался с Александром Бакуниным, и с П. В. Анненковым. По-видимому Л. Толстой и П. Анненков тоже принимали какое-то участие в хлопотах за М. Бакунина (см. ниже No 608). Принимал ли в этих хлопотах прямое участие И. С. Тургенев, неизвестно. Товарищ Тургенева по Берлинскому университету остзейский барон Б У.-СО в своих воспоминаниях, напечатанных в "Baltische Monatsschrift" 1884 г., том XXXI, выпуск I, и переведенных в "Русской Старине" 1884, май, стр. 390 cл., пишет: "Я не могу не упомянуть здесь о том, как великодушно и самоотверженно он (Тургенев) отнесся к Бакунину, когда тот, приговоренный дважды к смерти, содержался под строгим арестом в Шлиссельбурге: Иван Сергеевич осмелился просить облегчения его участи и снабжал его книгами, несмотря на то, что сам он был на дурном счету у императора Николая Павловича". Это очень похоже на выдумку. По крайне мере в переписке Алексея Бакунина, приводимой у Корнилова (т. II, стр. 541 cл.), об участии Тургенева в организации помощи Михаилу Бакунину ничего не говорится, сам же Тургенев характеризуется в следующих выражениях: "Тургенев-все прежний, милый, умный и слабый до распущенности человек". Нужно, впрочем, прибавить, что там ничего не говорится и об участии в этих хлопотах Л. Толстого и П. Анненкова, а между тем Бакунин позже благодарил их за помощь в одном из писем из Сибири (см. No 608).
      15 ноября 1856 года Екатерина Михайловна Бакунина посетила В. Долгорукова и просила у него свидания с Бакуниным для себя и для Алексея. Долгоруков обещал доложить царю, и разрешение было дано. Как видно из "Воспоминаний сестры милосердия", т. е. Е. М. Бакуниной, напечатанных в "Вестнике Европы" за 1898 г. (майская книжка, стр. 95), она с Алексеем в конце ноября прожили два дня на квартире коменданта крепости и несколько раз видались с Михаилом.
      Оригинал данного листка написан рукою Алексея Бакунина. Это- явный шифр для условной корреспонденции и наверное сочинен самим М. Бакуниным и передан родным во время одного из свиданий. Возможно, что он был не написан Бакуниным, а продиктован им во время свидания. Судя по тому, что листок написан рукою Алексея, возможно, что продиктован был шифр именно ему и притом на свидании в ноябре 1856 года. Мы не знаем подробностей этого свидания, но мы вправе допустить, что присутствие Е. М. Бакуниной, начальницы общины сестер милосердия в монашеской одежде, присущей этому званию, и протеже великой княгини Елены Павловны, сильно смягчало настороженность охраны и создавало обстановку, благоприятную для всяких конспирации. Да и по содержанию этого шифра, в котором попадаются Елена Павловна, императрица, император, его можно отнести именно к этому времени, когда появляется мысль о действии такими путями ввиду возвращения Е. М. Бакуниной из Севастополя в Петербург.
      Так как Бакунин из глубины своей камеры фактически руководил всеми хлопотами по своему делу и направлял действия своих родных, а через них и посторонних, втянутых в эти хлопоты, то естественно, что он хотел быть в курсе всех перипетий дела и для этой цели, тряхнув стариною, сочинил данный шифр. С помощью этого шифра родные должны были сообщать ему о ходе хлопот и о состоянии дела. Таким способом он мог узнать, будет ли он выпущен на свободу и если да, то куда - в Прямухино ("к нам"), в какую-либо внутреннюю губернию или в Сибирь, и "а какой срок-определенный или неопределенный, а в первом случае-на долгий или короткий. Для передачи такой информации шифр составлен довольно удачно. Применялся ли он на деле, мы не знаем. Для ответа на этот вопрос надлежало бы с помощью этого шифра внимательно просмотреть и проанализировать те письма, какие получались Бакуниным в крепости за последние месяцы его пребывания там. Возможно, что родные не успели воспользоваться шифром (если только отваживались на это), так как Бакунин не стал терпеливо выжидать результатов их хлопот, а прибег к героическому средству, чтобы вырваться из тюрьмы.
      No 590. - Письмо брату Алексею.
      (3 февраля 1857 года.)
      [Шлиссельбург.]
      Мой милый Алексей!
      Спасибо тебе за апельсины, особливо же за лимоны. Я их потребил с большим удовольствием и завтра съем последний1. Что скажу о себе? Ты знаешь, жизнь моя не богата содержанием, а из пустого в порожнее переливать не хочется. Вот ты другое дело; тебе есть о чем поговорить, и потому надеюсь, что ты будешь писать чаще. Не бойся писать о мелочах: всякая мелочь. соприкосновенная к вам, для меня важна. Ведь весь жизненный интерес мой сосредоточен на вас. Что делается у нас в Прямухине? Я маменьке особенно не пишу, потому что пришлось бы повторить то же самое, но заочно прошу ее благословения, а сестер и братьев прошу тебя, когда их увидишь, обнять за меня. Я рад буду, когда узнаю, что Павел к тебе приехал: вам обоим будет веселее, а вместе вы будете умнее по русской пословице: ум хорошо, а два лучше. Пусть он вступит в службу, да и ты поспеши. Ведь первая молодость далеко уже за вами, не прогуляйте же вторую.
      Милых и добрых сестер наших (Речь идет о Евдокии, Екатерине и Прасковье Михайловнах Бакуниных.) в Петербурге обними. За Катю я не боюсь: она крепка столько же, сколько и добра. Она без фраз героиня, и я уверен, что она вынесет теперь все трудности и всю прозу избранного ею назначения, как выносила прежде его опасности и поэзию 2. Но я заболтался. Прощай. Твой
      М. Бакунин. 1857-го [года] 3-то февраля.
      No 590.-Напечатано у Корнилова, II, стр. 562-563.
      1 Ясно, что апельсины и лимоны понадобились Бакунину для борьбы с цингою. Впрочем в момент писания этого письма он уже решил прибегнуть к более решительной мере избавления от тюремных тягостей (см. следующий No).
      2 Екатерина Михайловна Бакунина по окончании своей работы в Крыму была назначена начальницею Крестовоздвиженской общины в Кронштадте.
      No 591.-Письмо князю В. А. Долгорукову.
      [3 февраля 1357 года. Шлиссельбургская крепость.]
      Ваше сиятельство!
      Я болен телом и душою; от болезни телесной не надеюсь излечения, но душою мог бы и желал бы отдохнуть и укрепиться в кругу родной семьи. Не столько боюсь я смерти, сколько умереть одиноко в заточении с сознанием, что вся моя жизнь, протекшая без пользы, ничего не принесла кроме вреда для других и для себя. Я не в силах выразить Вам, как мучительны эти мысли, как они терзают в одиночестве заключения, и как тяжела должна быть смерть при таких мыслях и в таком заключении. Я не желал бы умереть, не испытав последнего средства, не прибегнув в последний раз к милосердию государя.
      Обращаюсь к Вашему сиятельству с покорною просьбою исходатайствовать мне от государя позволение писать к его величеству. Долговременное заключение притупило мои способности так, что я не нахожу более убедительных слов, чтобы тронуть Ваше сердце. Но Вашему сиятельству известно, чего может желать и как сильно может желать заключенный; мне же и по собственному опыту и по словам родных известно Ваше великодушие и возвышенный образ Ваших мыслей; поэтому я могу надеяться, что без подробных объяснений с моей стороны Ваше сиятельство примет великодушное участие в последней надежде и в последнем усилии заключенного к облегчению своей участи.
      Михаил Бакунин.
      1857 года, 3 февраля.
      No 591.-Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 340-341).
      Этому письму предшествовали следующие события. Вскоре после ноябрьского свидания Бакунина с E. M. Бакуниной и Алексеем мать его наверно по его же требованию снова подала прошение о смягчении участи своего сына. Кто-то (вероятно сам Бакунин и притом с "дипломатическою" целью) надоумил ее, что ее сына держат взаперти в угоду иностранным дворам ввиду прикосновенности его к европейским революционным движениям. Для таких слухов имелось некоторое основание: например в мае 1856 г., как видно из справки Третьего Отделения, тайный советник Я. Толстой доносил, что иностранные газеты распространяют слух о помиловании Бакунина, и что это известие "возбуждает беспокойство в приверженцах порядка" ("Дело", часть II, лист 286). Содержание этой справки легко могло стать известным лицам, хлопотавшим за Бакунина, и через них дойти до него, Так или иначе, но на этот раз мать Бакунина обратилась к министру иностранных дел кн. А. M. Горчакову. Прошение это впервые было опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 339-340). E. M. Бакунина передала Горчакову прошение В. А. Бакуниной, а он через Долгорукова доложил о нем царю. Александр II вторично отказал в просьбе матери Бакунина 4 января 1857 года (см. "Дело", часть II, лист 293). После этого Бакунину видимо дано было тем или иным путем знать, что он не выйдет из крепости до тех пор, пока сам не обратится с просьбою к царю, в которой выразит искреннее раскаяние в своих прегрешениях. И вот в тот самый день, в какой он писал свое приведенное под No 590 письмо к брату Алексею, Бакунин написал письмо к шефу жандармов, в котором просил исходатайствовать ему право написать царю. Докладывал ли об этой просьбе Долгоруков царю или нет, неизвестно, ко на той же препроводительной бумаге, от 6 февраля 1857 г., при которой комендант крепости представил ему ходатайство Бакунина, шеф жандармов 7 февраля, т. е. может быть даже в день ее получения, положил резолюции; "Сообщить Бакунину через г.-л. Троцкого, что он может писать к государю императору" ("Дело", ч. II, лист 299).
      No 592. - Письмо князю В. А. Долгорукову.
      (14 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
      Ваше сиятельство!
      Препровождая при сем просьбу мою к государю, прошу Вас принять выражение искренней и глубокой благодарности за исходатайствование мне просимого мною позволения. Оно оживило во мне надежду; но суждено ли ей сбыться? Обмануться было бы жестоко. Осмелюсь ли просить Ваше сиятельство просмотреть и исправить, сколько возможно, мою просьбу? Я так одичал и отвык писать, что с трудом мог окончить ее; трудно писать, колеблясь между страхом и надеждою, опасаясь сказать лишнее или недосказать нужного. Чувствую, что просьба моя к государю написана неудовлетворительно, нелепо, неловко, может быть и по форме неприлично; но сам исправить не в силах; только искренность написанного готов подтвердить клятвою и честным словом. От Вас зависит, князь,-если Вам только угодно будет оказать мне столь великодушное снисхождение, - исправить ее, сократить лишнее и, дополнив недостающее своим сильным словом, дать настоящее выражение моим искренним чувствам, не умеющим выразиться так, чтобы просьба моя нашла доступ к сердцу государя.
      Не сомневаясь вообще в великодушном расположении Вашего сиятельства помогать ближнему, я должен однако же по собственной вине сомневаться, захотите ли Вы оказать эту помощь мне. Это без сомнения зависит от степени доверия, какую я могу заслужить в мнении Вашем. Но чтобы убедить Вас в совершенной чистоте моих желаний и намерений, не имею другого способа кроме моего честного слова. Захотите ли Вы удовольствоваться им? Поверите ли Вы, что честное слово свяжет меня так же крепко, как крепостные стены?
      Князь, мне уже поздно возвращаться к деятельной жизни, если бы я даже и желал того; силы мои сломаны; болезнь меня сокрушила: я желаю только умереть не в темнице. Поверьте, что никогда я не употреблю во зло ограниченной свободы, данной мне на честное слово, и не откажите в великодушном содействии Вашем, в счастливых последствиях коего для меня я никогда не подам Вам случая раскаиваться.
      Михаил Бакунин.
      14 февраля 1857 года.
      No 592.-Опубликовано впервые в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 341-342). Оригинал находится в третьей части "Дела" о Бакунине, лист 2.
      Это письмо производит весьма тяжелое впечатление своим тоном, в частности неоднократным даванием "честного слова" не заниматься больше революционною деятельностью. Конечно Бакунин презирал своих врагов - палачей и сыщиков во главе с коронованным жандармом и шпиком, но все же для снискания свободы он прибегал к средствам, на которые мало кто решился бы.
      Самое замечательное в этом то, что царь и его шеф жандармов попались на удочку и поверили Бакунину.
      No 593. - Прошение на имя Александра II.
      (14 февраля 1857 года.) [Шлиссельбургская крепость.]
      Ваше императорское величество,
      всемилостивейший государь!
      Многие милости, оказанные мне незабвенным и великодушным родителем вашим и вашим величеством, вам угодно ныне довершить новою милостью, мною не заслуженною, но принимаемою с глубокою благодарностью: позволением писать к Вам. Но о чем может преступник писать к своему государю, если не просить о милосердии? Итак, государь, мне дозволено прибегнуть к Вашему милосердию, дозволено надеяться. Пред правосудием всякая надежда с моей стороны была бы безумием; но пред милосердием Вашим, государь, надежда есть ли безумие? Измученное, слабое сердце готово верить, что настоящая милость есть уже половина прощения; и я должен призвать на помощь всю твердость духа, чтобы не увлечься обольстительною, но преждевременною и может быть напрасною надеждою.
      Что бы впрочем меня ни ожидало в будущем, молю теперь о позволении излить перед Вашим величеством свое сердце, чтобы я мог говорить перед Вами, государь, так же откровенно, как говорил перед покойным родителем Вашим, когда его величеству угодно было выслушать полную исповедь моей жизни и моих действий. Волю покойного государя, переданную мне графом Орловым (Александром Федоровичем.), чтобы я исповедался пред ним, как духовный сын исповедуется пред духовным отцом своим, я исполнил, не покривив душою, и хотя исповедь моя, написанная, сколько я помню, в чаду недавнего прошедшего, не могла по духу своему заслужить одобрения государя, но я никогда, никогда не имел причины раскаиваться в своей искренности, а напротив ей одной, после собственного великодушия государя, могу приписать милостивое облегчение моего заключения . И ныне, государь, ни на чем другом не могу и не желаю основать надежду на возможность прощения как на полной, искренней откровенности с моей стороны.
      Привезенный из Австрии в Россию в 1851 году и забыв благость отечественных законов, я ожидал смерти, понимая, что заслужил ее вполне. Ожидание это не сильно огорчало меня, я даже желал скорее расстаться с жизнью, не представлявшею мне ничего отрадного в будущем. Мысль, что я жизнью заплачу за свои ошибки, мирила меня с прошедшим, и, ожидая смерти, я почти считал себя правым.
      Но великодушию покойного государя угодно было продлить мою жизнь и облегчить мою судьбу в самом заключении. Это была великая милость, и однако же милость царская обратилась для меня в самое тяжкое наказание. Простившись с жизнью, я должен был снова к ней возвратиться, чтобы испытать, во сколько раз моральные страдания сильнее физических. Если бы заключение мое было отягчено строгостью, сопряжено с большими лишениями, я, может быть, легче перенес бы его; но заключение, смягченное до крайних пределов возможности, оставляя мысли полную свободу, обратило ее в собственное свое мучение. Связи семейные, которые я считал навек прерванными, возобновленные милостивым позволением видеться с семейством, возобновили во мне и привязанность к жизни; ожесточенное сердце постепенно смягчалось под горячим дыханием родственной любви; холодное равнодушие, которое я принимал сначала за спокойствие, постепенно уступало место горячему участию к судьбе давно потерянного из виду семейства, и в душе пробудилась - вместе с сожалением об утраченном счастии мирной, семейной жизни-глубокая, невыразимо мучительная скорбь о невозвратно и собственною виною безумно разрушенной возможности сделаться когда-нибудь наравне с пятью братьями опорою своего родного дома, полезным и дельным слугою своего государства. Завещание умирающего отца, которого я не переставал любить и уважать всем сердцем даже и в то время, когда поступал совершенно вопреки его наставлениям, его последнее благословение, переданное мне матерью, под условием чистосердечного раскаяния, встретило во мне уже давно тронутое и готовое сердце.
      Государь! Одинокое заключение есть самое ужасное наказание; без надежды оно было бы хуже смерти: это-смерть при жизни, сознательное, медленное и ежедневно ощущаемое разрушение всех телесных, нравственных и умственных сил человека; чувствуешь, как каждый день более деревянеешь, дряхлеешь, глупеешь и сто раз в день призываешь смерть как спасение. Но это жестокое одиночество заключает в себе хоть одну несомненную и великую пользу; оно ставит человека лицом к лицу с правдою и с самим собою. В шуме света, в чаду происшествий легко поддаешься обаянию и призракам самолюбия; но в принужденном бездействии тюремного заключения, в гробовой тишине беспрерывного одиночества долго обманывать себя невозможно: если в человеке есть хоть одна искра правды, то он непременно увидит всю прошедшую жизнь свою в ее настоящем значении и свете; а когда эта жизнь была пуста, бесполезна, вредна, как была моя прошедшая жизнь, тогда он сам становится своим палачом, и сколь бы тягостна ни была беспощадная беседа с собою, о самом себе, сколь ни мучительны мысли, ею порождаемые, - раз начавши ее, ее уж прекратить невозможно. Я это знаю по восьмилетнему опыту.
      Государь! Каким именем назову свою прошедшую жизнь? Растраченная в химерических и бесплодных стремлениях, она кончилась преступлением. Однако я не был ни своекорыстен, ни зол, я горячо любил добро и правду и для них был готов пожертвовать собою; но ложные начала, ложное положение и грешное самолюбие вовлекли меня в преступные заблуждения; а раз вступивши на ложный путь, я уже считал своим долгом и своею честью продолжать его донельзя. Он привел и ввергнул меня в пропасть, из которой только всесильная и спасающая длань Вашего величества меня извлечь может.
      Стою ли я такой милости? На это я могу сказать только одно: впродолжение восьмилетнего заключения, а особливо в последнее время я вынес такие муки, которых прежде не предполагал и возможности. Не потеря и не лишение житейских наслаждений терзали меня, но сознание, что я сам обрек себя на ничтожество, что ничего не успел совершить в жизни своей кроме преступления, не сумев даже принести пользу семейству, не говоря уже о великом отечестве, против которого я дерзнул поднять крамольно бессильную руку; так что самая милость царская, самая любовь и нежные попечения моих родителей обо мне, ничем мною не заслуженные, превращались для меня в новое мучение: я завидовал братьям, которые делом могли доказать свою любовь матери, могли служить Вам, государь, и России. Но когда по призыву царя вся Русь поднялась на соединенных врагов; когда вместе с другими ополчились я мои пять братьев и, оставив старую мать и малолетние семьи, понесли свои головы на защиту родины,- тогда я проклял свои ошибки и заблуждения и преступления (Слова ошибки и заблуждения и преступления" подчеркнуты красным карандашом в оригинале (вероятно царем).),1 осудившие меня на постыдное, хотя и принужденное бездействие в то время, когда и я мог бы и должен бы был служить царю и отечеству; тогда положение мое стало для меня невыносимо, тоска овладела мною и я молил одного: или свободы, или смерти.
      Государь! Что окажу еще? Если бы мог я сызнова начать жизнь, то повел бы ее иначе; но - увы!- прошедшего не воротишь! Если бы я мог загладить свое прошедшее делом, то умолял бы дать мне к тому возможность: дух мой не устрашился бы спасительных тягостей очищающей службы: я рад бы был омыть потом и кровью свои преступления. Но мои физические силы далеко не соответствуют силе и свежести моих чувств и моих желаний: болезнь сделала меня никуда и ни на что негодным. Хотя я еще и не стар годами, будучи 44 лет, но последние годы заключения истощили весь жизненный запас мой, сокрушили во мне остаток молодости и здоровья: я должен считать себя стариком и чувствую, что жить мне остается недолго 2. Я не жалею о жизни, которая должна бы была протечь без деятельности и без пользы; только одно желание еще живо во мне: последний раз вздохнуть на свободе, взглянуть на светлое небо, на свежие луга, увидеть дом отца моего, поклониться его гробу и, посвятив остаток дней сокрушающейся обо мне матери, приготовиться достойным образом к смерти.
      Пред Вами, государь, мне не стыдно признаться в слабости; и я откровенно сознаюсь, что мысль умереть одиноко в темничном заключении пугает меня, пугает гораздо более, чем самая смерть; и я из глубины души и сердца молю Ваше величество избавить меня, если возможно, от этого последнего, самого тяжкого наказания.
      Каков бы ни был приговор, меня ожидающий, я безропотно заранее ему покоряюсь как вполне справедливому и осмеливаюсь надеяться, что в сей последний раз дозволено мне будет излить перед Вами, государь, чувство глубокой благодарности к Вашему незабвенному родителю и к Вашему величеству за все мне оказанные милости.
      Молящий преступник
      Михаил Бакунин. 14 февраля 1857 года3.
      No 593.-Впервые опубликовано в нашей книге о Бакунине (1920, стр. 342-346). Оригинал находится в "Деле" о Бакунине, ч. III, лист 3 cл. Одно время он был выкраден оттуда одним "ученым", но когда я в 1919 году при изучении "Дела" обнаружил сей высоко-профессорский подвиг, документ был у "исследователя" отобран и помещен на место. При этом документе имелась еще какая-то "Записка", но она у похитителя найдена не была и содержание ее остается поэтому неизвестным.