Похороненный среди царей

      - Княгиня Екатерина Григорьевна.
      - Супруга Дмитрия?
      Делагарди вдруг побледнел.
      - Прости меня, князь! Я не поеду на крестины. Хочу в день святого воина Георгия быть с моими солдатами.
      Генералу не грех раз в году выпить из солдатского оловянного кубка.
      Быстро обнял князя, быстро пошел, не позволяя уговорить себя.
      А на крестинах славно было. Господи, все ведь свои, родные все люди..
      Матушка князя Михаилы Васильевича княгиня Анна Петровна из рода Татевых. Дядя, боярин Борис Петрович Татев одну дочь выдал за князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, другую за Алексея Ивановича Воротынского. Иван Андреевич Татев спас Самозванцу жизнь при Добрыничах. Он, князь Михаила Скопин-Шуйский, нес меч на свадьбе и венчанье царицы Марины Мнишек, а женат он на Головиной. Головин был казначеем при царе Федоре и в свойстве с Романовыми. Дочь Ивана Никитича Романова за Иваном Михайловичем Воротынским, матушка ее княгиня Мосальская. Мосальский науськивал убийц на семью Годуновых. Царь Борис был женат на дочке Малюты Скуратова Марии, а Мария родная сестра Екатерины, жены Дмитрия Ивановича Шуйского, а дядя Иван Иванович Шуйский- Пуговка- женат на дочери боярина Василия Петровича Морозова, а вторая его дочь, красавица Евдокия Васильевна, жена князя Ивана Борисовича Черкасского, Черкасский - родня Романовым... И тот клубок клубок и есть, и вся Россия, все в ней совершенное, злое и доброе родственное дело этих самих-то по себе совсем неплохих людей, христиан, вкладчиков русских монастырей, строителей храмов Божих.
      Сидя на почетном месте, но опять-таки неприметно, Михаила Васильевич глядел на родню, будто видел впервые. Всепрощение распирало его грудь. Любовь и всепрощение. Слетелись, как птицы, в гостеприимное гнездо ради малого птенца, ради княжича Алексея, ну, и ради того, кто ныне озарен светом царской любви, ради тебя, князь Михаила. Закачает завтра деревья ветер лют, и все эти птицы бросятся кто туда - в траву, в кусты, иные на воду сядут. Но то завтра. И быть ли ветру, а любовь да согласие - до слез приятны.
      Любовался князь тихою красотой и кротостью своей супруги. Александра Васильевна могла бы нынче, как белочка, на виду у всех попрыгивать-поскакивать, муж-то вон как воспарил, а она, милая, все в тенечек, все за чьюто спину становится.
      - А что же это князь не пьет не ест? - перед Михайлой Васильевичем, плавная, как пава, черными глазами поигрывая, стала кума княгиня Екатерина Григорьевна.
      - Завтра надо в Думе быть, - отговорился князь.
      - От кумы чашу нельзя не принять" За здравие крестника нельзя не выпить! Твоя чаша, Михаил Васильевич, особая - пожеланье судьбы будущему воину русскому от русского Давида.
      -Ай, красно говоришь!- воскликнул хозяин дома князь Воротынский,- Пей, Михаила Васильевич, кумовскую чашу. Пей ради княжича.
      И, приникая губами к питю, посмотрел князь Михаил, блюдя вежливость, в глаза Екатерины Григорьевны.
      Черны были глаза кумы. Лицом светилась, а в глазах света совсем не было.
      "Не пить бы мне этой чаши", - подумал князь и осушил до дна.
      Пир шел веселее да веселее, а Михаиле Васильевичу страшно что-то стало, все-то он руками трогал и вокруг себя и на себе. И не выдержал, встал из-за стола и, ухватя жену за руку, взмолился:
      - Отвези меня домой, княгиня Александра Васильевна!
      Сделался вдруг таким белым, что все гости увидели, как он бел. И тотчас хлынула кровь из носа.
      - Льда несите! Пиявок бы! Да положите же его на постель!
      - Домой! - крикнул Михаила Васильевич жене. - К Якову скорее! Пусть доктора пришлет. Немца.
      Докторов навезли и от Делагарди, и от паря, самых лучших...
      Вороны что ли прокаркали, но Москва, пробудившись спозаранок, уже знала: князь Михаила Васильевич отошел еси от сего света. Вся Москва, в чинах и без званий, князья, воины, богомазы, плотники из Скорогорода, боярыни и бабы простые, стар и мал кинулись к дому Михаилы Васильевича, словно, поспевши вовремя, могли удержать его, не пустить от себя, от белого света, но приходили к дому и, слыша плач" плакали.
      Удостоил прибытием своим к одру слуги своего царь с братьями. Пришествовал патриарх Гермоген с митрополитами, епископами, игумнами, со всем иноческим чином, с черноризцами и черноризицами.
      С офицерами и солдатами, в доспехах, явился генерал Яков Делагарди. Иноземцев остановили за воротами и не знали, как быть, пускать ли, не пускать? Иноземцы, лютеране...
      Делагарди страшно закричал на непускальщиков, те струсили, расступились.
      Плакал генерал, припадая головой покойному на грудь:
      - Не только я, не только Московское царство, вся земля потеряла. А какова потеря, про то мы уже назавтра узнаем.
      Слух о том, что князь отравлен, ознобил Москву не сразу. Но к вечеру уж все точно знали: отравлен. Кинулись к дому Дмитрия Ивановича Шуйского кто с чем, но хватая что потяжелее, поострей, а там уж стрельцы стояли, целый полк.
      Вотчина рода Шуйских и место их упокоения в Суздале. Но в Суздале сидел пан Лисовский. Хоронить Скопина решили временно, в Кремлевском Чудове Архангело-Михайловском монастыре, а как Суздаль очистится от врагов, то туда и перенести прах покойного.
      Пришли сказать царю о месте погребения.
      Шуйский сидел в Грановитой палате, один, за столом дьяка.
      - Так, так, - говорил он, соглашаясь со всем, что сказано было.
      И заплакал, уронив голову на стол. И про что были те горькие слезы, знали двое: царь да Бог.
      И поплакав, Шуйский вытер глаза и лицо и позвал постельничего с ключом, и тот привел человека в чинах малых и совсем почти безымянного, но царю нужного.
      - Они боялись, что он будет царь, - сказал Шуйский тайному слуге. - И они - нет, никогда, а он уже нынче будет среди царского сонма. Ступай и сделай, чтоб было по-нашему.
      И запрудили толпы народа площади Красную и Кремлевскую. И звал народ царя, и кричал боярам:
      -Такого мужа, воина и воеводу, одолителя многих чужеземных орд, подобает похоронить в соборной церкви Архангела Михаила! Да будет он гробом своим причтен к царям, ради великой храбрости и по делам великим.
      Царь Василий Иванович, услышав народный глас, повелел тотчас:
      - Что просят, то и сотворите. Был он наш, а теперь он их, всея России возлюбленное чадо.
      Похоронили князя Михаила Васильевича СкопинаШуйского в каменном саркофаге в Архангельском соборе в приделе Обретение честные главы пророка Иоанна Крестителя.
      Сыскался и прорицатель. Сказывал, что на Пасху был ему сон. Будто стоит он, приказной писарь, на площади между Успенским и Архангельским соборами и смотрит на царские палаты. И один столп в этих палатах вдруг распался, и хлынула из него вода, черная, как деготь.
      Народ, слушая, вздыхал:
      - Где ты ране был со своим сном? Пал столп русского царства. Нету у нас, горемык, князя Михаилы Васильевича. И как мы без него будем подумать страшно.