Библиотека советской фантастики (Изд-во Молодая гвардия) - Фирма приключений. Научно-фантастический роман

      — Боже мой, — терзаясь догадкой, простонал Шмерль. — Если Рольф знает, как было дело, то он…
      — Он и есть преступник! — весело закончил Карел. — Гард, где твои наручники? Честер, где твое стило?
      Бейли красноречиво пошевелил пальцами:
      — Долго я буду ждать?
      — Вначале было слово, — напомнил Клод Серпино. — Так сказано в Библии.
      — И посему, — воскликнул Кахиня, — колись!
      — Мальчики, — ласково произнес Бейли. — Не надо было спать на школьных уроках физики, и кларки были бы ваши… Магнит! Точнее говоря, электромагнит, и металлическая щеколда идет за ним, как собачка за хозяином. Так долго ли я буду ждать? — закончил он преувеличенно противным голосом.
      Серпино вопросительно посмотрел на Гарда.
      — Увы, Клод, идея, кажется, не лишена практического основания, — подтвердил Гард. — Полагаю, следует выплатить Рольфу гонорар, чтобы он выставил нам… — Гард повернулся к Кахине: — Какой сейчас самый лучший коньяк?
      — Полиция всегда так, — притворно вздохнул Карел, — из всего извлекает выгоду… А лучший в мире коньяк тот, который пил Черчилль: армянский!

3. МАГНИТ

      Утром следующего дня, явившись в управление, Гард первым делом вызвал к себе Таратуру. Официальное расследование убийства антиквара Мишеля Пикколи, как понимал Гард, вскоре придется прекратить или, точнее, приостановить «за нерозыском преступника»; две недели даются на этот розыск, а они пролетают, словно реактивные истребители, оставляя после себя неясный гул досужих разговоров. Однако фокус с магнитом тянул к себе Гарда, как… магнит! — здесь следует, очевидно, извиниться перед читателем за сравнение, — и комиссар, как истинный детектив, то есть детектив не по должности, а по призванию, уже теперь понимал, как бы ни складывалась по этому делу «бухгалтерия», в какой бы архив ни засовывали его официальные предписания, он, Гард, все равно будет копать до конца, — если угодно, любительски, то есть не за кларки и страх, а за совесть.
      Магнит, насколько позволяли судить Гарду его весьма скромные познания в физике, был все же возможен в качестве отмычки. При этом он понимал, что если эта мысль лишь окольным путем дошла до комиссара полиции, то додуматься "до того же самого мог лишь необычный преступник. Правда, Гарду еще предстояло выяснить, насколько реалистично предположение Рольфа Бейли, которое хорошо высказать в веселом застолье, но трудно осуществить перед лицом, как сказал бы профессиональный докладчик, окованной железом двери.
      — Вы меня звали, господин комиссар? — нарушил Таратура мысли Гарда.
      — Да, садитесь. Вот ведь какая петрушка, — сказал комиссар. — Есть предположение, что щеколда на дверях была задвинута убийцей с помощью сильного магнита…
      — Ловко! — сразу принял идею инспектор. — Того гляди, комиссар, они скоро вооружатся радиолокаторами и лазерными пистолетами! Эн-тэ-эр, черт бы ее побрал, извините за выражение!
      — Я прошу вас, инспектор, произвести следственный эксперимент, — продолжал Гард, выслушав сентенцию Таратуры. — Для этого надо добыть сильный магнит и повторить операцию со щеколдами. Посоветуйтесь с нашими техническими экспертами, они подскажут, куда обратиться за магнитом.
      — Проще всего одолжить в Институте перспективных проблем, — сказал Таратура.
      Гард задумался. Конечно, в этом институте такой магнит найдется наверняка, но уж слишком часто за последнее время это заведение, возглавляемое старым знакомым комиссара генералом Дороном, оказывалось каким-то образом связано с теми, против кого Гарду приходилось вести борьбу. «Будь подальше от тех, — говорил незабвенный Альфред-дав-Купер, — кто сам не стремится с тобой к сближению!»
      — Нет, инспектор, обойдемся без ИПП.
      — Вас понял. Разрешите идти?
      — Минуту, — сказал Гард, затем снял телефонную трубку и набрал номер: — Отдел физической экспертизы? Комиссар Гард. Кроуля, пожалуйста. Кроуль? Приветствую вас, дружище. Дайте добрый совет: можно ли определить, оказывалось ли на кусок железа воздействие с помощью сильного магнита? Металлическая щеколда на двери… Да, совершенно верно: дверная задвижка. Так, благодарю вас, Кроуль. Доставим часа через полтора. Привет!
      Гард опустил трубку на рычаг.
      — Так будет лучше, инспектор. Берите дежурного слесаря, поезжайте и аккуратно, в резиновых перчатках, снимите обе щеколды. Отдадим Кроулю на экспертизу. Ясно?
      — А следственный эксперимент?
      — Потом, после заключения экспертов, а то, не дай Бог, ненароком сами же уничтожим магнитные следы. Действуйте, Таратура. Ну а если следов не будет, то и следственный эксперимент ничего не даст…
      «Да, — подумал комиссар, когда инспектор вышел из кабинета, — научно-технический прогресс, ничего не скажешь!»
      Через некоторое время в дверь, неплотно прикрытую Таратурой, заглянул специалист по замкам и сейфам старина Фукс:
      — Здравия желаю, господин комиссар!
      — Мое почтение, господин Фукс! У вас особое чутье на начальство: вы появляетесь, когда о вас думают. Я только что хотел вам звонить.
      — Какое же это чутье? — боком входя в кабинет, проговорил старик. — Логика, господин комиссар! Таратура поехал снимать щеколды у антиквара, взял с собой дежурного слесаря, а он сидит со мной в одной комнате. Ну, думаю, сейчас меня вызовет комиссар Гард, почему бы ему не вызвать, если он продолжает ломать голову над загадкой? Ломать одну голову — хорошо, а две — еще лучше!
      — Вы правы, Фукс, так оно и есть.
      — Да, хитроумное дельце. Оно мне тоже не дает покоя. Как же, думаю, мог этот наглец покинуть помещение, оставив двери запертыми изнутри, да еще на металлические задвижки?
      — Как? — повторил Гард.
      — Вот я и говорю… — Старик вдруг хмыкнул. — А дело-то, господин комиссар, ясненькое как Божий день: магнитиком пользовался, не иначе! Магнитиком!
      — Ну, Фукс! — восхищенно произнес Гард. — Вчера вечером в ресторане «И ты, Брут!» вы за эту идею положили бы в карман сто кларков!
      — Сегодня уже нельзя?
      — Увы, опоздали. Но вот подумайте, старина, кто из наших старых знакомых мог бы так успешно шагать в ногу с научно-техническим прогрессом?
      — Кто? — Старик снова хмыкнул. — Позвольте, господин комиссар, рассказать вам один старый одесский анекдот. Представьте: кладбище, могилка, надгробный камешек, а на нем буквочки золотом: «Теперь-то вы видите, жлобы, что я таки был в самом деле болен!»
      Гард искренне рассмеялся:
      — Остроумно, но не совсем понимаю, какое отношение анекдот имеет к убийству антиквара Пикколи, или он был одесситом?
      — Как и я, господин комиссар? Увы, нет, не был. Но сейчас поймете. Хватаемся-то мы за голову, когда ребенок уже умер… Вы меня поняли? Вот вы говорите: научно-технический прогресс, так? Но этим самым «прогрессом» ваши подопечные уже давным-давно как больны! Уж я-то знаю!
      — Пожалуй, — согласился Гард. — Но кто все же непосредственно замешан в… как бы это лучше выразиться… в прогрессивных тенденциях на преступной почве?
      — Мог работать и одиночка, — я знаю?
      — А если нет?
      — Ну, если нет и если говорить серьезно, то одно из двух: или люди Ивона Фреза, или молодчики Гауснера. Третьего не дано. Остальным передовая техника не по карману.
      — Благодарю, старина, благодарю. — Гард встал из-за стола и протянул руку для дружеского пожатия.
      Когда за Фуксом закрылась дверь, комиссар поднял телефонную трубку и, позвонив в архив, попросил подобрать дела, в которых за последние несколько лет были замешаны гангстеры из двух самых мощных мафий: Гауснера и Фреза.
      Через полчаса довольно объемистая папка информационных карточек уже лежала перед Гардом. Одну за другой он внимательно пересмотрел все карточки и с огорчением — хотя в данном случае это слово вряд ли уместно — убедился, что матерые преступники все же не поспевают за наукой и техникой, далеко ушедшей вперед с той поры, как на вооружении гангстеров были лишь «добрые старые способы»: удар ножом, пуля, яд, подкуп, шантаж, удавка… Гард вспомнил, что не ранее как месяц назад он не без удивления читал опубликованные издательством «Только у нас» записки великого шпиона Фрома Акселя, ухитрившегося работать сразу на разведки четырех стран, а ныне ушедшего на покой и севшего за мемуары. Так вот, в этих записках, красноречиво озаглавленных «На службе Родинам», Фром Аксель писал, что в век кибернетики, космонавтики, атомной энергии и лазеров он, Аксель, выходя в каком-нибудь Пипифаксе на связь с резидентом или курьером, должен был держать сигарету в правом углу рта, а в левой петлице замшевой куртки иметь булавку с красной головкой; резидент, наоборот, держал сигарету в левом углу рта, а его булавка должна иметь головку зеленого цвета, и именно по этим признакам им надлежало узнать друг друга! Как будто нельзя было снабдить шпионов миниатюрными локаторами, которые за несколько секунд обследовали бы друг друга и дали бы своим владельцам сигнал о полнейшей взаимной безопасности…
      «Вот так и живем, — подумал Гард. — Ведем себя как детишки в магазине игрушек, а новинки-то в нем все хлестче, все опаснее. Чего только не набирают военные — подумать страшно! И всем всего мало. Подавай то и это, и пятое, и десятое, а наука в ответ — чего изволите? Ад, рай, чистилище? Пожалуйста, сколько сортов угодно? Заказывайте, нет проблем, были бы деньги…»
      Примерно так размышлял Гард, пока не наткнулся на одну из карточек, потребовавшую от него более пристального внимания. В этой карточке, датированной всего-то прошлым годом, упоминалось об ограблении фургона, перевозившего наркотики из одного государственного медицинского хранилища в другое. Водитель фургона был убит с помощью радиомины, заложенной под сиденье. Ее взорвали из машины, следовавшей позади, причем в тот момент, когда фургон остановился у светофора на относительно пустынном перекрестке. По-видимому, грабители не хотели устраивать взрыв на ходу и рисковать заманчивым грузом, так как фургон мог перевернуться или врезаться в какое-нибудь препятствие и загореться. С другой стороны, и это обстоятельство особенно заинтересовало Гарда, радиомина — не Бог весть какая новинка, особенно при организации политических убийств, — была на сей раз никак не стандартной штукой. Все было устроено так, чтобы водитель был укокошен, но чтобы сам фургон не пострадал. Мало того: гангстерам ничего не пришлось перегружать из одной машины в другую, они просто выкинули тело водителя, сели за руль целехонького фургона и благополучно смылись; дело это до сих пор значилось в числе нераскрытых.
      Стало быть, решил Гард, если такую мину мог изготовить только квалифицированный специалист, но никак не любитель, это уже можно полагать пусть тоненькой, но все же ниточкой к магниту, примененному во время убийства антиквара Мишеля Пикколи.
      «Так, хорошо. Посмотрим дальше», — решил Гард и вскоре наткнулся на другую карточку, косвенно связанную с радиоминой: через полтора месяца после угона машины с наркотиками за распространение гашиша, — а что было в фургоне? Ну конечно гашиш! — был задержан, а затем осужден на восемь лет некий Веронель — кто такой, из чьей банды? Комиссар нажал кнопку селектора, а затем в ответ на короткий писк компьютера назвал фамилию гангстера: «Веронель». Телетайп тут же отстучал на движущейся ленте: «Группа Гауснера».
      Это была уже не ниточка, а целый крючок, но пока еще без наживки. На него вряд ли клюнет кто-нибудь из этой мафии, не говоря уже о самом Гауснере, человеке умном, осторожном и опытном. Кроме того. Гарду не очень ловко было снова раскапывать дело с фургоном, так как оно проходило по другому отделу, которым руководил милый и приятный, но совершенно беспомощный комиссар полиции Джо Воннел, родной брат министра внутренних дел Рэя Воннела. Да и сколько прошло времени — птички давно разлетелись и успели почистить перышки…
      Так или иначе, а у Гауснера, вероятно, был контакт с каким-то специалистом по электронике, и это уже что-то. Специалист мог работать на мафию добровольно, мог под угрозой — зачем гадать? — важно то, что без этого человека — или группы таких людей? целой организации? — Гауснер вряд ли осуществил бы два таких непростых дела: угон фургона с гашишем и убийство антиквара.
      Подумав так, Гард сам себе удивился: как легки мы на выводы, высосанные, можно сказать, из пальца! Как вам нравится: не «кто-то», а уже именно Гауснер организовал оба дела. Шедевр дедукции, который лучше утаить не только от шефа полиции Рэя Воннела, но даже от инспектора Таратуры и сержанта Мартенса, — кстати сказать, пора бы Таратуре уже объявиться со своей щеколдой.
      И только подумал об этом комиссар, ожил селектор внутренней связи, и эксперт Кроуль произнес:
      — Комиссар Гард? Если вас еще интересует, могу доложить, что обе щеколды, доставленные из квартиры антиквара Мишеля…
      — Не тяните, Кроуль, — сказал Гард, — давайте результат.
      — …были подвергнуты воздействию очень сильного концентрированного магнитного поля!
      — Я ваш должник, Кроуль. Благодарю.
      Ну вот, ниточка начинает наматываться на палец, но долго ли ей виться, какова ее длина… Пожалуй, теперь можно приступать к следственному эксперименту.
      — Инспектор Таратура, — произнес Гард в микрофон, — где вы там, отзовитесь! Вы на месте?
      — Да, господин комиссар, — через паузу ответил инспектор. — Прошу прощения, немного задержался.
      — Опять вист?
      — Не совсем. Расплачивался.
      — Сочувствую. Однако и за дело пора: у Кроуля все подтвердилось. Магнит! Берите щеколды, добывайте аппарат, и к шестнадцати ноль-ноль я жду ответа. Вам все ясно?
      — Одна нога здесь, комиссар, другая там!
      — Я бы хотел, чтобы там были обе ноги, и как можно быстрее.
      Гард, отключившись, подумал, что Таратура, слава Аллаху, относится к тем редким инспекторам полиции, на которых можно положиться. Но это вовсе не значит, что их не следует держать в строгости и постоянном напряжении. Почти каждый человек, получив возможность уцепиться за чей-то палец, испытывает непреодолимое желание оттяпать руку. И если это характерно для гражданских лиц всех калибров (особенно для жен по отношению к мужьям), то это трижды характерно для государственных чиновников, военных, политиков и полицейских, которые не мыслят себе карьеру иначе как с помощью откусывания рук, ног, а затем и голов у своего непосредственного начальства. Ладно, Таратура не такой, — во всяком случае, пока не такой, и уже за одно это спасибо… кому? «Самому себе!» — подумал Гард, вспомнив, как три года назад, впервые познакомившись с рядовым полицейским Таратурой, он сразу отметил у него живость ума, исполнительность, инициативность и полное пренебрежение к материальным компенсациям любых физических и моральных трат, а потому не только приблизил его к себе, но за короткие три года вывел в инспекторы, о чем жалеть пока не приходится. У военных есть такой термин: годен, но не обучен. Это куда лучше, чем обученный, но не годный, и Гард с тоской предвидел то время, когда он, комиссар полиции, этим «негодным» станет, и совершенно искренне белой завистью завидовал Таратуре, который еще три года назад был всего лишь годным, а теперь без его прямой помощи уже превращается в обученного, и сколько же лет у него впереди!..
      Пора обедать. Гард набросил пиджак, вышел из кабинета и лифтом поднялся на тридцать второй этаж, где находился «комиссариат», как называли казенный ресторанчик для чинов высокого полицейского ранга. Иногда, демонстрируя начисто отсутствующий в действительности, однако нужный для подчиненных демократизм, в «комиссариат» спускался сам Рэй Воннел. Между прочим, именно «спускался», «снисходил», ибо кабинет министра Воннела был на самом последнем, тридцать третьем, этаже, в то время как все прочие полицейские чины, даже заместители министра, вынуждены были «подниматься» не только до Воннела, но и до «комиссариата» — этой, по сути дела, казенной столовки с казенным запахом, в которой кормили ничуть не лучше, чем в любом городском бистро, — кстати сказать, и не дешевле.
      На сей раз в «комиссариате» царило спокойствие. Воннела не было, все столики были пусты, если не считать одного, за которым сидел комиссар Робертсон, хотя наличие его вовсе не означало, что пустота зала хоть чем-то заполнена. Робертсон встретил Гарда милой улыбкой, вежливым приветствием и жестом пригласил к себе за столик. Гард, поблагодарив коллегу, сел тем не менее у окна, сославшись на необходимость «кое о чем» подумать, на что Робертсон абсолютно не обиделся. Он вообще ни на кого никогда не обижался, и все знали, что к людям, провозглашающим желание «подумать», он относился с таким почтительным восхищением, с каким обычно относятся к цирковым магам и фокусникам, поражаясь их фантастической способности творить чудеса.
      Громадные часы на ратуше пробили три раза, когда Гард, покончив с едой, отхлебнул два глотка кофе, поморщился — они научатся когда-нибудь варить приличный кофе? — и вышел из «комиссариата», кивнув на прощанье Робертсону, как будто и не собирающемуся покидать заведение.
      В кабинете его уже ждал Таратура, не скрывающий своего смущения.
      — Не вышло, — констатировал с порога Гард, едва взглянув на инспектора.
      — Мы взяли самый большой, какой только возможно, магнит, но щеколда не сдвинулась ни на миллиметр!
      — Что говорят эксперты?
      — Мощность недостаточна! Эффекта можно достичь лишь с помощью электромагнита, притом очень сильного. Но такой магнит убийца применить не мог!
      — Почему?
      — Это целая установка, господин комиссар. Ее надо перевозить автомашиной. А чтобы поднять на второй этаж, одного человека мало, как минимум, необходимы трое! Концертный рояль!
      — Час от часу не легче! — сказал Гард и сел наконец в кресло. — Садитесь, инспектор. Давайте думать.
      — Получается, — предположил Таратура, — что версия с магнитом не проходит.
      — Да, получается.
      — Но, с другой стороны, обе щеколды подвергались воздействию магнита, это же факт.
      — Да, — сказал Гард, — это факт. В том-то и дело.
      — Но как же, в таком случае?..
      — Таратура, — перебил Гард, — я полагаю, что преступник применил магнитное устройство, о существовании которого и даже о возможности его существования наши эксперты еще не знают. Это устройство, во-первых, мощное и, во-вторых, компактное, и это говорит о том, что на Гауснера работает талантливый изобретатель.
      — На Гауснера? — удивился инспектор.
      — Или на Фреза. Я тут кое-что посмотрел, вы потом познакомитесь с моими выкладками. Пока что будем исходить из этой гипотезы — в деле замешан талантливый специалист.
      — Ну, шеф, если талантливый, — сказал Таратура, — то тем лучше! Талант легче найти, этих людей не так уж много.
      — Пожалуй. Наметим такой план: срочно проверьте по нашим каналам, все ли молодчики Гауснера и Фреза на месте. Их, кажется, на прошлый месяц было около тридцати у каждого.
      — Двадцать шесть. У Фреза.
      — Это не рядовые?
      — Нет, шеф. Это, как бы сказать, комиссары, если считать Фреза министром.
      — Сомнительная аналогия.
      — Извините, господин комиссар, больше не буду. Но позвольте заметить, что за минувшие три месяца девять из двадцати шести отправились в лучший мир.
      — Междоусобица?
      — Да, в основном с группой Гауснера. У того тоже потери: двенадцать человек из тридцати двух. А еще двое, господин комиссар, сели под замок, были взяты с поличным. Так что сейчас у Фреза пятнадцать «офицеров», а у Гауснера — восемнадцать. Всего, стало быть…
      — Инспектор, откуда вы все это знаете?
      — Да я брал этих двоих, вот и пришлось вникнуть. Всего, говорю, тридцать три человека.
      — Вот и проверьте, Таратура, все ли они нынче «на посту». Договорились? Дать вам кого в помощь?
      — Проверять только людей Гауснера? Или Фреза тоже? И еще смотря сколько времени вы мне отпустите.
      — Сутки.
      — Тогда, если можно, Мартенса.
      — Вопрос исчерпан.
      Таратура вышел из кабинета.
      Суток ему, конечно, не хватило, но Гард иначе и не предполагал. Обе гангстерские группы были довольно прилично законспирированы, хотя где только у полиции не было своих глаз и ушей? Большинство явок, хранилища оружия, конспиративные квартиры, номера в отелях, номера автомашин, связные, перспективные планы операций и даже планы оперативные — все это так или иначе было на заметке у полиции. И только какие-то высокие мотивы, неведомая Гарду политическая игра на уровне, возможно, министра Воннела и крупных финансовых тузов государства, или даже самого президента Кейсона, мешала в один прекрасный момент одним концентрированным ударом прихлопнуть как мух обе мафии. Впрочем, Гард отдавал себе отчет и в том, что такого рода «прихлоп» сопряжен с целым рядом неимоверных трудностей, поскольку и Фрез и Гауснер, во-первых, прекрасно знали, что знает о них полиция, и, во-вторых, были не хуже ее осведомлены как о перспективных, так и оперативных планах карательных органов. У них тоже были глаза и уши в полицейском управлении, и на каком этаже высотного здания они размещались, надо ли было им «спускаться» или «подниматься», чтобы что-то знать, выяснить Гарду не было дано никогда. Возможно, именно по этой причине он и ходил в полицейских кругах с амплуа «борца за справедливость», понимая, что государственной машине для разнообразия и видимости законности такие, как Гард, чиновники тоже были нужны, — интересно бы знать, в каком количестве? И процентном соотношении с прочими?
      На третьи сутки Таратура уже был готов к обстоятельному докладу, который потребовал много сил для подготовки, но занял при изложении ровно минуту. Все люди Фреза и Гауснера в наличии, кроме одного. Его зовут Аль Почино. Итальянец по происхождению. («Интересно, — отметил про себя Гард, — антиквар Мишель Пикколи тоже итальянец!») Аль Почино исчез на следующий день после того, как было совершено преступление на улице Возрождения: дома его нет, жена в панике, на известных полиции тайных квартирах все три дня не появлялся, на явочной сходке главарей мафий, которая состоялась в загородном ресторане «Не убий!», отсутствовал и даже не пришел к любовнице, которая напрасно ждала его целую ночь в своей уютной квартире на Восточном проспекте. С другой стороны, ни один человек с документами или внешностью Аль Почино страну не покидал, в моргах не зарегистрирован и в больницах не находился.
      Видимых причин для исчезновения у Аль Почино не было, так как за ним формально никаких «дел» нет, а убийство антиквара осуществлено с таким поистине дьявольским отсутствием улик и следов, что даже превентивный побег был логически исключен.
      Но именно это совершеннейшее отсутствие причин и насторожило комиссара Гарда.

4. ХОД МЫСЛЕЙ

 

 
      Давно уже заметил комиссар Гард, что в последние годы все чаще и чаще стала посещать его по вечерам эта странная, пустая расслабленность, какая-то душевная вялость, известная ему раньше, в молодые годы, лишь после крутых дружеских попоек. Все валилось из рук, мысли рассыпались, прогулка становилась невыносимо скучной, едва переступал он порог квартиры, а дома тоже все время было как-то не по себе: хотелось лечь, а ляжешь, вроде бы надо вставать. Короче, скверно, очень скверно. Гард пробовал искать объяснение этому состоянию, не находил его и решил в конце концов, что это старость сигналит и нужно просто больше отдыхать. Но сегодня, вновь почувствовав к вечеру эту общую леность тела и духа, он вдруг понял, что старость — отговорка, что причина есть, и причина эта проста: дела идут плохо! И старость тут ни при чем. Нет, при чем, конечно, но начала тут не найти: или неудачи тебя старят, или старость мешает добиться успеха.
      Душу ему мутило дело Пикколи. Вязкое, липкое, тягучее, как чужая выплюнутая жевательная резинка, до которой противно дотрагиваться, хотя понимаешь, что, пока не растоптали, нужно ее взять и отдать в лабораторию для анализа. Он завяз в этом деле, как оса в джеме, и гудел теперь, и злился, проклиная весь мир. Он чувствовал, интуитивно чувствовал, что Аль Почино — утешение слабое и, хотя профессионально он привык с подозрением относиться к любым, даже самым невинным совпадениям, видел он, что Пикколи пришит к Аль Почино белыми нитками, что никуда он. Гард, не придет, если двинется по этой тропе. Отсюда — и ленивый бес, который прочно сидел в комиссаре.
      Гард подошел к телевизору и, едва из черного небытия выплыла веселая физиономия какого-то комментатора, переключил программу, напоролся на скачки — в клубах пыли бестолково звенел колокол. Он снова переключил, налетел на каких-то напомаженных, в брабантовых кружевах, идиотов со шпагами, вышагивающих с гордостью индюшек по аллеям Версаля, и выключил телевизор. Мягкий щелчок тумблера напомнил ему звук выстрела бесшумной английской винтовки «Custodian» — «Опекун», отличной, надо сказать, винтовки, которую когда-то он заполучил вместе с ее владельцем Гарри Слейтоном, — кстати, Гарри был в одной компании с Аль Почино. "Что за проклятие этот Аль Почино, — подумал Гард, валясь на диван. — Ну при чем тут Аль Почино?! Если он действительно сработал так чисто, — а он сработал сверхчисто! — на кой же дьявол ему исчезать в тот же день? Чтобы вызвать подозрение? Ведь он профессионал и не хуже меня обязан понимать, что ни за неделю, ни за две такой клубок не распутывается. Так куда же он сорвался? Что заставило опытного преступника нарушить элементарную логику поведения? Не мальчишка же он, который, схватив транзистор с переднего сиденья автомашины, бросается наутек… Нет, ему не было никакого смысла исчезать, — и потому, может быть, он и исчез, что не было смысла? Поди попробуй разобраться в этих «кружевах», попробуй не запутаться в таких лабиринтах чужой логики! Недаром самые умные преступники либо совсем не оставляли следов, либо нарочно следилис таким изобилием, чтобы никто на них не подумал. Впрочем, из того, что Аль Почино не было смысла «линять», вовсе не следовало, что в том не было смысла для кого-то другого. Кого же? Сам Гауснер решил его «опустить на дно» или тут действовала чья-то другая воля? В таком варианте — чья? И почему?" Вновь дорога раздваивалась, и не было ей конца…
      Гард встал, закурил, но тут же придавил сигарету в пепельнице и пошел на кухню. Там он достал из холодильника два кубика льда, бросил в высокий стакан, залил водой, плеснул туда рыжего вермута и вновь вернулся к дивану, но уже не лег, а сел, широко расставив ноги, и начал крутить перед глазами стакан, в котором с далеким, нежным звоном стукались уже тронутые игольчатыми трещинками ледяные кубики.
      «Его могли убить! Он — лишь орудие, которое исполнило чужую волю. Тут все ясно. Это — первая дорога. Его могли попросить исчезнуть: кому-то, не ему, надо было, чтобы он исчез. Зачем? Ну, хотя бы затем, чтобы появилась еще одна, пусть весьма эфемерная, но улика, кладущая подозрение именно на него, в то время как Аль Почино замешан в убийстве антиквара примерно так же, как я в рождении Христа. Это — вторая дорога. Но кто в таком случае автор „непорочного зачатия“? Ладно, оставим в покое автора и еще раз проработаем эту версию: Аль Почино ни в какой связи с убийством Пикколи не состоит. Об убийстве никто никаких сведений полиции не дал, но и об исчезновении гангстера — тоже! В том числе промолчала даже его жена. Уже потому исчезновение… интересно! Интересно, черт побери, даже при условии, что никак не связано с Пикколи!»
      Гард чувствовал, что приходит во власть давно известного порочного метода, от которого сам не раз предостерегал молодых криминалистов. Он вперился в проблему и крутил ее, как этот стакан, прямо перед своим носом, силясь разглядеть ее невидимые до поры детали, деталей этих не находил и всматривался все пристальнее, пока вообще не переставал видеть что-либо. Надо резко отодвинуться, расширить горизонт, понять, что нет такого события или человека, которые не были бы как-то связаны с другими событиями и людьми, словом, надо не увеличивать зоркость микроскопа, а пересесть за телескоп!
      Он радостно отхлебнул холодную, горьковатую, цвета чая жидкость, поставил стакан и зашагал по комнате. Не то что переразбавленный вермут, но и мощный нейростимулятор не смог бы вызвать в комиссаре такого стремительного перевоплощения. Не было больше кислого и усталого человека, и будь Гард сейчас в подтяжках, а не в халате, энергичный удар их о мощную грудь прорезал бы тишину его холостяцкой квартиры. Это был мускулистый, сильный охотничий пес, который взял след. Гард чувствовал: тут определенно что-то есть! Аль Почино — не один. Гангстеры исчезали и прежде. И всякий раз, как только полицейским властям становилось известно такое «исчезновение», начальство вздыхало радостно: «Ну слава Богу! Теперь забот меньше!» Все списывалось на междоусобные войны. Существовало даже такое достаточно распространенное мнение, что правосудие в этом случае осуществляется как бы само собой, не утруждая его блюстителей. «Он заслужил свой конец!» — говорили судьи и прокуроры и успокаивались. Да, междоусобные войны не прекращались никогда, и на их счету было немало жертв. Но, кстати говоря, когда сводились преступные счеты, гангстерский мир широко оповещал об этом общественность, вплоть до газет и телевидения, а похороны погибших выливались в пышные и многотысячные торжества, как похороны национальных героев, причем участие в них принимали все «стороны» — и победившие, и потерпевшие, все отдавали дань таланту усопшего и его «заслугам» перед отечеством. По обоюдному молчаливому соглашению на похоронах никогда не раздавались выстрелы, и обе стороны не несли потерь. Зато уже на следующий день они караулили друг друга в вечной погоне за мщением, в которой преследуемые могли оказаться преследующими, как, впрочем, и наоборот. Они отлично убирали друг друга, то есть сами себя: топили, сбрасывали с поездов, душили в автомобилях гитарными струнами, травили в барах цианистым калием, наконец, просто расстреливали издалека и в упор, но именно убивали — для устрашения, в этом и заключался главный смысл! — элементарно исчезнувших среди них не было.
      Не было? Так ли уж не было, если внимательно присмотреться? Конечно были. Гард лично знал гангстеров, которые без траурной каемки в газетах и без похорон более не всплывали на поверхность, не участвовали в делах, уносили с собой в небытие и свои «почерки», и свои специфические привычки. Однако их валили в одну кучу с павшими от рук конкурентов…