Выведение Человека

Айзек Азимов
 
Выведение Человека

      Сержант полиции Манкевич разговаривал по телефону и удовольствия от этого не получал. Точнее, не разговаривал, а с тоской выслушивал исполненный негодования голос на другом конце провода.
      – Да, все было именно так! - устало отбивался сержант. - Он вошел и сказал: "Посадите меня в тюрьму, потому что я хочу покончить с собой"... Что поделаешь? Да, он произнес именно эти слова. Мне тоже они кажутся странными... Послушайте, мистер, внешность этого парня подходит под ваше описание. Вы мне задали вопрос, и я вам на него отвечаю... Да, у него действительно есть шрам на правой щеке, и он сообщил, что его зовут Джон Смит. Он не говорил, что он доктор... Ну, естественно, неправда. На свете нет людей по имени Джон Смит. Во всяком случае, в полицейский участок они не попадают... Сейчас он в тюрьме... Да я вовсе не шучу! Сопротивление офицеру полиции; нападение и оскорбление действием; умышленное нанесение ущерба. Как минимум три причины для задержания... Меня не интересует, кто он такой... Хорошо, я подожду у телефона.
      Манкевич посмотрел на офицера Брауна и закрыл рукой микрофон телефонной трубки. В его ладони вполне мог бы поместиться и весь телефонный аппарат. Грубоватое лицо сержанта под густой шапкой светлых волос покраснело и покрылось испариной.
      – Неприятности! - проворчал сержант Манкевич, - Ничего, кроме неприятностей в полицейском участке! Уж лучше бы я нес обычную патрульную службу.
      – Кто это? - спросил Браун.
      Он только что вошел, и его не слишком интересовало происходящее. К тому же Браун тоже считал, что сержант гораздо лучше выглядел бы не за письменным столом, а на посту, под дождем или снегом, где-нибудь в пригороде.
      – Тип по имени Грант. Из Оук-Ридж. По междугородной. Глава какого-то учреждения - не понял какого - а теперь пошел звать еще кого-то... и это по семьдесят пять центов за... Алле!
      Манкевич поудобнее перехватил трубку.
      – Послушайте, - заговорил сержант, - давайте я расскажу вам все с самого начала. Я хочу, чтобы вы знали, как оно было, а если вам что-то не по нраву, так пришлите сюда кого-нибудь из своих людей. Этот парень не хочет адвоката. Он утверждает, что желает остаться в тюрьме, и меня это вполне устраивает, мистер.
      Вы будете меня слушать или нет? Он явился вчера, подошел прямо ко мне и заявил: "Офицер, посадите меня в тюрьму, потому что я собираюсь покончить с собой". Ну а я ему ответил: "Мистер, не стоит этого делать, иначе вам придется жалеть до конца жизни".
      ...А я совершенно серьезен. Просто передаю дословно, что я тогда сказал. Я и не утверждаю, что это было очень остроумно, но у меня здесь достаточно своих проблем, если вы понимаете, о чем я говорю. Неужели вы думаете, что мне больше делать нечего, как выслушивать всяких там психов, которые приходят и...
      ...Вы дадите мне закончить? Так вот, я сказал, что не могу посадить его в тюрьму за то, что он хочет покончить с собой, поскольку это не является преступлением. А он ответил: "Но я не хочу умирать". На что я заявил: "Послушайте, дружище, идите-ка вы отсюда". Понимаете, если кто-то хочет покончить с собой, ладно, не хочет - хорошо, его дело, но меня вовсе не привлекает перспектива утирать чужие слезы.
      ...Да, а что же я еще делаю?.. Тогда он спросил: "А если я совершу преступление, вы меня арестуете?" Я ответил: "Если вас поймают и кто-нибудь выдвинет обвинение, а вы не сможете собрать достаточно денег для залога, мы посадим вас за решетку. А теперь оставьте меня в покое". Тогда он схватил чернильницу и, прежде чем я успел ему помешать, вылил чернила прямо на стол.
      ...Совершенно верно! Иначе почему бы мы обвинили его в нанесении умышленного ущерба? Чернила перепачкали мне брюки!
      ...Да, нападение и оскорбление действием тоже! Я встал, чтобы немного его вразумить, а он лягнул меня по голени и поставил синяк под глаз. Нет, я ничего не выдумываю. Приезжайте и посмотрите на мое лицо!
      ...В ближайшие дни он предстанет перед судом. Думаю, во вторник. Получит не менее трех месяцев, если только в дело не вмешается психиатр. Я и сам считаю, что ему в сумасшедшем доме самое место.
      ...Считается, что его зовут Джон Смит. Другого имени он не называл.
      ...Нет, сэр, его нельзя отпустить, не предприняв определенных официальных шагов.
      ...Ладно, поступайте, как считаете нужным, приятель! Я всего лишь делаю свою работу.
      Сержант Манкевич со стуком положил трубку на место, а потом, бросив на телефон свирепый взгляд, начал набирать какой-то номер.
      – Что такое КАЭ? Я тут разговаривал по телефону с одним типом, и он утверждает... Нет, я не шучу, болван! Когда я захочу пошутить, подам тебе специальный знак. Что означает это сокращение?
      Он выслушал ответ, слегка побледнел, а потом тихо пробормотал: "Спасибо" и повесил трубку.
      – Второй тип оказался главой Комитета по атомной энергии, сообщил он Брауну. - Наверное, они переключили меня на Вашингтон.
      Браун вскочил на ноги:
      – Может быть, нашим Джоном Смитом интересуется ФБР. Может быть, он из этих лунатиков-ученых. - Брауна вдруг потянуло на философию. Им не следует подпускать подобных типов к секретным материалам и данным. Все шло отлично, пока про атомную бомбу знал только генерал Гроувз. Стоило же им связаться с учеными...
      – А заткнулся бы ты! - прорычал Манкевич.
      Доктор Освальд Грант не сводил глаз с белой линии, отмечавшей границу скоростной дороги. Он вел машину так, словно она была его смертельным врагом. Впрочем, он всегда так ездил. Грант был высоким угловатым человеком с отсутствующим выражением лица. Его колени почти касались руля, а костяшки пальцев становились белыми от напряжения всякий раз, когда ему приходилось совершать поворот.
      Инспектор Дэррити сидел рядом, скрестив ноги так, что носок левого ботинка упирался в дверь. Когда он уберет ногу, на двери останется песочного цвета след. Инспектор ловко перебрасывал коричневый перочинный нож из одной руки в другую. Несколько минут назад он раскрыл кривое сверкающее лезвие и начал чистить ногти, но резкий поворот чуть не стоил ему пальца, тогда Дэррити пришлось закрыть нож.
      – Расскажите мне о Рэлсоне.
      Доктор Грант на мгновение оторвал глаза от дороги и тут же снова уставился в ветровое стекло.
      – Я знаком с ним с тех пор, как он защитил докторскую диссертацию в Принстоне. Блестящий ученый.
      – Да? Блестящий? Почему ученые называют друг друга "блестящими"? Неужели среди них нет заурядных людей?
      – Множество. Я, например. Но Рэлсон не из этого числа. Спросите Оппенгеймера. Спросите Буша. Он был одним из младших наблюдателей в Аламогордо.
      – Хорошо. Он блестящий ученый, А как насчет личной жизни?
      Грант немного помолчал.
      – Мне об этом ничего не известно.
      – Вы знаете его еще со времен Принстона. Сколько лет прошло с тех пор?
      Вот уже два часа, как они ехали по скоростной дороге из Вашингтона на север, и за это время обменялись лишь несколькими фразами. Теперь Грант почувствовал, что обстановка изменилась, и твердая рука закона взяла за воротник его пальто.
      – Он получил степень в сорок третьем году.
      – Значит, вы с ним знакомы восемь лет.
      – Верно.
      – И ничего не знаете о его личной жизни?
      – Жизнь человека принадлежит только ему самому, инспектор. Рэлсон всегда неохотно общался с другими людьми. Многие так себя ведут. Ученые работают с большим напряжением, а когда у них появляется свободное время, предпочитают проводить его с теми, кто не имеет отношения к науке.
      – Рэлсон принадлежит к какой-нибудь известной вам организации?
      – Нет.
      – Не говорил ли он что-нибудь такое, что могло бы вызвать сомнения в его лояльности? - поинтересовался инспектор.
      – Нет! - вскричал Грант
      Они снова замолчали.
      – Насколько важен Рэлсон для атомных исследований? - спросил после долгой паузы Дэррити.
      Грант еще сильнее сгорбился над рулем и ответил:
      – Это ключевая фигура. Конечно, незаменимых людей не бывает, но Рэлсон всегда занимал особое положение. Он обладает поразительным инженерным мышлением.
      – Что вы имеете в виду?
      – Как теоретик он не слишком силен, зато в состоянии вдохнуть жизнь в устройства, теоретическое существование которых обосновано другими. В этом и заключается его уникальность. Раз за разом мы сталкиваемся с проблемой, которую необходимо решить в самое короткое время. Никто ничего не может предложить, потом появляется Рэлсон и говорит: "А почему бы вам не попробовать сделать так?" И уходит. Его даже не интересует, будет ли работать его изобретение. Однако еще не было случая, чтобы он ошибся. Он всегда прав! Всегда! Может быть, со временем мы бы и сами решили задачу, но на это ушли бы месяцы кропотливой работы. Не представляю, как у него это получается. Да и спрашивать Рэлсона совершенно бесполезно. Он просто посмотрит на тебя и скажет: "Это же очевидно" - и уйдет. Конечно, после того как он все расскажет, ситуация действительно становится очевидной.
      Инспектор не прерывал Гранта, но сразу задал следующий вопрос:
      – А с головой у него все в порядке? За ним не замечалось никаких странностей?
      – Когда имеешь дело с гением, постоянно ждешь от него необычных поступков, не так ли?
      – Может быть. Но насколько необычно вел себя этот конкретный гений?
      – Этот, конкретный, ни с кем не разговаривал. А иногда и вовсе не работал.
      – Оставался дома или отправлялся порыбачить?
      – Нет. Приходил в лабораторию, садился за свой стол и просто сидел. Временами так продолжалось по несколько недель. Рэлсон не отвечал на вопросы, даже не поднимал взгляда, если кто-нибудь пытался с ним заговорить.
      – А бывало так, что он совсем не приходил на работу?
      – Вы хотите сказать, до настоящего случая? Никогда!
      – Он не упоминал о намерении покончить с собой? Не заявлял, что будет чувствовать себя спокойно только в тюрьме?
      – Нет.
      – Вы уверены, что этот Джон Смит и есть Рэлсон?
      – Почти. У него на правой щеке след от химического ожога, который ни с чем не перепутаешь.
      – Хорошо. Пожалуй, мне все ясно. Теперь остается только переговорить с ним.
      На этот раз тишина наступила надолго. Доктор Грант следовал за извивающейся линией дороги, а инспектор Дэррити перебрасывал перочинный нож из одной руки в другую.
      Дежурный охранник открыл окошко и посмотрел на посетителей.
      – Мы можем привести его сюда, инспектор.
      – Не надо, - Доктор Грант покачал головой. - Лучше мы сами его навестим.
      – Вы считаете такое поведение нормальным для Рэлсона, доктор Грант? - поинтересовался Дэррити. - Он что, способен напасть на охранника, когда тот будет выводить его из камеры?
      – Не знаю, - ответил Грант.
      Охранник развел в стороны мозолистые ладони. Наморщил толстый нос.
      – Мы даже не входили к нему после того, как получили телеграмму из Вашингтона. Однако, по-моему, это совсем не наш клиент. Я буду только рад, если вы его заберете.
      – Мы переговорим с ним в камере, - заявил Дэррити.
      Они шли по узкому коридору, по обеим сторонам которого находились зарешеченные камеры. На них смотрели пустые, равнодушные глаза. Доктору Гранту стало немного не по себе.
      – И все это время его держали здесь? - спросил он.
      Дэррити промолчал.
      Наконец охранник, который вел их за собой, остановился:
      – Вот его камера.
      – Это доктор Рэлсон? - спросил Дэррити.
      Доктор Грант молча посмотрел на человека, лежащего на койке. Когда они подошли к камере, тот приподнялся на локте; казалось, он пытается вжаться в стену, чтобы стать невидимым. Редкие, песочного цвета волосы, хрупкое тело, пустые, голубые глаза. На правой щеке розоватый шрам в форме головастика.
      – Да, - наконец сказал доктор Грант, - это Рэлсон.
      Охранник открыл дверь и вошел внутрь, но инспектор Дэррити жестом предложил ему выйти.
      Рэлсон молча наблюдал за происходящим. Он подобрал под себя ноги и еще сильнее попытался прижаться к стене. На горле отчаянно заходил кадык.
      – Доктор Элвуд Рэлсон? - негромко спросил Дэррити.
      – Что вам нужно? - К удивлению инспектора, у Рэлсона оказался густой баритон.
      – Может, перейдем в другое помещение? Мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
      – Нет! Оставьте меня в покое!
      – Доктор Рэлсон, - вмешался Грант, - я приехал сюда, чтобы попросить вас вернуться на работу.
      Рэлсон посмотрел на ученого, и в его глазах промелькнуло какое-то чувство, отличное от страха.
      – Привет, Грант. - Он встал с койки. - Послушайте, я пытался убедить их перевести меня в камеру, где стены обиты каким-нибудь мягким материалом. Походатайствуйте за меня, а? Грант, вы же меня знаете, я не стал бы настаивать, если бы отчаянно в этом не нуждался. Только жестокая необходимость заставляет меня обратиться к вам с такой просьбой. Я не могу находиться рядом с этими твердыми стенами, все время возникает желание... начать биться... - Он с силой ударил ладонью по серой каменной стене.
      Дэррити задумался, вытащил свой перочинный нож и открыл сверкающее лезвие. Потом тщательно поскреб ноготь большого пальца и спросил:
      – Вы бы не хотели встретиться с врачом?
      Рэлсон ничего не ответил. Он, не отрываясь, следил за сверкающим металлом - рот чуть приоткрылся, губы стали влажными, неровное дыхание с хрипом вырывалось из груди.
      – Уберите это! - с трудом выговорил он наконец.
      – Что убрать? - удивленно спросил Дэррити.
      – Нож. Не держите его передо мной. Я не могу на него смотреть.
      – А почему? - Дэррити выставил перед собой нож. - С ним что-нибудь не так? Это хороший нож.
      Рэлсон прыгнул вперед. Дэррити сделал быстрый шаг назад и левой рукой перехватил кисть ученого. Поднял нож высоко в воздух.
      – В чем дело, Рэлсон? Что вам нужно?
      Грант начал было протестовать, но Дэррити только отмахнулся от него.
      – Что вы хотите, Рэлсон?
      Рэлсон тянулся вверх, за ножом, однако сильная рука инспектора заставила его согнуться.
      – Дайте нож, - прошептал он.
      – Зачем, Рэлсон? Что вы собираетесь с ним делать?
      – Пожалуйста. Я должен... - В его голосе звучала мольба. - Я должен покончить счеты с жизнью.
      – Вы хотите умереть?
      – Нет. Но я должен.
      Дэррити сильно толкнул его. Рэлсон отлетел назад, плюхнулся на койку так, что та протестующе заскрипела. Медленно, глядя Рэлсону в глаза, Дэррити сложил перочинный нож и засунул его в карман. Рэлсон молча закрыл лицо руками, его плечи задрожали.
      Из коридора послышались крики - другие заключенные начали реагировать на шум, возникший в камере Рэлсона. Вбежал охранник.
      Дэррити повернулся к нему:
      – Все в порядке.
      Он вытирал руки большим белым носовым платком.
      – Я думаю, придется пригласить врача.
      Доктор Готфрид Блуштейн был смуглым невысоким человеком, говорящим с легким австрийским акцентом. Ему не хватало лишь маленькой козлиной бородки - так обычно изображают на карикатурах психиатров. Доктор Блуштейн внимательно изучал Гранта, оценивал его, делая лишь одному ему понятные выводы - теперь это происходило машинально, всякий раз, когда он знакомился с новым человеком.
      – Вы нарисовали довольно любопытную картину. Рассказали об очень талантливом ученом, может быть, даже гении. Он чувствовал себя неловко, общаясь с другими людьми, не вписывался в научную среду, хотя его успехи ни у кого не вызывали сомнений. Возможно, он нашел иное окружение, в котором ему было комфортно.
      – Я вас не понимаю.
      – Мало кому удается отыскать близких по духу людей в том месте, где приходится работать. Достаточно часто люди пытаются компенсировать недостаток общения, играя на музыкальных инструментах, отправляясь в горы или вступая в какой-нибудь клуб. Иными словами, создается совсем другой круг общения, в котором такой человек чувствует себя как дома. И это окружение может не иметь ни малейшего отношения к его основной работе. Так человек пытается вносить разнообразие в свою жизнь далеко не худший способ. - Психиатр улыбнулся и добавил: - Я, например, собираю марки и являюсь активным членом Американского общества филателистов.
      Грант покачал головой:
      – Я не знаю, чем Рэлсон занимался вне стен лаборатории. Сомневаюсь, что у него была своя компания.
      – Ничего не поделаешь, жаль. Все мы находим самые разные возможности расслабиться и получить от жизни удовольствие. Он же должен был отдыхать, не так ли?
      – Вы беседовали с доктором Рэлсоном?
      – Относительно его проблем? Нет.
      – А собираетесь?
      – Конечно. Однако он провел здесь всего неделю. Необходимо дать ему возможность прийти в себя. Рэлсон находился в состоянии крайнего возбуждения, когда прибыл к нам; практически бредил. Дадим ему возможность отдохнуть и привыкнуть к нашему санаторию. После этого я с ним поговорю.
      – Вы сможете вернуть его на работу?
      – Ну откуда мне знать? - Блуштейн улыбнулся. - Пока я даже еще не понял, чем он болен.
      – А не могли бы вы избавить его от желания покончить с собой - с остальными проблемами можно было бы разобраться позднее?
      – Не исключено. Но я вряд ли скажу вам что-нибудь определенное до тех пор, пока несколько раз подробно с ним не поговорю.
      – Как вы думаете, сколько это займет времени?
      – В подобных случаях, доктор Грант, заранее предсказать результат невозможно.
      – Делайте все, что считаете нужным, - вздохнул Грант. - Только не забывайте, что судьба этого человека имеет для нас огромное значение.
      – Я постараюсь сделать все, что в моих силах. Но мне понадобится ваша помощь, доктор Грант.
      – В каком смысле?
      – Вы способны добыть для меня информацию, которая, возможно, отнесена к разряду совершенно секретной?
      – Какого рода информация вас интересует?
      – Количество самоубийств среди ученых, занимающихся ядерной физикой, начиная с 1945 года. И еще, много ли физиков-ядерщиков бросили работу, перешли в другие области или вообще оставили занятия наукой.
      – Это имеет отношение к Рэлсону?
      – А вам не приходило в голову, что в таком же депрессивном состоянии могут находиться и другие ученые?
      – Ну, на этот вопрос я могу вам ответить и сам: работу бросили многие, что вполне естественно.
      – Почему вы считаете это нормальным?
      – Видите ли, доктор Блуштейн, современные исследования в области ядерной физики связаны с колоссальным напряжением душевных и физических сил. Мы работаем на правительство и на военных. Нам запрещено говорить о работе; приходится постоянно следить за тем, чтобы не сболтнуть лишнего. Естественно, как только возникает возможность перейти в какой-нибудь университет, где можно по собственному усмотрению выбирать часы работы, тематику, писать статьи, которые не нуждаются в одобрении КАЭ, участвовать в конференциях, проводящихся не за закрытыми дверями... ну и тому подобное, многие с радостью принимают такие предложения.
      – И навсегда отказываются от работы по своей основной специальности?
      – Можно найти работу в области мирного применения атомной энергии. Впрочем, я знаком с одним человеком, который бросил работу совсем по другой причине. Однажды он пожаловался мне, что стал очень плохо спать. Как только он гасил свет, ему начинало казаться, что он слышит крики, доносящиеся из Хиросимы. Насколько я знаю, теперь этот человек работает простым продавцом в галантерейном магазине.
      – А вы сами не слышите криков?
      Грант кивнул:
      – Да, не очень-то приятно осознавать, что в том страшном, трагическом событии есть и твоя толика вины.
      – А что чувствует Рэлсон?
      – Он никогда не говорил на подобные темы.
      – Иными словами, если его и посещали такие мысли, он даже не мог спустить пар.
      – Наверное, тут вы правы.
      – И все же исследования необходимо продолжать, не так ли?
      – Конечно.
      – А что сделали бы вы, доктор Грант, если бы были вынуждены совершить то, что вам кажется невозможным?
      – Не знаю, - пожав плечами, ответил Грант.
      – Кое-кто в подобной ситуации кончает с собой.
      – Вы хотите сказать, что Рэлсон попал именно в такую ситуацию?
      – Я не знаю. Не знаю. Сегодня вечером я поговорю с доктором Рэлсоном. Естественно, ничего не могу вам обещать, но как только у меня появится хоть какая-то ясность, я вам немедленно сообщу.
      Грант встал:
      – Благодарю вас, доктор. Я постараюсь выяснить то, что вас интересует.
      После трех недель, проведенных Элвудом Рэлсоном в санатории доктора Блуштейна, ученый выглядел гораздо лучше. Его лицо даже слегка округлилось, а из глаз исчезло прежнее выражение полнейшего отчаяния. Однако он был без галстука и ремня. Из туфель заботливые санитары вынули шнурки.
      – Как вы себя чувствуете, доктор Рэлсон? - спросил Блуштейн.
      – Отдохнувшим.
      – С вами хорошо обращаются?
      – Мне не на что жаловаться, доктор.
      Блуштейн автоматически потянулся к ножу для открывания писем, который он постоянно вертел в руках в минуты задумчивости, но пальцы наткнулись на пустоту. Естественно, нож был надежно спрятан, как и все остальные предметы, имеющие острые грани. На столе лежали лишь бумаги.
      – Пожалуйста, присаживайтесь, доктор Рэлсон. Расскажите мне о проявлениях вашей болезни.
      – Вас интересует, по-прежнему ли я хочу покончить с собой? Ответ - да. Временами становится лучше, иногда хуже, видимо, в зависимости от того, о чем я думаю. Но это желание всегда со мной. Вы не в состоянии мне помочь.
      – Возможно, вы правы. Существует немало ситуаций, в которых я бессилен. И все же мне хотелось бы узнать о вас побольше. Вы занимаете важное положение...
      Рэлсон презрительно фыркнул.
      – Вы так не считаете? - с интересом спросил Блуштейн.
      – Не считаю. На свете нет важных людей. Разве вы возьметесь утверждать, что в природе существует один-единственный важный микроб?
      – Я вас не понимаю.
      – А я на другое и не рассчитывал.
      – Мне кажется, что за вашим несколько странным заявлением стоят серьезные размышления. Было бы весьма любопытно узнать, как вы пришли к таким выводам.
      Впервые за весь разговор Рэлсон улыбнулся. Однако улыбка получилась неприятной. Его ноздри побелели.
      – Знаете, доктор, за вами очень забавно наблюдать, - сказал он. Вы так старательно выполняете свой долг. Вам приходится меня слушать, изображая интерес и симпатию, а на самом деле вы их не чувствуете, разве не так? Похоже, я могу нести полнейшую чепуху, но все равно буду обеспечен внимательной аудиторией.
      – А почему вы не верите, что мой интерес может быть настоящим, что, естественно, не исключает и чисто профессионального любопытства?
      – Не верю, и все тут.
      – Почему же?
      – У меня нет ни малейшего желания обсуждать всякую ерунду.
      – Вы бы предпочли вернуться к себе в комнату?
      – Если не возражаете... Нет! - Голос Рэлсона неожиданно наполнила ярость. Он вскочил на ноги, но тут же снова сел. - Почему бы мне вас не использовать? Я не люблю разговаривать с людьми. Они глупы. Они практически ничего не понимают. Они могут часами тупо смотреть на самые очевидные вещи и при этом ничего не замечать. Если я заговариваю с ними, они не понимают, теряют терпение, смеются. А вы вынуждены слушать. Это же ваша работа. Вы не можете меня прервать и заявить, что я спятил, даже если в действительности будете так считать.
      – Я с удовольствием и огромным интересом выслушаю все, что вы посчитаете нужным мне рассказать.
      Рэлсон сделал глубокий вдох:
      – Вот уже почти год я знаю то, что известно всего нескольким людям. Возможно, в настоящий момент никого из них уже не осталось в живых. Вы слышали, что человеческая культура развивается скачкообразно? Всего за два поколения в городе с населением триста тысяч человек появилось невероятное количество литературных и художественных гениев самого высшего разряда - при обычных обстоятельствах столько рождается за целое столетие в миллионных нациях. Я говорю об Афинах времен Перикла.
      А вот и другие примеры; Флоренция правления Медичи, Англия времен Елизаветы, Испания - эмиров Кордовы, мощное реформаторское движение среди израильтян в восьмом и седьмом веках до нашей эры. Вы понимаете, что я имею в виду?
      Блуштейн кивнул:
      – Я вижу, вас интересует история.
      – А почему бы и нет? Надеюсь, не существует закона, согласно которому я должен заниматься только исследованиями в области ядерной физики и волновой механики?
      – Конечно, продолжайте, пожалуйста.
      – Поначалу мне казалось, что я сумею разобраться во внутренней сути исторических циклов, проконсультировавшись со специалистом. И я несколько раз встретился с профессиональным историком. Пустая трата времени!
      – А как его звали, вашего профессионального историка?
      – Разве это имеет значение?
      – Может быть, и не имеет, если вы считаете подобную информацию личной. Что он вам сказал?
      – Он заявил, что я ошибаюсь: лишь дилетанту кажется, что история развивается скачками. После более внимательного изучения великих цивилизаций Египта и Шумера обнаружилось, что они не возникли из ничего, а были созданы на основе прошлых цивилизаций, достаточно преуспевших в развитии искусств. Он сказал, что перикловы Афины появились не на пустом месте, а уже были достаточно развитым городом в противном случае эпоха Перикла не оставила бы столь значительный след.
      Тогда я поинтересовался, почему же после Перикла Афины перестали быть центром мировой культуры, а он мне ответил, что причина падения Афин заключалась в эпидемии чумы и войне со Спартой. Я начал задавать ему вопросы о других культурных скачках, которые всякий раз заканчивались смутой; а в некоторых случаях даже сопровождались войнами и кровопролитием. Этот ученый историк оказался точно таким же, как и все остальные. Истина была у него под самым носом - наклонись и подбери, но он не мог или не хотел этого сделать.
      Взгляд Рэлсона опустился:
      – Иногда они заявляются ко мне в лабораторию, доктор, и говорят: "Мы не можем, черт побери, избавиться от такого-то и такого-то эффекта, а он ужасно нам мешает. Что делать, Рэлсон?" Показывают мне свои приборы и диаграммы, а я отвечаю: "Это же очевидно. Почему бы вам не, поступить так-то и так-то? Даже младенец в состоянии решить такую задачу". Знаете, потом я всегда ухожу, потому что не переношу удивления, которое появляется на их тупых лицах. Но они снова находят меня и говорят: "Оно работает, Рэлсон. И как вы только догадались?" Я не в состоянии им это объяснить, доктор - вы же не станете рассказывать кому-нибудь, что вода мокрая. Я так ничего и не смог растолковать тому историку. Да и вам тоже. Пустая трата времени.
      – Вы хотите вернуться в свою комнату?
      – Да.
      После того как Рэлсона увели, Блуштейн долго сидел в своем кабинете и размышлял. Его пальцы сами нашли дорогу в верхний правый ящик письменного стола и достали нож для открывания писем. Психиатр начал нетерпеливо вертеть его в руках. Наконец поднял телефонную трубку и набрал нигде не зарегистрированный номер, который ему дал Грант.
      – Говорит Блуштейн, - без всяких предисловий начал он. Существует некий историк, который около года назад консультировал доктора Рэлсона. К, сожалению, мне неизвестна его фамилия. Я даже не знаю, работает ли он в каком-нибудь университете. Если возможно его найти, мне бы хотелось с ним побеседовать.
      Тадеуш Милтон, профессор истории, задумчиво посмотрел на Блуштейна и провел рукой по седым волосам.
      – Ко мне пришли какие-то правительственные агенты, которым я сообщил, что действительно встречался с Рэлсоном, - сказал историк. Однако меня практически ничто с этим человеком не связывает. Если уж быть до конца точным, я разговаривал с ним всего несколько раз, и мы обсуждали ряд профессиональных вопросов, вот и все.
      – А как он на вас вышел?
      – Рэлсон написал письмо; почему именно мне, а не кому-нибудь другому, я не знаю. Примерно тогда же в одном научно-популярном журнале вышла серия моих статей. Возможно, он их прочитал и поэтому захотел со мной встретиться.
      – Понятно. А на какую тему были статьи?
      – Размышления о целесообразности циклического подхода к истории. Можно ли утверждать, что каждая цивилизация должна следовать определенным законам развития и упадка точно так же, как и отдельная личность.
      – Я читал Тойнби , доктор Милтон.
      – Ну, тогда вы понимаете, что я имею в виду.
      – Когда доктор Рэлсон консультировался с вами, - спросил Блуштейн, - касалось ли это циклического подхода к истории?
      – Хм-м, в некотором смысле. Конечно, он не профессиональный историк и некоторые его представления об исторических и культурных тенденциях звучат весьма драматично... я бы даже сказал вульгарно. Простите меня, доктор, если я задам вопрос, не имеющий отношения к нашему разговору. Рэлсон является одним из ваших пациентов?
      – Доктор Рэлсон неважно себя чувствует и находится в моем санатории. Надеюсь, вы понимаете: все, о чем мы тут с вами говорим, строго конфиденциально.
      – Естественно. Прекрасно понимаю. Однако ваш ответ многое разъясняет. Некоторые идеи Рэлсона носят иррациональный характер. По-моему, он считал, что существует некая связь между так называемыми культурными скачками и разного рода катастрофами. Действительно, проследить подобные связи удается довольно часто. Величайший национальный подъем иногда совпадает с великими трагедиями. В качестве примера можно привести Нидерланды. В начале семнадцатого столетия там жили великие художники, государственные деятели и исследователи - а ведь именно в это время Нидерланды вели смертельную борьбу с самой могущественной европейской державой того времени. Когда над самими Нидерландами нависла страшная угроза, эта удивительная страна создавала империю на Дальнем Востоке, строила крепости на северном побережье Южной Америки, на юге Африки и в Северной Америке. Нидерланды сумели отразить все атаки Англии с моря. А потом, когда внешние враги были отброшены и установилась политическая стабильность, наступил упадок.
      Да, конечно, такие случаи известны. Сообщества, как и отдельные личности, могут достигать расцвета в периоды жесточайших кризисов, после чего, когда все проблемы разрешены, начинается разложение.