Сборник рассказов - Девять Завтра

      «Бедняжка», – подумала мисс Феллоуз, и впервые со встречи с ним сердце ее пронзила острая жалость.
      Ведь это настоящий ребенок, так какое же, в сущности, значение имеет форма его головы? И это не просто ребенок, а ребенок осиротевший, как ни одно дитя за всю историю человечества. Тысячи лет назад не только умерли его родители, но безвозвратно исчезло все, что его когда-то окружало. Грубо выхваченный из давно ушедшего времени, он был теперь единственным во всем мире существом такого рода. Последним и единственным.
      Она почувствовала, как ее все больше охватывает глубокое сострадание и стыд за свое бессердечие. Тщательно оправив ночную сорочку, чтобы она по возможности лучше прикрывала ей ноги (и ловя себя на совершенно неуместной сейчас мысли, что завтра же необходимо принести сюда халат), она встала с постели и направилась в соседнюю комнату.
      – Мальчик, а мальчик! – шепотом позвала она.
      Она совсем уж было собралась просунуть под кровать руку, но, сообразив, что он может укусить ее, решила не делать этого. Она зажгла ночник и отодвинула кровать.
      Несчастный ребенок, прижав колени к подбородку, комочком свернулся в углу, глядя на нее заплаканными, полными страха глазами.
      В полумраке его внешность показалась ей не такой отталкивающей.
      – Ах ты, бедняга, бедняга, – произнесла она, осторожно гладя его по голове, чувствуя, как мгновенно напряглось, а потом постепенно расслабилось его тело. – Бедный мальчуган. Можно мне побыть с тобой?
      Она села рядом с ним на пол и начала медленно и ритмично гладить его волосы, щеку, руку, тихо напевая какую-то ласковую песенку.
      Когда она запела, ребенок поднял голову, пытаясь разглядеть при слабом свете ночника ее губы, словно его заинтересовал этот непривычный для него звук.
      Воспользовавшись этим, она притянула его к себе, и ласковым, но решительным движением ей удалось постепенно приблизить его голову к своему плечу. Она просунула руку под его ноги и не спеша, плавно подняла его к себе на колени. Снова и снова повторяя все тот же несложный куплет и не выпуская из рук ребенка, она медленно качалась вперед и назад, баюкая его. Он постепенно успокоился, и вскоре по его ровному дыханию она поняла, что мальчик заснул.
      Очень осторожно, стараясь не шуметь, она пододвинула на место кровать и положила на нее ребенка. Укрыв спящего, она внимательно посмотрела на него. Во сне его лицо казалось таким мирным, таким ребячьим, что, право же, его безобразие как-то меньше бросалось в глаза.
      Она уже направилась на цыпочках к двери, как вдруг подумала: «А что, если он вдруг проснется?» И повернула назад.
      Преодолев внутреннее сопротивление и справившись с охватившими ее разноречивыми чувствами, она вздохнула и медленно опустилась на кровать рядом с ребенком.
      Кровать была для нее слишком мала, и ей пришлось скорчиться, чтобы как-то улечься на ней. Кроме того, она не могла избавиться от чувства неловкости, причиной которого было отсутствие над кроватью тента. Но рука ребенка робко скользнула в ее ладонь, и вскоре она задремала.
      Она проснулась, как от внезапного толчка, и едва не вскрикнула от ужаса. Мальчик смотрел на нее в упор широко раскрытыми глазами, и ей понадобилось довольно много времени, чтобы вспомнить, как она очутилась на его кровати. Медленно, не отрывая от него взгляда, она спустила на пол сначала одну, лотом другую ногу.
      Бросив быстрый испуганный взгляд в сторону отсутствующего потолка, она напрягла мускулы для последнего решительного движения, чтобы побыстрей встать с кровати.
      Но в этот миг мальчик, вытянув руку, коснулся ее губ своими похожими на обрубки пальцами и что-то произнес.
      Это прикосновение заставило ее невольно отпрянуть. При дневном свете он был непередаваемо безобразен.
      Мальчик опять повторил какую-то фразу, а затем, широко разинув рот, движением руки попытался показать, будто из него что-то вытекает.
      Мисс Феллоуз задумалась, пытаясь отгадать, что означает этот жест, и вдруг взволнованно воскликнула:
      – Ты хочешь, чтобы я тебе что-нибудь спела?
      Мальчик молча смотрел на ее губы.
      Несколько фальшивя от напряжения, мисс Феллоуз запела ту самую песенку, что накануне ночью, и маленький урод улыбнулся, неуклюже раскачиваясь в такт мотива и издавая при этом какой-то булькающий звук, похожий на смех.
      Мисс Феллоуз незаметно вздохнула. Да, правильно говорят, что музыка усмиряет дикаря. Она может помочь…
      – Подожди немного, – сказала она, – дай мне привести себя в порядок – это займет не больше минуты. А потом я приготовлю тебе завтрак.
      Ни на секунду не забывая об отсутствии потолка, она быстро покончила со своими делами. Мальчик лежал в постели, внимательно наблюдая за ней, когда она появлялась в поле его зрения. И каждый раз она улыбалась и махала ему рукой. В конце концов он тоже помахал ей в ответ, и она нашла этот жест очаровательным.
      – Ты хочешь молочную овсяную кашу? – спросила она.
      На приготовление каши ушло несколько секунд, и когда еда была на столе, она поманила его рукой.
      Неизвестно, понял ли он значение ее жеста или его привлек запах пищи, но мальчик тут же вылез из кровати.
      Она попыталась научить его пользоваться ложкой, но он в страхе отпрянул. («Ничего, у нас впереди еще много времени», – подумала она.) Однако она настояла на том, чтобы он руками поднял миску ко рту. Он повиновался, но действовал так неловко, что весь перепачкался, хотя большую часть каши он все-таки проглотил.
      На этот раз она дала ему молоко в стакане, и мальчуган, обнаружив, что отверстие сосуда слишком мало, чтобы просунуть а него голову, жалобно захныкал. Она взяла его руку и, прижав его пальцы к стакану, заставила его поднести стакан ко рту.
      Снова все было облито и испачкано, но, как и в первый раз, большая часть молока все-таки попала ему в рот, а что касается беспорядка, то она привыкла и не к такому.
      К ее удивлению, освоить туалет оказалось задачей попроще, что принесло ей немалое облегчение. Он довольно быстро понял, чего она ждет от него. Она поймала себя на том, что гладит его по голове, приговаривая:
      – Вот это хороший мальчик, вот это умница!
      И ребенок улыбнулся, доставив ей неожиданное удовольствие.
      «Когда он улыбается, он, право же, вполне сносен», – подумала она.
      В этот же день после полудня прибыли представители прессы. Пока они устанавливали в дверях свою аппаратуру, она взяла мальчика на руки, и он крепко прижался к ней. Суета испугала его, и он громко заплакал, но несмотря на это, прошло не менее десяти минут, пока ей разрешили унести ребенка в соседнюю комнату.
      Она вскоре вернулась, покраснев от возмущения, и в первый раз за восемнадцать часов вышла из домика, плотно закрыв за собой дверь.
      – Я думаю, что с вас на сегодня хватит. Теперь мне понадобится бог знает сколько времени, чтобы успокоить его. Уходите.
      – Ладно, ладно, – произнес репортер из «Таймс геральд». – А это действительно неандерталец или какое-нибудь жульничество?
      – Уверяю вас, что это не мистификация, – раздался откуда-то сзади голос Хоскинса. – Ребенок – настоящий Homo neanderthalensis.
      – Это мальчик или девочка?
      – Это мальчик-обезьяна, – вмешался репортер из «Ньюс». – Нам сейчас показали детеныша обезьяны. Как он себя ведет, сестра?
      – Он ведет себя точно так же, как любой другой маленький мальчик, – отрезала мисс Феллоуз. Раздражение заставило ее стать на защиту ребенка, – и он вовсе не детеныш обезьяны. Его зовут… Тимоти, Тимми.
      Имя Тимоти было выбрано ею совершенно случайно – просто оно первым пришло ей в голову.
      – Тимми – мальчик-обезьяна, – изрек репортер из «Ньюс», и сложилось так, что именно под этой кличкой ребенок впервые стал известен всему миру.
      – Скажите, док, что вы собираетесь делать с этой обезьяной? – спросил, обращаясь к Хоскинсу, репортер из «Глоба».
      Хоскинс пожал плечами.
      – Видите ли, моя первоначальная задача заключалась в том, чтобы доказать возможность перенесения его в наше время. Однако я полагаю, что он заинтересует антропологов и физиологов. Ведь перед нами существо, по своему развитию стоящее на грани между животным и человеком. Теперь у нас есть возможность узнать многое о нас самих и о наших предках.
      – И долго вы намерены держать его здесь?
      – Столько, сколько нам понадобится на его изучение плюс еще какой-то период после завершения исследований. Не исключено, что на это потребуется довольно много времени.
      – Не могли бы вы вывести его из дома? Тогда мы установили бы телевизионную аппаратуру и состряпали потрясающий сюжет.
      – Очень сожалею, но ребенок не может выйти за пределы «Стасиса».
      – А что такое «Стасис»?
      – Боюсь, джентльмены, что объяснять это придется слишком долго. – Хоскинс позволил себе улыбнуться. – А вкратце суть дела в том, что время, каким мы его себе представляем, в «Стасисе» не существует. Эти комнаты как бы покрыты невидимой оболочкой и не являются в полном смысле слова частью нашего мира. Именно поэтому и удалось извлечь, так сказать, ребенка из прошлого.
      – Постойте-ка, – перебил репортер из «Ньюс», которого явно не удовлетворило объяснение Хоскинса, – что это вы несете? Ведь сестра свободно входит в помещение и выходит из него.
      – Это может сделать любой из вас, – небрежно ответил Хоскинс. – Вы будете двигаться параллельно временным силовым линиям, и это не повлечет за собой сколько-нибудь значительной потери или притока энергии. Ребенок же был доставлен сюда из далекого прошлого. Его движение происходило поперек силовых линий, и он получил временной потенциал. Для того чтобы переместить его в наш мир, в наше время, потребуется израсходовать всю энергию, накопленную нашим акционерным обществом, а также, возможно, и весь запас энергии города Вашингтона. Мы были вынуждены сохранить доставленный сюда вместе с мальчиком мусор, и нам придется выносить его отсюда постепенно, по крупицам.
      Пока Хоскинс давал объяснения, корреспонденты что-то деловито строчили в своих блокнотах. Из всего сказанного они ровным счетом ничего не поняли и были убеждены в том, что их читателей постигнет та же участь: однако все звучало мудрено, научно, а именно это и требовалось.
      – Вы сможете дать сегодня вечером интервью? – спросил представитель «Таймс геральда». – Оно будет передаваться по всем каналам.
      – Пожалуй, смогу, – быстро ответил Хоскинс, и репортеры удалились.
      Мисс Феллоуз молча смотрела им вслед. Все, что было сказано о «Стасисе» и о временных силовых линиях, она поняла не лучше, чем журналисты. Но одно усвоила твердо. Тимми (она поймала себя на том, что уже думает о мальчике, как о «Тимми») приговорен к вечному заключению в стенах «Стасиса», причем это не было простым капризом Хоскинса. Видимо, и вправду невозможно выпустить его отсюда. Никогда.
      Бедный ребенок. Бедный ребенок.
      Внезапно до ее сознания дошло, что он все еще плачет, и она поспешила в дом, чтобы успокоить его.
      Мисс Феллоуз не удалось увидеть выступление Хоскинса по телевидению; хотя его интервью передавалось не только в самых отдаленных уголках Земли, но даже на станции на Луне, оно не проникло в маленькую квартирку, где жили теперь мисс Феллоуз и уродливый мальчуган.
      На следующее утро Хоскинс спустился к ним, сияя от торжества.
      – Интервью прошло удачно? – спросила мисс Феллоуз.
      – Исключительно удачно. А как поживает… Тимми?
      Услышав, что он назвал мальчика по имени, мисс Феллоуз была приятно удивлена.
      – Все в порядке. Иди сюда, Тимми, это добрый дядя, он тебя не обидит.
      Но Тимми не пожелал выйти из другой комнаты, из-за полуприкрытой двери виднелся только клок его спутанных волос да время от времени робко показывался один блестящий глаз.
      – Мальчик удивительно быстро привыкает к обстановке, право же, он весьма сообразителен.
      – Вас это удивляет?
      – Да. Боюсь, что вначале я приняла его за детеныша обезьяны, – секунду поколебавшись, ответила она.
      – Кем бы он ни был, он очень много для нас сделал. Ведь он прославил «Стасис инкорпорейтид». Мы теперь на коне, да, мы на коне.
      Видимо, ему не терпелось поделиться с кем-нибудь своим торжеством, пусть даже с ней, с мисс Феллоуз.
      – Каким же образом ему это удалось? – спросила она, давая Хоскинсу возможность высказаться.
      Засунув руки в карманы, Хоскинс продолжал:
      – Десять лет мы работали, имея в своем распоряжении крайне ограниченный капитал, собирая буквально по пенсу. Мы просто обязаны были создать сразу нечто очень эффектное, пусть для этого пришлось бы поставить на карту все наши средства. Уверяю вас, это был каторжный труд. На попытку извлечь из прошлого этого неандертальца ушли все деньги, которые нам удалось собрать, то одалживая, а то и воруя, да-да, именно воруя. На осуществление этого эксперимента пошли средства, ассигнованные на другие цели. Их мы использовали без разрешения. Если б опыт не удался, моя песенка была бы спета.
      – Поэтому-то у домика нет потолка? – прервала его мисс Феллоуз.
      – Что вы сказали? – переспросил Хоскинс.
      – Вам не хватило денег на потолок?
      – Видите ли, это не единственная причина. Честно говоря, мы не в состоянии были угадать точный возраст неандертальца. Наши возможности точно определить характеристику объекта, столь удаленного во времени, пока ограниченны, и он вполне мог оказаться существом огромного роста и дикого нрава, и нам пришлось бы общаться с ним на расстоянии, как с посаженным в клетку животным.
      – Но поскольку ваши опасения не оправдались, мне думается, вы могли бы теперь достроить потолок.
      – Теперь, да. Денег у нас теперь много. Все обернулось блестяще, мисс Феллоуз. – Улыбка не сходила с его широкого лица, и когда он повернулся, чтобы уйти, казалось, даже спина его излучала улыбку.
      «Он довольно приятный человек, когда забывается и сбрасывает маску ученого, отрешенного от всего земного», – подумала мисс Феллоуз.
      Ей вдруг захотелось узнать, женат ли он, но, спохватившись, она постаралась отогнать эту мысль.
      – Тимми, – позвала она, – иди сюда, Тимми!
      За протекшие с того дня месяцы мисс Феллоуз все больше и больше начинала чувствовать себя неотъемлемой частью Компании «Стасис инкорпорейтид». Ей предоставили отдельный маленький кабинет, на двери которого красовалась табличка с ее именем, неподалеку от кукольного домика (как она продолжала называть служившую для Тимми жильем камору «Стасиса»). Ей теперь платили намного больше, чем вначале, а у кукольного домика был наконец достроен потолок и улучшено внутреннее оборудование: появилась вторая туалетная комната, и мало того – у нее теперь была собственная квартира на территории «Стасиса», и иногда ей даже удавалось там ночевать. Между кукольным домиком и этой ее новой квартирой провели телефон, и Тимми научился им пользоваться.
      Мисс Феллоуз привыкла к Тимми настолько, что меньше стала замечать его уродство. Однажды на улице она поймала себя на том, что какой-то обыкновенный мальчик показался ей крайне непривлекательным – у него был высокий выпуклый лоб и выступающий вперед резко очерченный подбородок. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы избавиться от этого наваждения.
      И еще приятнее было привыкать к случайным посещениям Хоскинса. Совершенно очевидно, что он с удовольствием расставался на время со своей становившейся все более утомительной ролью главы акционерного общества «Стасис инкорпорейтид» и что к ребенку, с появлением которого было связано нынешнее процветание Компании, он питал особые чувства, граничащие с сентиментальностью. Но мисс Феллоуз казалось, что ему было приятно беседовать и с ней. (За это время ей удалось узнать, что Хоскинс разработал метод анализа отражения мезонного луча, проникающего в прошлое; его изобретением был и сам «Стасис». Холодность его была чисто внешней – ею он пытался замаскировать природную доброту, и, о да, он был женат.)
      К чему мисс Феллоуз никак не могла привыкнуть, так это к мысли, что она участвует в научном эксперименте. Несмотря на все свои усилия, она все больше чувствовала себя органической частью происходящего, и дело порой доходило до прямых стычек с физиологами.
      Однажды, спустившись к ним, Хоскинс нашел ее в таком гневе, что, казалось, она способна была в этот момент совершить убийство. "Они не имеют права, они не имеют права…Даже если Тимми – неандерталец, все равно он человек, а не животное".
      Она следила за ними через открытую дверь. Почти ослепнув от ярости, она прислушивалась к всхлипываниям Тимми. Вдруг она заметила стоящего рядом Хоскинса. Не исключено, что он появился здесь уже давно.
      – Можно войти? – спросил он.
      Коротко кивнув, она поспешила к Тимми, который тесно прижался к ней, обвив ее своими маленькими кривыми и все еще такими худыми ножками.
      – Вы ведь знаете, что они не имеют права проделывать подобные опыты _над человеком_, – сказал Хоскинс.
      – А я решительно заявляю, доктор Хоскинс, что они не имеют права проделывать это и над Тимми. Вы когда-то сказали мне, что своим процветанием «Стасис» обязан Тимми. Если вы чувствуете хоть каплю благодарности, избавьте беднягу от этих людей, по крайней мере до той поры, пока он не подрастет и станет разумнее. После их манипуляций он не может спать, его душат кошмары. Я предупреждаю вас (ярость ее достигла кульминации), что я их больше сюда не впущу! (До ее сознания дошло, что она перешла на крик, но она уже не владела собой.) Я знаю, что он неандерталец, – несколько успокоившись, продолжала она, – но мы их во многом недооцениваем. Я читала о неандертальцах. У них была своя культура, и некоторые из величайших человеческих открытий, такие, как, например, одомашнивание животных, изобретение колеса и различных типов каменных жерновов, были сделаны именно в их эпоху. У них, несомненно, были и духовные потребности. Это видно из того, что при погребении они клали вместе с умершим его личные вещи, следовательно, они верили в загробную жизнь и, может быть, у них уже была какая-то религия. Неужели все это не дает Тимми права на человеческое отношение?
      Она ласково похлопала мальчика по спине и отослала его играть в другую комнату. Когда открылась дверь, Хоскинс увидел целую гору самых разнообразных игрушек.
      Он улыбнулся.
      – Несчастный ребенок заслужил эти игрушки, – поспешно заняв оборонительную позицию, сказала мисс Феллоуз. – Это все, что у него есть, и он заработал их своими страданиями.
      – Поверьте, я ничего против этого не имею. Я только подумал, как изменились вы сами с того первого дня. Вы тогда были возмущены, что я подсунул вам неандертальца.
      – Мне кажется, что я не была так уж возмущена этим, – тихо возразила мисс Феллоуз, но тут же умолкла.
      – Как вы считаете, мисс Феллоуз, сколько ему может быть лет? – переменил тему Хоскинс.
      – Не берусь вам сказать точно, ведь мы не знаем, как физически развивались неандертальцы, – ответила мисс Феллоуз. – Если исходить из его роста, то ему не более трех лет, но неандертальцы были низкорослыми, а если учесть характер проделываемых над ним опытов, то он, быть может, и вовсе перестал расти. А судя по тому, как он усваивает английский язык, можно заключить, что ему больше четырех.
      – Это правда? Я что-то не заметил в ваших докладах ни слова о том, что он учится говорить.
      – Он не станет говорить ни с кем, кроме меня, во всяком случае, пока. Он всех ужасно боится, и это не удивительно. Он может, например, попросить какую-нибудь определенную пищу. Более того, он теперь в состоянии высказать свое любое желание и понимает почти все, что я говорю ему. Впрочем, вполне возможно, что его развитие приостановится. – Произнося последнюю фразу, мисс Феллоуз напряженно следила за выражением лица Хоскинса, стараясь определить, вовремя ли коснулась она этого вопроса.
      – Почему?
      – Для развития каждому ребенку нужна стимуляция, а Тимми живет здесь как в одиночном заключении. Я делаю для него все, что в моих силах, но ведь я не всегда нахожусь подле него, а кроме того, я не в состоянии дать ему все, в чем он нуждается. Я хочу сказать, доктор Хоскинс, что ему необходимо общаться с каким-нибудь другим мальчиком.
      Хоскинс медленно наклонил голову.
      – К сожалению, у нас имеется всего лишь один такой ребенок. Бедное дитя!
      Услышав это, мисс Феллоуз сразу смягчилась.
      – Ведь вы любите Тимми, не правда ли? – Было так приятно сознавать, что еще кто-то испытывает к ребенку теплые чувства.
      – О да, – ответил Хоскинс, на секунду теряя самоконтроль, и в этот краткий миг она заметила в его глазах усталость.
      Мисс Феллоуз тут же оставила намерение довести свой план до конца.
      – Вы выглядите очень утомленным, доктор Хоскинс, – с искренним участием произнесла она.
      – Вы так думаете? Придется сделать над собой усилие, чтобы выглядеть пободрее.
      – Мне кажется, что «Стасис инкорпорейтид» не дает вам ни минуты покоя.
      Хоскинс пожал плечами.
      – Вы правы. В этом еще повинны находящиеся у нас в настоящее время животное, растения и минералы. Кстати, мисс Феллоуз, вы, наверное, еще не видели наши экспонаты.
      – Честно говоря, нет… Но вовсе не потому, что это меня не интересует. Я ведь была очень занята.
      – Ну теперь-то у вас больше свободного времени, – повинуясь какому-то внезапно принятому решению, сказал Хоскинс. – Я зайду за вами завтра утром в одиннадцать и сам все покажу вам. Вас это устраивает?
      – Вполне, доктор Хоскинс, я буду очень рада, – улыбнувшись, ответила она.
      В свою очередь улыбнувшись, он кивнул ей и ушел.
      Весь остаток дня мисс Феллоуз в свободное от работы время что-то про себя напевала. И в самом деле, хотя, безусловно, даже сама мысль об этом показалась ей невероятной, но ведь это было похоже… почти похоже на то, что он назначил ей свидание.
      Обаятельный и улыбающийся, он явился на следующий день точно в назначенное время. Вместо привычной униформы она надела на этот раз платье. Увы, весьма старомодного покроя, но тем не менее уже много лет она не чувствовала себя столь женственной.
      Он сделал ей несколько сдержанных комплиментов, и она приняла его похвалы в столь же сдержанной манере, подумав, что это прекрасное начало. Однако в тот же миг ей пришла в голову другая мысль: «А собственно говоря, начало чего?»
      Чтобы отогнать от себя эти мысли, она поспешила попрощаться с Тимми, пообещав, что скоро вернется.
      Хоскинс повел ее в новое крыло здания, где она до сих пор ни разу не была. Здесь еще сохранился запах, свойственный только что выстроенным помещениям. Доносившиеся откуда-то приглушенные звуки свидетельствовали о том, что строительные работы еще не закончены.
      – Животное, растения и минералы, – снова, как накануне, произнес Хоскинс. – Животное находится здесь – это наиболее живописный из наших экспонатов.
      Вся внутренняя часть здания была разделена на несколько помещений, каждое из которых представляло собой отдельную камеру «Стасиса». Хоскинс подвел ее к смотровому окну одной из них, и она заглянула внутрь. Существо, представившееся ее взору, показалось ей вначале чем-то вроде покрытой чешуей хвостатой курицы. Покачиваясь на двух тощих лапках, оно бегало по камере, быстро поворачивая из стороны в сторону изящную птичью голову с костным наростом, напоминающим петушиный гребень. Пальцеобразные отростки коротких передних конечностей непрерывно сжимались и разжимались.
      – Это наш динозавр, – сказал Хоскинс. – Он находится здесь несколько месяцев. Уж не знаю, когда мы сможем с ним расстаться.
      – Динозавр?
      – А вы ожидали увидеть гиганта?
      Она улыбнулась, и на ее щеках появились ямочки.
      – Мне кажется, что некоторые их так себе и представляют. Я-то знаю, что существовали динозавры небольшого размера.
      – А мы старались извлечь из прошлого именно маленького динозавра. Его все время обследуют, но сейчас, видно, его ненадолго оставили в покое. Эти обследования дали интереснейшие результаты. Так, например, он не является в полном смысле слова холоднокровным животным. Он способен поддерживать температуру тела несколько выше температуры окружающей среды. К сожалению, это самец. С тех пор как он появился здесь, мы пытаемся зафиксировать другого динозавра, который может оказаться самкой, но пока безуспешно.
      – А для чего нужна самка?
      В его глазах промелькнула откровенная насмешка.
      – В этом случае мы, возможно, получили бы оплодотворенные яйца, а следовательно, и детенышей динозавра.
      – Ах, да.
      Он повел ее к отделению трилобитов.
      – Это профессор Дуэйн из Вашингтонского университета, – сказал Хоскинс. – Специалист по ядерной химии. Если мне не изменяет память, он занимается определением изотопного состава кислорода воды.
      – С какой целью?
      – Это доисторическая вода; во всяком случае возраст ее исчисляется по крайней мере полумиллиардом лет. Изотопный состав позволяет определить температуру океана в ту эпоху. Самого Дуэйна трилобиты не интересуют, их анатомированием занимаются другие ученые. Им повезло: ведь им нужны только скальпели и микроскопы, тогда как Дуэйну приходится для каждого опыта устанавливать сложный масс-спектрограф.
      – Но почему? Разве он не может?..
      – Нет, не может. Ему нельзя ничего выносить из этого помещения, пока существует хоть какая-то возможность избежать этого.
      Здесь были также собраны образцы первобытной растительности и обломки скал – это и были растения и минералы, о которых упомянул Хоскинс. У каждого экспоната имелся свой исследователь. Все это напоминало музей, оживший музей, ставший центром активной научной деятельности.
      – И всем этим руководите вы один?
      – О нет, мисс Феллоуз, слава богу, в моем распоряжении большой штат сотрудников. Меня интересует только теоретическая сторона вопроса: время как таковое, техника мезонного обнаружения удаленных во времени объектов и тому подобное. Все это я охотно променял бы на метод обнаружения объектов, удаленных во времени менее чем на десять тысяч лет. Если бы нам удалось проникнуть в историческую эпоху…
      Его прервал какой-то шум у одной из отдаленных камер, откуда донесся до них чей-то высокий раздраженный голос. Хоскинс нахмурился и, извинившись, поспешил в ту сторону.
      Мисс Феллоуз почти бегом бросилась за ним.
      – Неужели вы не можете понять, что мне необходимо закончить очень важную часть моих исследований? – крикливо вопрошал пожилой мужчина с красным, обрамленным жидкой бородкой лицом.
      Служащий, на лабораторном халате которого были вышиты буквы «СИ» («Стасис инкорпорейтид»), сказал, обращаясь к Хоскинсу:
      – Профессора Адемевского с самого начала предупреждали, что этот экспонат будет находиться здесь только две недели.
      – Я тогда еще не знал, сколько времени займут мои исследования, я не пророк! – возбужденно выкрикнул Адемевский.
      – Вы же понимаете, профессор, что мы располагаем весьма ограниченным пространством, – сказал Хоскинс. – Поэтому мы вынуждены время от времени менять наши экспонаты. Этот обломок халкопирита должен вернуться туда, откуда он к нам прибыл, Ученые ждут, когда поступят новые экспонаты.
      – Почему же я не могу получить его в личное пользование? Разрешите мне унести его отсюда.
      – Вы знаете, что это невозможно.
      – Вам жаль отдать мне кусок халкопирита, этот несчастный пятикилограммовый обломок? Но почему?
      – Нам не по карману связанная с этим утечка энергии! – раздраженно воскликнул Хоскинс. – И вам это отлично известно.
      – Дело в том, доктор Хоскинс, – прервал его служащий, – что вопреки правилам профессор пытался унести минерал с собой и чуть было не прорвал «Стасис».
      На мгновение все умолкли. Повернувшись к ученому, Хоскинс холодно спросил:
      – Это правда, профессор?
      Адемевский смущенно кашлянул.
      – Видите ли, я не думал, что это нанесет ущерб…
      Хоскинс протянул руку и дернул за шнур, свободно висевший на наружной стене камеры, перед которой они сейчас стояли.
      У мисс Феллоуз, которая в тот миг разглядывала этот ничем не примечательный, но вызвавший столь горячий спор кусок камня, перехватило дыхание – на ее глазах камень мгновенно исчез. Камера была пуста.
      – Я очень сожалею, профессор, – сказал Хоскинс, – но выданное вам разрешение на исследование объектов, находящихся в «Стасисе», аннулируется навсегда.
      – Но погодите…
      – Я еще раз очень сожалею. Вы нарушили одно из наших самых важных правил.
      – Я подам жалобу в Международную Ассоциацию…
      – Жалуйтесь кому угодно. Вы только убедитесь, что в случаях, подобных этому, никто не заставит меня отступить.
      Он демонстративно отвернулся от продолжавшего протестовать профессора и, все еще бледный от гнева, сказал, обращаясь к мисс Феллоуз:
      – Вы не откажетесь позавтракать со мной?
      Он провел ее в ту часть кафетерия, которая была отведена для членов администрации. Он поздоровался с сидевшими за столиками знакомыми и спокойно представил им мисс Феллоуз, испытавшую мучительную неловкость. «Что они подумают?» – эта мысль не давала ей покоя, и она изо всех сил старалась принять по возможности деловой вид.
      – Доктор Хоскинс, у вас часто случаются подобные неприятности? – спросила она, взяв вилку и принимаясь за еду. – Я имею в виду это происшествие с профессором.
      – Нет, – с усилием ответил Хоскинс, – такое произошло впервые. Мне, правда, частенько приходится спорить с желающими вынести из «Стасиса» тот или иной экспонат, но до сегодняшнего дня никто еще не пытался сделатьэто.
      – Мне помнится, вы однажды сказали, что с этим связан большой расход энергии.
      – Совершенно верно. Мы, конечно, постарались учесть такую возможность, так как подобные случаи будут повторяться, и у нас имеется теперь специальный запас энергии, рассчитанный на покрытие утечки при непредусмотренном выносе из «Стасиса» какого-нибудь предмета. Но это не означает, что нам доставит удовольствие за полсекунды потерять годовой запас энергии. Ведь ущерб, нанесенный нашему капиталу потерей такого количества энергии, заставил бы нас на долгие годы отложить дальнейшее претворение в жизнь планов проникновения в глубины времени… Кроме того, вы можете себе представить, что случилось бы, находись профессор в камере в тот миг, когда «Стасис» был прорван!