Его взор невольно отклонился в сторону на хрупкие формы молодой блондинки, идущей по проходу в нашу сторону. Она взглянула на него так же, как и он на нее, и по ее телу прошла дрожь.
– Простите, - застенчиво произнесла она, и голос звучал, как трель флейты, - мы не могли недавно видеться в турецких банях?
Не успела она договорить, как за нами послышалась твердая поступь, и в разговор ворвался грозный баритон:
– Лапонька Теофил, эта потаскуха к тебе пристает?
Владычица души Теофила, наморщив лоб до глубокой борозды, сверлила девушку взглядом, и та задрожала в нескрываемом ужасе.
Я быстро встал между дамами (это был страшный риск, но никогда не знал я страха). Я сказал:
– Мадам, это дитя - моя племянница. Она заметила меня издали и бросилась ко мне поцеловать в щечку. То, что при этом она двигалась в направлении вашего дорогого Теофила, было полнейшей, хотя и неизбежной, случайностью.
Я огорчился, когда на лице возлюбленной Теофила проявилась та уродующая печать подозрительности, на которую я обратил внимание еще при нашей первой встрече.
– А ты не врешь? - спросила она, и в ее голосе недоставало человеколюбия, которое мне так хотелось бы услышать. - Ладно, чтоб я вас тут не видела. Быстро отсюда оба.
В общем и целом, я счел разумным именно так и поступить. Взяв девушку под руку, я пошел прочь, предоставив Теофила его судьбе.
– О сэр, - сказала юная дама, - как это было храбро с вашей стороны и как находчиво. Если бы не вы, не избежать бы мне синяков и царапин.
– Это был бы стыд и позор, - галантно ответил я, - потому что такое тело, как ваше, создано не для царапин. И не для синяков. Кстати, вы упомянули турецкую баню. Давайте поищем ее вместе. У меня в квартире есть нечто в этом роде - американская, правда, и ванна, но это, в сущности, то же самое.
В конце концов, трофеи - победителю.
НЕЯСНЫЙ РОКОТ
Я стараюсь не верить тому, что рассказывает мне мой друг Джордж. Ну как можно верить человеку, утверждающему, что умеет вызывать демона по имени Азазел ростом в два сантиметра, который на самом деле - некоторое внеземное существо с необычными, хотя и очень ограниченными, возможностями.
Но под прямым немигающим взглядом простодушных глаз Джорджа я начинаю ему верить и верю - пока он говорит. Это, я думаю, эффект Старого Моряка.
Однажды я сказал, что его демон, похоже, дал ему нечто вроде дара вербального гипноза. Джордж в ответ вздохнул и сказал:
– Увы, нет! Уж если он мне что и даровал, так это дар вызывать людей на откровенную исповедь, хотя это проклятие преследовало меня еще до всякого знакомства с Азазелом. Самые необычные люди взваливали на меня бремя своих горестей. А бывало... - Он помотал головой, как будто отгоняя невыносимо печальную мысль - бывало, что и такое бремя на меня падало, что не людской плоти выносить его. Вот, помню, встретил я однажды человека по имени Ганнибал Уэст...
Впервые я его заметил (так говорил Джордж) в ресторане того отеля, где жил. Я его заметил прежде всего потому, что он мне загораживал вид на официантку с фигурой статуэтки, одетую со вкусом, но совершенно недостаточно. Ему же, я полагаю, показалось, что я смотрю на него (чего я бы никогда по собственной воле делать не стал), и он это воспринял как приглашение к началу дружеских взаимоотношений.
Он подошел к моему столу, прихватив с собой свой бокал, и уселся без всякого там "с вашего разрешения". Я по натуре человек вежливый, так что я приветствовал его чем-то вроде хрюканья и уставился прямо на него, что он воспринял абсолютно спокойно. У него были волосы песочного цвета, спадающие по обеим сторонам черепа, белесые глаза и бледная физиономия им под цвет и еще - взгляд фанатика, хотя в тот момент я этого, признаюсь, не заметил.
– Меня зовут Ганнибал Уэст, - заявил он, - я профессор геологии. Моя узкая специальность - спелеология. Вы, случайно, не спелеолог?
Я сразу понял, что ему кажется, будто он встретил родственную душу. У меня от такой мысли ком к горлу подкатил, но человек я вежливый.
– Непонятные слова всегда меня интересовали, - сказал я. - Что такое спелеология?
– Пещеры. Изучение и исследование пещер, - ответил он. - Это мое хобби, сэр. Я исследовал пещеры всех континентов, кроме Антарктиды. О пещерах никто в мире не знает больше моего.
– Очень приятно, - сказал я, - это впечатляет.
Посчитав, что дал ему насколько возможно более холодный ответ, я помахал официантке, чтобы она принесла мне новый бокал, и с чисто научной внимательностью наблюдал за ее неспешным приближением. Однако Ганнибал Уэст не счел мой прием холодным.
– Да-да, - он энергично закивал головой, - впечатляет - это уж точно. Я исследовал пещеры, о которых никто в мире ничего не знает. Я спускался в подземные гроты, где не ступала нога человека. Я единственный из ныне живущих, кто первый входил в такие места, где не бывало ни одно человеческое существо. Я вдыхал воздух, который никогда не тревожили человеческие легкие, и я видел и слышал такое, чего не видел и не слышал никто, кто выжил бы и рассказал.
Он передернулся.
Тут прибыл мой бокал, и я благодарно взял его, любуясь тем, как низко наклонилась официантка, ставя его передо мной на стол. Совершенно механически я сказал:
– Вы - счастливый человек.
– Вот это нет, - ответил Уэст. - Я жалкий грешник, коего призвал Господь для отмщения грехов сынов человеческих.
Тут-то я посмотрел на него внимательно и заметил взгляд фанатика, сверлящий меня насквозь.
– В пещерах? - спросил я.
– В пещерах, - торжественно и мрачно ответил он. Уж поверьте мне. Я профессор геологии, и я знаю, о чем говорю.
Я за мою долгую жизнь встречал много профессоров, которые понятия не имели, о чем говорили, но этот факт я счел излишним подчеркивать. Наверное, Уэст по моим выразительным глазам прочел, что я о нем думаю, потому что вдруг щелкнул замком портфеля у себя на коленях, выудил оттуда газету и сунул ее мне.
– Вот! - сказал он. - Читайте вот это. Не могу сказать, что материал заслуживал углубленного изучения. Какая-то заметка в местном листке размером в три абзаца. В заголовке было написано: "Неясный рокот", а в скобках стояло: "Восточный Хренборо, штат Нью-Йорк". Там что-то было насчет неясного рокочущего шума, на который жаловались в полицию местные жители и который приводил в неистовство все собачье-кошачье население городка. Полиция списала этот звук на дальнюю грозу, хотя метеорологический отдел клялся и божился, что гроз в этот день в регионе не было ни одной.
– Ну, и как вам это? - спросил Уэст.
– Может, это была эпидемия несварения желудка?
Он скривился так, как будто эта идея не стоила даже презрения - хотя любой, кто хоть раз испытал несварение желудка, с ним бы не согласился.
– У меня, - сказал он, - есть точно такие же сообщения из Ливерпуля в Англии, из Боготы в Колумбии, из Милана в Италии, из Рангуна в Бирме и еще из полусотни различных точек земного шара. Я их собираю. И во всех говорится о глухом рокочущем шуме, наводящем страх и беспокойство и вгоняющем в панику домашних животных. И все эти случаи укладываются в два дня.
– Какое-то событие мирового масштаба, - заметил я.
– Именно! А то скажете - несварение. - Он состроил мне гримасу, отхлебнул из своего бокала и постучал себя по груди: - Ибо Господь вложил мне в руки оружие, и я должен узнать, как применять его.
– А что за оружие? - спросил я. Он не дал прямого ответа.
– Эту пещеру я нашел случайно, что мне больше нравится, потому что пещера с кричащим входом - это публичная девка, и там уже толпы топтались. Вы мне покажите вход узкий и скрытый, загороженный камнепадом и заросший бурьяном, да еще чтобы он был за водопадом и в недоступном месте - и я вам скажу, что эта пещера девственна и туда стоит лезть. Вы сказали, что спелеологии не знаете?
– Ну, я, конечно, бывал в пещерах. Вот, например, Люрейские пещеры в Виргинии...
– С платным входом! - Уэст сморщился, ища на полу место, куда плюнуть. К счастью, не нашел. - Раз вы ничего не знаете о божественных радостях исследования пещер, - начал он, - я не буду вас утомлять рассказом о том, как я ее нашел и как обследовал. Вообще говоря, исследовать новую пещеру без напарника небезопасно, однако я всегда к этому готов. В конце концов, в этом деле мне нет равных, не говоря уже о том, что я храбр как лев. Но в этом случае мне как раз повезло, что я был один, ибо то, что нашел я, не было предназначено ни для кого другого. Продвигаясь вперед, я обнаружил большой безмолвный зал, где сталагмиты гордо воздымались навстречу не менее величественным сталактитам. Я шел, огибая сталагмиты и разматывая за собой бечеву, поскольку не люблю терять дорогу, как вдруг наткнулся на сталагмит, сломанный посередине там, где сцепление плоских слоев было почему-то слабее. По одну сторону от обломка пол был покрыт известняковой крошкой.
Не знаю, отчего он сломался - то ли какая-то тварь налетела на него, спасаясь от преследования, то ли какому-то небольшому землетрясению этот сталагмит показался слабее других. В любом случае сейчас на вершинке этого обломка была гладкая плоская площадка, влажно блеснувшая в свете моего фонарика. Она так напоминала барабан, что я не выдержал и постучал по ней пальцем. - Тут он залпом допил бокал и добавил: - Это и был барабан, или, по крайней мере, структура, отвечающая вибрацией на постукивание. Как только я тронул обломок, зал наполнил глухой рокот - тяжелый звук на грани порога слышимости, инфразвук. Как я позже определил, только ничтожная доля звуковых волн пришлась на слышимый диапазон, а почти весь звук выражался в мощных колебаниях, слишком медленных для человеческого уха, но сотрясающих тело. От этого неслышимого эха я испытал наиболее неприятные ощущения, которые только можно вообразить. Раньше я никогда ничего подобного не встречал. Энергия постукивания ничтожна, как же могла она вызвать такие мощные колебания? Этого я полностью так и не понял. Конечно, где-то под землей есть источники энергии. Может существовать способ освобождения тепловой энергии магмы и превращения ее в звук. А начальное постукивание могло сыграть роль спускового механизма этого звукового лазера, или, если создавать новый термин, "звазера".
Я растерянно заметил:
– Никогда о таком не слышал.
– Да уж конечно, - Уэст неприятно хихикнул, - наверняка не слышали. Никто никогда ни о чем таком не слышал. Естественный звазер, образовавшийся в результате редкой комбинации геологических условий. Такая штука может случиться не чаще раза в миллион лет и не больше чем в одной точке планеты. Это должен быть редчайший феномен всей Земли.
Я заметил:
– Это довольно далеко идущие выводы из одного щелчка пальцем по барабану.
– Заверяю вас, сэр, как ученый, что я не удовлетворился одним щелчком. Я продолжил эксперимент.
Попробовав стукнуть сильнее, я убедился, что могу серьезно пострадать от реверберации инфразвука в замкнутом пространстве. Тогда я соорудил систему, которая позволяла мне бросать камешки на звазер извне пещеры некий аппарат с дистанционным управлением. И с удивлением обнаружил, что звук слышен в довольно далеких от пещеры местах. Простеньким сейсмографом я обнаружил колебания на расстоянии нескольких миль. А бросив случайно серию камешков, я убедился в кумулятивности эффекта.
– Это было, - спросил я, - в тот день, когда по всему миру слышался глухой рокот?
– Абсолютно верно, - ответил он. - Вы совсем не такой дебил, каким кажетесь. Вся планета звенела, как колокол.
– Я слышал, что это бывает только при особо сильных землетрясениях.
– Верно, однако звазер может вызвать колебания более сильные, чем любое землетрясение, при этом с определенной длиной волны, например такой, от которой вытряхивается содержимое клеток, - допустим, нуклеиновые кислоты хромосом.
Я обдумал сказанное.
– Это убило бы живые клетки.
– Наверняка. Может быть, так погибли динозавры.
– Я слыхал, что они погибли из-за столкновения Земли с астероидом.
– Это так, но, чтобы так подействовало простое столкновение, мы должны допустить, что астероид был гигантским - десять километров в поперечнике. И тогда приходится предполагать пыль в стратосфере, трехлетнюю зиму и прочее, чтобы весьма нелогичным способом объяснить, почему одни организмы погибли, а другие выжили. А теперь допустим, что астероид был гораздо меньше, но стукнул по звазеру, а его колебания стали разрушать клетки. Около девяноста процентов всех живых клеток в мире распались за несколько минут без видимых изменений в окружающей среде. Какие-то организмы погибли, а какие-то выжили. Это уже полностью зависит от сравнительных структур нуклеиновых кислот.
– Это и есть, - спросил я с жутким ощущением, что этот фанатик говорит всерьез, - это и есть то оружие, что вложил в ваши руки Господь?
– Воистину, - ответил он. - Я узнал, как генерировать волны заданной длины, меняя способ постукивания, и теперь мне осталось только точно определить длину волны, от которой разрушаются клетки человека.
– Почему человека? - спросил я.
– А почему нет? - ответил он вопросом на вопрос. - Какой другой вид наводняет планету, разрушает среду, поражает радиацией другие виды и насыщает биосферу химической дрянью? Кто разрушает Землю так, что через пару десятков лет на ней не останется ничего живого? Кто, кроме Homo sapiens? Если мне удастся найти нужную волну, я ударю по звазеру с нужной частотой и силой, на Землю обрушится волна омывающего звука, и за день или два, которые понадобятся звуковым волнам на обход всей планеты, ее поверхность очистится от людской скверны без вреда для других форм жизни с другой структурой нуклеиновых кислот.
Я спросил:
– Вы собираетесь оборвать миллиарды людских жизней?
– Так поступил Господь во время потопа...
– Ну, мы же не можем верить библейским легендам о...
– Я - геолог-креационист, сэр, - оборвал он мою речь. И я все понял.
– А, - сказал я, - и Господь обещал никогда не посылать на Землю новый потоп, но ничего не сказал о звуковых волнах.
– Именно так! И миллиарды мертвых удобрят и оплодотворят землю, послужат пищей для тех форм жизни, что страдали от рук людских и заслужили воздаяние. Но самое главное: несомненно, какие-то остатки человечества выживут. Те, чьи нуклеиновые кислоты окажутся нечувствительны к звуковым колебаниям. И эти остатки, благословенные Господом, смогут начать снова, запомнив урок воздаяния, так сказать, злом за зло.
– А зачем вы это мне рассказываете? - спросил я. Это действительно было странно.
Он подался вперед и схватил меня за лацкан (весьма неприятное ощущение, поскольку от его дыхания могло стошнить) и сказал:
– У меня такое внутреннее убеждение, что вы мне можете помочь.
– Я? Уверяю вас, что я ничего не знаю о длинах волн, о нуклеиновых кислотах, и вообще ни... - Но тут же, сообразив на ходу, я сказал: - Вы знаете, кажется, есть одна вещь, которую именно я мог бы для вас сделать. И со свойственной мне безукоризненной вежливостью я обратился к нему: - Не сделаете ли вы мне одолжение, сэр, соблаговолить подождать вашего покорного слугу минут пятнадцать?
– Разумеется, сэр, - ответил он: так же соблюдая этикет. - Я пока займусь уточнением математических расчетов.
Быстрым шагом выходя из зала, я сунул десятку бармену и прошептал:
– Проследите, чтобы вон тот джентльмен не ушел до моего возвращения. Если это будет абсолютно необходимо, ставьте ему выпивку за мой счет.
Все, что нужно для вызова Азазела, у меня всегда с собой, и через несколько минут он уже сидел на настольной лампе у меня в номере, окруженный своим обычным розовым сиянием.
– Ты, - пропищал он с интонацией прокурора, - прервал меня в середине построения такого пасмаратцо, перед которым не устояло бы сердце ни одной прекрасной самини.
– Прости, если можешь, Азазел, - сказал я, надеясь, что он не пустится в объяснения, что такое пасмаратцо, и не станет описывать очарование самини, поскольку для меня все это яйца выеденного не стоило, - но у меня тут дело первостепенной срочности.
– У тебя всегда все первостепенной срочности, - буркнул он недовольно.
Я поспешно обрисовал ситуацию, и надо отдать ему должное - он тут же все понял. В этом смысле с ним приятно общаться - никогда не требуется долгих объяснений. Я лично считаю, что он просто читает мысли, хотя он всегда уверяет, что моих мыслей не касается. Однако как можно доверять двухсантиметровому демону, который сам сознается, что в погоне за симпатичными самини применяет какие-то гнусные ухищрения? Да и к тому ж я не уверен, что он имеет в виду - что к моим мыслям не притрагивается или что от этого в них ничего не меняется. Но все это к делу не относится.
– Где этот человек, о котором ты говоришь?
– В зале ресторана. Он расположен...
– Не надо. Я найду его по эманациям нравственного разложения. Так, нашел. Как узнать этого человека?
– Волосы песочного цвета, бледные глаза...
– Не это. Склад его ума.
– Фанатик.
– Ах да. Ты говорил. Так, контакт я установил и теперь вижу, что дома придется отмываться горячим паром. Он еще хуже тебя.
– Это неважно. Его слова соответствуют истине?
– Насчет звазера? Кстати, неплохой термин.
– Да.
– Что ж, этот вопрос не прост. Есть у меня приятель, считающий себя большим духовным лидером, так я часто подначиваю его вопросом: что есть истина? Скажу так: он считает это истиной, он в это верит. Но то, во что верит человек, независимо от силы его веры, не обязательно будет объективной истиной. Ты в своей жизни с этим, вероятно, сталкивался.
– Бывало. Но есть ли способ отличить веру, в основе которой лежит истина, от той, что основана на заблуждении?
– У разумных существ - да. У людей - нет. Но ты, похоже, видишь в этом человеке небывалую опасность. Давай я переставлю у него в мозгу пару молекул, и он умрет.
– Нет, - сказал я. Пусть это с моей стороны глупо, но я противник убийств. - Ты можешь так переставить молекулы, чтобы он забыл о звазере?
Азазел тоненько вздохнул, поежился:
– Это же гораздо труднее. Эти молекулы такие тяжелые, да еще цепляются друг за друга. Ну почему не поступить радикально...
– Я настаиваю.
– Ладно, - уныло согласился Азазел и погрузился в долгую литанию вздохов, пыхтений и бормотаний, долженствующих мне показать, как он тяжело работает. Наконец он сказал: - Готово.
– Ладно, подожди здесь. Я только проверю и вернусь.
Сбежав вниз, я увидел Ганнибала Уэста там, где я его оставил, Бармен подмигнул мне, когда я с ним поравнялся:
– Выпивка не потребовалась, сэр.
Я выдал этому достойному человеку еще пять долларов.
Уэст радостно воскликнул:
– А, это вы!
– Разумеется, - ответил я. - Вы весьма наблюдательны. Я решил проблему звазера.
– Проблему чего?
– Того предмета, который был открыт вами в процессе спелеологических исследований.
– Каких исследований?
– Спелеологических. Осмотра пещер.
– Сэр, - Уэст поморщился, - Я в жизни не был ни в одной пещере. Вы душевнобольной?
– Нет. Но я вспомнил, что у меня важная встреча. Прощайте, сэр. Возможно, мы больше не увидимся.
Я поспешил наверх, слегка запыхавшись, и услышал, как Азазел жужжит себе под нос мотивчик, популярный среди его народа. Тамошний музыкальный вкус - если его можно так назвать - весьма извращен.
– Он лишился памяти, - сказал я. - Надеюсь, навсегда.
– Конечно, - отозвался Азазел. - Теперь надо бы заняться самим звазером. Раз он может усиливать звук за счет тепловой энергии Земли, значит, у него должна быть очень тонко подогнанная структура. А тогда мелкое нарушение регулировки в какой-нибудь ключевой точке выведет его из строя навеки. Где он находится?
Я посмотрел на него, как громом пораженный:
– Откуда мне знать?
Он на меня уставился, тоже как будто громом пораженный, хотя на его миниатюрном личике трудно что-нибудь разобрать.
– Ты хочешь сказать, что мы стерли его память до того, как ты узнал столь важную вещь?
– Да мне и в голову не приходило, - сказал я.
– Но ведь если звазер существует - то есть если его убежденность основывается на фактах, - то кто-то может в него вляпаться снова, или какая-то тварь на него налетит, или просто метеорит стукнет, и это может случиться в любую минуту дня и ночи. И вся жизнь на Земле погибнет.
– Боже правый, - простонал я.
Очевидно, мое отчаяние его тронуло, и он произнес:
– Ну ладно, ладно, друг, не так все страшно. Худшее, что может случиться - исчезнут люди. Всего только люди, а не путное что.
Закончив свой рассказ, Джордж безнадежным голосом добавил:
– И вот так оно и есть. Приходится жить, зная, что весь мир может в любую секунду кончиться.
– Чушь, - совершенно искренне заметил я. - Если даже вы не вре... извините - говорите правду про этого Ганнибала Уэста, все это может быть просто порождением его больной фантазии.
Джордж высокомерно посмотрел на меня поверх собственного носа и после некоторой паузы произнес:
– Даже за самых прекрасных самини с родины Азазела не согласился бы я разделять эту вашу склонность к дешевому скептицизму. Что вы скажете на это?
Из бумажника он достал кусок газеты. Это была вырезка из вчерашней "Нью-Йорк таймс" с заголовком: "Неясный рокот". Там говорилось о неясном рокоте, который перебудоражил жителей Гренобля во Франции.
– Объяснение, Джордж, единственное. Вы увидели эту статью и присочинили к ней целую историю.
Джордж чуть было не взорвался, но тут я взял в руки счет на довольно приличную сумму, положенный между нами официанткой, и тогда его чувства смягчились, и мы с ним очень дружелюбно попрощались за руку. Но должен признать, мне с тех пор как-то неспокойно спится. И где-то примерно в полтретьего ночи я сижу в кровати и прислушиваюсь к глухому рокоту, который как раз меня и будит.
СПАСИТЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
– Приятель у меня есть, - сказал как-то вечером мой друг Джордж, тяжело вздохнув, - так он клутц.
Я с умным видом кивнул:
– Птица из перьев.
Джордж: недоуменно на меня воззрился:
– Причем здесь перья? Потрясающая у вас способность ляпать невпопад. Это, наверное, связано с недостаточным интеллектом - примите не в упрек, а в выражение сочувствия.
– Ну, что ж поделаешь, - ответил я, - какой уж есть. Этот ваш приятель-клутц - это Азазела вы имеете в виду?
Азазел - двухсантиметровый демон или внеземное разумное существо (как вам больше нравится), о котором Джордж говорит постоянно и замолкает только в ответ на прямые вопросы. Теперь он холодно произнес:
– Азазел - не предмет для обсуждения, и вообще, я не понимаю, как вы о нем прознали.
– Да подошел к вам как-то ближе чем на милю, - ответил я.
Джордж: не обратил на это внимания и продолжал.
Неблагозвучное слово "клутц" я впервые услышал в разговоре со своим приятелем Менандером Блоком. Вы, я боюсь, о нем не слыхали, поскольку он вращается в университетских кругах и очень щепетилен в выборе знакомых, что вряд ли можно поставить ему в упрек, глядя на подобных вам личностей.
Этим словом, как он объяснил мне, называют неуклюжих и незадачливых людей.
– И вот я как раз такой, - сказал он. - Это слово из идиша, и буквально оно означает кусок дерева, бревно, полено, колоду чурбак, а моя фамилия по-немецки значит примерно то же самое, что и последнее слово.
Он тяжело вздохнул:
– Понимаете, в строгом смысле слова я не клутц. В моем поведении нет ничего от чурбака или колоды. Я танцую, как зефир, и грациозен, как мотылек, движения у меня кошачьи, а что касается искусства любви, то многие красавицы могли бы его оценить, если бы я им это позволил. Но вот эта клутцовость проявляется на дальнем расстоянии. Меня при этом не задевает, но клутцом становится все вокруг. Как будто у самой Вселенной заплетаются ее космические ноги. Если смешивать языки - греческий с идишем, то точное слово будет "телеклутц".
– И как давно это с вами, Менандер? - спросил я.
– Всю жизнь, хотя я только уже в зрелом возрасте осознал это свое странное свойство. В юности я объяснял происходящее со мной нормальным ходом вещей.
– Вы с кем-нибудь по этому поводу советовались?
– Конечно, нет, Джордж. Меня бы посчитали за сумасшедшего. Вы себе представляете любого психоаналитика, который встретился с феноменом телеклутцизма? Меня бы с первого нашего разговора отвезли в лечебницу, а доктор бросился бы писать статью о новом психозе и стал бы, может быть, миллионером. Я не собираюсь попадать на всю жизнь в дурдом для обогащения какой-нибудь ученой пиявки. Это нельзя рассказывать никому.
– А мне зачем вы это говорите, Менандер?
– А затем, что мне, с другой стороны, надо это кому-то рассказать, чтобы и вправду не свихнуться. А вас я по крайней мере знаю.
Особой логики я в этом не усмотрел, зато понял, что опять я подвергаюсь приступу откровенности со стороны своих друзей. Это обратная сторона репутации человека понимающего, симпатичного, а главное - умеющего хранить чужие тайны. Никогда поверенная мне тайна не доходила до чужих ушей - вы не в счет, поскольку все знают, что срок действия вашего внимания несколько секунд, а памяти - и того меньше.
Я сделал официанту знак принести еще выпивку и добавил секретный жест, который знал я один, означающий, что ее нужно включить в счет Менандеру, В конце концов, он мне был обязан.
– А как конкретно, Менандер, проявляется ваш телеклутцизм?
– В простейшей форме, которая и привлекла впервые мое внимание, он сказывается на погоде во время моих поездок. Мне не часто приходится ездить, а если приходится, то на машине. И вот всегда, когда я еду на машине, идет дождь. Неважно, какой был прогноз, неважно, что при моем выезде сияет солнце. Собираются тучи, темнеет, начинает моросить дождик и переходит в ливень. А если мой телеклутцизм разыграется, так начинается еще и обледенение. Я, конечно, стараюсь не делать глупостей. По Новой Англии не езжу, пока не кончится март. В прошлом году я ехал в Бостон шестого апреля - так это была первая апрельская гроза за всю историю Бостонского метеорологического бюро. Однажды я ехал в Вильямсбург, штат Виргиния, двадцать восьмого марта, надеясь на несколько дней снисхождения судьбы. Не тут-то было! В Вильямсбурге выпал снег слоем двадцать сантиметров, и аборигены мяли его в пальцах, спрашивая друг у друга, что бы это могло быть. Часто я думал, что если представить себе Вселенную под непосредственным руководством Господа Бога, так рисуется хорошая картинка: вбегает Гавриил и в Божественном присутствии орет, что сейчас вот-вот столкнутся две галактики с разрушительными последствиями для всей Вселенной, а Господь ему и отвечает: "Не приставай с глупостями, я тут должен напустить дождь на Менандера".
Я сказал ему:
– Из каждой ситуации надо стараться извлечь пользу. Вы же могли бы за баснословные гонорары прекращать засухи.
– Я об этом подумывал, но от самой мысли высыхает любой дождь, который мог бы случиться на моем пути. К тому же если бы дождь и прошел там, где он нужен, он мог бы вызвать потоп. Да и не только дождь, или уличные пробки, или пропажа дорожной разметки - есть еще миллионы всяких неприятностей. В моем присутствии неожиданно сама по себе ломается дорогая аппаратура или кто-то роняет ценную и хрупкую вещь, причем без всякой моей вины. Вот в Батавии, в Иллинойсе, есть современный ускоритель частиц. Однажды у них сорвался важнейший эксперимент из-за совершенно непредвиденной и необъяснимой утечки вакуума. И только я знал (на следующий день, прочитав в газете), что в момент утечки я проезжал на автобусе по окраине Батавии. И конечно, шел дождь. В этот самый момент, друг мой, прокисает часть молодого пятидневного вина в погребах этого почтенного заведения. Некто, проходящий сейчас мимо нашего стола, обнаружит, придя домой, что у него в подвале трубы полопались, и как раз тогда, когда он здесь проходил. И все это будет списано на несчастные случаи и совпадения.
Мне стало его жаль. А при мысли о том, что я сижу к нему так близко и что у меня дома может сейчас твориться, кровь застыла в жилах.
Я сказал:
– Вы, попросту говоря, "дурной глаз". Он откинул голову назад и посмотрел на меня сверху вниз:
– "Дурной глаз" - выражение суеверных старух. "Телеклутц" - научный термин.
– А предположим, что я смогу снять с вас это проклятие, как бы его ни называть?
– Проклятие - точное слово, - серьезно ответил Менандер. - Я часто представлял себе, что злая фея, рассердившись, что ее не позвали на крестины... Вы что, пытаетесь мне объяснить, что вы - добрая фея и можете снимать проклятия?
– Я ни в каком смысле не фея, - твердо оборвал я его. - Просто допустим, что я мог бы избавить вас от этого про... этого состояния.
– Каким, черт побери, образом?
– Достаточно чертовским. Так как?
– А что вам с этого будет? - подозрительно спросил он.
– Моральное удовлетворение от того, что помог другу избавиться от такого кошмара.
Менандер секунду подумал и энергично помотал головой:
– Этого мало.
– Конечно, если вы собираетесь предложить мне какую-то сумму...
– Никогда! Такого оскорбления я вам не нанесу. Другу предложить деньги? Разменять дружбу на зеленые? За кого вы меня принимаете, Джордж? Я имел в виду, что мало избавить меня от телеклутцизма. Вы должны сделать больше.
– А что можно еще сделать?
– Смотрите сами. Всю жизнь на мою совесть ложились жертвы всяких бедствий - от неприятностей до катастроф - миллионы, быть может, невинных жертв. Даже если с этой минуты я не принесу никому зла - хотя и раньше я по своей воле никому ничего плохого не делал, и моей виной это никак нельзя назвать - эти жертвы для меня такое бремя, которое я не могу снести. Мне нужно что-то, что меня от него избавит.
