Крестоносец

Нам сказали, что женщины и дети неверных покинули замок еще до начала осады. Я взглянул на лица товарищей, ища у них объяснения, но все они отводили глаза.

— Дядюшка Рамон, — позвал я.

Он спал.

— Дядюшка Рамон.

Он открыл один глаз.

— Надеюсь, ты разбудил меня по серьезному поводу, Франциско, — сказал он. — Я развлекался с темноволосой красавицей.

— Дети, — сказал я.

Рамон внимательно вгляделся в мое лицо, затем резко сел и вопросительно склонил голову набок. Лицо его потемнело, он вскочил на ноги и потянулся за кольчугой.

— Франциско и Андре, — приказал он, — мы возвращаемся в замок. Приготовьтесь к бою.

Рамон шел очень быстро. Нам с Андре пришлось почти бежать, чтобы не отстать от него. Я проклинал свои трясущиеся пальцы, пытавшиеся застегнуть ремень. Мой меч лязгал о кольчугу. Крики становились громче, ужасные вопли отчаяния и боли.

Дорога к замку шла по грязи, то вверх, то вниз; земля была черной и еще дымилась, тут и там попадались выжженные пучки травы, похожие на крошечные тлеющие угольки.

Внезапно Андре остановился. Я наткнулся на него и подтолкнул вперед, но он не двигался с места. На лице его появилась неуверенная улыбка, он указал себе под ноги, на землю, словно увидел там нечто диковинное. Невесть откуда взявшийся синий цветок одиноко рос на этой бесплодной земле.

Когда мы подошли к воротам, мне пришлось протереть глаза и прищуриться, чтобы рассмотреть сквозь дымку странных «часовых», охранявших замок. Четыре головы на деревянных кольях, детские: три мальчика и девочка. На их лицах застыли жестокие гримасы, никак не вязавшиеся с их невинностью, а окровавленные глаза словно следили за нашими движениями. Я прошел мимо этих стражей как можно быстрее, Андре же остановился рядом с девочкой и нежно смотрел на нее, словно спрашивая маленькую головку, не хочет ли она пить. Я окликнул его, но он был занят воображаемой беседой. Мне пришлось вернуться под пристальными взглядами мертвых четырех «стражей» и оттащить Андре прочь. Вместе мы вошли в ворота замка.

Внутри крепости прогорклый запах впитался в каждую трещину, дышать было почти невозможно. В зловонном тумане звучали молитвы приговоренных. Истошные крики как будто поглощали цвета, мир виделся лишь в черно-белых красках. Краем глаза я заметил мелькнувшую фигурку обнаженной молодой язычницы. Она бежала, оглядываясь на невидимого преследователя, и я успел рассмотреть белую кожу на ее хрупких плечах. В следующее мгновение девушка скрылась из виду.

Рамон уже переговорил с одним из воинов у входа, и тот повел нас вдоль боковой стены к тщательно охраняемой комнате. Один из приближенных дона Фернандо сразу узнал Рамона и пропустил нас.

Из мебели в комнате были только длинный прямоугольный стол да деревянные скамьи; на беленых стенах — ни единого украшения. Дон Фернандо сидел во главе стола в окружении своих лейтенантов. От блюд с олениной исходил неприятный запах, очень похожий на запах гнили и смерти, пропитавший замок.

— Дядюшка Рамон, какая радость, — сказал дон Фернандо. — Полагаю, наши юные хозяева оказали вам хороший прием у входа в замок.

Лейтенанты дона радостно смеялись над своими страшными деяниями.

— Дон Фернандо, если вы имеете в виду четыре головы на кольях, то мы видели их, — мрачно ответил Рамон.

— Женщины и дети во время сражения прятались в подземном туннеле, молясь своим языческим богам. Мои солдаты обнаружили их вчера ночью после мессы. Юные Франциско и Андре, добро пожаловать, — продолжал дон Фернандо. — Вы теперь первые заместители Рамона? Воспользовались трагической смертью ваших товарищей? Я восхищен вашим проворством. Пожалуйста, проходите.

Я сделал шаг вперед и поскользнулся на склизкой лужице крови, оставшейся на каменном полу. Мне удалось удержаться на ногах и не упасть. Однако лейтенанты дона Фернандо, хотя и смотрели в тарелки, заметили мою неловкость и захихикали. Люди с подобным призванием никогда не оставляют без внимания никакое неожиданное движение, особенно в военное время.

— Дон Фернандо, — сказал Рамон, — я хотел бы поговорить с вами наедине об очень важном деле.

— Рамон, — отвечал дон Фернандо, — я доверяю этим людям свою жизнь. Можете говорить при них о чем угодно. Но сначала вы должны присоединиться к нашей праздничной трапезе. А потом поговорим.

— Дон Фернандо, — возразил Рамон, — я вынужден отклонить ваше приглашение. Мы здесь по делу.

— Какое может быть дело в такой славный день?

— Я выражаю протест против жестокого обращения с мусульманскими женщинами и детьми. Я прошу вас распорядиться о защите всех пленных и положить конец притеснениям мирных жителей.

— Притеснениям? — переспросил дон Фернандо. — Тебе известно о каких-либо притеснениях, Пабло?

Пабло Гонзалес, первый заместитель дона, сидел справа от него. Он взглянул на Рамона тусклыми карими глазами — они казались безжизненными, в них не проникал свет, они не выражали ни малейшего чувства.

— Нет, господин, — отвечал Пабло, — мне неизвестно ни о каких притеснениях.

И он вернулся к еде.

— А ты, Франциско, — спросил дон Фернандо, — видел чтобы кого-нибудь притесняли?

— Дон Фернандо, — ответил я, — я слышал крики невинных.

Губы дона Фернандо скривились в удивленной ухмылке. Он внимательно изучал мое лицо.

— Невинных? — переспросил дон. — Это слово мне чуждо, Франциско. Я всегда считал, что среди неверных не существует невинных. Может, нам следует посоветоваться с падре Альбаром по этому занимательному теологическому вопросу.

— Дон Фернандо, — сказал я, — под невинными я имею в виду мусульманских женщин и детей. Они не воины.

— Дон Фернандо, — вступил Рамон, — действия ваших людей порочат все христианское войско.

— Нет, Рамон, — резко ответил дон Фернандо, — ты ошибаешься. Давая право своим людям поступать так, я оказываю им честь. Они заслужили это, рискуя жизнью в великом сражении.

— Дон Фернандо, — сказал Рамон, — я не могу мириться с подобными действиями.

— Тогда отправляйся домой, старик, — ответил дон Фернандо. — Эта война не для тебя.

С этими словами дон Фернандо махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, и принялся за еду. Казалось, он забыл о нашем присутствии — чего нельзя было сказать о его людях. Они понимали возможные последствия такого обращения с великим магистром ордена Калатравы. Все лейтенанты дона перестали есть и подняли головы.

Дядюшка Рамон стиснул зубы, лицо его потемнело, вена на лысой голове бешено пульсировала. Он схватился за рукоять меча, и почти в ту же секунду люди дона Фернандо с грохотом смели тарелки и кружки со стола и тоже взялись за оружие, хотя и не вынули его из ножен. Они выжидательно посмотрели на дядюшку Рамона жаждущими крови глазами, а затем повернулись к своему хозяину, ожидая сигнала, как послушные собаки, желающие получить объедки с барского стола.

Я чувствовал на себе взгляды лейтенантов дона. Их глаза пристально изучали мои доспехи в поисках уязвимых мест. Я пересчитал возможных противников — двенадцать… Против нас троих. Нас изрубят на куски и оставят гнить в этой отвратительной яме.

Я нащупал рукоять меча.

Единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты, был звук методичного жевания дона Фернандо. Он продолжал спокойно поглощать пищу, будто обедал в собственном замке и ему был безразличен ураган чувств, в любой момент готовый вырваться наружу.

— Рамон, — произнес дон Фернандо, не отрываясь от тарелки, — неужели ты так устал от жизни, что готов отдать ее ради нескольких мусульманских шлюх?

В наступившем молчании Рамон решал наши судьбы. Он посмотрел на меня и Андре — очень внимательно, будто оценивая наши жизни. Затем медленно покачал головой и убрал руку с эфеса меча.

Критический момент миновал. Люди дона Фернандо расслабились, хотя и продолжали краем глаза следить за Районом.

Рамон медленно развернулся, подавленный, уничтоженный, и покинул комнату; мы с Андре последовали за ним.

Мы вернулись в лагерь, не произнеся по дороге ни слова, не обменявшись ни единым взглядом. Мы никогда не говорили об этом происшествии и о том, что увидели в замке, ни друг с другом, ни с нашими товарищами.

Войдя в палатку, Рамон приказал своим людям готовиться к возвращению в Акру. Возможно, он надеялся, что мы перестанем чувствовать себя причастными к злодеяниям дона Фернандо, уехав подальше от Торона. Думал, что мы сможем перестать слышать сдавленные рыдания детей.

В тот же день мы отправились в путь, везя четверых раненых в крытой повозке. Двое из них умерли по дороге, мы похоронили их в полном вооружении на обочине. Наломав и связав веток, мы установили импровизированные кресты на могильных холмиках, прочли погребальную молитву и двинулись дальше. Могилы остались на милость местных падалыциков, никто из нас не оглянулся.

Через два дня мы добрались до Акры. Солнце еще не встало, улицы были пустынны. Мы прокрались в резиденцию госпитальеров, словно дезертиры, ощущая горький привкус бегства, похожий на горечь на наших запекшихся губах.

* * *

Мне было не по себе от рассказа Франциско о кровавых событиях в Тороне. Слушать об этих происшествиях бы невыносимо.

Покинув его келью, я почувствовал слабость и огромное волнение. Спускаясь по винтовой лестнице, я спотыкался на крутых ступенях.

Когда прозвонил колокол, я не пошел на молитву и весь день провел в своих покоях, читая и перечитывая рукопись, исповедь Франциско, карту его души. Я искал источник его одержимости, какой-нибудь след, который выведет меня из тьмы.

Однако я никак не мог сосредоточиться на написанном. Мои мысли возвращались к рассказу о Тороне, и чернила на пергаменте казались пятнами крови. Между строк мелькали картины сражения. Вот темная лестница, по которой Франциско спускается в глубь замка. Вот воины дона Фернандо врываются в ворота, давя разбегающихся сарацин. Вот голова маленькой девочки с чистыми гладкими щеками оливкового цвета, насаженная на кол.

Короче, я был в смятении и не находил себе места. Я решил отыскать брата Виала и спросить его совета. Я обнаружил его в капитуле, в полном одиночестве: он рассматривал цветы, сорванные на внутреннем дворе.

— Брат Лукас, — сказал он, — у вас такой вид, будто вы встретили привидение. Вам нехорошо?

— Брат Виал, — ответил я, — не могли бы мы поговорить об исповеди Франциско?

— Пожалуйста, брат Лукас, поделитесь своими опасениями.

— Боюсь, брат Виал, что Франциско совсем запутался.

— Вы совсем запутались, брат Лукас? — переспросил он.

— Нет, брат Виал, я говорю о Франциско. В своем рассказе о битве при Тороне он не может отличить действия христианских рыцарей от действий их врагов — неверных. Такое ощущение, что ужас охватил всех и вся.

— Война — крайне неприятное явление, брат Лукас.

— Я весь день перечитывал исповедь Франциско, — продолжал я. — Я прочитал его рассказ о сражении при Тороне, наверное, раз десять. Я искал карту его души, какой-нибудь проблеск света, но ничего не нашел. Это больше походит на карту ада.

— О каких картах идет речь, брат Лукас? — спросил брат Виал.

— Простите, брат Виал?

— Вы упомянули какую-то карту, брат Лукас, — повторил он. — Разве монастырь получил новую партию манускриптов из Барселоны?

— Брат Виал, я говорю о более ценных вещах. Я имею в виду карту души Франциско.

— Карту души Франциско? — переспросил он.

— Брат Виал, вы, несомненно, помните нашу беседу менее пяти месяцев тому назад. Вы объяснили мне, почему записываете исповеди ваших подопечных. Вы сказали, что в рукописях можно найти карту человеческой души, карту, раскрывающую причину одержимости и таящую в себе путь к спасению.

— Ах, да, карта души, — проговорил брат Виал. — Помню. Я уже стар, и память иногда изменяет мне. Простите, брат Лукас.

— Брат Виал, я искал карту души Франциско в его исповеди. Но нашел лишь черноту.

— Брат Лукас, возможно, я оговорился во время той беседы. Я имел в виду карту души того, кто изгоняет демонов. Вашей души, брат Лукас, а не Франциско.

— Моей души, брат Виал? — спросил я.

— Да, брат Лукас, вашей души.

— Брат Виал, вы, должно быть, шутите?

— Брат Лукас, человеческая душа не предмет для шуток, — ответил он.

— Я уверен, брат Виал, абсолютно уверен, что вы говорили о карте души одержимого.

— Весьма интересная идея, брат Лукас, — сказал он, — но не моя. Я действительно записываю исповеди в самых тяжелых случаях. Когда же перечитываю рукопись, зачастую нахожу в ней, к своему удивлению, карту моей души, свою собственную исповедь. В определенных случаях, брат Лукас, изгоняющий злых духов должен изучить себя самого, предпринять духовное путешествие сквозь темные, нехоженые леса.

— Брат Виал, я совершенно сбит с толку.

— Брат Лукас, иногда необходимо сначала зайти в тупик, прежде чем отыскать верный путь.

Брат Виал медленно поднялся, на мгновение положил руку на мой стиснутый кулак и двинулся прочь из комнаты.

Некоторое время я сидел в одиночестве, но чувствовал себя все так же неспокойно. Честно говоря, я был очень зол на брата Виала. Думаю, моему гневу не было оправдания: разве можно обвинять брата Виала за то, что память его подвела. Возможно, он действительно стареет. Как иначе объяснить тот вздор, который он только что нес? Зачем нужна карта моей души? Ведь одержим не я, а Франциско.

И тогда я решил, что больше не буду советоваться с братом Виалом, а стану искать ответы на вопросы в молитвах. Я поднялся и направился через внутренний двор к церкви.

В темном алькове часовни я встал на колени перед статуей Девы Марии и посмотрел на ее деревянное изображение. Богоматерь, взирающая на Божье творение, оплакивающая потерю сына, скорбящая по невинным. Через облупившуюся краску проступали древесные волокна.

Тут-то все и произошло. Весьма неприятный случай. Он длился всего мгновение, а может, чуть дольше — точно не знаю. Я взглянул на голубую эмаль глаз Богоматери — потрескавшиеся, печальные, посеревшие глаза. Мне показалось, что я вижу сквозь глазурь океан, волны, горизонт. Быть может, то же самое видел Франциско во время путешествия в Святую землю. Издали надвигался шторм. Небо таяло и стекало кровью в океан, волны вздымались навстречу пепельным облакам. Вскоре граница между небом и морем расплылась, я уже не мог отличить сушу от воды, небо от моря. У меня кружилась голова, я не понимал, где я, и чувствовал себя потерявшимся в сером водовороте. Настоящий апокалипсис. Облака, истекающие кровью в океан. Добро, кровоточащее злом.

Я вытер пот со лба.

Воздух вокруг был тяжелым и спертым, было трудно дышать. Поднявшись, я направился во внутренний двор, однако прямой коридор почему-то стал изогнутым, и дверь все время меняла свое местоположение. Я наткнулся на железный канделябр, едва увернувшись от пламени. Когда я дошел до двери, один из братьев протянул мне руку.

— Брат Лукас, что случилось? — спросил он.

Я оттолкнул его и на нетвердых ногах вышел во двор. Я укрылся под навесом водоема, смочил водой шею, потом даже опустил голову в холодную воду и держался за перила, пока головокружение не прошло.

Подняв голову, я заметил небольшую группу монахов, наблюдавших за мной с противоположного конца двора. Мне надо было действовать быстро, чтобы остудить любопытство обеспокоенных братьев. Несмотря на слабость в ногах, я сумел выпрямиться, неторопливо вымыл руки, оправил одежду и пошел к ближайшей скамье. Подойдя, я сел и сложил ладони, делая вид, что беззвучно молюсь, и вскоре братья потеряли ко мне интерес и разошлись.

Оставшись наконец в одиночестве, я сделал несколько медленных и глубоких вдохов. Прохладный воздух привел меня в чувство, очень скоро мне стало гораздо лучше, я пришел в себя, неприятные ощущения отступили. Теперь я мог более трезво размышлять о том, что рассказал Франциско о событиях в Тороне.

На протяжении многих лет я слышал истории о сражении при Тороне — смелость христианских рыцарей, варварство и жестокость языческих защитников, которые прикрывались мирными жителями, чтобы наши рыцари не стреляли в них из страха попасть в женщину или ребенка. Позволю заметить, вряд ли найдется хоть один подданный, который не знал бы наизусть, по крайней мере, одну из многочисленных песен, прославлявших храбрость каталонских рыцарей, в особенности принца Фернандо. Именно после триумфального возвращения Фернандо в Барселону король Хайме наградил сына титулом «Завоеватель Торона, защитник веры, принц Барселоны».

Нет нужды говорить, что воспоминания Франциско противоречили официальной версии. Рассказ Франциско о зверском обращении с мусульманскими жителями лишил армию Христа ее духовного и морального ореола, стер грань между христианскими и языческими воинами. По свидетельству Франциско, битва при Тороне была безбожно темной пропастью.

Как я могу объяснить расхождение истории Франциско с более известной, той, что, несомненно, знакома моему почтенному читателю? Существует, конечно, весьма простое толкование — демоны, захватившие душу Франциско, пытались распространить ложь и богохульство, дабы посеять сомнение среди верующих.

Но, с другой стороны, нельзя отрицать и того, что Франциско был свидетелем происходившего. Как нельзя отрицать и того, что его описание осады во многом совпадает с общепризнанными рассказами. Хорошо известно, что рыцари Калатравы захватили северо-западную башню замка прежде, чем войско дона Фернандо пробило брешь в восточных воротах.

Кроме того, рассказ Франциско был простым и ярким. Когда он говорил о костре, на котором жгли тела мусульман, я буквально слышал запах горелой плоти, смутный, но в то же время знакомый. Когда я был прислугой в Санта-Крус, до прибытия Франциско, в монастыре случилась вспышка лихорадки и болезнь унесла пятнадцать братьев. Во избежание распространения заразы аббат приказал слугам сжечь трупы. Голые тела умерших вытащили из повозок и бросили в огонь на площади, прямо за воротами монастыря. Площадь наполнилась отвратительным запахом. Пламя гудело все громче с каждым новым брошенным в него телом, пока наконец непрерывный низкий гул не наполнил весь монастырь, заглушая даже стенания оставшихся в живых.

Но зачем я вдруг вспомнил эти печальные события? Почему мне стало не по себе от рассказа Франциско? Выслушав его исповедь, я поймал себя на том, что на мгновение усомнился в добродетели крестоносцев дона Фернандо, хотя войско дона и составляло относительно небольшую часть громадных христианских сил.

И тут я задумался, так как вспомнил предостережение брата Виала, высказанное перед тем, как я отправился вызволять Франциско из когтей отца Адельмо в Поблете. Все дело в дьяволе, который искушал меня и сеял сомнения в моей душе — сомнение в правоте армии самого Христа. Уверяю вас, то был непростой момент — осознать, что даже я, сын церкви, Божий сын, чуть ли не самый юный приор, когда-либо назначавшийся в Санта-Крус, даже я подвластен дьявольскому искушению.

Охваченный этими тревожными мыслями, я шел через внутренний двор, направляясь в свои покои, как вдруг увидел Изабель. Она сидела в капитуле и разговаривала с братом Виалом.

Глава 10

ИЗАБЕЛЬ

Дабы не ставить моего наставника в затруднительное положение, я попытался избежать встречи с девушкой. Чем меньше внимания привлекаешь к появлению женщины в капитуле, тем легче избежать скандала. Несмотря на опыт мирской жизни, брат Виал не всегда хорошо разбирается в людях.

Я натянул белый капюшон рясы на голову и ускорил шаг, направляясь к церкви. Но, увы, брат Виал все равно меня узнал.

— Брат Лукас, — окликнул он, — у нас сегодня особый гость.

— Брат Виал, это вы?

— Да, брат Лукас, идите сюда, поздоровайтесь с нашей гостьей.

Выбора у меня не было, и я двинулся в сторону капитула по каменной дорожке, пересекавшей двор. Случайно я сошел с нее и оказался на траве; прохладные травинки с острыми, как бритва краями вонзились в прорези моих сандалий.

— Донна Изабель Корреа де Жирона, позвольте представить вам брата Лукаса.

— Добро пожаловать в Санта-Крус, — сказал я.

— Брат Лукас является приором этого монастыря, — пояснил брат Виал, — а также духовником Франциско.

— Как прошло путешествие, донна Изабель? — спросил я.

Она встала и слегка поклонилась. Она была одного со мной роста, поэтому мы не могли не встретиться глазами, но, очевидно, она то ли не слышала вопроса, то ли не сочла нужным отвечать.

— С вашего позволения, донна Изабель, я удалюсь на дневную службу, — сказал брат Виал.

Он повернулся, собираясь уйти, но я схватил его за рукав.

— Но вы же не оставите женщину одну в капитуле, брат Виал.

— Нет, брат Виал, конечно нет. Я оставляю ее в ваших надежных руках. Вместе вы обсудите состояние Франциско.

— Но, брат Виал, если паства увидит приора, беседующего наедине с женщиной, это может напугать их.

— Вы придаете слишком большое значение условностям, брат Лукас.

Я смотрел на широкую спину брата Виала, удалявшегося через двор. Вскоре он скрылся за колонной, и я повернулся к Изабель. Ситуация была крайне неловкой.

— Надеюсь, наш посыльный оказался хорошим проводником? — спросил я.

У нее был прямой острый взгляд и строгая осанка. Казалось, она не осознавала того, что ее присутствие в святилище неуместно, как не чувствовала и необходимости в обмене любезностями.

— Брат Лукас, как мой кузен?

Франциско говорил, что у нее серые глаза, того же оттенка, что и камень на могиле его брата. И вправду, весьма своеобразная могильная плита. С того места, где я стоял, я не мог различить их цвет — они казались то зелеными, то голубыми, то желтыми.

— Дьявол упрям, — ответил я. — Он не отдаст свою добычу так легко. Однако улучшение, несомненно, есть.

Крошечные коричневые веснушки, усыпавшие ее переносицу, оттеняли белизну кожи.

— Значит, Франциско заговорил? — спросила она.

Беспокойный взгляд выдал ее тревогу, хотя голос оставался ровным.

Я ответил не сразу.

— Да, Изабель, Франциско теперь говорит.

Она отвела взгляд, чтобы скрыть чувства, которые пробудило в ней это известие.

— Надеюсь, ваш муж одобрил ваш визит в Санта-Крус, — сказал я.

— Я не замужем, брат Лукас.

— Простите.

— Я ухаживаю за отцом.

— Он нездоров?

— Он заболел сразу после сообщения о смерти моего брата. Вы знали Андре?

— Я познакомился с ним много лет назад в этом самом монастыре. Прекрасный молодой человек. По-своему преданный…

— Преданный приключениям, брат Лукас. Жизнь в монастыре была не для него.

— У каждого из нас свое призвание, Изабель.

— Он погиб в Крак-де-Шевалье. Мой отец получил письмо от принца Фернандо, который стоял во главе христианского войска в том замке. В письме говорилось о храбрости и мужестве брата. Он погиб за день до падения крепости.

Мне хотелось стереть желтую соринку из уголка ее глаза; я едва сдержался. Очевидно, она не привела себя в порядок перед нашей встречей. Из-под ее капюшона выбивались нечесаные локоны, падая ей на лицо. Брат Виал однажды сказал, что женщины помогают мужчинам оценить красоту Божьего творения. Он сказал, что благодаря женщинам голубое становится голубее, зеленое — зеленее, а красное воспламеняется. Странная гипотеза. Я склоняюсь к тому, что мы можем достичь понимания щедрости Господней лишь через молитву.

— Не отчаивайтесь, дитя мое. Андре погиб, служа Господу Богу.

— Иногда я сомневаюсь, брат Лукас, что Бог благосклонен к тем, кто обнажает меч против врага в тех далеких землях.

— Дитя, — сказал я, — ваш брат погиб во имя Христа. Он был одним из избранных, воином армии Господа.

— А разве у Господа есть армия, брат Лукас?

— Безусловно. Рыцари, монахи и священники, сражающиеся с дьявольскими отродьями везде и всюду. Правдивая армия сильных и смелых — защитников божественного наследия.

— Разве не смиренный должен унаследовать землю, брат Лукас?

Эта девушка начинала меня раздражать.

— Да, Изабель, но сильный должен обеспечить ему это наследие.

Полуденное солнце отбрасывало скорбную тень на ее лицо. На нежной коже лба появились горестные морщинки, которых, возможно, не было до отъезда ее брата в Левант. Она устало улыбнулась, будто разговор со мной утомил ее.

— Вы должны верить в Божий план, Изабель.

— Не понимаю, какую роль играет смерть моего брата в этом плане. Мне все это кажется совершенно бессмысленным.

— Я понимаю вашу скорбь, дитя мое, — отвечал я нежно. — Понимаю лучше, чем вы можете себе представить.

Я не стал рассказывать Изабель о том, что я испытал на себе несправедливость, придя в этот мир с благородной кровью, но без имени. И стал обычным слугой. Нам не дано постичь пути, которые избирает для нас Бог.

— Помните, дитя мое, наши страдания приближают нас к Христу. Наши слезы стекают в кровавую реку, струящуюся из его ран. Именно так мы находим причащение и покой. Ваш брат, подобно Христу, умер за вас.

— Простите, брат Лукас, я не изучала Священное Писание и не посвящала целые часы духовным размышлениям, как вы. Я знаю, что несведуща в таких делах. Но я не понимаю, почему эти люди должны были погибнуть за меня. Если бы выбор был за мной, я бы предпочла, чтобы они остались в живых.

— Они и остались, Изабель. Ваш брат живет в раю и сейчас смотрит на вас оттуда.

Я говорил очень пылко, но девушка, казалось, совсем не слушала меня. Она внимательно изучала пучок травы, пробившийся между двумя каменными плитами, которыми был выстлан капитул. Непростительная небрежность. Я поговорю с братом Эдуардо, который отвечает за состояние пола в монастыре. Труд во имя Господа требует безоговорочной дисциплины, распространяющейся на всех членов монастыря и на все виды работ, от священных обрядов до самых что ни на есть мирских трудов.

— Иногда, брат Лукас, — сказала Изабель, — мне кажется, что у меня слишком мало мудрости, чтобы разобраться в таких вопросах. Я считаю, что смерть мученика приносит лишь страдания тем, кто его пережил. Возможно, он попадет в рай, но оставшимся на земле остается лишь горе. Даже в случае с самим Иисусом. Представьте себе, брат Лукас, Деву Марию, взирающую на то, как ее сын корчится на кресте. Если бы он выбрал жизнь, он мог бы превращать воду в вино, лечить больных, возвращать зрение слепым.

В ее нежный голос закралась легкая горечь. Изабель по-матерински упрекала своего брата за то, что тот отправился в крестовый поход. Словно Дева Мария, выговаривающая своему сыну за неосторожность и эгоизм выбора, который тот сделал.

— Изабель, у вас сейчас путаются мысли, — ответил я. — Христос избрал крест, чтобы оказаться в том же положении, что и мы, чтобы указать нам дорогу через страдания и смерть к вечной жизни. Чтобы взять на себя наши грехи.

— Я никогда не просила его брать на себя мои грехи, — сказала Изабель, — и я не очень-то понимаю, чего он этим добился.

— Изабель, вы произносите опасные слова. Вы не ведаете, о чем говорите. Советую хорошенько подумать, прежде чем рассуждать о таких вещах.

Девушку следовало предостеречь. Следующий ее собеседник может оказаться не таким понимающим. Более того, ее слова может услышать кто-нибудь из монахов. Моим братьям не впервой подслушивать частные беседы и докладывать их содержание аббату Альфонсо или, еще того хуже, какому-нибудь рьяному инквизитору, остановившемуся проездом в Санта-Крус.

— Простите, брат Лукас, я рассуждаю безрассудно, потому что скорблю по своему брату.

Я вынул платок из рясы и вытер капельки пота со лба. Я попытался улыбнуться, но, боюсь, моя улыбка больше походила на гримасу. Служение Господу требует немало усилий.

Звон колоколов возвестил о священной службе, и этот шум весьма кстати даровал нам передышку и дал возможность Изабель прийти в себя. К сожалению, многие из моих братьев, проходя по двору мимо капитула, не удержались от любопытных взглядов. Некоторые из них, вероятно, никогда прежде не видели девушку столь аристократического вида, как Изабель. Брат Марио остановился как вкопанный и уставился на нее.

— Брат Марио, — одернул я, — Господь призывает тебя к молитве.

Но он не двигался с места и продолжал стоять раскрыв рот, словно деревенский олух.

— Возможно, брат Марио, — продолжал я, — вы хотите отправиться в длительное путешествие в монастыри, расположенные на новых территориях Каталонии? Церковь нуждается в добровольцах, которые будут распространять слово Господа среди живущих там мавров. Думаю, вы вполне для этого подойдете.

Юноша тут же бросился вслед за своими собратьями, и вскоре двери часовни закрылись. Мы с Изабель остались одни.

Она теребила завиток волос, то и дело поднося кончик ко рту, и делала это так сосредоточенно, будто плела корзину. Я довольно громко откашлялся. Изабель вынула локон изо рта и заправила влажную прядь за ухо.

— Возможно, Изабель, вы задавались вопросом, для чего вас сюда пригласили?

— Я знаю, зачем я здесь, брат Лукас.

Какая самонадеянность!

— Скажите на милость! И зачем же вы здесь?

— Когда я смогу увидеть Франциско, брат Лукас?

— Терпение, дитя мое. Мы говорили о вашем приезде в наше скромное святилище. О цели вашего визита.

— Я здесь для того, чтобы навестить моего кузена, — ответила она.

— Да, верно, Изабель. Однако мне кажется, вы не до конца понимаете сложившуюся ситуацию. Санта-Крус — это не родовой замок, и у вашего кузена обычно не бывает посетителей. Хотя мы достигли некоторых успехов в борьбе с сатаной, Франциско все еще во власти лукавого. Его душе и телу по-прежнему грозит смертельная опасность. Не удивлюсь, если он не узнает вас. Позволю сказать, что, если бы не наши усилия, возможно, он был бы уже мертв, и малейшее отрицательное влияние может поставить под угрозу его выздоровление.

— А какого влияния вы ждете от меня, брат Лукас?

— Надеюсь, положительного, Изабель. Вас призвали помочь излечению Франциско. Вы должны стать искушением, которое вернет его к жизни.

Это были слова брата Виала, когда он предложил послать за девушкой — чтобы «искусить Франциско к жизни».