Атлант расправил плечи

Она распахнула дверь.

Приемная была набита битком. Люди стояли за столами, жались у стен. Увидев ее, они сняли шляпы посреди внезапно наступившего молчания. Она видела седеющие головы, мускулистые плечи, улыбающиеся лица своих сотрудников за столами, Эдди Уиллерса у двери в кабинет. Все знали, что говорить ничего не нужно.

Эдди так и остался возле двери. Толпа разделилась, пропуская ее. Эдди повел рукой, указывая внутрь кабинета, на груду лежавших на столе писем и телеграмм.

– Дагни, желание высказали все до единого, – проговорил он. – Все машинисты «Таггерт Трансконтинентал». Все, кто мог, явились сюда от самого Чикагского отделения. – Он снова кивком указал на почту: – А вот и все остальные… Сказать по правде, не дали знать о себе только трое: один сейчас в отпуске в северных лесах, другой лежит в больнице, a третий отсиживает срок за неосторожное вождение автомобиля.

Дагни посмотрела на машинистов. За торжественностью лиц прятались улыбки. Дагни склонила голову в знак признательности. Она замерла так на мгновение, словно выслушивая приговор, зная, что приговор этот относится лично к ней, ко всем, кто находился в этот момент в приемной, и к миру, оставшемуся за ее стенами.

– Благодарю вас, – проговорила она.

Большинство людей неоднократно видели ее. И глядя сейчас на Дагни, когда она подняла голову, многие из них подумали – с удивлением и впервые, – что их вице-президент и начальник производственного отдела – женщина и что женщина эта прекрасна.

Где-то в задних рядах толпы кто-то вдруг выкрикнул веселым голосом:

– Долой Джима Таггерта!

Ему ответил взрыв веселья. Люди смеялись, кричали, хлопали в ладоши. Острота совершенно не стоила такой реакции. Однако она предоставила всем в комнате тот предлог, в котором они нуждались. Они словно бы аплодировали не самой шутке, а словам, нахально отрицавшим власть.

И каждый в комнате прекрасно это знал.

Дагни подняла руку.

– Вы торопитесь, – проговорила она со смехом. – Подождите еще неделю. Тогда у нас будет праздник. И поверьте, мы отметим его как следует!

Приступили к жеребьевке. Дагни достала один свернутый листок из кучки, содержавшей все имена. Победителя среди присутствующих не оказалось, однако в компании он числился одним из лучших машинистов – Пат Логан, машинист «Кометы Таггерта» из Небраски.

– Дай телеграмму Пату и сообщи ему, что он понижен в должности на грузовой состав, – сказала она Эдди. И непринужденным тоном добавила, словно бы решение было принято только что, однако не сумела никого этим обмануть: – Ах да, сообщи ему, что в этом рейсе я буду находиться рядом с ним в кабине локомотива.

Стоявший рядом старый машинист усмехнулся и произнес:

– Я ждал этого, мисс Таггерт.

* * *

Риарден как раз был в Нью-Йорке, и Дагни позвонила ему из своего кабинета.

– Хэнк, я намереваюсь завтра устроить пресс-конференцию.

– Не может быть! – громко рассмеялся он.

– Да, – голос ее звучал вполне серьезно, пожалуй, даже чересчур серьезно. – Газеты вдруг обнаружили, что я существую на свете, и начали задавать вопросы. Я намереваюсь ответить на них.

– Удачи тебе.

– Спасибо. A ты завтра в городе? Мне хотелось бы, чтобы ты присутствовал.

– Хорошо. Такое событие нельзя пропустить.

Репортеры, собравшиеся в конторе «Линии Джона Голта», были молодыми людьми, которых учили думать, что работа их заключается в сокрытии от мира природы происходящих событий. Они исполняли изо дня в день одну и ту же работу, присутствуя в качестве аудитории на выступлении очередной знаменитости, изрекающей фразы об общественном благе, старательно изложенные таким образом, чтобы не содержать никакого смысла. Их ежедневная обязанность заключалась в сочетании слов в любой угодной им комбинации – до тех лишь пор, пока слова не начинали складываться в последовательность, обладавшую конкретным смыслом. Посему они просто не могли понять смысла того интервью, которое им давали.

Дагни Таггерт сидела за столом в кабинете, скорее напоминавшем подвал трущоб. Она была в темно-синем, превосходно пошитом костюме и белой блузке, отчего выглядела очень официально и почти по-военному элегантно. Она сидела, выпрямив спину, и держалась с подчеркнутым достоинством, пожалуй, даже излишним.

Риарден расположился в углу комнаты на ломаном кресле, перебросив ноги через один из подлокотников, опершись спиной о другой. Он держался мило и неофициально, пожалуй, несколько преувеличенно неофициально.

Чистым и монотонным голосом, тоном военной реляции, не обращаясь к бумагам, глядя прямо на собравшихся, Дагни сообщала техническую информацию относительно ветки «Линии Джона Голта», называя точные характеристики рельсов, несущую способность моста, метод сооружения, стоимость. После с сухой интонацией банкира она принялась объяснять финансовые перспективы дороги, приводить цифры ожидавшегося ею крупного дохода.

– Это все, – наконец проговорила она.

– Все? – поинтересовался один из репортеров. – A вы не собираетесь сделать через нас обращение к публике?

– Вы уже выслушали его.

– Но, черт… то есть разве вы не собираетесь что-то сказать в свою защиту?

– Защиту? От чего?

– Вы не хотите высказаться в поддержку своей линии?

– Я сделала это.

Человек, губы которого сложились в вечной насмешке, проговорил:

– Итак, мне бы хотелось знать – так, кажется, это сформулировал Бертрам Скаддер, – как мы можем оградиться от неприятностей, если ваша линия окажется некачественной?

– Не пользуйтесь ею.

Другой спросил:

– Не хотите ли вы объяснить нам причины, побудившие вас к сооружению этой линии?

– Я уже сказала вам: прибыль, которую я рассчитываю получить.

– Ах, мисс Таггерт, не надо так говорить! – воскликнул один из репортеров, еще совсем мальчишка. Как новичок, он честно относился к своей работе, кроме того, Дагни Таггерт, неведомо почему, была ему симпатична. – Не надо говорить такие слова. Именно за это все и ругают вас.

– В самом деле?

– Я ничуть не сомневаюсь в том, что вы хотели сказать это не так, как оно прозвучало… кроме того, вы, конечно, хотите дать свои пояснения.

– Ну, что ж, пожалуйста, если хотите. В среднем доход от железной дороги составляет два процента от вложенного капитала. Отрасль промышленности, требующая столь многого и так мало дающая, должна считаться экономически невыгодной. Как я уже объясняла, стоимость ветки по отношению к тому движению, на которое она рассчитана, позволяет мне предполагать доход не менее чем в пятнадцать процентов от наших капиталовложений. Конечно, в настоящее время любой промышленный доход, превышающий четыре процента, считается ростовщическим. И тем не менее я сделаю все возможное, чтобы «Линия Джона Голта» принесла мне доход в двадцать процентов. Я строила свою дорогу именно по этой причине. Достаточно ли ясно я выразилась?

Юноша беспомощно посмотрел на нее.

– Но вы же не хотите, мисс Таггерт, зарабатывать только для себя. Вы имеете в виду в первую очередь мелких вкладчиков? – с надеждой в голосе предположил он.

– Отнюдь. Я являюсь одним из крупнейших держателей акций «Таггерт Трансконтинентал», и поэтому моя доля общего дохода станет одной из крупнейших. А вот мистер Риарден находится в более выигрышном положении, поскольку у него нет пайщиков, с которыми необходимо делиться. Может быть, вы хотите высказаться сами, мистер Риарден?

– Да, весьма охотно, – согласился Риарден. – Поскольку формула риарден-металла является моей профессиональной тайной и учитывая, что производство его обходится мне куда дешевле, чем вы, ребята, можете себе представить, я рассчитываю в ближайшие несколько лет содрать с общества доход в двадцать пять процентов.

– Что вы имеете в виду под словами «содрать с общества», мистер Риарден? – спросил юный журналист. – Если я правильно понял вашу рекламу, вы пишете, что ваш металл прослужит в три раза дольше любого другого и обойдется при этом в половину цены. Так разве не общество окажется в выигрыше?

– O, неужели вы это заметили? – усмехнулся Риарден.

– Разве вы оба не понимаете, что ваши слова предназначены для печати? – спросил человек с искривленным ухмылкой ртом.

– Но, мистер Гопкинс, – проговорила Дагни с вежливым удивлением, – разве у нас могут быть другие причины для беседы с вами, кроме публикации этого интервью?

– И вы хотите, чтобы мы передали все, что вы говорите, дословно?

– Надеюсь, вы сделаете это, причем без лишних сомнений. Не угодно ли записать одну краткую формулировку? – Она дождалась, пока все приготовят карандаши, и продиктовала: – Мисс Таггерт говорит, кавычки открываются: «Я рассчитываю заработать кучу денег на “Линии Джона Голта”. Я уже заработала их». Кавычки закрываются. Благодарю вас.

– Есть еще вопросы, джентльмены? – поинтересовался Риарден.

Вопросов не последовало.

– Теперь я должна сообщить вам об открытии ветки «Линия Джона Голта», – сказала Дагни. – Первый поезд отойдет от станции «Таггерт Трансконтинентал» в Шайенне, Вайоминг, в четыре часа дня двадцать второго июля. Специальный грузовой состав включает восемьдесят вагонов. Его будет тянуть четырехсекционный дизельный тепловоз мощностью в восемь тысяч лошадиных сил, который я заимствую ради такой оказии у «Таггерт Трансконтинентал». Он проследует без остановки до «Узла Уайэтт», Колорадо, при средней скорости сто миль в час… Прошу прощения? – спросила она, услышав чей-то протяжный свист.

– Как вы сказали, мисс Таггерт?

– Я сказала, сто миль в час – при всех уклонах, поворотах и прочем.

– Но разве не следовало бы для начала снизить скорость против нормальной… Мисс Таггерт, неужели вы не имеете и крохи уважения к общественному мнению?

– Имею. И если бы не общественное мнение, я бы сочла достаточной среднюю скорость в шестьдесят пять миль в час.

– А кто поведет такой поезд?

– С этим у меня были некоторые сложности. Свои услуги предложили все машинисты фирмы «Таггерт». Так же поступили кочегары, тормозные рабочие и кондукторы. Нам пришлось бросать жребий на каждое место в поездной бригаде. Поведет поезд Пат Логан, машинист «Кометы Таггерта», кочегарить будет Рей Макким. Я поеду вместе с ними в кабине тепловоза.

– Неужели?

– Приглашаю всех присутствовать на открытии. Оно состоится двадцать второго июля. Мы рассчитываем на присутствие представителей прессы. Вопреки обыкновению, я хочу добиться широкой рекламы. Мне бы хотелось видеть на открытии линии прожектора, микрофоны и телекамеры. Предлагаю поместить несколько камер возле моста. Обрушение его предоставит вам отличные кадры.

– Мисс Таггерт, – спросил Риарден, – почему вы не упомянули о том, что я также буду находиться вместе с вами на тепловозе?

Дагни посмотрела на него через всю комнату, и в тот момент, когда взгляды их встретились, они как бы остались наедине посреди этой толпы.

– Ну конечно, мистер Риарден, – ответила она.

* * *

Она больше не видела его до 22 июля, когда оба они снова обменялись взглядами на платформе станции «Таггерт» в Шайенне.

Шагнув на эту платформу, она не искала никого глазами: чувства ее смешались, ей казалось, что она не видит неба, солнца, не слышит ропота собравшейся колоссальной толпы, а полностью погрузилась в волнение и свет.

Тем не менее первым она заметила именно его, a потом не могла понять, сколько времени смотрела лишь на него и ни на кого другого. Риарден стоял возле локомотива и разговаривал с кем-то; его собеседника она не видела.

Одетый в серые брюки и такую же рубашку, он казался просто опытным механиком, однако лица окружающих были обращены к нему – перед ними стоял сам Хэнк Риарден, глава «Риарден Стил». Высоко над его головой она заметила литеры «TT» на сверкавшей серебристым металлом лобовой части тепловоза. Контуры его уходили назад, образуя стрелу, нацеленную в пространство.

Их разделяли расстояние и толпа, однако глаза его тут же нашли Дагни, едва она появилась на платформе. Они переглянулись, и она сразу поняла – его переполняют те же чувства, что и ее саму. Их ожидала не торжественная поездка, от которой зависело будущее обоих, но полный радости день. Они сделали свое дело. И сейчас никакого будущего просто не существовало. Они заслужили свое настоящее.

Истинную легкость можно ощутить, лишь чувствуя огромную значимость себя, сказала она ему однажды. И что бы ни значил этот первый рейс для других, для Дагни и Хэнка смысл этого дня был заключен лишь в них самих. Чего бы ни искали все остальные в собственной жизни, право переживать то, что оба чувствовали в этот момент, было именно тем, к чему они всегда стремились. Они словно бы говорили друг с другом над головами толпы.

А потом Дагни отвернулась.

Она вдруг заметила, что и на нее тоже смотрят, что ее окружают люди, что она смеется и отвечает на вопросы.

Дагни не ожидала увидеть столько народу. Люди заполняли платформу, пути, площадь перед станцией; они стояли на крышах товарных вагонов на запасных путях, теснились возле окон домов. Их притягивало сюда нечто носившееся в воздухе, нечто заставившее Джеймса Таггерта в последний момент изъявить желание присутствовать на открытии ветки «Линия Джона Голта». Она запретила брату.

– Если ты явишься туда, Джим, я прикажу вышвырнуть тебя с твоей собственной станции. Это событие не для тебя.

Представлять «Таггерт Трансконтинентал» на открытии был назначен Эдди Уиллерс.

Глядя на толпу, она немного стеснялась того, что все эти люди глазеют на нее в такой момент, настолько личный, что никакое общение просто не было возможным, и в то же время ощущала, что это правильно, – им положено находиться здесь, они должны хотеть увидеть ее, ибо зрелище свершения является самым великим даром, который человек способен предложить другим людям.

Она ни на кого не держала зла. Все пережитое и испытанное ею теперь превратилось в какой-то внешний туман, сделалось подобием боли, еще не угасшей, но уже не имеющей прежней силы. Все неприятное не могло устоять перед ликом реальности, и смысл этого дня был столь ослепительно и неистово ясен, как солнечные блики на серебристом металле локомотива. Это должны были понять все вокруг, никто не мог усомниться в этом, и ей было не до ненависти.

Эдди Уиллерс внимательно следил за Дагни. Он стоял на платформе в кругу чиновников фирмы «Таггерт», начальников отделений, политических лидеров и самых разнообразных местных администраторов, которых уговорами, подкупом и шантажом заставили дать разрешение на проезд поезда через города на скорости сто миль в час. В этот день и в этот час титул вице-президента обрел для Эдди реальность, и он с достоинством нес его. Однако пока Эдди был занят разговорами с окружающими, глаза его все время следили за мелькавшей в толпе Дагни. Одетая в синие брюки и такую же рубашку, она не обращала внимания ни на какие общественные условности, которые переложила на него; ее интересовал только поезд – как будто она была всего лишь членом поездной бригады.

Заметив Эдди, она подошла к нему и поздоровалась с ним за руку. Улыбка ее объединяла в себе все то, что было и так понятно без слов.

– Ну, Эдди, сегодня ты представляешь собой «Таггерт Трансконтинентал».

– Да, – негромко, торжественным тоном согласился он.

Налетевшие с вопросами репортеры увлекли от него Дагни. Они спрашивали и его:

– Мистер Уиллерс, какую политику «Таггерт Трансконтинентал» намеревается вести в отношении этой линии? Так значит, «Таггерт Трансконтинентал» является в данном случае незаинтересованным наблюдателем, не так ли, мистер Уиллерс?

Эдди отвечал на вопросы, как мог. Он смотрел на солнечные блики на полированных деталях дизельного тепловоза. Но видел перед собой солнце над лесной прогалиной и двенадцатилетнюю девчонку, говорящую ему, что настанет день, и он будет помогать ей руководить железной дорогой.

Он смотрел издалека на поездную бригаду, выстроившуюся у локомотива перед расстрельной командой фоторепортеров. Дагни и Риарден улыбались, словно бы позируя во время летнего отпуска. Машинист Пат Логан, седеющий, невысокий и жилистый мужчина, замер с безразличным, быть может, чуть презрительным выражением лица.

Кочегар Рей Макким, крепкий молодой великан, ухмылялся, сочетая в улыбке некоторое смущение с чувством неоспоримого превосходства. Прочие члены бригады явно были готовы подмигнуть в объектив. Один из фоторепортеров со смехом произнес:

– А не могли бы вы изобразить на лице обреченную гримасу? Мне издатель заказывал именно такой снимок.

Дагни и Риарден отвечали на вопросы журналистов. Теперь в их словах не было ни насмешки, ни горечи. Они говорили с радостью. Они говорили так, словно вопросы не несли в себе заведомого подвоха. Все именно этим и закончилось: когда вопросы журналистов вдруг потеряли провокационный характер, никто даже и не заметил.

– Каких происшествий вы ожидаете в этом рейсе? – спросил репортер у одного из тормозных мастеров. – Вы надеетесь добраться до места назначения?

– Даже не сомневаюсь, – ответил рабочий, – как и ты сам, братец.

– Мистер Логан, у вас есть дети? Вы не потребовали дополнительного страхования? Я имею в виду этот мост, как вы понимаете.

– Не ходите по нему, пока не проедет мой поезд, – с пренебрежением в голосе ответил Пат Логан.

– Мистер Риарден, откуда вам известно, какой вес способны выдержать ваши рельсы?

– Откуда создатель печатного станка знал, что его машина заработает? – ответил Риарден вопросом на вопрос.

– Скажите, пожалуйста, мисс Таггерт, что удержит поезд весом в семь тысяч тонн на мосту, который весит всего три тысячи тонн?

– Мои расчеты, – ответила Дагни.

Представители прессы, презиравшие свою профессию, не понимали, отчего сегодня она доставляет им такое удовольствие. Один из них, человек еще молодой, однако не первый год пользовавшийся печальной известностью, состарившей его раза в два, вдруг сказал:

– Я понял, кем мне хотелось бы стать: репортером отдела таких новостей!

Стрелки станционных часов указывали на 3:45. Члены поездной бригады направились к тормозному вагону в самом конце состава. Толпа постепенно стихала. Люди замирали в ожидании.

Получив сообщения от связистов всех участков дистанции, пролегавшей до нефтяных месторождений Уайэтта в трех сотнях миль от старта, дежурный по станции вышел на платформу и, посмотрев на Дагни, дал сигнал к отправлению. Стоя возле локомотива, Дагни подняла руку, повторяя его жест в знак того, что поняла распоряжение.

Цепочка товарных вагонов тянулась вдаль, напоминая прямоугольными сочленениями спинной хребет. И когда в конце поезда проводник поднял руку, она помахала, отвечая на его сигнал.

Риарден, Логан и Макким замерли, словно по стойке смирно, приглашая ее первой подняться в кабину. И когда она уже ступила на лесенку-подножку локомотива, один из репортеров вспомнил о позабытом было вопросе.

– Мисс Таггерт, – крикнул он ей в спину, – а кто такой Джон Голт?

Не выпуская из руки металлического поручня, замерев на мгновение над головами толпы, она ответила:

– Все мы!

Следом за ней в кабину поднялся Логан, за ним последовал Макким; поднимавшийся последним Риарден захлопнул за собой дверь окончательным и уверенным движением.

На семафоре перед составом на фоне неба горел зеленый свет.

Зеленые огни горели и между путями, невысоко над землей, уходя вдаль до поворота, возле которого тоже светил зеленым глазком семафор – на фоне яркой летней листвы, также словно дававшей составу зеленый свет.

Стоя перед локомотивом, двое мужчин держали в руках белую шелковую ленту – управляющий отделением Колорадо и главный инженер Нили, не оставивший стройку. Эдди Уиллерс должен был перерезать эту ленточку, открывая, таким образом, новую линию.

Фотографы предложили ему встать в позу – с ножницами в руке, спиной к тепловозу. И пояснили, что он должен повторить всю церемонию два раза – дабы выбрать потом самый удачный снимок; они даже приготовили катушку чистой пленки. Эдди уже готов был согласиться, когда вдруг остановился и сказал:

– Нет. Хроника не должна лгать.

Голосом, полным спокойной власти, голосом вице-президента, он приказал, ткнув пальцем в сторону фотокамер:

– Отойдите назад… подальше. Сделаете один снимок, когда я буду перерезать ленту, а потом быстро убирайтесь с путей.

Фоторепортеры повиновались, торопливо отступив от тепловоза. Оставалась всего одна минута. Повернувшись спиной к объективам, Эдди встал между рельсов перед тепловозом. Ножницы в его руке уже касались ленты. Сняв шляпу, он отбросил ее в сторону, не отрывая взгляда от локомотива. Легкий ветерок шевелил его светлые волосы. Тепловоз превратился в огромный серебряный щит с эмблемой Ната Таггерта.

Эдди Уиллерс поднял руку в то самое мгновение, когда на висящем над станцией циферблате стрелки часы показали ровно четыре часа дня.

– Трогай, Пат! – крикнул он.

В то же самый момент, когда локомотив тронулся с места, он перерезал белую ленту и отскочил в сторону.

Эдди смотрел на проплывавшее мимо окошко кабины и на Дагни: она весело помахала ему рукой. А потом тепловоз проехал, и он остался стоять лицом к полной людей платформе, появлявшейся и исчезавшей пред ним в разрывах между вагонами.

* * *

Иссиня-зеленые рельсы бежали навстречу им, как две струи, вытекавшие из единой точки где-то за горизонтом. Налетавшие спереди шпалы превращались под колесами в стелющийся гладкий поток. По бокам локомотива земля стала расплывчатой полосой. Деревья и телеграфные столбы вдруг выпрыгивали навстречу и столь же резко отлетали назад. Мимо ленивым потоком текла зеленая равнина. Длинная волна гор на краю небосвода, обретя способность двигаться, словно следовала за поездом.

Дагни не ощущала стука колес. Движение превратилось в гладкий полет, следующий изначально заданному импульсу, словно бы тепловоз висел над рельсами, опираясь на набегавший воздушный поток. Скорости она также не ощущала. Ей просто казалось странным, что спереди на них набегают все новые зеленые огни семафоров и тут же отлетают назад. Она прекрасно знала, что семафоры отстоят друг от друга на две мили.

Стрелка спидометра на пульте перед Патом Логаном стояла на отметке «100 миль/ч».

Устроившись в кресле кочегара, она время от времени поглядывала на Логана. Тот сидел, чуть склонившись вперед, в свободной позе, как бы случайным движением положив ладонь на рукоять рычага переключения скоростей, но глаза его неотступно следили за колеей перед локомотивом. В позе его угадывалась непринужденность мастера, уверенного в себе настолько, что это могло бы показаться небрежностью, недопустимой легкостью, однако легкость эта требовала чудовищной собранности, концентрации, близкой к беспощадности абсолюта. Рей Макким сидел на скамье позади них. Риарден стоял посреди кабины.

Он стоял, расставив ноги, засунув руки в карманы, глядя вперед. Ничто за пределами колеи не могло интересовать его в эти мгновения: он пристально глядел на рельсы.

«Собственность, – думала Дагни, то и дело оглядываясь на него, – почему здесь нет тех, кто не понимает ее природы и сомневается в ее реальности? Нет, она создается не бумагами, печатями, дарственными и доверенностями. Вот она – в глазах Риардена».

Наполнявшие кабину звуки казались частью пространства, которое они пересекали. К негромкому гудению двигателей примешивались разноголосые вскрики металла и его высокое пение, звон трепещущих оконных стекол.

Мимо стремительно промелькнули водонапорная башня, дерево, шаткая лачужка, башня элеватора…

Движение их можно было уподобить скольжению щетки «дворника» по ветровому стеклу: они поднимались, выписывая кривую, потом опускались снова. Телеграфные провода мчались наперегонки с поездом, в стабильном ритме взлетая к столбам и провисая между ними, подобно кардиограмме ровно бьющегося сердца, записанной на небе.

Дагни всматривалась вперед, в дымку, в которой вместе с рельсами плавилось расстояние, в дымку, которая в любой момент могла разорваться, явив какое-либо несчастье. Она не могла понять, почему в кабине ей гораздо спокойнее, чем в вагоне, – здесь, где любое неожиданное препятствие будет встречено лобовым стеклом и… ее собственной грудью. Она улыбалась, понимая ответ: видя все, зная и понимая обстановку, чувствуешь себя в безопасности, – в отличие от слепого ощущения движения в неизвестность, покорного неведомой силе, влекущей вперед. Таково величайшее счастье бытия: не доверяться, но знать.

Стеклянные панели окон кабины делали поля еще просторнее: земля казалась столь же открытой движению, как и зрению.

Ничто не далеко, и все достижимо. Едва заметив впереди мерцание озерца, в следующее мгновение она оказывалась рядом с ним, и вот оно уже отлетело назад.

Связь между зрением и осязанием странным образом стала плотнее, думала она, между желанием и исполнением его, между… – послепаузы слова вспыхнули сами собой – душой и телом. Сперва видение, а потом его физическая форма. Сперва мысль, а потом целенаправленное движение по единственно возможной прямой к избранной цели. Может ли первое иметь какой-либо смысл без второго? Не порочно ли это – желать без движения или двигаться без цели? Чьей злой волей рождено то, что крадется по миру, пытаясь разрушить связь между первым и вторым и направить их друг против друга?

Дагни тряхнула головой. Ей не хотелось размышлять о том, почему оставшийся позади нее мир сделался таким, или удивляться этому. Ей было все равно. Она улетала от него со скоростью сто миль в час. Склонившись вбок, к приоткрытому окну, она словно нырнула в ветер, сдувавший волосы с ее лба. Дагни откинулась назад, не чувствуя ничего, кроме того удовольствия, что приносил ей этот ветер.

Но разум ее не ведал пауз. Осколки мыслей пролетали сквозь него, подобно мелькавшим за окнами телеграфным столбам возле дороги. «Физическое удовольствие? – размышляла она. – Стальной состав… мчится по рельсам из риарден-металла… движимый энергией горящей нефти и электрических генераторов… это физическое ощущение физического движения в физическом пространстве… но в нем ли причина и смысл того, что я теперь ощущаю?.. Неужели это и называют низменной, животной радостью – чувство безразличия при мысли о том, что рельсы под нами могут разлететься на куски… такого, разумеется, не случится, но мне было бы все равно, потому что я уже испытала эту радость? Неужели она и есть низменное, плотское, унизительное телесное наслаждение?

Закрыв глаза, Дагни улыбалась, а ветер теребил ее волосы.

Потом она открыла глаза: Риарден стоял перед ней и смотрел на нее тем же взглядом, который только что был обращен к рельсам. Всю ее силу воли словно смело одним тупым ударом, лишившим способности двигаться. Откинувшись на спинку кресла, она посмотрела ему в глаза, а ветер обрисовывал контуры ее тела тонкой тканью рубашки.

Риарден отвернулся, и она вновь обратила взгляд к открывавшейся перед ней земле.

Дагни не хотела думать, однако звук мысли не умолкал, как и рокот моторов, как и грохот в кабине локомотива. Она взглянула вверх. Мелкая стальная сетка на потолке, думала она, в углу ряд заклепок, соединяющих воедино стальные листы, – кто сделал все это? Мужские руки своей грубой силой? Кто дал возможность Пату Логану с помощью четырех циферблатов и трех рукоятей соединять в единое целое немыслимую мощь расположенных за кабиной шестнадцати двигателей, покоряя ее непринужденной руке человека?

Неужели все эти вещи вместе с родившим их разумом представляют собой занятие, которое люди считают дурным? Это ли есть то, что они называют низменным интересом к физическому миру? Это ли называется порабощением материальным миром? Где в этом капитуляция души перед плотью?

Дагни опять мотнула головой, словно желая стряхнуть подобные мысли за окно, чтобы они разбились о насыпь. Она посмотрела на освещенные летним солнцем поля. Ей не нужно было думать, ведь эти вопросы – всего лишь частицы той правды, которую она знала, знала всегда. Пусть себе отлетают назад, как телеграфные столбы. То, что знала она, скорее, было похоже на провода, неразрывной линией скользившие возле окна. Все это путешествие, все ее чувства, вся отданная человеку земля укладывались в слова: «Как все просто и справедливо!»

Она посмотрела на расстилавшийся перед нею пейзаж. Дагни уже давно замечала человеческие фигурки, с непонятной регулярностью возникавшие у колеи. Но они пролетали настолько быстро, что она не сразу сложила воедино все кадры этого кинофильма и поняла их смысл. Ей пришлось распорядиться об охране путей после завершения строительства, однако ту людскую цепочку, что выстроилась вдоль дороги, она просто не могла нанять. Через каждую милю возле столба вырастала новая фигура. Среди них попадались и явные школьники и согбенные старики. И все были вооружены чем попало, начиная с дорогих винтовок и кончая древними мушкетами. Их головы покрывали железнодорожные фуражки. Здесь были и сыновья работников фирмы «Таггерт», и старые железнодорожники, отдавшие ей всю свою жизнь. Охранять этот поезд они пришли по собственной воле. И, пропуская мимо себя локомотив, каждый становился по стойке смирно и отдавал своим оружием военный салют.

Осознав это, Дагни вдруг рассмеялась. Она смеялась, сотрясаясь, словно дитя; к смеху ее примешивались слезы облегчения. Пат Логан кивнул ей с легкой улыбкой; он давно уже заметил этот почетный караул. Дагни припала к открытому окну, широко и победно разведя руки в ответ на приветствия выстроившихся у дороги людей.

На гребне далекого холма она заметила группу людей, отчаянно махавших приближающемуся локомотиву. Серые дома деревеньки были разбросаны по расстилавшейся внизу долине; казалось, что некогда их высыпали здесь и забыли: крыши осели и покосились, время смыло краску со стен. Быть может, в них провело свою жизнь не одно поколение, и ничто не отмечало здесь течения дней, кроме движения солнца с востока на запад.

И теперь люди эти собрались на вершине холма, чтобы увидеть серебряную комету, рассекавшую их равнину, словно звук горна – ставшее тяжким безмолвие.