Каменщик

      Чем больше перечитывал Павел разные бумажки со сведениями о Липском, тем более возрастало и возрастало в нем чувство настороженности. Незадачливый! А может, скорее "задачливый" рыбак, только улов у него особый? Но ограничивается ли он махинациями с меховыми изделиями или как-то связан с ограблением сберкассы? И какие у него могут быть точки соприкосновения с рецидивистом "каменщиком"? Он, Липский, и есть "каменщик"? Чепуха! Все прошлое его как на ладошке. Такие типы обычно предпочитают доставать горячую картошку из костра чужими руками.
      Пока ведь против него улики только косвенные - одни разговоры да предположения. Так что не станем торопиться, решил Павел, понаблюдаем еще за житьем-бытьем инспектора. И будем терпеливо ждать, что даст Капа. Она теперь тоже "на крючке", и ее поведение может пролить свет на это запутанное дело.
      И вот среди постоянных посетителей министерского буфета появились новые лица - юноши, девушки, люди средних лет, которые сменяли друг друга и запросто, как давние знакомые, беседовали со многими здешними сотрудниками. А в вестибюле министерства буфетчицу нетерпеливо поджидали Петя Кулешов и Сергей Шлыков с товарищами. Им выпала наиболее сложная и ответственная задача: провожать Капитолину Сысоеву домой, интересоваться ее возможными встречами.
      Но Капа, никуда не сворачивая, нигде и ни с кем не останавливаясь, направлялась после работы только домой, а утром - только на работу. Ходила пешком. Жила она с уже взрослым сыном-старшеклассником неподалеку, в Хохловском переулке, возле Покровских ворот, в старинном доме. Здесь и родилась, ее все там знали и ничего худого за ней не замечали.
      Капа явно была чем-то встревожена. Шла всегда быстро, то и дело оглядывалась. Неужели учуяла опасность? Что ж, вполне возможно. Почему бы не допустить, думал Павел, что Капа заметила Берестову в сопровождении двух молодых людей?
      * * *
      Еще в студенческие годы Павел любил размышлять... на бумаге. Когда выстраивались на белом листе слова или становились схематическими рисунками мгновенье назад существовавшие только в его воображении образы, Павлу было гораздо легче представить себе сущность, смысл явления или связи явлений, над которыми он раздумывал. И на работе в розыске частенько брался он за карандаш, чтобы разобраться в том, что не поддавалось осмыслению сразу.
      Сейчас Павел тоже рисовал. На двойном развернутом листе бумаги - так нагляднее - изобразил в кружках крупные буквы-символы. Каждый персонаж дела "каменщика" получил условное обозначение: Липский - "Л", старший кассир сберкассы Чугунова - "СК", буфетчица Сысоева - "С". Все они связанные между собой, протянули друг другу руки-линии! Не было таких линий только у "каменщика": его условный знак - толстое черное "К" - Павел поместил в центре листа. И еще в стороне одиноко стояли две буковки "РМ". Они изображали фигуру ремонтного мастера Александра Назаровича Трофимова, которого позвали открывать сберкассовский сейф, когда "забастовал" замок. Мастер во время опроса подтвердил все, что сказал - спасибо ему! - замзав сберкассы Додин. Верно, замок в сейфе только непосвященным кажется сложным. А так это обычное, стандартное устройство, которое подготовленный человек может открыть просто и быстро...
      Какое-то беспокоящее, тревожное чувство возникало у Павла, когда он посматривал на эти две буковки "РМ". Не рассказал ли случаем мастер кому-либо о своем посещении сберкассы? Напрасно его не расспросили подробней, где он бывал в то время, не произнес ли в какой компании неосторожных слов о хлипком замке в сберкассовском сейфе?
      Павел разыскал телефон конторы по ремонту сейфов.
      - Да, - ответили ему, - Трофимов сегодня работает. Будет в конторе через час-полтора. Позвонить в Управление милиции? Обязательно передадим.
      Трофимов вскоре отозвался.
      - Что вы, товарищ старший лейтенант, - обиженно загудел мастер в трубку своим зычным басом. - Мы порядки знаем. И болтать лишнего себе не позволим. Нигде и ни в каком виде не позволим. А бывать я вроде бы ни у кого особенно не бываю. У сродственников если только. Ну, еще на рыбалку в выходной подаюсь. Это есть, такая слабость. Куда? На Химкинское водохранилище. И недалеко, и клев неплохой. Михаила Юрьевича Липского? Нет, не слыхал такого. И разговоров у нас на рыбалке никаких не бывает, кроме как о сути, о рыбке, значит. Хорошее занятие. Вы бы поглядели, сколько в воскресенье таких страдальцев, как я, на лед высыпает, так диву дались бы...
      Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Как это такой очевидный вывод нам в голову не пришел? Лучше места, чем рыбалка, для встречи и не надо! На открытом всем ветрам белоснежном поле водохранилища к рыбакам никак незаметно не подобраться. Стой себе рядком да обговаривай и передавай что хочешь. И вполне возможно, что в первую же поездку инспектор Мехторга Липский обязательно пойдет на решающее свидание со своим "подопечным", так как почувствовал запах паленого.
      * * *
      Ловись, ловись, рыбка, - и большая и маленькая! Но лучше бы большая, самая большая. Неужели сам "каменщик" пожалует на "рандеву" с Липским? Кто он был, этот человек, который сошел с автобуса совсем отдельно от Липского, а потом расположился неподалеку? Он несколько раз подходил к инспектору, то будто бы прикуривать, то брал какую-то снасть - в сильные бинокли сотрудникам розыска было видно, как, оживленно жестикулируя, о чем-то говорили они, когда сходились.
      Второго "рыбака" проводили до дома. Очень подходящий, просто удачный дворник оказался в этом доме на 1-й Брестской улице. Звали дворника Варвара Карповна. Словоохотливая Варвара Карповна сразу сказала, что, будь она на месте милиции, давно бы занялась Ванькой Завенугиным, который, по ее словам, является "гадом самой чистой пробы" и уже не раз в тюрьме побывал. И в гостях у Ваньки бывают дружки не лучше его самого, нарушают общественную тишину. И ее, дворника, ни Ванька, ни приходящие к нему бабы все равно не купят. Даже если будут совать баночку красной икры, как Капка, не то невестка, не то свояченица Завенугина.
      - Тоже фрукт, я вам доложу, эта Капка, - добавила энергичная Варвара Карповна. - Муж у нее даже сидел вместе с Завенугиным: Ванька сам под пьяную руку выболтал, когда выходил в садик "козла" с соседями забить... Ей-богу, не вру...
      Очень скоро на стол Павла легла справка о судимостях Ивана Завенугина. Первый раз он предстал перед судом за злостное хулиганство, а потом еще дважды за то, что "баловался" с сейфами.
      В тот же вечер Ивана Завенугина вызвали в МУР: выяснить некоторые обстоятельства его прошлого.
      Нет, какой там "каменщик"! Этот здоровенный детина в платяной шкаф не влезет: он и сидя оказался на голову выше отнюдь не малорослого Калитина.
      - Жалоба на вас поступила от соседей, - начал разговор с Завенугиным Павел и, как бы между прочим, положил на стол достаточно хорошо знакомый Завенугину бланк о проверке судимостей.
      Завенугин, вежливо загораживая рот ладонью, чтобы не очень разило перегаром, счел нужным прояснить обстановку.
      - А я свое отбыл, - сказал он, - судимости погашены. Прописан. Работаю. Ну, выпиваю маленько. Прикажете - брошу. Перед соседями извинюсь. Так что, гражданин начальник, зря вы прямо в МУР меня вызвали. Ни сном, ни духом ни в чем не замешан.
      - Тогда и тревожиться нечего.
      Когда составляют "словесный портрет" преступника, обязательно указывают, какой у него цвет глаз, какой они формы, величины. И ничего не говорят о том внутреннем, одухотворяющем свете, который живет в глазах людей мыслящих, с богатым духовным миром и доброй, отзывчивой душой. Потому что у преступников почти у всех глаза себялюбов, эгоистов, злые, безразличные глаза, со взором, как бы обращенным "в себя". Такие глаза были и у Ивана Завенугина. Он усиленно моргал, маскируя, как ему казалось, этим свою тревогу в ожидании нового вопроса.
      - Капитолина Сысоева кем вам доводится?
      - В каком смысле?
      - Она родственница ваша, что ли?
      - Дальняя.
      - А мужа ее как зовут?
      - Нету у нее мужа. Погиб он. Во время войны.
      - Как же так? А нам известно, что сидели вы последний раз с ее мужем.
      - Зачем с мужем? Дружок он ей.
      - А где он сейчас? Фамилию его знаете?
      - Альфредом зовут. По кличке "Чистый". А фамилию не скажу, иностранная она. Мандрес, что ли?
      - А как вы с ним и когда встретились?
      - На пересылке, здесь, в Москве. Плотник я, а Альфред каменщик. Подбирали тогда строителей...
      И Завенугин рассказывает, в какой исправительно-трудовой колонии отбывали они с Альфредом наказание, что строили.
      - А сейчас с Альфредом встречаетесь? Или, может быть, с Капитолиной Сысоевой его видели?
      - Нет, не приходилось.
      - Будем считать, что вы говорите все, как есть. Подумайте пока, Завенугин. Скоро вызовем.
      Пришло время захлопывать капканы. Неожиданное приглашение Завенугина в угрозыск наделает переполох в шайке. И теперь нужен глаз да глаз за всеми, кто уже известен МУРу, ибо страх поимки нередко заставляет преступников идти на самые неожиданные шаги.
      Буфетчицу Капу срочно вызвали в этот вечер к телефону в квартиру к соседям. И буквально через несколько минут после разговора она выскочила из парадного, застегивая на ходу пальто.
      Двое молодых людей так усердно читали газету, вывешенную в застекленной витрине, что их лиц нельзя было разглядеть. Да Капе и не до них. Она едет в метро, затем в электричке и не замечает, что молодые люди оказываются ее попутчиками.
      Капино синее пальто с красным шарфом очень быстро мелькнуло на станции Кудиново вдоль платформы. Вот каблуки ее, как трель отбойного молотка, простучали по лестнице, ведущей с платформы на широкую, утоптанную множеством ног дорожку. На площадке возле лестницы Капу встречает парнишка лет шестнадцати-семнадцати с заведенным мотоциклом. Капа отдает ему большую закрытую сумку, и мотоциклист сразу же поддает газу, уносясь по снеговой тропке.
      Петр и Сергей помедлили: не хотелось упускать мотоциклиста и расставаться с Капой нельзя было. А Капа почти бегом заспешила на автобусную стоянку и успела вскочить в машину, которая уже трогалась. Дверь захлопнулась.
      Неужели прозевали? Петр оглянулся. На привокзальной площадке стояла трехтонка. Водитель грузовика и двое его спутников, открыв дверцу кабины, закусывали, расставив на сиденье еду и бутылки с молоком.
      - Выручайте, ребята. Надо догнать автобус. Дело серьезное.
      Ребята выручили. На четвертой остановке Капа вышла. Выпрыгнули из кузова грузовика, остановившегося метрах в ста пятидесяти, и Петр с Сергеем. Буфетчица торопливо зашагала к двухэтажному барачного типа дому, расположенному среди деревьев, неподалеку от дороги. Зашла в единственный подъезд. Снова дробный стук каблуков - она поднималась на второй этаж.
      Как бы не всполошить буфетчицу и в то же время узнать, куда она направится? Снаружи - железная пожарная лестница с редкими перекладинами. Кулешов глазами показал на нее, и легкий Сергей мигом взлетел наверх.
      В окне, выходящем на лестничную площадку, было разбито стекло, и Сергей хорошо видел, как Капа открывала ключом английский замок двери посредине коридора.
      Они с Петром переждали ровно столько, сколько, по их мнению, надо было Капе, чтобы посчитать себя в безопасности.
      - Сысоева?
      - Да, я Сысоева.
      Капа еще держит руку на замке пыльного чемоданчика, узкого и длинного, хранившегося, несомненно, под той самой доской в полу, что сейчас вынута и лежит рядом со стамеской, которой ее только что поддевали. В чемоданчике винтики, болтики, куски проволоки, большая пачка наждачной бумаги. Между листами наждачной бумаги - деньги, очень много денег.
      Особого труда не составило узнать, кто такой мотоциклист, встречавший Капу. Это был ее брат Василий.
      В сарае того дома, где жили Василий с матерью, обнаружили пять манто. Они были завернуты в полиэтиленовую пленку, которой обычно прикрывают вместо стекол теплицы, и зарыты в землю, а сверху завалены всяческой рухлядью.
      Еще две шубы, приготовленные к продаже, оказались в диване.
      А где же остальные манто? Неужели успели продать? Но через кого? Как? Что-то совсем не похожи мелкие спекулянтки, люберецкие сестры-глупышки на изворотливого, предусмотрительного "сбытчика", которым, по логике вещей, непременно должен был обзавестись вор такого масштаба и такого типа, как "каменщик".
      И теперь уже не "каменщик", а Альфред Леонидович Рамбенс - вот кто.
      Любопытная личность, этот Рамбенс, если судить по тем материалам, которые были получены из колонии. Он не укладывался в обычные представления об облике рецидивиста. Где там, чрезвычайно низкая культура или неразвитые чувства. И образование есть, и очень не глуп, и психолог даже неплохой, если судить по характеристике, да и по тому, как "работает".
      Павел тщательно выписал на отдельных листках бумаги все основные вехи жизни Рамбенса.
      Если сложить все вместе эти листочки, то биография Рамбенса предстала бы в таком виде.
      Группа Калитина не очень ошиблась в своих предположениях: Альфреду Леонидовичу было пятьдесят лет. Родился он в буржуазной Эстонии, неподалеку от Таллина, Отец, инженер-геодезист, почти все время находился в разъездах. Мать долго болела и умерла от рака вскоре после того, как сын закончил гимназию. Предоставленный фактически самому себе, Альфред долгое время ничем себя не утруждал, больше развлекался, растрачивая имущество, оставленное матерью. А потом пришлось задуматься о средствах к существованию. Поступил коммивояжером в фирму, торгующую мехами. Там получил первые навыки, которые весьма пригодились на будущей стезе. Как собственноручно записал Рамбенс в одном из многочисленных протоколов допроса, которые были пересланы в Москву из архива! "Прямой обман, ловкость рук, умение пустить пыль в глаза - без этого какой же я был бы делец. А не будь я дельцом, то есть жуликом на законном основании, меня бы в буржуазной Эстонии вышибли из фирмы в первый же месяц".
      Когда в Эстонию пришла Советская власть, коммивояжерские ухватки Рамбенса оказались ненужными. А тут подвернулась возможность продать за границу большую партию меха, которую глава фирмы, где Рамбенс прежде работал, припрятал в подвале своего дома. Попался. Судили. Направили в лагерь. И как раз началась война. До самого 1945-го пробыл в заключении.
      Даже закоренелый преступник хочет в лихую для Родины годину считаться ее сыном. И Рамбенс записывает в своих показаниях: "По-своему, кое-что, совсем немного, но сделал для победы. Все у нас в лагере, даже самые заядлые негодяи, в первые же месяцы войны стали строителями. Нас использовали на сооружении оборонительных рубежей. Работали как надо. Каменщиком первой руки я сделался именно тогда".
      Выходит, не всю свою сознательную жизнь, как утверждал Рамбенс в прежних показаниях, он "только и делал, что занимался мехами". Каменщик профессия всегда дефицитная. А после войны - тем более. Сколько восстанавливаемых заводов ждали Рамбенса, сколько новых строек!
      Но, отбыв наказание, он не захотел пойти на стройку. Устроился в артель "шабашников". Ходил по разрушенным войной селам, наживался на горе людей.
      Пережитки живучи, кто станет отрицать. Но вовсе не обязательно должны были они принудить Рамбенса - он сам задумал такое! - в 1947 году подговорить "шабашников", чтобы те разобрали ночью стену промтоварного склада на окраине Киева. Тогда он взял себе только пять чернобурок и благополучно скрылся. А сообщники позарились на добро, и, пока накладывали мешки, их задержали.
      Но Рамбенс тоже не миновал тюрьмы. Украинская милиция взяла его при первой же попытке продать краденое. Тогда, видно, он и зарекся действовать без "сбытчика". Сбежал из лагеря еще до отбытия срока. Нашел сообщников. И опять воровал. И вновь попадал под стражу. Нелегальная жизнь научила его шакальей осторожности. В последние полтора года он, объединив все свои профессии, изредка грабил меховые магазины, отсиживался у сообщников, реализуя с их помощью "мягкое золото".
      - Смотрите, Завенугин, какая серьезная уголовная практика у вашего напарника. Даже вам не чета. За прошлые преступления, за побеги из лагеря и ограбления меховых магазинов вы знаете, что Рамбенсу положено?
      - Как не знать? Совокупность.
      - Вот, вот. Учитываете? Может быть, лучше именно сейчас, а не потом признаться, в чем виноваты вы сами?
      Завенугин моргал, ежился, но выжидал. Да и понять его опасения было нетрудно. Пока молодой следователь, сидевший перед ним, даже не намекнул на какие-то конкретные сведения о совершенном им, Завенугиным. Чего же ради он будет душу перед ним открывать? Так что сначала, гражданин хороший, выкладывайте свои козыри, а потом мы будем решать, с какой карты нам лучше ходить.
      Но Павел, понимая смятение Завенугина, вовсе не торопил его. Тем более что лучше всего ускоряют признание преступника не психологические ухищрения следователя, а прямые улики, которых в распоряжении МУРа становилось все больше.
      Инспектор торга Михаил Юрьевич Липский соблюдал показную невозмутимость и даже сдержанно-солидно негодовал по поводу "печального недоразумения" лишь до того, как узнал, в чем его подозревают. Едва только допрашивавший его Петя Кулешов произнес такие слова, как "взлом сейфа в сберкассе" и "ограбление мехового магазина", Липский обмяк, сгорбился и забормотал с такой быстротой, что Кулешов едва успевал записывать все его откровения.
      Побуждения у Липского были мелкими до гнусности. Трус и негодяй по натуре, он лютой ненавистью ненавидел свою соседку по квартире Аллу Константиновну Чугунову, Липский смертельно боялся острого языка и твердого характера Чугуновой. Он все изобретал способы побольнее уязвить ее, отбить у нее охоту досаждать всем в квартире своими придирками.
      - Я, знаете, бильярдом немного балуюсь. Там, в бильярдной, и познакомился случайно с плотником одним - Завенугин его фамилия.
      Пете Кулешову показалось, что, когда Липский назвал фамилию Завенугина, в комнате вдруг так же накалился воздух, как в парной Сандуновских бань, где они с Павлом и Сергеем Шлыковым любили иногда "тешить душеньку". Но Петя ограничился тем, что не торопясь, слегка промокнул платком испарину, проступившую на лбу, и продолжал записывать торопливые показания Липского, даже не заметившего впечатления, которое произвела на следователя названная фамилия.
      - Нам в торге как раз нужен был хороший плотник для переоборудования одного большого магазина. Я и предложил эту вечернюю работу Завенугину. Обмыли, понятно, заказ. Потом выпили немного по поводу моего очередного выигрыша в бильярд. Завенугин в долгу не остался. Короче - завязалось у нас с ним деловое знакомство...
      Так на схеме дела "каменщика", которую вычертил Павел на большом листе бумаги, протянулись, наконец, руки-линии к одиноко стоявшему в центре листа толстому черному "К". Протянулись сначала от подружки "каменщика" буфетчицы Капы Сысоевой, потом - от инспектора торга Липского и от "специалиста по сейфам" Ивана Завенугина, который без всяких эмоций выслушал на очной ставке обличающие его показания Липского, после чего прекратил запирательство.
      Поведение Липского отнюдь не было чем-то неожиданным. Случай лишь слегка подтолкнул этого эгоцентриста, считавшего, что только недалекий или непредприимчивый человек может не использовать удачный шанс в жизни, сулящий хорошие деньги. Однажды во время очередной выпивки после игры в бильярд Завенугин стал плакаться новому другу на свою "несчастную нынешнюю планиду" и хвастаться тем, как ему "сладко жилось" во времена, когда он промышлял как "медвежатник". Тут у Липского и мелькнула мысль насолить Чугуновой. Оттиснуть в куске мыла слепок с сейфового ключа, который старший кассир спокойненько в связке с другими оставила на столе у себя в комнате, когда ушла мыться в коммунальную ванну, было совсем не трудной операцией.
      - И дальше все обошлось, - часто моргая глазами, сипел Иван Завенугин и деликатно выжидал, пока Павел допишет в протоколе допроса предыдущую фразу. - Я Капку Сысоеву, свояченицу, попросил, чтобы она Альфреда своего уговорила помочь. Он под мухой тогда крепко был и согласился. Ночью и пропилил за пару часов кирпичи, удерживающие средний брус. В окошке подсобного помещения сберкассы, значит. Пропилил - и ушел. Дальше, говорит, твое дело. Я, говорит, не хочу, чтобы и запахом моим тут пахло. И ушел. А я этим выпиленным брусом отогнул оставшиеся два бруса в окне.
      - Да, отогнули на совесть.
      Павел усмехнулся, вспомнив, как ожесточенно спорили они со старшим экспертом. Софья Исааковна Бурштейн, осматривая место преступления, искренне была уверена тогда, что это сотрудники сберкассы переусердствовали, симулируя ограбление. Надо же действительно такую дырищу в окне сделать!
      - Не сомневайтесь, гражданин начальник, - заторопился Завенугин, по-своему истолковав усмешку своего разоблачителя. - Я как на духу. Право слово. Три раза принимался гнуть, все плечи протиснуть не мог. Я ведь грузный. Шестидесятый размер одежды ношу. Влез в общем. Сейф открыл вскорости, тем более ключ имелся. И даже ужаснулся, сколько там денег лежит. Ну, раз лежат - взял. Сейф закрыл. К дверце и пальцем не прикасался, циферблат замка и то гвоздиком накручивал. А около окошка прибрал веничком, ополоснул его потом для полного порядка в раковине. Мусор - весь в тряпку. И с собой унес.
      - Брус куда дели?
      - Тоже взял с собой, с мусором вместе завернул в тряпку да в авоську. А утром на стройку все это унес и в контейнер с отходами всякими сунул, которые на свалку вывозят.
      - А ключ?
      Завенугин повздыхал, но все же вымолвил:
      - Дома.
      Еще посопел, что-то бормоча про себя.
      - Все равно теперь не пригодится, - сказал он. - В куске хозяйственного мыла ключ, вот где. А мыло сховал в диванный валик. В правый, который подале от окна.
      - Найдем. А деньги где?
      - Пять "кусков", тысяч то есть, отвалил Альфреду: доля его, полагается. "Кусок" сунул Липскому, чтобы одним миром был мазан с нами, грешными. Пропил сколько-то. Остальные тоже в диванном валике.
      - А меховой магазин у Садового кольца кто брал?
      - Это вы Липского порасспрошайте. Альфред, как узнал, что он инспектор торга, да еще по мехам, сразу же его прибрал до рук.
      - Вдвоем, значит, они там действовали?
      - Навряд ли, что вдвоем. Навести Липский мог, а чтобы на дело - кишка у него слабовата...
      Завенугин, очевидно, рассказал все, что знал. Многое поведала и Капа Сысоева. И все же в расследовании оставалось два слабых звена. Не установлен "сбытчик", у которого надо срочно изъять шубы, пока они целы. Ведь речь идет о возвращении государству немалых ценностей.
      Завенугин и Липский как будто ничего о "сбытчике" не знают.
      А Капа?
      - Давайте, Сысоева, займемся с вами бухгалтерией, - говорит Павел, подведем, так сказать, баланс. Не возражаете?
      Капа кивает. Она еще не знает, о чем пойдет речь, и с тревогой следит глазами за тем, как старший лейтенант, уже достаточно хорошо знакомый по прежним допросам, - она даже знает, что этого вежливого и дотошного молодого человека зовут Павел Иванович, - как он берет с окна и кладет перед собой изрядно послужившие, с облезлой краской, большие конторские счеты.
      - Первое манто, - щелчок на счетах. - Оно к нам вернулось из Люберец с вашей легкой руки. Верно?
      Капа кивает.
      - Еще семь шуб - пять в сарае и две в тахте, - костяшки счетов дважды ударяются о дерево. - Эти семь изъяли у вашего брата. Так?
      Следует молчаливое подтверждение.
      - Всего выходит только восемь меховых пальто. Восемь вычтем из тридцати, которые были взяты во всех трех магазинах...
      Счеты мелодично постукивают, и Капа, как завороженная, следит за мельканием гладких круглых костяшек.
      - Видите? Получается двадцать две шубы. Где они? Вы ничего не говорите. А зря не говорите. Вы ведь не вред, а пользу принесете Рамбенсу Альфреду Леонидовичу. Вы его, очевидно, любите, ни одного осуждающего слова о нем не сказали, хотя он вас вовлек в очень неприятную историю.
      Капа машинально кивает головой, а сама смотрит сухими глазами в окно и думает о своем.
      - А вы не подумали о том, что чем полнее будет возмещен ущерб, нанесенный Рамбенсом государству, тем менее строго взыщется с него на суде? Вот в том-то и дело. Скажите нам, где искать остальные манто. И чем скорее мы изолируем вашего мил-дружка, тем меньше натворит он бед. Он прекрасно понимает, что его ждут везде, куда он может податься. В том числе и в комнате на станции Кудиново, которую вы сняли для него. И на родине, в Эстонии. И у всех ваших родственников и знакомых. И на вокзалах и аэродромах. В подобной ситуации, знаете ли, и непоправимую глупость можно сотворить. Такую глупость, что уже не будет никакой надежды на снисхождение суда. Так что, Сысоева, продумайте как следует свою тактику: ваше молчание не выигрышем, а проигрышем может для него обернуться.
      С трудом разлепив спекшиеся, как бы приклеенные друг к другу от долгого молчания, губы, Капа тихо сказала:
      - Чемодан с шубами стоит между холодильником и тахтой. Сверху его не видно, ковром прикрыт.
      И назвала адрес "сбытчика" - дом на Ленинском проспекте, возле магазина "Синтетика".
      Однако ни возле холодильника, ни в самой тахте чемодана не обнаружили, А он уютно прикорнул на антресолях, под раскладушкой и детской коляской. На всякий случай "сбытчик" перепрятал краденое: его встревожило, что Рамбенс не явился на условленную встречу.
      Чемодан оказался весьма емким. Очень умело, компактно в нем было уложено восемь меховых пальто. Остальные манто "сбытчик" - Лоэнгрин Иванович Михеев - успел, как он заявил, продать.
      - Кому? Где?
      - Теперь и не упомню.
      - Сорока нет, а уже память слабеет.
      - Почему слабеет? Я шофером работаю. В конторе дальних перевозок. За год без малого в сотне городов побывал. И проездом. И так.
      - Смотрите, Михеев, - Павел, допрашивавший "сбытчика", хмурого неразговорчивого дядю, судя по отзывам соседей, донельзя скаредного, нажал на больное место. - Смотрите сами. Мало того, что присядете на годок-другой в тюрьму как соучастник хищений. Из своего кармана придется погашать ущерб, все имущество опишут.
      - Так бы сразу и сказали, - Лоэнгрин Иванович беспокойно заерзал на стуле. - Я повспоминаю еще.
      Михеев "повспоминал", и были обнаружены еще восемь манто: они были спрятаны у тещи Лоэнгрина Ивановича.
      Должны были дать результаты и поиски в других городах, куда были посланы запросы. И на своей схеме Павел зачеркнул красным карандашом все другие условные индексы, кроме черной буквы "К", как раз в центре большого листа бумаги. Эту черную букву он дважды обвел рамкой и еще поставил сбоку солидный знак вопроса. Все ли и так ли было сделано, чтобы ускорить встречу с тобой, "каменщик" Рамбенс? Мы ли события подготавливали или группе просто везло? Нет, не сама собой нашлась шуба в Люберцах: подполковник Люстров и его воспитанник вместе с тысячами других сотрудников милиции искали украденные шубы по всей стране. И отнюдь не случайно добрались до Липского. Старый товаровед в меховом магазине Олег Анисимович Коптяев столько ценных наблюдений сообщил милиции. А разве нечаянно связалось все воедино с ограблением сберкассы? Савва Осипович Туницкий, тяжело больной, сделал все, что мог, для этого. Так же как и его педантичнейший заместитель Орест Анатольевич Додин, без содействия которого не было бы предпринято, может быть, самых решающих шагов розыска Рамбенса. А старший кассир Алла Константиновна Чугунова?
      Павел отбросил ручку, которую держал в руках, встал и с силой несколько раз провел ладонями ото лба к затылку. Сколько людей вместе с милицией билось и бьется в поисках "каменщика"! Не может, не должно это не дать результата. Все равно Рамбенсу одна дорога к нам. Фотографии, приметы, места, где он может появиться, - все известно. И все же надо приложить максимум усилий, чтобы задержать его сегодня, сейчас, а не завтра. Устал, чертовски устал. А Сысоеву все-таки перед уходом домой вызову. Она, пожалуй, сейчас единственный человек, который знает, где скрывается "каменщик".
      Павел позвонил в конвойную и, пока доставили арестованную, сбегал в буфет - хватить горячего чайку.
      - Скажите вы нам, Капитолина Семеновна, что же это за деньги, которые лежали между листами наждачной бумаги в ящике Рамбенса? - начал он последний допрос.
      - Я уже говорила вам, гражданин начальник. Не знаю, что за деньги и откуда там они появились. И вызвали вы меня совсем не за тем, чтобы спрашивать об этом.
      - Отлично. Раз вы такая догадливая, то и отвечайте на тот вопрос, который я, по-вашему, должен задать.
      - Я о многом передумала, с тех пор как меня арестовали, и помогу вам. Ведь Альфред сейчас, как загнанный, может натворить такое, что ему же будет плохо. И отвечу. Какое сегодня число? Четырнадцатое? Да?
      - Четырнадцатое, верно.
      - Так вот. Я загадала, если вы меня вечером вызовете, значит судьба, и я должна открыться. Сколько сейчас времени?
      - Что-то, выходит, вы меня больше спрашиваете сегодня. Но раз интересуетесь - пожалуйста: двадцать два часа десять минут по московскому времени. А что?
      - А то, что мы с Альфредом договорились. Если меня задержат и я ему никак не дам знать о себе, то сегодня он будет ждать моего сынишку Севу к последнему московскому поезду на станции Кудиново. Сева должен передать ему деньги и документы.
      - Понятно. Это очень хорошо вы сделали, Капитолина Семеновна, что решились выдать нам такой важный секрет. Очень хорошо. А когда приходит в Кудиново последний поезд?
      - Он отправляется из Москвы в двенадцать с чем-то.
      - Тогда успеем. До свиданья. Будем торопиться. Вы что-то еще хотели добавить?
      - Будьте осторожны. Я видела у него пистолет. Пусть не будет на Альфреде крови...
      * * *
      Едва только последний вагон электрички миновал платформу, к стоявшим в конце ее Рамбенсу и Всеволоду Сысоеву медленно направилось двое мужчин. Такой же размеренной походкой, но с другой стороны платформы шли еще двое. Сошлись они почти одновременно.
      - Спичек не найдется, гражданин? - обратился один из мужчин к "каменщику" и потянулся к нему с незажженной папиросой.
      То ли традиционный вопрос заставил Рамбенса принять работников милиции за своих собратьев по ремеслу, решивших "пощупать" хорошо одетого ночного пассажира. А может, он понял, что его выследили, и решил вызвать замешательство среди своих преследователей, чтобы попытаться удрать, трудно сказать, чем Рамбенс руководствовался, когда выдернул пистолет и крикнул: