Родной голос (Публицистика)

      Строителям БАМа
      Обращение к строителям, помещенное в трехтомном издании современной литературы (Хабаровск, библиотека "Мужество", 1977)
      Так случилось, что в жизни своей мне довелось больше разрушать, чем строить, - я и воевал в гаубичной бригаде разрушения! Бывал на лесозаготовках, на сплаве, на разных работах, но все как-то вдалеке, иль, точнее, в стороне от строителей...
      Но с детства любил смотреть, как пилят тес, как возводят стены, как "из ничего" возникает чудо, сотворенное человеческими руками, - дом!
      Мне немало лет, я уже много видел на этом свете, синхрофазотрон и синхроциклотрон видел, даже аппараты по расчленению клетки, даже нанесенные на одну пластинку в ладонь величиной кибернетическим способом телевизор и радиоприемник, а в детстве, как говорится, тележного скрипу боялся. Но запах свежих стружек, мякоть опилок под голыми ногами, гладь оконных подушек, переплеты рам и пустота набровников, в которых, когда их забьют мохом, непременно поселятся воробьи, то есть обыкновенный дом для меня будет вечным и неизменным чудом!
      После войны мне и самому довелось "возводить дом" из старых бревен, досок, ржавого железа и битых кирпичей, собирать халупу, ибо с жильем было туго и нам с женою, вернувшимся с войны, попросту негде было жить.
      Я рано ушел на войну, жена и того раньше, мы мало чего умели, но, уцелев на войне, жили жадно, радуясь Прежде всего самой возможности, счастью жить, которого так многие лишились. "Свой дом" я строил после работы и колотил молотком чаще по "плотнику", то есть по руке, чем по гвоздю, после чего следовали громкие высказывания, от которых даже вороны отлетали вверх, и теща моя, человек тихий, добрый, вырастившая девятерых детей и всего, как говорится, изведавшая, когда ее спросили, что-де за мужичонка на пустыре строится, больно, мол, уж "боевые" у него выражения... постеснялась признаться, что это ее милый зять, и тихо удалилась.
      Ну а потом халупа моя сделалась жильем, похожая обликом на меня - это уж непременно! - лишь современные "коробки" похожи друг на дружку, но дома, строенные своими руками, всегда были похожи на "созидателя". Помню по сей час ясно, отрадно, как в жилье затопили первый раз русскую печку и оно стало наполняться живительным теплом, уютно сразу сделалось, хорошо, покойно...
      Давно я не живу в этом городке. Давно хозяйствует в моей избушке другой человек, но ни о чем так сладко не печалится мое сердце, как о домике, построенном своими руками, и, когда я бываю на Урале, непременно уж пройду мимо "своего домика", подивлюсь, как выросли посаженные мною деревья, порадуюсь тому, что в домике, совершенно уже перестроенном, на "мой" почти непохожем, живет обиходный, заботливый хозяин, говорят, знатный сталевар.
      Все это я к чему говорю-то? А к тому, что строить, созидать есть большое счастье. Я знаю, что всякое строительство начинается с копания земли, часто обыкновенной лопатой. Мне и моим друзьям по войне много довелось копать земли на фронте, если сложить все нами выкопанные окопы, блиндажи, противотанковые рвы и щели, наверное, получится дырка сквозь земной шар. Но никакой радости не доставляла та работа, мы ее прямо-таки ненавидели, да делали, потому что она была необходимой.
      Совсем другое дело - мирная работа, мирное строительство, мирная жизнь! Я далек от мысли, что в тайге трудиться лучше некуда и что труд сплошной праздник (у нас так долго твердили об этом, что иные молодые люди идут на работу как на праздник, а потом у них настроение портится: шли гулять, веселиться, а тут вкалывай до ломоты в костях!). Но все же, строя дорогу, прорубая трассы, возводя поселки, города и станции, вы, сегодняшние строители, оставляете на земле "свой дом", и в нем начнется жизнь, будут рождаться и расти дети, и по железной дороге пойдут поезда, и кто-то куда-то поедет в даль, всегда заманчивую, и, глядя вслед тем поездам, вздохнет бывший строитель и скажет про себя: "Счастливого пути, люди!"
      Не знаю, как у кого, а у меня прощальный гудок парохода и уходящий поезд всегда вызывали и вызывают сосущую тоску и зависть к тем, кто куда-то едет. В сорок втором году я работал близ Красноярска на станции Баэаиха составителем поездов, так мне за каждым составом, мелькнувшим на хвостовом вагоне красными огнями, бежать хотелось. С годами это чувство поослабло, притупилось, года и напряженная работа поугасили мечтательность, но все еще, как увижу уходящий состав, сжимается сердце, рванется вослед ему вечно неспокойная человеческая душа...
      Да что же делать? Года, года... Молодость - прекрасная пора, но проходящая. Быстро, к сожалению. Наша молодость осталась на войне в окопах, в бредовых палатках санбатов и эвакогоспиталей. Нам остается лишь по-хорошему завидовать тем, кто так свободно и, надеюсь, разумно может распоряжаться собою, своей молодостью И устройством своей, а стало быть, и нашей жизни, ибо все мы живем в одном обществе и цели у нас едины.
      Я долго думал, что же послать в сборник, назначенный для строителей БАМа, и порешил самую мне "родную" вещь, полагая, что у каждого бамовца где-то осталась своя маленькая родина, отчий угол, клочок земли, который его вырастил, с которого и начинается человек.
      Кланяюсь вам, дорогие люди, из далекого старинного российского города Вологды, желаю мирного труда, вечной возможности не разрушать, а строить и еще любить то, что всех нас объединяет, то, без чего мы не можем жить, нашу природу, прекрасную, многотерпеливую матерь-землю.
      1977
      Выбрал бы ту же самую...
      Интервью на 13-й странице "Недели"
      - Занятно у нас получается, Виктор Петрович: начал я интервью в Вологде, закончил его в Москве, а чтобы получить Вашу визу - согласие на публикацию этих строк, звонил в Красноярск, предварительно выслав рукопись беседы в Овсянку - Ваше родное село. Можно ли объяснить такую тягу к перемене мест?
      - В 1945 году, после госпиталя, будучи в нестроевой части, женился на женщине родом из города Чусового Пермской области. Так "очусовел" на 18 лет. В этом по-настоящему рабочем городе прошла молодость, выросли дети, начал писать. Сюда вернулся после учебы на Высших литературных курсах. Вскоре переехал в Пермь, от города этого, огромного, очень цивилизованного, как-то быстро устал.
      Выбрал тихую Вологду еще и потому, что учился вместе с вологжанами: Сергеем Викуловым, ныне редактором журнала "Наш современник", Александром Романовым, бывшим секретарем Вологодского отделения Союза писателей России, Василием Беловым, Ольгой Фокиной, Николаем Рубцовым, увы, уже покойным...
      Мне повезло. В Вологде, где я прожил более десяти лет, серьезно и уважительно относятся к настоящей литературе. Доверие, деликатность, внимание и заботу проявляют здесь о писателях не на словах, а на деле, заботу, а не мелочную опеку. И терпимость. Думаю, благодаря этому небольшая Вологодская писательская организация - одна из сильнейших и уважаемых в России. Сохранено светлое имя поэта Николая Рубцова, широко, по-народному празднуют дни поэзии Александра Яшина, Сергея Орлова - также знаменитых вологжан. Тщательно, с любовью и пристрастием изучается и издается литературное наследие северян, довольно разнообразное, кстати, и богатое, знаю, сколько сил, настойчивости и терпения надо было проявить вологжанам, в частности очень хорошему человеку и поэту Александру Романову, чтобы издать сборник стихов замечательного русского поэта - северянина Николая Клюева, кем-то и зачем-то вычеркнутого из русской литературы.
      Все три десятилетия, что я прожил на Урале и на Вологодчине, меня тянуло в родные сибирские места. Вернувшись, обрел какое-то успокоение, как будто прибыл домой из длительной командировки, - это ощущение счастливое.
      Я очень сильно эксплуатировал свою память, писал о Сибири, а жил вдалеке от нее. Записей не веду, дневников не имею, и все по памяти, вплоть до поговорок и пословиц, даже интонации, которая везде своя. Когда задумал большой роман о войне - серьезная работа, рассчитанная не на год, то посчитал, что надо находиться в той языковой стихии, от которой буду отталкиваться, среди тех людей, о ком намерен говорить. И потом, хотя я не пишу с ходу, с налету о местах, где живу, но надеюсь, что Сибирь подарит мне новые, неожиданные темы - пути литературные неисповедимы.
      - Какие в Вашей жизни произошли события, дававшие повод для выбора писательской профессии?
      - Нет, это не был какой-нибудь "звездный час", а жесточайшая закономерность. Все-таки склоняюсь к мысли, что литератором, как и музыкантом, рождаются.
      Писать я начал поздновато, в 28 лет. Но способность к сочинительству обнаружилась чрезвычайно рано, в четыре-пять лет. За этот "талант" бабушка Катерина Петровна авала меня хлопушей, что по-сибирски означает "вруша". Признаюсь: всякий раз происходил настоящий спектакль, когда я с упоением врал, вернувшись из леса или с пашни. Аплодисментов, конечно, не было, но случалось - за вранье просто-напросто пороли. (Смеется.)
      Не было бы войны, уверен, на дюжину лет раньше качал бы писать. И стал бы совершенно иным литератором. По своей сути я ведь романтик, люблю глазеть на природу, собирать цветы, камешки, читать о любви. Но война заставила меня, как и многих моих сверстников, видеть, собирать и запоминать совсем иные штуки.
      Но если бы мне было дано повторить жизнь, я выбрал бы ту же самую, очень насыщенную событиями, радостями, победами, восторгами, поражениями и горестями утрат, которые помогают обостренней видеть мир и чувствовать доброту, только исключил бы из этой жизни войну и оставил бы себе маму.
      - Если бы Вы не стали писателем, то кем хотели бы быть?
      - Крестьянином. Пахал бы, сеял, как дед. Крестьянская жизнь дает чувство совершенно особой радости, ни с чем не сравнимого удовольствия и удовлетворения своим трудом. А писательство - работа все же редкая, далекая от обыденных людских профессий, овеянная неким таинственным ореолом.
      - На мой взгляд, большинству пишущих труднее всего даются заголовки и первые абзацы. Как Вы одолеваете эти "орешки"?
      - Названия находятся по-разному. Иногда сразу - как "Царь-рыба", когда еще не было самой книги. Измучился, прежде чем придумал "Последний поклон". А вот "Пастуха и пастушку" в ряде журналов и издательств советовали заменить, мол, будет восприниматься как "сельскохозяйственное" произведение. Но у нас возле литературы "мудрецов", больше и лучше самого писателя знающих, чего он хочет и что должен писать, нисколько не меньше, чем в нашем сельском хозяйстве, где все еще за председателя колхоза и за работника полей порой пытаются решать, чего и когда им сеять и как пахать.
      До сих пор мне нравится давний рассказ "На далекой северной вершине". Сам сходил на уральские альпийские луга, где его и "добыл", а вот заголовок никак меня не устраивает, и ничего лучше найти не могу.
      Как начинаю? Чтобы "стартовать", мне необходим звуковой толчок. Люблю начинать с буквы "И". Помните, Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского? Как будто вокруг звучала незаписанная музыка, а композитор уловил продолжение какой-то фразы. Так и в прозе. Важен первый такт. И звучит хорошо, если сделать это ненавязчиво. Я вытягиваю начало из внутреннего созвучия, распева, "И брела она по дикому полю, непаханому, нехоженому, косы не знавшему". А "Кражу" надо было начать резко: "Ночью умер Гошка Воробьев".
      У хорошей музыки, повторяю, можно научиться мастерству построения фразы, сюжета, организации словесно-звукового материала. В этом смысле мне много дал Концерт для фортепьяно с оркестром Грига. Я все время считаю то, что Бунин определял "звуком", то есть тональность сочинения, фундаментом произведения.
      Если долго держишь вещь в работе и она не находит своей тональности, написанное начинает глохнуть, затихать и может вообще умолкнуть. Снова возбудить в себе мелодию, навеянную внутренней потребностью и самой жизнью, чрезвычайно трудно. Если возбудить другую - попадешь в совершенно другую тональность. Возникает несовпадение. Приходится мучительно преодолевать перекосы.
      - Какое время года Вам больше всего нравится в творческом смысле?
      - Осень. Точнее, октябрь и ноябрь - когда выпадет снег и никуда не можешь выйти. Даже с ружьем. Сидишь и пишешь. Больше ничего не остается делать.
      - А чем Вы пишете?
      - Простой ручкой. Макаю в чернильницу. На мой взгляд, творчество "рождается", когда касаешься бумаги. Все остальное - дело техники.
      Раньше пользовался деревянными ученическими ручками, сгрызал иногда за день до половины. Однажды сынишку попросили в школе рассказать, как папа работает. Он чистосердечно ответил: "Да он все ручки грызет". Увы, сейчас деревянную ручку или простой карандаш приобрести не так-то просто. Купил себе дорогую ручку - "паркер". Только вот будет ли толк от этой дорогой ручки?
      - Жизнь каждого из нас, тем более писателя, богата встречами с интересными людьми. Какие из них больше всего запомнились Вам?
      - Я много встречал хороших людей. Больше, чем плохих. Удивительно запоминающейся оказалась встреча и знакомство со старшей киноактрисой, заслуженной артисткой РСФСР Еленой Алексеевной Тяпкиной. Ее последние роли: тетушка Ахросимова в "Войне и мире", княгиня Мягкая в "Анне Карениной", а в тридцатые годы она снималась довольно много, играла трактористок, а начинала еще в немом кино.
      Когда я написал "Перевал", ее муж, ныне покойный, заслуженный артист РСФСР, режиссер Театра имени Революции Михаил Ефимович Лившин хотел поставить эту повесть на сцене. Естественно, они пригласили меня в гости. Шел к Чистым прудам и думал: Господи, как я буду себя там чувствовать? И галстук поправлял, и себя ощипывал, и причесывался, наверное, раз пять только на лестнице. Так разволновался, что я хотел возвращаться. Но потом сказал себе: солдат я или не солдат?
      Позвонил. Открывают дверь. И я невольно сказал: "Вот Вы какая!" первая актриса, которую вижу в домашней обстановке. Оказывается, Елена Алексеевна всегда снималась без грима. Меня просто потрясло: артистка - и на себя похожа!
      И она, в свою очередь, говорит: "Вот Вы какой!" Так естественно произнесла она эти слова, что уж, переступив порог, чувствовал я себя как дома. Когда посадили за стол, тщательно пытался пользоваться ножом и вилкой. Это мне удавалось с трудом - в силу деревенского воспитания и еще потому, что перебита на войне левая рука. Еще больше меня озадачила пара стаканов, ножей и вилок. Выручила Елена Алексеевна: "Да плюньте Вы на них, не мучайтесь. Как Вам удобно, так и кушайте".
      Именно тогда почувствовал, что большая внутренняя культура заключается в естественности поведения человека. Будь это окоп или больница, застолье или общение с незнакомыми людьми в трамвае.
      Сейчас Елена Алексеевна Тяпкина живет в доме престарелых актеров имени Неждановой, пишет мне иногда оттуда. Вот недавно ошеломила меня описанием о том, как училась вместе с Милицей Коорьюз в Киеве. Да, да, с той самой Милицей Коорьюз из "Большого вальса", и называет ее запросто Милкой! Надо будет повидаться и подробнее расспросить старушку обо всем - собеседник она прекрасный.
      Бывая за рубежом, встречаюсь иногда с ветеранами войны. Например, у меня есть знакомые в Министерстве культуры ГДР. Один из них сорок лет назад служил обер-лейтенантом. Сидим, разговариваем, смеемся и вдруг, споткнувшись, задумываемся: может, я или он стреляли друг в друга...
      - Что значит быть знаменитым, известным человеком?
      - На этот вопрос лучше смогли бы ответить кинозвезды или хоккейные звезды. А я веду хуторской образ жизни. Говорят, один драматург знаменит тем, что голову бреет, другой в Союз писателей не вступает. Среди близких мне писателей таких потешников нету, потому что они знают истинную тяжесть этого труда и значимость, они, по-моему, сделались известными или знаменитыми не "по своей воле и охоте", а потому, что народ сам отыскал их в гуще изданной литературы, и слово их людям, надеюсь, жить помогает.
      Я лично отношусь к своей работе как мой дед к пилению дров, заготовке сена, строительству дома. И это избавляет от излишнего кокетства. Еще у меня есть испытанный метод собственного укрощения: гляну на полки личной библиотеки - там стоят книги Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, Лескова, Тургенева - этого вполне достаточно, чтобы вести себя скромнее, спокойнее.
      - Назовите, пожалуйста, по возможности лаконично, одним словом, те человеческие качества, которые Вы цените в людях больше всего.
      - Доброта. Любовь. Мужество.
      - Как Вы воспринимаете литературу в качестве читателя?
      - Круг чтения у меня, человека пишущего, очень ограничен: просмотр периодики, читательских писем, рукописей моих коллег. Первое, что я услышал в жизни, - это "Кавказский пленник" Льва Толстого. Затем "Дед Архип и Ленька" Горького. Их нам читал вслух сельский учитель, с тех пор я их не перечитывал и не буду перечитывать, потому что есть ощущения, с которыми нельзя расставаться, которые человек должен сохранить как драгоценный подарок. Завидую тем, кто прочитает повесть Евгения Носова "Усвятские шлемоносцы", повести Константина Воробьева и Вячеслава Кондратьева, а также роман Ч. Айтматова "И дольше века длится день". С ощущением открытия я читал "Сто лет одиночества" Маркеса и совсем недавно - роман неизвестного у нас Дальтона Трамбо "Джонни получил винтовку" ("Сибирские огни", 1983, No 9). Это настоящий роман XX века. Жанр сочинения определен автором с точностью и ответственностью. А то у нас нередко "романом" обозначают всякую толстую книгу, сочинение средней толщины - "повесть", потоньше "рассказ".
      Сейчас перечитываю "Мертвые души" и "Переписку с друзьями" Гоголя, дневники Толстого, а когда, признаюсь, хочется чего-то такого "сладкого" беру "Португальские письма" Гийерага, изданные "Наукой". Книжка читается как песня или, скорее, как старый романс - в ней есть та самая размягченность души, та неторопливость чувств, которых нам сейчас так недостает.
      - Что Вам больше всего нравится и неприятно в окружающих людях, в их поведении?
      - Как и всех нормальных людей, привлекает в человеке порядочность, чувство обязательности во всех обстоятельствах, способность оставаться самим собою. Но надоела хуже горькой редьки ложь, притворство, привычка к пустому краснобайству.
      - Мне припомнилась посвященная Вам эпиграмма: ""Царь-рыбу" он во всей красе воспел, воздав ей полной мерой. Писателем довольны все, за исключеньем... браконьеров". Виктор Петрович, не сгущаете ли Вы краски для более сильного воздействия на читателей?
      - К сожалению, нет. Многим кажется, что только вокруг больших городов не щадят лесов и рек, а уж там, в сибирской тайге и тундре, царят первозданный покой и порядок. Но современная жизнь разворачивается и здесь вовсю. И напористое зло под покровом тишины нередко берет верх над добром... С болью вижу "следы" пребывания "отдыхающих". Некоторые виды кустарников, деревьев, ягодников постепенно исчезают. Ягоды выбираются зеленцом; кедровая шишка выбивается неспелой; зверушки добываются с невыкунелой шкуркой; птица выбивается на водоемах, еще не ставшей "на крыло".
      Все это выделывают люди не от голода, не от нужды, выделывают все это люди сытые... "Эх, люди! - хочется иногда крикнуть. - Что ж вы делаете-то? Опомнитесь!"
      Думаю, пора ввести в школах и вузах специальные уроки природоведения, ибо разбой в природе происходит не всегда от жадности, порой и от неведения. Каждый гражданин нашей страны должен минимум один день в месяц поработать на природе. Только так, только большими усилиями, силами и средствами можно ощутимо помочь окружающей нас среде и пока еще, местами, цветущей земле.
      - Как и где Вы сами любите отдыхать?
      - В лесу. На реке. В деревне. Никаких южных краев и курортов для этих целей не выбираю. Помогает отключиться от работы и телевизор. Люблю, как и многие телезрители отдаленных районов, смотреть "Клуб кинопутешествий", "В мире животных", "Очевидное - невероятное", музыкальные, спортивные передачи.
      - Представьте себе, через пару часов очутитесь на необитаемом острове. Какую одну книгу, киноленту и три предмета - на выбор - Вы взяли бы с собой?
      - "Робинзон Крузо" и фильм "Унесенные ветром". Как бывалый солдат, по тревоге - захватил бы с собой мыло и портянки. Последнее обязательно, хотя большинство Ваших сверстников, простите, совершенно не понимают, что это такое. Ну и еще удочки. Как же без них-то? Надо ж и на необитаемом острове кормиться. Там же столовых нету!
      - Сомерсет Моэм говорил, что воображение пишущего человека - это такая наковальня, пропустив через которую собственное сердце, писатель не узнает его. А что же происходит с языком произведения? Слышал, как некоторые Ваши читатели жалуются на слишком большое количество диалектов в Ваших книгах.
      - Я это не делаю сознательно. В данном случае - естественная потребность говорить так, а не иначе, как я разговариваю сейчас. Присутствие так называемых "диалектизмов" - мое естество. Что, я их где-то наслушался, записывал, потом рассовывал в тексты? Я же вам говорил, что и записных-то книжек не веду. Ленив. Кстати, не знаю, для кого этих "диалектизмов" много, а для кого их мало. Однажды получил письмо моего земляка, которое заканчивалось так: "Пиши как писал. Мы в Сибире все понимам!.." (Смеется.) И еще приписка: "Не сдавайся!"
      - Что доставляет Вам удовольствие: сам творческий процесс или законченное произведение? А может, и то и другое?
      - Всякий раз по-разному. И каждый раз испытываешь чувство первосотворения. "Пастуха и пастушку" я много лет рассказывал целиком, от начала до конца. Я знал из нее фразы, которые так и остались в этой вещи: "Такое легкое ранение, а он умер...", "Почему ты лежишь один посреди России?" Они жили во мне, определяли тональность повести. Друзья говорили; "Садись и пиши - тебе ведь только и надо-то - записать!" А у меня "на сборы" ушло 14 лет. Когда я принялся за "Царь-рыбу", у меня о ней не было четкого представления. Просто водил рукой. И все.
      Очень быстро пишу только черновики. Доставляет ни с чем не сравнимую радость заменять слова и в первой, и во второй, и в третьей редакциях... Поэтому очень боюсь версток, где не могу много править, приучен районной газеткой "жалеть" набранный текст, но в рукописи правлю много. Только "Кража" осталась непереписанной, однако до публикации перепечатывалась на машинке четырнадцать раз. "Пастух и пастушка", уже опубликованная, переделывалась четыре раза. Даже не знаю, чем и как это объяснить? Возможно, за то время, пока напечатается вещь, а проходит это у нас долго, происходит и заполнение тебя самого. Вещь еще "не остыла", а время делает свое дело.
      - Считаете ли Вы себя счастливым человеком?
      - Вопрос, в общем-то, сложный и простой. Счастлив бываю, когда работаю. Когда оглядываюсь на прошедший день и вижу, что он прожит с пользой. И еще придерживаюсь правила, вычитанного в одном из рассказов любимого мною Тургенева: "Счастье - оно, как здоровье, если о нем не говорят, значит, оно есть". Прекрасно сказано, не правда ли?
      1984
      Примечания
      * Я послал в бамовский сборник "Оду русскому огороду".
      * Недавно Елена Алексеевна Тяпкина умерла.