Рассказы - Человек, который любил Файоли

      — Замечательно, — сказала она, — но мне сейчас пришло в голову, что мы делаем здесь то же самое, что судьба когда-то сделала с нами. Нас подготовили для Элионола, а Новая его уничтожила. Эти существа здесь родились, а мы уничтожаем их мир. Мы превращаем все живое на этой планете в то, чем были сами в наших прошлых мирах — в нечто неприспособленное.
      — С той, однако, разницей, что мы теряем свое время, — уточнил Джарри,
      — и даем им шанс выжить в новых условиях.
      — И все же я чувствую: мы здесь видим, — она указала на окно, — то, во что превратится вся планета — в одну большую Мертвую Землю.
      — Мертвая Земля была здесь и до нас. Мы не создавали новых пустынь.
      — Все звери уходят на юг. Деревья погибают. Когда они заберутся на юг так далеко, как им по силам, а температура будет падать дальше, и воздух сжигать их легкие, им придет конец.
      — Но они могут к тому времени адаптироваться. Кроны деревьев становятся гуще, их кора толще. Жизнь приспособится.
      — Я не знаю…
      — Может, тебе лучше уснуть до тех пор, пока все не кончится?
      — Нет, я хочу всегда быть рядом с тобой.
      — Тогда тебе придется смириться с тем, что любое изменение всегда чему-нибудь вредит. Если это поймешь, ты перестанешь себя винить.
      И они стали слушать пение ветров.
      Через три дня, во время затишья на закате, разделявшего ветры дня и ветры ночи, Санза позвала его к окну. Он взлетел на третий этаж, приблизился к ней. Ее груди казались розовыми в закатном свете, под ними лежали серебристые тени. Шерсть на плечах и бедрах светилась, словно ее окружал туманный ореол. Лицо ничего не выражало, ее глаза не смотрели на Джарри.
      Он выглянул наружу. Падали первые крупные хлопья, голубые на розовом фоне заката. Они опускали пелену забвения на скалы, на непокорного нормотипа; они прилипали к кварцевому толстому стеклу; упав, они окрашивали пустыню в цвет ядовитой лазури; они порхали, большая часть их уже опустилась на землю, но была подхвачена первыми порывами ветра. Темные облака сошлись в небесной вышине, от них к земле протянулись нити и ленты голубого цвета. Хлопья, как бабочки, плясали за окном, то открывая, то скрывая очертания Мертвой Земли. Изжелта-розовое исчезло, уступив место голубизне, а та синела, темнела, — и когда снаружи донесся первый порывистый вздох вечера, и снежные вихри понеслись не вниз, а вбок, они были уже сине-фиолетовыми.
 
      «Эта машина никогда не умолкает,» — писал Джарри. — «Иногда мне кажется, что я различаю голоса в ее безостановочном гуле, внезапном рычании, похрустывании могучих сочленений. На станции в Мертвой Земле я один. После нашего прибытия прошло пять столетий. Я решил, что Санзе будет лучше проспать эту вахту, чтобы не тревожить душу мрачными перспективами. (Они есть.) Она, конечно, рассердится. Сегодня после пробуждения я слышал голоса родителей в соседней комнате. Слов не разобрал. Только их голоса, которые я раньше слышал по старому интеркому. Они должны были уже умереть, несмотря на все успехи геронтологии. Часто ли они вспоминали обо мне после моего отъезда? Я даже не смог бы пожать руку отцу без моей перчатки, поцеловать мать на прощанье. Это странно, чувствовать себя полностью одиноким, и только машины гудят, перебирая молекулы атмосферы, замораживая мир в центре этой синей равнины. Меня злит тот факт, что я вырос в стальной камере. Каждый день я связываюсь с девятнадцатью другими станциями. Боюсь, я стал надоедлив. Надо бы не беспокоить их завтра, а может, и послезавтра тоже.
      Сегодня утром я на несколько секунд выскочил наружу без своего скафандра. Все еще невыносимо жарко. От первого же глотка воздуха мне стало дурно. Наш день еще далеко. И все же я почувствовал разницу по сравнению с тем, что было в прошлую попытку, два с половиной века назад. Что здесь будет, когда все завершится? — И кем буду я, экономистом? Каковы будут мои функции на нашем новом Элионоле? Неважно, была бы Санза счастлива…
      Миропреобразователь запинается и вздыхает. Земля везде покрыта синим, куда ни посмотришь. Утесы остались, но их очертания уже изменились. Небо сейчас розового цвета, вечером и утром оно бывает почти бордовым. Наверное, именно о таком говорят, что оно «цвета вина», но сам я вина никогда не видел, поэтому не могу сказать точно. Деревья не погибли. Они стали более крепкими. Кора стала толще, листья темнее и больше. Я слышал, что теперь они вырастают гораздо выше. В Мертвой Земле деревьев нет.
      Гусеницы еще живы. Они кажутся более крупными, но как я заметил, это оттого, что они стали более мохнатыми, чем раньше. Похоже, что почти у всех животных шерсть стала гуще. Некоторые, наверное, стали впадать в спячку. Странная вещь: как сообщили с седьмой станции, им показалось, что мех у двуногих стал гуще. Вроде бы в их районе было немного таких существ, и те обычно держались на большом расстоянии. Они стали выглядеть более косматыми. Однако непосредственные наблюдения показали, что некоторые из них надевают или заворачиваются в шкуры мертвых животных! Возможно ли, что они могут быть более разумными, чем мы считали? Кажется маловероятным, ведь их тщательно обследовала биокоманда еще до того, как мы запустили машины. Действительно, очень странно.
      Ветры по-прежнему сильны. Иногда они приносят столько пепла, что небо становится темным. Отсюда на юго-западе отмечается значительная вулканическая активность. Из-за этого пришлось перебазировать четвертую станцию. Я стал слышать пение Санзы — в звуках работающей установки. В следующий раз я дам ей проснуться. К тому времени все получше наладится. Нет, это неправда. Это эгоизм. Я хочу, чтобы она была рядом со мной. Я чувствую себя так, словно я единственное живое существо в этом мире. Голоса по радио как призраки. Часы громко тикают, а промежутки между тиканием заполняет гудение установки — по сути, та же тишина, потому что оно постоянно. Временами мне кажется, что его нет; я начинаю вслушиваться, напрягаю уши, и все же не знаю, гудит или нет. Тогда я проверяю индикаторы, и они подтверждают мне, что машина работает. Возможно, это какая-то неисправность в индикаторах. Но они выглядят так, словно с ними все в порядке. Нет. Дело во мне. А синева Мертвой Земли — тоже тишина особого рода. Утром даже скалы покрыты голубым инеем. Красиво это или отвратительно? Для меня неважно. Это часть великой тишины, вот и все. Возможно, я стану мистиком. Возможно, я разовью в себе оккультные способности и достигну просветления и освобождения, сидя здесь, в центре великой тишины. Возможно, у меня будут видения. Голоса я уже слышу. Водятся ли призраки в Мертвой Земле? Нет, здесь ничто и никогда не могло обратиться в призрака. За исключением, пожалуй, того маленького двуногого существа. Я пытаюсь понять, куда он шел по Мертвой Земле? Почему он стремился к центру разрушений, а не прочь от него, как соплеменники? Теперь уже не узнаю. Разве что будет видение. Думаю, уже пора взять себя в руки и выйти прогуляться. Полярные шапки стали толще. Начался ледниковый период. Скоро, скоро все пойдет на лад. Скоро тишине придет конец, я надеюсь. Все-таки я хотел бы знать, не есть ли тишина естественное состояние Вселенной, лишь оттеняемое нашим ничтожным шумом, темным пятнышком посреди голубого поля. Все однажды было тишиной, и станет тишиной, — уже сейчас, возможно. Слышу ли я настоящие звуки, или только звучащую тишину? Я хотел бы разбудить ее прямо сейчас, выйти с ней прогуляться. Начинается снегопад.»
      Джарри пробудился снова на исходе тысячелетия.
      Санза улыбалась и держала его руку в своих, сжимала ее, — а он объяснял, почему не разбудил ее тогда, словно извинялся.
      — Конечно, я не сержусь, — сказала она, — ведь и я сама обошлась с тобой так же в прошлый цикл.
      Джарри не сводил с нее глаз и, кажется, начинал понимать.
      — Больше я так не поступлю, — пообещала Санза. — Я знаю, что и ты не сможешь. Такое одиночество почти непереносимо.
      — Да, — ответил он.
      В прошлый раз отогрели нас обоих. Я очнулась первой и сказала, чтобы тебя опять отправили спать. Я была очень рассержена, узнав, что ты перед этим натворил. Но я быстро все простила, мне так хотелось, чтобы ты был рядом.
      — Мы всегда будем вместе, — сказал Джарри.
      — Конечно, всегда.
      На флаере они долетели из пещеры-спальни до миропреобразователя в Мертвой Земле, где сменили предыдущую пару и подняли на третий этаж новую кушетку.
      Атмосфера Мертвой Земли оставалась душной, но ей уже можно было недолго дышать, хотя такие эксперименты неизменно заканчивались головной болью. Скала, некогда похожая на махающего рукой нормотипа, потеряла четкость очертаний. Ветры утратили буйный нрав.
      На четвертый день они обнаружили звериные следы, которые могли принадлежать какому-то крупному хищнику. Это обрадовало Санзу, но последующие наблюдения оказались безрезультатными.
      Однажды утром они решили забраться подальше в Мертвую Землю.
      Не пройдя и ста шагов, они наткнулись на трех мертвых гигантских гусениц. Те были жесткими, словно их высушили, а не заморозили, вокруг них на снегу вились цепочки непонятных знаков. Следы вели и к ним, и от них, и имели незнакомые очертания.
      — Что это значит? — спросила она.
      — Не знаю, но думаю, это стоит сфотографировать, — сказал Джарри.
      Так и сделали. После обеда Джарри связался с одиннадцатой станцией и узнал, что нечто подобное иногда замечали вахтенные на других установках, правда, не слишком часто.
      — Не понимаю, — сказала Санза.
      — И не хочу понимать, — ответил Джарри.
      Ничего подобного за их вахту не повторилось. Джарри отметил событие в журнале, подготовил отчет. Потом они целиком отдались любви, наблюдениям, и время от времени ночным пирушкам. Два столетия назад какой-то биохимик посвятил свою вахту экспериментам с веществами, которые бы действовали на кототипов так же, как легендарное виски на нормотипов. Он преуспел, предался четырехнедельному пьянству, забросил вахту и был отстранен от нее, а затем отправлен в криобункер до конца Ожидания. Однако найденная им формула, довольно несложная, передавалась из рук в руки, так что Джарри и Санза обнаружили в кладовке богатый бар и рукописную инструкцию, содержащую практические указания и рецепты разнообразных коктейлей. Автор текста выражал надежду, что каждая вахта может внести новый вклад в копилку рецептов, в результате чего к моменту его очередного дежурства инструкция сможет достичь объема, соразмерного его желаниям. Джарри и Санза поработали на совесть: их пунш «Снежный цветок» согревал тело, превращая мурлыканье в хихиканье, и так они познали смех. Тысячелетие они отметили целой чашей этого напитка, тогда Санза настояла на том, чтобы связаться с остальными станциями и сообщить им формулу — прямо сейчас, в ночную смену — чтобы все разделили с ними их радость. Вполне возможно, так все и поступили, ведь рецепт был очень простой. И хотя потом эта чаша отошла в область воспоминаний, смех они сохранили навсегда. Вот так, легкими простыми штрихами, делает свой первый набросок традиция.
 
      — Зеленые птицы умирают, — сказала Санза, откладывая в сторону прочитанный отчет.
      — Правда? — сказал Джарри.
      — Видимо, они уже сделали для адаптации все, на что были способны, — заметила она.
      — Жаль, — сказал Джарри.
      — Кажется, что с нашего появления здесь не прошло и года. А на самом деле — тысяча лет.
      — Время летит, — сказал Джарри.
      — Я боюсь, — призналась она.
      — Почему?
      — Не знаю. Просто боюсь.
      — Чего?
      — Жить так, как мы живем, наверное. Оставлять себя по кусочкам в разных столетиях. Я помню, несколько месяцев назад здесь была пустыня. Сейчас тут ледник. Расселины открываются и схлопываются. Каньоны возникают и исчезают. Одни реки пропадают, другие появляются. Все кажется таким ненадежным. Вещи выглядят прочными, но я боюсь до них дотрагиваться — вдруг исчезнут. Превратятся в дым, и моя рука пройдет сквозь них, как сквозь черный дым, и коснется чего?… Бога, наверное. Или еще хуже, даже его может не быть. Никто по-настоящему не знает, каким будет этот мир, когда мы закончим. Мы отправились в неведомую землю, и уже поздно возвращаться. Мы идем сквозь сон, устремляясь к мечте… Иногда я скучаю по своей камере… по всем этим машинкам, которые обо мне заботились. Может быть, это Я не смогу адаптироваться. Может и я, как зеленая птица…
      — Нет, Санза. Нет. Мы реальны. Неважно, что происходит вокруг, МЫ здесь останемся. Все меняется потому, что мы захотели этих изменений. Мы сильнее этого мира, и мы будем давить на него, перекрашивать и дырявить до тех пор, пока не сделаем из него именно то, что нам нужно. А тогда мы займем его и заполним городами и детьми. Ты хочешь увидеть Бога? Посмотри в зеркало. У Бога острые уши и зеленые глаза. Он покрыт мягкой серой шерсткой. Когда он простирает длань, меж пальцев показываются перепонки.
      — Хорошо, что ты сильный, Джарри.
      — Давай-ка возьмем мотосани и прокатимся.
      — Давай.
      Вверх и вниз, без остановки, они неслись через Мертвую Землю, где темные камни замерли в молчании, будто облака в опрокинутом небе.
 
      Прошло двенадцать с половиной веков.
      Теперь они могли дышать без респираторов, пусть недолго.
      Теперь они могли выносить температуру этого мира, пусть недолго.
      Теперь все зеленые птицы умерли.
      Теперь начались странные и тревожные вещи.
      По ночам приходили двуногие, оставляли цепочки знаков на снегу, оставляли в центре мертвых животных. Теперь такое случалось гораздо чаще, чем в прошлом. Чтобы сделать это, они приходили издалека, и у многих из них плечи были покрыты шерстью, но не их собственной.
      В поисках отчетов об этих существах Джарри перерыл весь архив.
      — В одном из отчетов говорится об огнях в лесу, — сообщил он. — Седьмая станция.
      — Что?…
      — Огонь, — сказал он. — Что, если они открыли огонь?
      — Значит на самом деле они не животные!
      — Но были ими!
      — Теперь они носят одежду. Совершают что-то вроде жертвоприношений нашим машинам. Нет, они больше не животные.
      — Как такое могло случиться?
      — А как ты думаешь? МЫ САМИ это сделали. Они могли бы остаться неразумными, — животными, — если бы мы не пришли и не вынудили их умнеть, чтобы выжить. Мы ускорили их эволюцию. Им оставалось адаптироваться или погибнуть, и они адаптировались.
      — А тебе не кажется, что это могло произойти, даже если бы мы здесь не появились? — спросил он.
      — Может, да, — когда-нибудь. А может, и нет.
      Джарри подошел к окну, окинул взглядом Мертвую Землю.
      — Я должен разобраться и выяснить. Если они разумны, если они люди — как мы, — добавил он, — то мы должны с ними считаться.
      — Что ты предлагаешь?
      — Найти кого-нибудь из этих созданий. Посмотреть, можно ли наладить с ними контакт.
      — Разве раньше не пробовали?
      — Пытались.
      — И какие результаты?
      — Разные. Одни утверждают, что они определенно разумны. Другие считают, что им далеко до порога, за которым начинается человек.
      — Может быть, мы делаем ужасную вещь, — отозвалась она. — Создали людей, а теперь их уничтожаем. Однажды, когда мне было грустно, ты сказал, что мы боги этого мира, что в нашей власти создавать и разрушать. Это так, но я не ощущаю себя богом. Что мы можем сделать? Они сумели измениться, но ты уверен, что они смогут пройти с нами до конца нашего пути? Что если они вроде зеленых птиц? Если они адаптировались так быстро и полно, как могли, и этого все же недостаточно? Что здесь может сделать бог?
      — Все, что захочет, — ответил Джарри.
      В этот день они летали на флаере над Мертвой Землей, но обнаруживали признаки жизни разве что друг в друге. Поиск был продолжен в последующие дни, однако к успеху не привел.
      Ранним пурпурным утром, двумя неделями позже, это все-таки произошло.
      — Они были здесь, — сказала Санза.
      Джарри подошел к выходу из установки и присмотрелся.
      Снежный покров в нескольких местах был утоптан, знакомые цепочки знаков окружали тельце мертвого зверька.
      — Они не могли уйти очень далеко, — сказал он.
      — Не могли.
      — Давай поищем на санях.
      И сразу же — по снегу вдаль, через землю, называемую Мертвой, Санза управляла, а Джарри вглядывался в цепочки следов на голубом. Они неслись сквозь рождающееся утро, через огненно-фиолетовый мир, и ветер обтекал их, как река, и звуки вокруг были подобны тем, что издают ломающийся лед, звенящее олово, лопнувший стальной трос. Камни в синем инее застыли, как замерзшая музыка, и длинная тень саней, темная, как чернила, неслась впереди них. По крыше вдруг забарабанил град, словно неожиданная атака танцующих демонов, и так же внезапно прекратился. Мертвая Земля то опускалась полого, то снова дыбилась.
      Джарри положил руку Санзе на плечо.
      — Впереди!
      Она кивнула и притормозила.
      Они окружили его у выступа скалы. Они использовали дубинки и длинные пики, похоже, что с обработанными в огне наконечниками. Они бросали камни. Бросали куски льда.
      Потом они отступили, и он убивал их, когда к нему приближались.
      Кототипы называли его медведем из-за того, что он был большой, косматый и мог вставать на задние лапы…
      Этот был трех с половиной метров в длину, весь заросший голубоватой шерстью, за исключением длинной морды, которая по виду напоминала рабочую часть плоскогубцев.
      Пять созданьиц валялось вокруг него на снегу. Каждый раз, когда он замахивался и опускал лапу, падало еще одно.
      Джарри достал пистолет из кобуры и проверил заряд.
      — Поезжай помедленнее, — сказал он ей. — Я попробую выстрелить ему в голову.
      Первый выстрел ударил мимо, выщербив валун за спиной зверя. Второй просвистел в шерсти на шее. Джарри выпрыгнул из саней, когда они поравнялись со зверем, сдвинул регулятор энергии на максимум и не целясь выпустил весь заряд ему в грудь.
      Медведь замер, покачнулся, упал, в его груди зияла сквозная рана.
      Джарри обернулся и посмотрел на созданьиц. Те уставились на него.
      — Привет, — сказал он. — Меня зовут Джарри. Нарекаю вас рыжетипами…
      Удар сзади свалил его с ног.
      Он покатился по снегу, перед глазами заплясали огни, левая рука и плечо горели от боли.
      Второй медведь явился из каменного леса.
      Правой рукой Джарри вытащил свой длинный охотничий нож и поднялся на ноги. Когда зверь кинулся на него, он, двигаясь с кошачьей быстротой, ударил вверх и вперед и всадил нож ему в горло по самую рукоять. По телу зверя пробежала судорога, но он легко смахнул его с себя, и Джарри вновь упал, потеряв нож.
      Рыжетипы снова бросали камни, кололи зверя заостренными пиками.
      Потом был глухой звук удара в плоть, скрежет, зверь взлетел в воздух и сверху рухнул ему на голову.
      …Он приходил в себя.
      Раненый, он лежал на спине, и весь мир вокруг него пульсировал, словно готовый взорваться.
      Сколько прошло времени, он не знал.
      То ли его, то ли медведя оттащили в сторону.
      Созданьица припали к земле, наблюдая.
      Одни наблюдали за медведем.
      Другие — за ним.
      Третьи за разбитыми санями…
      Разбитые сани…
      С трудом он поднялся на ноги.
      Рыжетипы отступили.
      Он добрался до саней и заглянул внутрь.
      Он сразу понял, что она мертва, как только заметил неестественный поворот головы. И все же он проделал все необходимое для того, чтобы в этом удостовериться, и лишь тогда позволил себе поверить.
      Она решилась на смертельный удар, направив сани на зверя и сломав ему спину. Она сломала сани. И себя.
      Он наклонился над обломками, составил свою первую молитву, и вытащил ее тело.
      Рыжетипы наблюдали. Он поднял ее на руки и понес через Мертвую Землю, возвращаясь к установке. Рыжетипы продолжали наблюдать за ним — кроме одного, с необычно высокими надбровными дугами, который пристально разглядывал нож, торчащий из дымящегося мохнатого звериного горла.
      Разбудив руководство «Декабря», Джарри спросил:
      — Что нам нужно сделать?
      — Она первая из нашей расы умерла в этом мире, — сказал Ян Тэрл, вице-президент.
      — Никакой традиции пока не существует, — сказала Зельда Кейн, секретарь. — Нам нужно ее установить?
      — Я не знаю, — ответил Джарри. — Не знаю, что будет правильнее…
      — Погребение и кремация — это два основных способа. Что вас больше устраивает?
      — Но я… Нет, не в земле. Отдайте ее мне. Дайте большой флаер… Я сожгу ее тело.
      — А потом надо построить часовню.
      — Нет. Я сделаю это так, как сочту нужным. И лучше всего, если я один.
      — Как хотите. Берите все, что считаете нужным. И делайте все, что необходимо.
      — Было бы лучше послать кого-то другого на установку в Мертвой Земле. Я хотел бы уснуть после того, как закончу с этим делом, — до следующего цикла.
      — Все будет в порядке, Джарри. Примите наши соболезнования.
      — Да, и наши…
      Джарри кивнул, махнул рукой, повернулся, вышел.
      Вот так, тяжелыми штрихами, намечает свой рисунок жизнь.
      На юго-восточной границе Мертвой Земли высилась голубая гора. Три тысячи метров, чуть больше. Если лететь к ней с северо-запада, она казалась застывшей волной непредставимо огромного моря. На ее вершине отдыхали пурпурные облака. Ни одно живое существо не ступало на ее склоны. У нее не было имени, и она приняла то, что оставил ей Джарри.
      Он посадил флаер.
      Он донес ее тело так высоко, как можно донести тело.
      Он уложил ее, одел ее в лучшие одежды, закрыл широким шарфом сломанную шею, набросил темную вуаль на безжизненное лицо.
      Он начинал молитву, когда с неба ударил град. Словно камни, куски синего льда падали на него, на нее.
      — Проклятье на вас! — закричал он и помчался вниз к флаеру.
      Подняв машину, он стал кружить в воздухе.
      Ее одежды хлопали на ветру. Падающий занавес из синих бусин града порвал все связи между ними, кроме последней ласки: огонь переплавит лед в лед, прах переплавит в бессмертие — огонь из пушки.
      Он нажал на гашетку, и сияющий ярче солнц огненный туннель открылся в теле безымянной горы. Она исчезла в нем, и он расширял этот туннель до тех пор, пока не сравнял всю верхушку горы.
      Затем он поднялся вверх, в облака, атакуя грозу, пока у пушек не кончился весь заряд.
      Тогда он сделал в воздухе круг над оплавленной столовой горой, на юго-восточной границе Мертвой Земли.
      Круг над первым погребальным костром этого мира.
      Потом он улетел, чтобы проспать до поры беззвучным сном льда и камня, чтобы получить в свое владение новый Элионол. В таком сне не бывает сновидений.
      Пятнадцать столетий. Почти половина Ожидания. Двадцать строк, не больше… Представьте…
      …Девятнадцать полноводных рек впадают в черные моря, покрытые фиолетовой рябью.
      …Мелколесье цвета йода исчезло. Всю сушу заняли мощные деревья с толстой корой — оранжевые, желтые, черные, очень высокие.
      … Величественные горные цепи там, где раньше были только холмы — бурые, желтые, белые, светло-лиловые.
      …Цветы, чьи корни пробивают почву на двадцать метров вглубь от их горчичных лепестков, распускающихся посреди голубого инея и камней.
      …Слепые кротовидные зарылись глубже; ночные пожиратели падали обзавелись мощными челюстями и впечатляющими рядами резцов; гигантские гусеницы стали меньше, но выглядят крупнее из-за усилившегося волосяного покрова.
      …Изгибы долин еще напоминают контуры женского тела, округлые и плавные, или музыкальный инструмент.
      …Выветренных камней стало больше, но они всегда покрыты инеем.
      …Звуки по утрам как всегда резкие, ломкие, металлические.
      Они были уверены, что находятся на полпути в рай.
      Представьте это.
      Вахтенный журнал Мертвой Земли поведал ему обо всем, что он хотел узнать. Но на всякий случай он перечитал все отчеты из архива.
      Приготовив себе коктейль, он смотрел в окно на третьем этаже.
      — …Умрут, — пробормотал он, допил содержимое бокала, снарядился и ушел с поста.
      Прошло три дня, прежде чем Джарри обнаружил их стоянку.
      Он посадил флаер в отдалении и пошел пешком. Здесь, на крайнем юге Мертвой Земли, воздух всегда теплее, и ему было трудно им дышать.
      Они носили звериные шкуры — эти шкуры для удобства и лучшей защиты от холода были разрезаны на полосы и закреплялись на их теле. Он насчитал на стоянке шестнадцать навесов и три костра. Он заколебался при виде костров, но все же подошел ближе.
      Когда они увидели его, негромкий шум стих, раздался короткий вскрик и наступила тишина.
      Он вошел в лагерь.
      Создания неподвижно стояли вокруг него. Была слышна возня под большим навесом в конце прохода.
      Он пошел по лагерю.
      К вершине составленного из жердей треножника был подвешен кусок вяленого мяса. Перед каждым жилищем стояло несколько длинных копий. Он взял и изучил одно из них. К концу копья было прикреплено острие из расщепленного камня в форме листа.
      Неподалеку стоял чурбан с рисунком, в котором угадывался силуэт кота…
      Он услышал звук шагов и обернулся.
      К нему медленно подходил один из рыжетипов. Он выглядел старше остальных. Плечи опущены; когда он открывал рот, было заметно, что у него нет многих зубов; волосы седые и редкие. Он держал что-то в руках, но внимание Джарри привлекли сами руки.
      На каждой руке был отстоящий большой палец.
      Джарри быстро огляделся, изучая руки остальных рыжетипов. У всех были отстоящие большие пальцы. Он всмотрелся в их близкие лица.
      Теперь у них были вертикальные лбы.
      Он вновь посмотрел на старого рыжетипа.
      Тот положил что-то к его ногам и отошел в сторону.
      Джарри посмотрел вниз.
      На широком листе лежали ломоть вяленого мяса и кусок фрукта.
      Он взял мясо, закрыл глаза, откусил немного, прожевал и проглотил. Остальное завернул в лист и положил в боковой карман своего ранца.
      Он поднял руку, и рыжетипы отступили.
      Опустив руку, он раскатал одеяло, которое носил с собой, и расстелил его на земле. Усевшись, указал рукой на рыжетипа, затем на место на противоположном конце одеяла.
      Поколебавшись немного, существо подошло и присело.
      — Мы начинаем учиться говорить друг с другом, — медленно произнес он. Положил руку себе на грудь и сказал: — Джарри.
      Джарри стоял перед разбуженным руководством «Декабря».
      — Они разумны, — сказал он им. — Все материалы в моем отчете.
      — Ну и что? — спросил Ян Тэрл.
      — Не думаю, что они смогут адаптироваться. Они продвинулись вперед очень далеко, очень быстро. Но я не думаю, что они смогут продвинуться много дальше. Не уверен, что им по силам весь этот путь.
      — Вы биолог, эколог, химик?
      — Нет.
      — Тогда на чем основано ваше заключение?
      — Я наблюдал их в непосредственной близости шесть недель.
      — Значит, это ваше субъективное мнение…?
      — Вы знаете, что в таких делах нет экспертов. Ничего подобного раньше не происходило.
      — Допустим, что они разумны, — допустим даже, что ваши соображения о степени их адаптируемости верны, — что, по-вашему, мы должны сделать?
      — Резко замедлить преобразования. Дать им больше шансов. Если они не смогут справиться с остатком пути, то остановиться на достигнутом. Этот мир уже пригоден для жизни. МЫ можем адаптироваться к нему.
      — Резко замедлить? Насколько?
      — Возможно, добавить еще семь или восемь тысячелетий.
      — Это исключено!
      — Полностью!
      — Слишком долго!
      — Почему?
      — Потому что раз в двести пятьдесят лет каждый несет трехмесячную вахту. Это год личного времени за каждое тысячелетие. Вы просите у нас слишком большую часть жизни.
      — Но ведь возможно, что на карту поставлена судьба целой расы!
      — Вы не можете утверждать это со всей определенностью.
      — Нет, не могу. Но разве вы не согласны, что ради этого стоит рискнуть?
      — Вы хотите вынести свои предложения на голосование руководства?
      — Нет, — уже ясно, что я проиграю. Я хочу вынести их на всеобщее голосование.
      — Это невозможно. Все спят.
      — Разбудите их.
      — Это не так просто.
      — А вам не кажется, что судьба целой расы стоит таких усилий? Тем более что именно мы развили их разум. Это мы заставили их эволюционировать, наслав на них проклятье разума.
      — Достаточно! Они и так уже были у самого порога. Они могли стать разумными и БЕЗ нашего участия.
      — Но вы не можете утверждать это со всей определенностью! Вы не можете этого знать! Да в общем и неважно, как это произошло. Они здесь живут, и мы здесь живем, и они нас считают богами — возможно, потому, что мы не принесли им ничего, кроме несчастий. И мы все же несем какую-то ответственность перед разумной расой. Хотя бы настолько, чтобы воздержаться от их уничтожения.
      — Возможно, мы могли бы предпринять углубленное исследование…
      — За это время они могут вымереть. Я официально настаиваю, пользуясь своими правами казначея, на том, чтобы разбудить всех членов клуба и поставить вопрос на голосование.
      — Я не вижу никого, кто бы к вам присоединился.
      — Зельда? — спросил он.
      Она отвела глаза.
      — Тэрбелл? Клонд? Бондичи?
      В глубокой и широкой пещере его окружила тишина.
      — Хорошо. Я вижу, что проиграл. Мы сами станем собственными змеями-совратителями, когда попадем в наш Эдем. В таком случае я возвращаюсь в Мертвую Землю, моя вахта еще не закончилась.
      — В этом нет необходимости. В самом деле, может быть, вам лучше поспать, пока все не завершится?
      — Нет. Если бы я устранился, я тоже ощущал бы себя виноватым. Я хочу отстоять вахту, сделать то, что должен.
      — Пусть будет так, — сказал Тэрл.
      Две недели спустя, когда с девятнадцатой установки попытались связаться по радио со станцией в Мертвой Земле, ответа не поступило.
      Выждав, они отправили флаер.
      Станция в Мертвой Земле превратилась в бесформенную груду оплавленного металла.
      Обнаружить Джарри Дарка нигде не удалось.