Приключения дрянной девчонки

      Случайно разбогатевшая шушера, всплывшая на поверхность людского моря благодаря умению ловко обманывать и кусаться до крови, пустилась в то лето во все тяжкие.
      Открыли свои двери первые казино, очаровывая новобранцев сомнительной атмосферой легких денег и азартных ночей. Меня в казино привели мои друзья из покерной компании, с которыми я на рассвете своей юности так славно резалась в карты. Эти шалые молодые умники перенесли свою болезненную страсть к игре в сферу большого бизнеса, ставкой теперь были миллионы, а не маленькие стопки звонкой мелочи времен студенческого покера. Прошло всего два года, и бывший нищий студент Герасмог пригласить меня в респектабельный ресторан на обед, где со знанием дела комментировал меню: "Креветки здесь скверно готовят".
      А у меня перед глазами стояла сцена, как я и Гера, проснувшись с похмелья в два часа дня, с рычащими от голода желудками, "стреляли" мелочь у знакомых, чтобы купить нехитрое варево в студенческой столовой. По словам Геры, он всерьез взялся делать деньги, когда выяснил, что его жена уже полгода разводит тушь для ресниц водой.
      "Рождение новых состояний – слишком интимный процесс, чтобы рассказать о нем", – застенчиво говорил мой друг Сережа, тоже бывший покерный игрок. Он редко вдавался в подробности, как он делает деньги, зная, что мой живой, но поверхностный ум с большой неохотой усваивает лекции об экономике. Зато я твердо знала причину его упорного зарабатывания денег. Условие, поставленное мною:
      "Если ты будешь богат и знаменит, я непременно выйду за тебя замуж", – стало прекрасным стимулом для развития его способностей. Когда в стране не было возможностей для бизнеса, Сережа мечтал стать нобелевским лауреатом в области экономики и на полученную премию купить мне бриллиантовый гарнитур. Но получить средства для того, чтобы баловать меня, оказалось гораздо более простым делом – через кооператив.
      Сережа приучал меня постепенно, как приучают маленькое, не любящее повиновения животное. Ему ежедневно оставляют блюдечко молока и кусочки мяса, пока эти лакомства не заставят его терпеливо переносить ласку хозяина. Так и я привыкала, приходя к Сереже в гости, отыскивать в шкафу специально для меня приготовленные дорогие сигареты, иногда флакон французских духов, а на столе всегда меня ожидали свежие фрукты, сладости и бутылки изысканного вина. Я грелась в его уютном доме и ела с таким непосредственным удовольствием, что способна была возбудить аппетит у смертельно больного. Мы много беседовали, а потом я позволяла поцеловать себя в щечку на прощание. Разумеется, свое обещание выйти за него замуж я и не думала выполнять.
      Окончание этого двухлетнего, почти платонического романа ознаменовала прелестная дорогая шубка, подаренная им в мой день рождения.
      Я часто спрашивала у Сережи, почему он, имея столько денег, не уедет из страны.
      "Да ты что! – горячился Сережа. – Сейчас в стране уникальная ситуация, которая бывает раз в триста лет. Идет процесс первоначального накопления капитала, состояния рождаются на голом месте. В развитых странах крупные капиталы насчитывают столетнюю, а то и больше историю. А у нас все в младенческом состоянии, с нуля начинаем…" Сережа протоптал для меня дорожку в рублевое казино. Мне сразу понравилась разношерстная, живописная публика, толпившаяся возле зеленых столов, где метался, как сумасшедший, шарик рулетки. Здесь была атмосфера жизни на час, погоня за единственным счастливым мгновением. Самые спокойные люди срывались с цепи. Помню, как расчетливый Гоша, еще один мой "покерный" дружок, с каким-то странным исступлением сжигал 5о-рублевые купюры (в то время это еще были деньги), и бармен из-за стойки тянул шею, чтобы получше рассмотреть печальное для его глаз зрелище.
      Казино на целый месяц стало моим вторым домом, я приходила сюда каждый вечер и уходила под утро. Случайно появляющиеся деньги жгли мне пальцы, и я тут же покупала на них фишки. Часто я приходила одна, вызывая любопытство мужчин, но меня не задевало их внимание. Как-то в жаркий летний вечер пришла в казино в легком костюме, состоящем из длинной пышной юбки и лифчика, который воображал себя блузкой. Я играла целый час, не замечая ровным счетом ничего, пока мое внимание не привлек мужчина, играющий с противоположной стороны стола. "Девушка, – громко сказал он, – позвольте вам кое-что сказать на ухо". "Если вам нужно что-то сказать, говорите через стол, – надменно сказала я. – И оставьте мои уши в покое". Мужчина улыбнулся, вырвал листочек из блокнота и что-то написал там. Я сделала вид, что не вижу, как публика, шушукаясь, передает из рук в руки записку. Потом с важным видом я развернула клочок бумаги, и меня бросило в жар.
      "У вас прелестная грудь", – гласила записка. У этого джентльмена были основания сделать подобное заявление – мой лифчик самым подлым образом развязался и соскользнул на талию, оставив обнаженной грудь. Я редко краснею, но тут почувствовала, как пылают мои Щеки и горят уши. Я лихорадочно устранила беспорядок в одежде, собрала свои фишки и ушла в бар пить шампанское.
      Медленно потягивая через соломинку ледяную жидкость, я наблюдала за присутствующими. Зал постепенно наполнялся, и вскоре я потеряла из виду слишком любопытного джентльмена, пославшего мне записку. Я взяла фишки и снова отправилась играть. Но мне чертовски не везло. За полчаса я спустила все свои деньги, даже тот неприкосновенный запас, который предназначался для такси. Чья-то рука любезно подвинула мне пять фишек. Не раздумывая, я приняла подарок и бросила все фишки на "зеро". Несколько томительных мгновений, и шарик падает на знаменитое "ничто", "ничего". Одним удачным ходом я отыграла все свои деньги. В счастливом упоении я повернулась к своему дарителю и увидела знакомого любителя грудок.
      – Ах, это вы! – с невольной гримаской сказала я.
      – Давайте отпразднуем вашу победу. Хотите крабов? – любезно предложил он.
      – Разумеется, – снисходительно ответила я.
      Мы прошествовали к бару. Я уничтожила одну порцию крабов, потом вторую, взялась за третью.
      – Интересно, сколько вы еще сможете съесть? – спросил мой новый знакомый.
      – Сколько вам угодно, – ответила я с набитым ртом.
      – Меня зовут Боря. Давайте выпьем за цифру, которая принесла вам победу, – за "ноль", самое таинственное число.
      – Мое имя Дарья. Я поддерживаю ваш тост. Кто-то из древних говорил, что это число обозначает смерть.
      – Вы проститутка, Даша?
      – Нет. Почему вы так решили?
      – Женщины не приходят в подобные заведения в одиночестве. Разве что в поисках мужчины.
      – А я прихожу сюда ради игры и не вижу в этом ничего странного. Вообще-то моя профессия схожа с проституцией, ее называют второй древнейшей.
      – Так вы журналистка, окончили факультет журналистики МГУ, так? – спросил Боря и после моего утвердительного кивка продолжил: – О чем же вы пишете?
      – На любые темы, лишь бы они обещали приключения. Может, вы подкинете мне что-нибудь интересное?
      – Хотите купить сегодня вечером проститутку?
      – А у меня денег не хватит, – рассмеялась я.
      – Это неважно, купите на мои, – нетерпеливо сказал он. – Неужели вас не мучает любопытство, как это делается?
      – Естественно, как и всякую нормальную девушку, меня всегда интересовали так называемые "дурные женщины". Это нечто отталкивающее и таинственное. – Так чего мы сидим? Поехали!
      Боря решительно поднялся с места. Я в полной растерянности последовала за ним.
      Здравый смысл, еще не окончательно заглушенный шампанским, говорил мне, что неразумно ехать черт знает куда с этим сомнительным человеком. "Может быть, вы боитесь?" – насмешливо спросил Боря. "Ничуть, – с достоинством ответила я, – просто я еще не обменяла фишки на деньги". Пока кассир рассчитывался со мной, Боря томился от скуки. Ему не терпелось рвануть с места, как гончей, почуявшей запах охоты.
      Уже в такси я поинтересовалась, куда мы едем. "К гостинице "Москва". Там в эту пору можно достать девочку", – сказал Борис. У гостиницы в ряд стояли, такси.
      Борю встретили как старого знакомого. Мужчина лет тридцати в кожаной куртке поздоровался с ним за руку, оценивающе посмотрел на меня и спросил, по какому делу мы приехали. "Девочку нам надо", – ответил Боря. "Зачем? – искренне удивилась кожаная куртка, бросив на меня выразительный взгляд. – Впрочем, не мое это дело. Хочу тебя огорчить – товар остался никудышный, – наш собеседник пренебрежительно махнул рукой в сторону машин, в которых сидели женщины. – Могу отвезти в другое место", – предложил он.
      Проплутав минут десять в лабиринте маленьких улочек, наше такси затормозило в узком темном проезде около единственной машины. Нас встретил энергичный молодой нахал, который со словами: "Последняя осталась" вытащил из убежища машины жалкое существо женского пола. Существо назвалось Люсей и преданно посмотрело мне в глаза. "Ну как, подходит?" – спросил Боря. "Она какая-то недокормленная. И вообще, подсовывают нам третий сорт", – возмущенно сказала я. Нахал приложил руку к сердцу и задушевным голосом произнес: "Зато добрая какая – я тебе сказать не могу". Кожаная куртка извинилась перед Борей за промашечку и посоветовала толкнуться на Уголок за Большим театром.
      Уголок оказался очень оживленным местом. Здесь бойко Шла торговля женским телом.
      К Боре с приветственным клекотом кинулась фантастических размеров женщина. Они облобызали друг друга. "Давно ты у нас не был", – с теплотой в голосе сказала толстуха и погладила Борю по щеке. "Все дела, Маша, ты же знаешь", – отмахнулся тот. Сутенерша Маша внешне походила на добрую бабушку, пекущую пирожки внучатам. Разочаровывал только ее цепкий волчий взгляд. Она принадлежала к породе отвратительных ночных животных, которые выползают на улицы города вместе с темнотой. "Тебе девочку?" – заботливо осведомилась сутенерша у Бори. "Не мне, а ей", – ткнул пальцем в мою сторону. Не выразив ни малейшего удивления, Маша обратилась ко мне: "Пойдем, красотка. Я тебе покажу товар – пальчики оближешь".
      Меня подвели к двум машинам, в которых сидели девицы. Одна из них крикнула:
      "Мадемуазель, угостите сигареткой!" – "Почему бы и нет", – ответила я и протянула ей пачку "Ротманса". "И мне, и мне", – закричали остальные, и моя пачка наполовину опустела. "Ну, какую берешь?" – спросила Маша. "Я их не вижу.
      Пусть они выйдут из машины", – сказала я.
      Передо мной построили семь девиц, и минуты две мы рассматривали друг друга как противники на дуэли, испытывая острую взаимную неприязнь, смешанную с любопытством. Я выбрала крашеную блондинку в черном бархатном платье, которая отличалась от своих более потрепанных товарок некоторой свежестью. Блондинку звали Женей, и стоила она семьсот рублей.
      Я нашла Борю в компании крепких молодых мужиков и отозвала его на минутку в сторону.
      – Я уже нашла девушку, – сказала я ему.
      – А-а, сейчас заплачу, – рассеянно отозвался Боря, занятый мыслями о прерванном разговоре.
      – А что мы с ней будем делать?
      – Что делать? – удивленно переспросил он. – Понятия не имею. Ты же ее выбирала, ты и придумай что-нибудь. Можно поехать на квартиру к моему другу.
      – Нет-нет, – поспешно сказала я. "Квартира друга" ассоциировалась у меня с тяжкой пьянкой и грубыми приставаниями мужиков в сигаретном дыму.
      – Можно тогда взять вина и поехать на природу в лес.
      – Ну зачем же в лес? Это долго и далеко. Поехали лучше на Ленинские горы, на место встречи Герцена и Огарева. Там красиво и тихо.
      Боря с минуту ошалело рассматривал меня, как некое неизвестное ему животное, правила поведения которого необходимо понять, чтобы знать, как с ним обращаться.
      "Ну ладно, – задумчиво протянул Боря, – сейчас возьму шампанского и поедем".
      Рассвет мы встретили на Ленинских горах, сидя на зеленой травке и попивая из бутылки шампанское. Ночь стерла краски с наших лиц и превратила нас в призраков. "Какая странная компания, – подумала я, – проститутка, журналистка и спекулянт". Мнимое очарование продажных женщин рассеялось – Женя оказалась на редкость скучной особой. Ее маленькие голубые глазки не видели дальше возможной работы за рубежом, в публичном доме. Она была из тех, кто готов своим гибким телом заткнуть фонтан мужского вожделения. "У тебя прелестное платьице", – сказала я, чтобы поддержать разговор. "Это мне мама сшила", – оживилась Женя. Я удержала готовый сорваться с языка вопрос: "А мама знает, чем ты занимаешься?" Она сидела передо мной, нежный плод материнских забот, и на ее гладком лице отражалось недоумение – зачем эти странные люди заплатили за нее деньги? В какой-то момент я ей позавидовала – ее не мучили сомнения.
      Мы с Борей пошли прогуляться по аллее, оставив Женю на травке икать от шампанского.
      – Зачем ты все это затеял? – спросила я. – Тебе от этого никакой выгоды – две женщины, и ни с одной нельзя переспать.
      – Зато я впервые за несколько лет встретил рассвет на улице, в парке, а не в кабацкой обстановке, среди осатаневших от водки людей. И я почти не пьян – разве что от воздуха. Скука – мой постоянный ночной спутник, но сегодня у нас сложилась свежая ситуация.
      – Тебе, наверное, хотелось произвести на меня впечатление – показать хорошенькой девочке запретный мир и свое не последнее место в нем, так?
      – Зачем мне производить на тебя впечатление? Мы вряд ли с тобой еще увидимся.
      Просто мы посмотрели вместе странный сон, и уже сейчас он кажется неправдой.
      Боря посмотрел на часы: "Полшестого утра. Куда тебя отвезти?" "В такое место, где еще не спят, на Ленинский проспект", – ответила я.
      Катя открыла мне дверь, нисколько не удивившись. "Ты как раз вовремя, – весело сказала она. – Мы коньяк пьем". У нее был бодрый вид, как будто она всю ночь провела в постели. За рюмкой мы встретили еще одно утро сверкающего лета.
      Был август, та шальная пора, когда хочется нагуляться вволю в предчувствии отрезвляющего холода зимы. Праздник, казалось, будет длиться вечно, но в наши легкомысленные планы вторглась политика. 19 августа я проснулась в восемь часов утра и включила телевизор, чтобы делать зарядку. Но моей любимой программы не было, на экране пианист наигрывал что-то трагическое. Я стала тормошить своего друга Андрея, с которым жила уже три месяца. "Вставай, милый, в стране кто-то помер". – "Отстань", – сказал он и повернулся на другой бок, но после сообщения диктора о новом составе правительства и мнимой болезни Горбачева он подскочил и потянулся за сигаретой.
      "Вот суки, мою гимнастику отменили", – гневно сказала я, как будто это обстоятельство являлось самой серьезной проблемой сегодняшнего дня. "Что делать будем?" – спросила я Андрея. "Умные люди должны собирать вещи и тикать за границу", – мрачно ответил он. "Может, все еще обойдется", – умоляюще сказала я. Андрей знал эту мою ребячливую манеру в трудных ситуациях заглядывать в глаза и просить слов утешения, зная при этом, что грош им цена.
      Он погладил меня по голове и сказал то, что я так хотела услышать:
      "Конечно, обойдется, все будет хорошо".
      Такое потрясающее событие требовало бурной деятельности. Чтобы найти выход своей энергии, я первым делом разбудила телефонными звонками всех своих подруг, крича в трубку: "Вы тут спите, а в стране переворот". Сначала меня посылали к черту и бросали трубку, потом сами перезванивали в истерике.
      Позвонила плачущая Катя: "Дашенька, приезжай, пожалуйста. У меня прямо под окном идут танки". Я взяла такси и отправилась на Ленинский проспект.
      В доме у Катюши гремела чудная радостная музыка. "Что это?" – удивленно спросила я. "Танки", – ответила Катя. "Да я не про это. Что за музыка?" – "Ты разве не узнаешь? – удивилась Катя. – Моцарт. "Волшебная флейта". Под прозрачные переливы сказочных аккордов мы наблюдали через окно, как танки месят асфальт Ленинского проспекта. Когда пепельница заполнилась окурками, Катя предложила обмыть страшное событие. По ее мнению, это был вполне подходящий повод.
      Мы вышли из дома и взяли такси, чтобы добраться до своего любимого бара. Но наше такси не могло соперничать с танками. Бедные милиционеры, обливаясь потом и срывая глотки, пытались контролировать затор. Я медленно накалялась ненавистью и, потеряв запас приличных слов, громко материлась. "Ну и денек сегодня, – сказал водитель. – Попробуйте лучше, девчонки, на метро добраться".
      Мы вышли из машины. "Ты знаешь, Катя, я не пойду в бар. " Сказала я Я поеду в редакцию". Мы расстались на три долгих дня путча.
      Улица Правды, где находятся редакции крупнейших газет, была запружена бронетранспортерами. В редакции "Комсомольской правды" народ развлекался тем, что подсчитывал, глядя в окна, единицы боевой техники. Самые упрямые пытались готовить номер газеты, хотя всем было ясно, что его не позволят выпустить. В пять часов вечера состоялось печальное собрание, на котором было объявлено о запрещении выхода "Комсомольской правды". Такое событие требовало водки, и я поехала в контору к своему "покерному" другу Гоше.
      В одиннадцать часов вечера я напилась до такого состояния, когда в полную силу проявляется мой дар убеждения. Заливаясь слезами, я держала пылкую речь, как будто стояла на трибуне: "Гоша, кто, если не мы?! Сегодня закрыли мою газету, завтра у тебя отберут твои деньги. Мы должны сражаться за наши кровные интересы.
      Вдруг сегодня возьмут штурмом Белый дом? А мы здесь будем сидеть как суслики, так?" Гоша вяло отбивался: "У меня ребенок, я не могу рисковать собой". – "А что ты скажешь своему ребенку, когда он вырастет в стране, в которой власть будет в руках ублюдков?" – парировала я. Гоша, затуманенный алкоголем, перестал сопротивляться: "Ладно, твоя взяла. Поехали". Мы захватили с собой еще одного нашего молчаливого собутыльника и несколько блоков сигарет "Ява" в подарок солдатам, стоящим у Белого дома.
      Таксисты в эту ночь брали вдвое против обычной цены. Нас высадили на Краснопресненской набережной, забаррикадированной строительными блоками, металлическими прутьями и сетками. Со всех сторон к этой сюрреалистической композиции двигались люди, в ярком свете фонарей все это походило на народное гуляние. Прыгая, как кузнечики, по бревнам и решеткам, мы перебрались через баррикаду и тут поняли, откуда идет грозный ровный гул. Это двигалась боевая техника Рязанского полка, перешедшего на сторону Ельцина.
      Гоша, мой славный, ленивый, обрюзгший Гоша, который пальцем не шевельнет ради ближнего, полез на бронетранспортер, вручил солдатам сигареты и завел душеспасительную беседу на тему "Народ и армия едины". "Ребята, – говорил он вдохновенно, – вы не можете стрелять в народ. Вы Ведь наши, вы за Ельцина, правда?" Глядя в простодушные умные лица солдат, можно было с уверенностью сказать одно: они не понимают причины окружающего их народного ликования. Их разбудили утром по тревоге и отправили в путь на Москву. "Да вы поймите, мы просто приказ выполняем, – объясняли они. – Нам велели приехать к Белому дому, вот мы и здесь.
      А кто против кого и что здесь вообще происходит, мы понятия не имеем". Народ, воспользовавшись близостью армии, в доступных выражениях объяснял суть положения.! Это было всеобщее братание. "Ребята, как вас кормят? -кричал Гоша.
      – Может быть, вам принести чего-нибудь?" "Нет, спасибо, – отвечали ему. – Нам столько продуктов уже принесли, что и за месяц не съесть".
      Перед Белым домом шел митинг, принявший затяжной характер. Люди приходили и уходили, менялись ораторы, речи сыпались через микрофон с упорством дождя, моросившего в дни путча. Из толпы выделились лидеры, которые занялись организацией добровольных отрядов для защиты здания российского парламента.
      Ветер разносил листовгаИ Страшные события сбили людей в плотный ком, как магнит! собирает металлические опилки. Последнее видение той фантастической ночи – это тихо выходящая из древних стен Кремля колонна танков, которую мы увидели из окна такси Азарт революционных событий способен захватить даже самых спокойных и эгоистичных людей. Нервная горячка перемен будоражит как хорошее вино. Я удивилась, когда на следующий день мои друзья-бизнесмены энергично занялись* отправкой в другие города по биржевым каналам указа Ельцина и краткого информационного выпуска "Комсомольской правды", который я им принесла в контору. Гера при этом мстительно приговаривал: "Это вам не начало перестройки, когда мы листовки печатали на дрянной машинке. Теперь у нас есть факсы, телексы, компьютеры". Правда, коммерческая жилка Геры и тут его не подвела, на указах Ельцина он беззастенчиво поместил рекламу своей фирмы.
      Москва полнилась слухами. Говорили, что к столице движутся колонны танков, что ночью предполагается штурм Белого дома, что в больнице Склифосовского приготовлены места для возможных жертв. Мой друг Андрей, человек очень осторожный, зная мою горячность, купил на вечер билеты в •! Харьков, чтобы увезти меня к своим родственникам.
      Когда я ворвалась домой в половине восьмого вечера, все переполненная новостями, он жарил на кухне мясо и велел мне поторопиться, чтобы не опоздать на поезд. Я рассеянно скидывала вещи в сумку, рассчитывая протянуть время. Потом подошла к Андрею, поласкалась, как кошечка, и умоляющим голосом сказала: "Милый, поезжай один. Я остаюсь. Извини за патетику, но революция бывает не каждый день, я должна все видеть своими глазами". Андрей тяжело вздохнул и сказал: "Ладно, остаемся вместе, только нужно сдать билеты на поезд до девяти часов вечера – вернуть хотя бы часть денег".
      После ужина, когда мы торопливо одевались, чтобы успеть на вокзал, я вдруг испуганно сказала: "Андрей, а если нас сегодня убьют? Мы ведь даже не позанимались любовью напоследок". – "Но мы не успеем тогда сдать билеты", – возразил практичный Андрей. "А вдруг успеем", – просительно сказала я, увлекая его к постели. И двадцать минут чудесного экстаза были украдены у времени.
      Мы приехали на вокзал в пять минут десятого, когда наши билеты уже превратились в ничего не стоящие клочки бумаги. "Ну вот, теперь мы без денег", – грустно заметил Андрей.
      В десять часов вечера мы подошли к баррикадам на Краснопресненской набережной, куда с торопливостью муравьев стекались тысячи людей. Энергичные молодые люди преградили нам путь: "Женщин, решено не пускать". – "Как это не пускать? – возмутилась я. – В данный момент я не женщина, я журналистка". Они заулыбались:
      "Удостоверение есть?" – "Разумеется". Пробираясь к Белому дому сквозь возбужденную наэлектризованную толпу, нам пришлось еще несколько раз предъявить мое удостоверение. Мы реально увидели ту работу, которую за одни сутки провели защитники российского правительства. Были сформированы добровольные отряды, чувствовалось подобие воинской дисциплины. Добровольцев вооружили металлическими палками и снабдили респираторами и марлевыми повязками на случай газовой атаки.
      К Белому дому доставили продукты.
      В одиннадцать часов вечера вступил в действие комендантский час. Моросил мелкий противный дождь, и люди грелись у костров. Мы вымокли до нитки и замерзли так, что 3Уб на зуб не попадал. "Надо было водки взять", – сказала я, стуча зубами, Андрею. Мы пристроились в нишу, укрывающую от ветра, к костру, у которого грелся один отряд. "Даша, и ты здесь?" – услышала я радостный возглас. Я рассмотрела в свете костра знакомые лица – студенты из ДАСа. Имена Этих людей я запамятовала, но определенно встречалась с ними в коридорах общежития и часто болтала. Я скрыла эту неловкость самой сердечной улыбкой. Дождь смыл с моего лица косметику, и я выглядела жалким взъерошенным воробышком. Мне одолжили куртку, красную вязаную шапочку и кусок полотенца, который надо было смочить водой и закрыть нос и рот на случай газовой атаки.
      Началось долгое томительное ожидание, когда чувствуешь себя таким опустошенным.
      Ничего уже нельзя сделать или изменить, все готово и отрегулировано – остается только ждать. Мы вздрагивали от каждого приказа, разносившегося через микрофоны.
      Особую тоску наводил священник, пришедший помолиться за защитников. Он спрятал в нише от дождя свечи и громко пел молитвы в сопровождении маленького хора.
      "Господи, лучше бы он замолчал, – думала я в раздражении, – кажется, будто тебя хоронят и дождь покрывает всех, как саван". От холода я так тянула ноги к огню, что вскоре в воздухе появился аппетитный запах паленых кроссовок. Из состояния странного оцепенения меня вывел очередной приказ всем отойти от стен. Вооруженные охранники, за севшие в самом Белом доме, опасались, что во время предполагаемого штурма заденут мирных и практически безоружных добровольцев.
      После полуночи вдалеке послышались выстрелы. Холодные пауки страха поползли по моей спине. Ко мне подошла решительного вида женщина и спросила, умею ли я перевязывать раненых. Она смотрела на меня с плохо скрываемым презрением, как на существо, из которого нельзя извлечь ни какой выгоды. (И правда, толку от меня в этой ситуации было мало.) Я храбро кивнула ей в ответ, получила два бинта и последующие полчаса приставала к Андрею с просьбой объяснить мне технику перевязки.
      От долгого ожидания и страха я безумно захотела в туалет. Но как осуществить это естественное дело в присутствии тысячи мужчин? Единственный выход – укрыться в нише здания и справить там малую нужду. К моему облегчению, по сигналу тревоги добровольцев построили в длинную шеренгу спиной к Белому дому. Я и Андрей тихонько крались к нише за спинами защитников, но, на беду, я споткнулась в темноте о пустую бутылку. Услышав звон разбитого стекла, развернулся весь строй, гремя металлическими палками. "Что вы там делаете? – заорали нам в мегафон. – Был же приказ всем отойти от стен". Мы со смиренным видом сменили направление, но, улучив момент, быстренько добежали до ниши и там, хихикая, с великим облегчением помочились. "Теперь нам не придется писать на стенах Белого дома свои имена, – сказала я Андрею. – Мы, как кошки, пометили место своего пребывания".
      Это маленькое происшествие ослабило наше напряжение. "Мне осточертели эти постоянные построения добровольцев, эти приказы, которые только сеют панику, эти люди, которые разгуливают с видом героев и постоянно говорят мне, что женщине здесь не место, – заявила я моему другу. – Где-то неподалеку слышны выстрелы, там происходит что-то важное, а мы сидим здесь, запертые в ловушке, и ждем неизвестно чего. Лучше пойти в город".
      Снова пройдя все кордоны, охраняющие подступы к Белому дому, мы наконец выбрались на пустынные, залитые светом улицы города. Приближаясь к Калининскому проспекту, мы услышали все нарастающий гул. Тоннель на перекрестке проспекта и Садового кольца был окружен тысячами возбужденных людей, чьи голоса, вибрирующие от эмоций, походили на жужжание огромного потревоженного улья. Когда мы спустились в тоннель, нам стала понятна причина общей взвинченности. Толпа людей, как море, вышедшее из берегов, затопила выход из тоннеля, не пуская три бронетранспортера. Один из БТРов сумел вырваться и ушел, смяв троллейбус в качестве баррикады.
      На асфальте были видны кровавые лужи и жуткие желтоватые кашицы. "Господи, что это?!" – спросила я у рядом стоящего мужчины. "Человеческие мозги, – сказал он голосом, близким к истерике. – Задавили троих ребят". Чья-то заботливая рука оградила деревянными дощечками эти страшные следы и поставила маленькие горящие свечи.
      На лицах присутствующих здесь журналистов с видеокамерами и фотоаппаратами читалась тайная жажда сенсации. Меня поразило счастливое выражение лица какого-то американца – казалось, он испытывал удовольствие зрителя, сидящего в первом ряду кинотеатра. Пред ним развертывалась великолепная драма. В каком-то странном опьянении он случайно ступил в лужу крови, его вежливо попросили отойти.
      Я немного стыдилась своего журналистского инстинкта, который затмевал ощущение трагедии и интересовался только фактами. Но выяснить ситуацию оказалось нелегко.
      Шок мешал очевидцам трезво оценить происшедшее и ясно изложить последовательность событий. Из бессвязных рассказов сложилась общая картина: толпа образовала затор, не давая БТРам двигаться. На одну из боевых машин набросили брезент, закрыв ей смотровое окно. Тяжелая машина завертелась На месте, давя людей. Обезумевший от страшного зрелища народ бросал в БТРы бутылки с горючей смесью. Точное количество погибших никто не мог назвать, но говорили, что не больше пяти человек.
      Мы побежали искать телефонный автомат, но в будкам были оборваны трубки.
      Пробежав несколько кварталов, мы наконец нашли исправный автомат и позвонили в ночную службу редакции "Комсомольской правды". Я не могла привести в порядок свои мысли и говорила короткими бессвязными предложениями: "Танки в тоннеле… Мозги на асфальт те… По меньшей мере три трупа…" Мой редактор Дима' Муратов, стараясь извлечь какой-то смысл из моего бреда, стал задавать вопросы: "Даша, может быть, это не танки, a БТРы?" – "Боже мой, откуда я могу знать? Ведь я занимаюсь светской хроникой", – занервничала я. (В тот момент я Действительно имела смутное представление о боевых машинах.! "Выясни, что это за вид техники и куда отвезли трупы", – дал указания Дима.
      Когда мы вернулись в тоннель, массовая истерика достигла своего девятого вала. Люди потеряли контроль над своими эмоциями и готовы были совершить непоправимое. Они рвались к БТРам с кровожадным намерением совершить расправу над танкистами. Но нашлись люди, обладающие здравым смыслом и выдержкой.
      Они взяли под свою защиту танкистов и не дали совершиться еще одному бессмысленному убийству. Эти отважные ребята казались островками спокойствия в безумном людском море.
      Я передала по телефону более рассудительный рассказ о событиях, и мы снова отправились к Белому дому. Там все было мирно, народ потихоньку разбредался, и все казались праздными гуляками. На крышах троллейбусов, служивших баррикадами, сидели веселые компании и пели под гитару: "Рок-н-рол мертв, а я еще нет".
      Установилась странная, почти карнавальная атмосфера предчувствия победы.
      Неистовая мистическая ночь заканчивалась, все демоны вернулись обратно в ад, пожрав три молодые жизни.
      Тихим ясным утром мы шли по центру города пешком, так как не было ни одной машины. Вдруг мы увидели мчащийся на всех парах одинокий БТР. Казалось, он опоздал к началу событий и теперь спешит посмотреть, чем кончилось дело. Нас позабавила эта сценка, и мы пожалели о том, что нельзя использовать БТР в качестве такси.