Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Приключения дрянной девчонки

ModernLib.Net / Отечественная проза / Асламова Дарья / Приключения дрянной девчонки - Чтение (стр. 23)
Автор: Асламова Дарья
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Бани завез меня к себе домой, чтобы показать мне любительский видеофильм, снятый им в Сараеве. У него хорошенькая двухкомнатная квартира на первом этаже двухэтажного дома, с большой террасой. В гостиной висит огромная фотография Бани, лежащего в обнимку с девицей потрясающей красоты. "Моя маленькая авантюра", – сказал Бани с улыбкой, заметив, что я разглядываю фото. В гости к нему зашел сосед, они занялись какой-то деловой беседой, а мне поставили кассету с фильмом и налили превосходного французского розового шампанского. Замелькали кадры насилия, несчастий и ужаса. В фильме были страшные сцены передачи убитых пленников с мусульманской стороны на сербскую.
      Плачущие жены и матери, обглоданные смертью чипа, гробы с клубками белых червей.
      Шампанское застряло у меня в горле, и я почувствовала приступ дурноты. Таинство смерти, открытое всем глазам. Бани посмотрел на меня и испугался:
      – Что-нибудь случилось? Тебе плохо?
      – Нет, все в порядке.
      – Может быть, выключить фильм?
      – Нет, ничего, я досмотрю.
      Бани мельком взглянул на экран, показывавший обугленные трупы. "Это называется "гриль по мусульмански", – сказал он. – Пленные зажаренные живьем на вертеле".
      Слово "вертел" договорила я после выразительного жеста Бани. Да, черный юмор здесь в большом ходу. Бани вернулся к своему разговору и шампанскому, а я подумала о том, что человеческая психика великолепно умеет защищаться от перегрузок, точно отмеряя меру радости и горя. Наступает момент, когда переполненная чаша не приемлет ни капли, когда любая добавка не ощущается. Это можно наблюдать в местах, страдающих хроническим воспалением, – в "горячих точках". Люди, обреченные жить в них, бережно сохраняют, как хрустальный сосуд, свое душевное равновесие и ясными глазами смотрят в лицо любой опасности. Вот, например, мани, не раз бывавший в самом пекле, или его сосед, потерявший на войне близких друзей и родственников, – они с собой простотой говорят о таких вещах, от которых у нормального человека волосы встанут дыбом. Чувствительность Их притупляется, их трудно чем-либо удивить, сердца черствы. Загрубевшие душевные ткани и парализованные нервные клетки защищают организм и от повседневного шока. •Жизнелюбие жителей "горячих точек" и их упорное желание наслаждаться радостями бытия до некоторой степени шокируют журналистов. Но было бы глупо упрекать их в бессердечности. Они принадлежат другому миру, и не в их привычках рвать на голове волосы из-за того, что ежедневно жестокие жернова перемалывают десятки, а то и сотни ней.
      Ночью я долго не могла уснуть и ворочалась с боку на бок. Фильм населил мое воображение ужасными картинами Я слишком впечатлительная натура и заранее переживаю все опасности. Во сне я видела жареных пленников. 29 мая. Мы выехали из Белграда в 9 часов утра на хорошей гоночной скорости. Бани был возбужден и чрезвычайно весел, я напряжена и неуверенна, с одной мучительной мыслью в голове: не потребует ли Бани плату за свои услуги? На языке вертелась фраза из романа Виктора Гюго: "Мужчина с женщиной наедине не подумает читать "Отче наш".
      "Мне бы надо быть с ним полюбезнее, – решила я. – Все-таки он из-за меня бросил на три дня работу". Я принужденно улыбнулась, и тут Бани дотронулся до моего обнаженного плеча, где розовело пятнышко от укуса комара. Меня бросило в жар.
      "Тебя покусали ночью?" – спросил Бани. "О черт! – подумала я. – Уже начинает приставать". Я по-женски насторожилась и решила атаковать первой.
      – Бани, я тебя боюсь, – жалобным голосом сказала я.
      – В самом деле? – удивленно спросил он.
      – Ну, ты и я будем вместе три дня, мужчина и женщина в таких сближающих обстоятельствах – это опасно. Ведь я замужем.
      Бани развеселился.
      – Даша! Ты в моих руках! – радостно вскричал он, бурно жестикулируя и бросая на произвол судьбы руль машины. Но, по-видимому, на моем лице отразился такой страх, что Бани решил меня успокоить: – Не бойся, девочка, я тебя не трону. Все будет хорошо.
      Последующий путь мы молчали, мчась по дороге со скоростью двести километров в час. Меня раздражало мое неумение распоряжаться английскими словами и очень вольно' истолкование ответов Бани. Неуклюжие фразы, выкатывавшиеся из моего рта, приобретали какую-то неприятную Двусмысленность от неточного употребления слов. Чтобы молчание не сделалось тягостным, я поставила кассету бешено латиноамериканской музыки, чей ритм соответствовав нашей скорости.
      На границе с Боснией у нас проверили документы и обыскали машину. Пограничник нашел на заднем сиденье тяжелый американский пистолет. Бани холодно посмотрел оружие и что-то сказал по-сербски, забрал у него свое оружие положил его в карман куртки. Пограничник лишь пожал Босния – это уже другое государство, где гуляет ветер войны. Вокруг толпились горы, меня угнетало оглушающее безмолвие леса, грозное, как молчание заряженной пушки. Бани ехал настолько быстро, насколько это позволяла опасная горная дорога. Он рассказал мне, как однажды попал в этих местах в засаду. По дороге двигалась целая колонна машин, самую первую из них изрешетили пулями. Она взорвалась, перекрыв движение всей колонне. Люди вынуждены были принять бой.
      За два часа мы не встретили ни одной машины. Все словно вымерло. Это безлюдье действовало мне на нервы, особенно когда мы проезжали через мертвые, разоренные и брошенные села. Первых людей мы увидели уже довольно высоко в горах, в поселке, куда мы заехали выпить чашку чая в каком-нибудь баре. Пришельцы здесь были в диковинку. Нас все внимательно рассматривали, и я ежилась от этих пристальных взглядов и заметного похолодания. Небо, загроможденное тяжелыми серыми тучами, готовилось пролиться дождем. Первые капли застучали по стеклу, когда мы снова тронулись в путь.
      По дороге Бани затеял какой-то сложный политический разговор. Вообрази себе, мой возможный читатель, какого взаимопонимания мы достигли, не имея общего языка для объяснений! Я раздражалась от этой бессмысленной беседы. Трудно укладывать сложные мысли в элементарные слова, в упрощенные формы. Но Бани это не останавливало, он разливался соловьем. В конце концов я перестала отвечать и отвернулась к окну. Наконец Бани спросил: "Даша, почему ты молчишь?" Я разразилась было гневной тирадой, но задохнулась от недостатка слов. Бани принялся хохотать. "Даша, ты очаровательна, когда злишься! Ну позлись еще немножко для моего удовольствия", – сказал он, смеясь. От этого беспечного мальчишеского смеха мое раздражение как рукой сняло. В пять часов вечера мы въехали в Пале, пригород Сараевова вестибюль ада. Мы оставили вещи в пресс-центре и отправились в гости к русским добровольцам, которые воюют а стороне сербов, в отряд "Царские волки", в селе Прача на Границе с мусульманами. Но встретили нас в штыки. "Ненавидим газетчиков, – заявили добровольцы. – Каких только гадостей о нас не пишут! Что "царские волки" идут на запах крови, что приехали мы сюда за деньгами, хотя получаем не больше двухсот долларов в месяц. А мы приехали сюда чувства патриотизма, понимаешь?" – "Ребята, если вы патриоты, что ж вам дома-то не сидится. И в России полно". – "Это же наши братья. Разве можем мы их оставить в беде!" Добровольцы пренебрежительно относятся к русским работающим в ООН: "Вот кто приезжает сюда деньги заколачивать и вольготно жить!" В этих парнях много злости и язвительности, видать, крепко их обидела жизнь там, на Родине. Один не имеет работы, от второго ушла жена, а третий просто чувствует себя ненужным дома. В Боснии их любят оказывают им трогательные знаки внимания, в их силе и мужестве нуждаются, а значит, они могут уважать себя как мужчины. Их философия незамысловата, они живут сердцем, а не разумом. Вместе с ними в большом деревенском доме поселилась маленькая сильная сербка, воевавшая два года. Эта легкая на ногу женщина патрулирует вместе с добровольцами лес, печет им блины и варит кофе. "Она наш товарищ", – говорят добровольцы. О том, что в мире существуют женщины-нетоварищи, сумасбродные птички с радужным оперением, напоминают стопки совсем неуместного здесь журнала "Бурда".
      В селе Прача я обнаружила на удивление хорошо работающий телефон в разбитом кафе. Международная связь еще действует, хотя счета никто не оплачивает уже два года. Я позвонила в Москву. Странно было услышать родной голос Андрея в этом наполовину опустевшем селе.
      Мусульмане совсем недалеко, но дети, привыкшие ко всему, беспечно играют на деревенской улице. Куклы за пулеметами и пугала на дорогах отвлекают внимание вражески: снайперов. В древней замшелой мечети, где эхо молитв пропитало стены, взломаны гробы двух святых – там только мрак, холод и паутина.
      "Я здесь по-другому стал чувствовать жизнь, научился быть благодарным за красоту, – сказал мне доброволец Петр. – Горы, звезды, луна, одиночество – здесь много думаешь". Трудно представить, что на свете есть такое величие, как горы Боснии – зеленые сумерки леса край партизан, прозрачно-синий горный воздух, звон колокол чиков (их привязывают на шею лошадям), стада барашков с кроткими глазами. Красота, которая несет в себе утешение примирение с несправедливостью жизни. На обратном пути дорогу нашей машине преградила мама-лошадь, кормяшая своего жеребенка в теплом свете звезд.
      В Пале Бани и я перекусили чем бог послал в маленьком кафе. Там я встретила русского журналиста, корреспондента красной звезды" Александра Н., который только что вернулся и3 Сараева. Он с нескрываемым удовольствием описал мне все трудности и опасности, ожидающие меня завтра, и сказал, что на моем месте он бы и носа не сунул в Сараево. Я не раз наблюдала в "горячих точках", как журналисты, только что вернувшиеся с фронта, злорадно стращают своих коллег, собирающихся на войну. Каждый раз мне многозначительно говорили: "Мы тебе, девочка, не советуем туда ехать", как будто можно написать материал, сидя в теплом месте. И теперь в Пале я выслушала все положенные благоглупости в надежде, что в конце концов Александр расщедрится и сообщит мне что-нибудь ценное. Основательно запугав меня, Александр наконец сказал: "Так как у тебя нет аккредитации ООН, то в мусульманское Сараево тебе попасть не удастся.
      Единственный, кто тебе может помочь, – русский наблюдатель Игорь. Найди его, он что-нибудь придумает".
      В полночь нас пригласили к местному влиятельному бизнесмену Милошу, другу Бани.
      Я так хотела спать, что едва сдерживала челюсти от судорог зевоты, но Бани сказал, что отказаться неудобно. Милош оказался сорокалетним красавцем с проседью в роскошной бороде, он прекрасно говорил по-русски, так как учился в России пять лет. Его сластолюбивые бархатные глаза сразу раздели меня, снимая одну деталь туалета за другой. Он подсел ко мне и, обволакивая меня взглядом, стал нашептывать рискованные парадоксы и маленькие язвительные вольности. Мы начали с поэзии Цветаевой, а закончили собственными взглядами на мир. Вы такая же, как я, – говорил он томным голосом мне На Ухо, и его дыхание согревало мою кожу. – Вы, как кошка, юбите снимать сливки с молока, оставляя обезжиренную идкость для дураков. Вы жадная до жизни и любите изде-аться над теми, кто слабее вас. Вы мните, что можете всех МанУть, но скоро начнут обманывать вас. – Что вы имеете в виду? – спросила я, поддавшись Ии этого сладкоречивого хищника. с Вы ведь замужем, правда? И любите своего мужа – я л У ° вашем чувстве по тому, как вы меняетесь сейчас в е при одной мысли о нем. Итак, вы здесь, он там. Все просто. Я уверен, что он обманывает вас в разлуке. Я не его, но я чувствую вас – если он не глупец, он должен нять, чтобы сохранить вас для себя.
      – Я не сторонница парадоксальных высказываний, тем более в любви. Они не более чем игра слов. И вообще вы за ходите слишком далеко. Мы едва знакомы. Что вы, собствен но,себе позволяете?
      – Не цепляйтесь за общепринятые установки. Не важно что я знаю вас каких-нибудь полчаса, я вижу вашу душу, бессовестную и сентиментальную одновременно.
      Мне захотелось стереть с его губ наглую усмешку и освободиться от напора его глумливого взгляда.
      – Что за идиотский разговор! – сказала я, натягивая на лицо улыбку. – А взамен моему неверному мужу вы предлагаете себя?
      – Да, моя милая девочка. Я очень умелый человек и неплохо бы обошелся с вами.
      Но, кажется, вы мне не доверяете. Вот телефон, проверьте мои слова, позвоните мужу, его наверняка нет дома. Ну же, смелее.
      – Я разговаривала с ним три часа назад.
      – О, я тоже так поступаю со своей женой, когда уезжаю. Нежно беседую с ней по телефону, убаюкиваю ее ложью, затем выхожу из отеля и отправляюсь на поиски приключений.
      – Вы сейчас похожи на змия, соблазняющего Еву.
      – Вот как? Я вызываю у вас подобные ассоциации? Что ж, я польщен. И все же позвоните.
      "Ты непроходимая дура", – убеждала я себя, набирая дрожащей рукой свой домашний номер, и через минуту услышала бодрый голос автоответчика.
      – Он спит, – убежденно сказала я, встречая насмешливый взгляд Милоша. – В Москве сейчас два часа ночи.
      – Вы сами не верите в то, что говорите. Позвоните еше раз, разбудите его.
      – Идите к черту! – крикнула я, швыряя трубку.
      Бани бросил на меня тревожный взгляд. Он тщился понять, что происходит, но вся сцена шла на русском языке, и догадался о ссоре только по выражению наших лиц.
      – Я устала и хочу спать, – уже спокойным голосом сказала я. – Вы хорошо порезвились, я была удачной мишенью для ваших стрел.
      – Я заказал для вас номер в гостинице, – холодно ответил Милаш. – Думаю, вам действительно надо отдохнуть.
      Бани и я вышли на улицу, под россыпь звезд на небе. Луна блестела как жемчуг, освещая небольшие горные домики для туристов. Раньше здесь был лыжный курорт, но война превратила его в прифронтовую полосу. Я вдохнула всей грудью свежий воздух майской ночи и пришла в себя. "Все это чепуха", – громко сказала я, но на губах остался ядовитый привкус сомнений. Я ревновала, я отчаянно ревновала Андрея к одной мысли о его возможной неверности.
      В номере гостиницы я до трех часов ночи пыталась открыть кодовый замок моего дорожного сундучка. И поскольку я забыла код, мне пришлось будить мужчину из соседнего номера, который перочинным ножом взломал мой хорошенький сундук. Это происшествие окончательно испортило мое настроение. Укладываясь спать, я мучилась одной мыслью: "Надо же было мне влипнуть! Думала, что все на свете пустяки, и так напоролась на любовь!" 3о мая. Утром мы вяло позавтракали хлебом с вареньем и чаем и отправились в путь. В яркой, густой, по-летнему ослепительной голубизне неба чувствовался праздник. Нас было трое – Бани, я и сербский писатель с русским именем Иван, ехавший к родственникам в Сараево и согласившийся выступить один день в качестве переводчика с сербского на русский.
      Чем ближе мы продвигались к линии фронта, тем хуже я владела собой. Сначала я пыталась разговаривать тоном человека, который желает проявить выдержку, но потом просто замолчала, истязая свое воображение картинами опасности. Вчера эту дорогу пытались перерезать мусульмане, погибло более пятидесяти человек. Бани все время приставал ко мне с вопросом: "Даша, что с тобой? Почему ты молчишь?" Мне было трудно объяснить ему, что для таких женщин, как я, Молчание – лучший способ сохранить присутствие духа. Если я заговорю, то впаду в истерику. Я ответила Бани: Когда мы проедем опасный участок, я начну болтать как сумасшедшая".
      Когда до простреливаемого места осталось совсем немного Бани остановил машину и велел мне надеть бронежилет. Я специально захватил для тебя", – сказал он.
      "Ух ты! Какой он тяжеленный", – пробормотала я, натягивая на себя двадцать килограмм железа. "А теперь поехали!" – крикнул Бани, машина взревела и понеслась вперед, как стремительный зверь. Опасный участок имеет три приметы: сквозняк страха в желудке, гниющий труп лошади с задранными кверху копытами, убитой снайпером ради забавы, и останки сгоревшей машины (ее водитель погиб от снайперской пули труп убрали, а машина осталась как памятник). Тормоза визжат на поворотах, автомобили-мишени торопятся проскочить простреливаемый участок.
      Метнулась под колеса белочка. "Не расстраивайся,это мусульманская белка", – успокоили меня. Мои попытки улыбаться подобным шуткам полностью провалились.
      Добродетель самообладания, столь ценная в здешних местах, мне несвойственна. Я съеживалась в собственной коже и праздновала труса. Я, по-видимому, принадлежу к тому типу людей, которые с детских лет, начитавшись романтических книжек, мечтают о приключениях и подвигах, но, как только жизнь сталкивает их с ними, они тут же проклинают свою тягу к странствиям и думают: "Какая огромная разница между воображением и действительностью!" Перед въездом в Сараево мы остановились около сербского поста. Трое мужчин, щурясь от яркого солнца, обедали чечевичной похлебкой за столом, роль которого исполнял деревянный ящик. Один из них – хорошенький восемнадцатилетний блондин – сказал нам на превосходном английском языке, что он воюет уже два года, с шестнадцати лет. Этот солдат, ставший ветераном еще в мальчишеском возрасте, явно научился владеть пистолетом раньше, чем бритвой. Я смотрела на него и думала, как все это глупо – природа создала таких отборных самцов для любви, а они пренебрегают своими прямыми обязанностями ради исполнения сурового ратного долга.
      Сараево – это город-тир, простреливаемый насквозь, где убивают не задумываясь, город, потерявший уважение к смерти. Здесь не нужно никаких особых оснований, чтобы умереть. Огромные серые полотнища маскируют наиболее опасные места. Ядро города принадлежит мусульманам, его окружает плотное сербское кольцо. Жителям Сараево свойственно состояние фатализма: чему быть, того не миновать Звездный путь уже проложен. Перебегают от дома к дому улыбчивые старушки, уже не вздрагивая от выстрелов и взрывов, ходят по улицам хорошенькие девушки в лосинах и кокетливых блузках. Некоторые носят изящные синие бронежилетики с приколотыми на грудь брошками погибнуть от снайперской пули, значит, так тому и быть. Всех ведет вперед слепая судьба.
      Талант к жизни – редкое свойство. Сербским мужчинам достаточно выпить стакан вина, чтобы освежить сердце, и жизнь снова кажется медом. "Каждый день – только игра в карты", – говорят они, зная, как быстро и неразборчиво здесь настигает смерть. Возвращаясь с передовой, они с увлечением играют в компьютерные войны, как будто им мало реальной войны.
      Сербы родились партизанами. Эти мужчины с их разрушительной энергией, с дикими сердцами и бесстрашными глазами сказочных героев, с могучими животными порывами – представители последней в старушке Европе нерассуждающе, первобытно храброй расы. Их бесконечные распри приобретают эпический характер. К этим людям необузданного темперамента и свободы в выражении чувств нельзя подходить с обычной меркой. В цивилизованном обществе они опасны, как опасен тигр, проломивший клетку в зоопарке. Их страсти не имеют полутонов – либо большая любовь, либо сильная ненависть. Те приглушенные, спокойные обозначения чувств, которыми мы пользуемся – например, неприязнь, привязанность, дружеское расположение, – здесь не проходят. Присущие им пылкость и богатство красок делают их очаровательными и свирепыми в наслаждении любовниками, но в их горячей, бьющей в глаза красоте есть что-то от сверкания разящего меча. Как прекрасны мужчины перед смертью!
      В их кодекс чести входят галантность, каскады преувеличенных комплиментов дамам и рыцарское преклонение перед женщиной. Но точно так же, как средневековый рыцарь-паладин мог молиться на свою даму, робко мечтать о ее поцелуях, возить с собой повсюду ее портрет и в то же время брать силой визжащих от страха женщин в завоеванных городах, так и сербы, способные на романтическую страсть, могут выступать в роли безупречных насильников. Эти неисправимые дамские угодники не забывают о любви даже на службе. Командир военной полиции Миладин, роскошный пират с мускулами пантеры, включает рацию в машине и "вылавливает" в эфире мусульманских телефонисток: "Сладкая моя! Помнишь, как до войны мы гуляли с тобой?" "Миладин, а сколько ты изнасиловал мусульманок?" – не Удержалась я от вопроса.
      "Послушай одну историю, – сказал командир полиции. – Когда шел бой за один из районов Сараева, я случайно попал в одну мусульманскую квартиру и увидел там девушку красавицу. Она посмотрела на меня обреченно и стала раздеваться. Если б я и хотел чего-нибудь, то всякое желание от такого зрелища пропало бы. Я сказал ей не надо. Ну зачем ты так? Одевайся". Сейчас мы с ней друзья, я иногда захожу к ней выпить кофе".
      Трагедия Ромео и Джульетты нашла в Сараеве свое новое воплощение. Влюбленные серб и мусульманка решили бежать из города и страны. Кто-то подстрелил двух голубков. Сейчас обе стороны обвиняют друг друга в этом преступлении. Невозможно жить в таком мире, не оправдывая его, иначе можно проклясть бога, но как же трудно находить всему прощение и оправдание.
      Эй, где ты там, наверху, тощий ангел надежды с помятыми крыльями? Долго ли еще этим людям таскать бронежилеты и кататься на танках? Молчишь. Или час твой еще не пришел. На земле царствует время волков, и, чтобы выжить, надо убивать.
      Миладин пригласил нас в гости, в штаб военной полиции на окраине Сараева. Я уже сварилась в солнечном кипятке, забронированная в жилете, как краб, и была рада любому месту, где можно скинуть эту тяжесть. У входа в штаб молодой солдат нежно, с каким-то чувственным удовольствием прочищал затвор автомата. Мы расположились в прохладной, почти пустой комнате, я сняла бронежилет и почти упала в кресло, радуясь тому, что не надо прятаться от пуль. Миладин сбегал за красным вином, и мы стали пить из одного стакана. Сначала пила я, потом Миладин припадал губами к следам моей помады.
      – Миладин, как мне попасть в мусульманское Сараево? – спросила я.
      – Это нереально. Если только у тебя есть карточка ООН, то ты можешь обратиться к русскому наблюдателю. Он находится в соседнем здании.
      – Да ты что? Он здесь, неподалеку?
      – Конечно. Я могу проводить тебя туда.
      Когда я увидела Игоря, в моем сердце случился обвал. Он стоял передо мной, высокий, прокопченный солнцем, и я видела полоску белой кожи, которую обнажил закатанный рукав. Вокруг были люди, мы произносили слова официального диалога между журналисткой и военным, но я почти не вникала в их смысл. По ускоренному биению моего сердца поняла, что грозные силы уже начали свою работу. С губ неудержимо рвалась улыбка, хотя Игорь говорил совсем радостные вещи: "Ну что же с вами делать? Ведь у вас нет аккредитации. Поймите, я даже не имею права разговаривать вами. Но ради вас я могу съездить сегодня в мусульманскую часть Сараева и сделать вам пресс-карточку. У вас есть фотография?" Я сделала отрицательный жест. "Ну ладно, давайте ваше удостоверение, я сниму с него фотокопию. Вы, наверное, голодны?" Я кивнула. Он метнулся в соседнюю комнату, притащил пайки для служащих ООН и черную икру. Пока он накрывал стол, я наблюдала за его ловкими движениями с какой-то болью и думала: "Неужели так бывает – с первого взгляда все ясно без слов!" Инстинкт настойчиво звенел в моей крови. "У вас кончились сигареты. Возьмите мои", – сказал он, протягивая мне блок "Мальборо". "Зачем так много?" – "Возьмите, у меня есть". Мы говорили о какой-то ерунде, ощущая взаимную силу нежного притяжения. Бани служил нам буфером. Не будь его, мы бы тут же кинулись друг другу в объятия. "Оставайтесь ночевать у нас, – говорил Игорь, и голос его срывался. – Мы найдем вам место.
      Сейчас очень опасно ехать. Сегодня обстреляли несколько машин на дороге".
      Словно в подтверждение его слов за окном раздался грохот взорвавшегося снаряда, и от ударной волны задребезжали стекла. "Это довольно далеко, не бойтесь, – успокоил Игорь. – Тем более у нас окна обложены мешками с песком. Ну так как, остаетесь?" "Не могу, – в отчаянии ответила я. – У нас на семь вечера назначено интервью с лидером боснийских сербов. Мы приедем завтра". "Это точно? Вы не обманете?" – взволнованно спросил он. "Нет, конечно, нет. Ждите меня завтра, в девять утра".
      На обратном пути в Пале Бани задумчиво сказал: "Очень хороший мальчик, очень, поверь мне, Даша". Я посмотрела на него с благодарностью. Бани хитрый, Бани все понимает.
      Вечером, когда мы собрались идти на интервью к Радовану Караджичу, я обнаружила, что оставила в Белграде диктофон. Пришлось позаимствовать его у местных коллег с радио у входа в президентский дом нас несколько раз обыскали люди с автоматами и после тщательной проверки документов Пропустили в приемную.
      Там на каждый квадратный метр приходилось по одному вооруженному охраннику. Нам сообщили, что придется подождать. Я оставила диктофон на стопке и вышла покурить на свежий воздух вместе с Бани. Вернувшись через пять минут, я обнаружила, что диктофон исчез Несколько секунд я тупо смотрела на пустой столик с одной лишь мыслью "не может быть", затем тщательно обыскала все вокруг. "Кто спер диктофон?" – громко по-русски спросила я. Все обернулись и уставились на меня в недоумении. Я перевела. Какая-то девица с кобурой на боку возмущенно накинулась на меня: "Вы понимаете, что вы говорите? В приемной президента украли диктофон! Это абсурд! Это невозможно! Вы, наверное, где-нибудь его потеряли". Но тут за меня вступился Бани, который заявил, что он сам видел диктофон на столе. Все бросились искать – перевернули диваны и кресла, заглянули под все шкафы и столы. Все напрасно, диктофона не было. Теперь пришла моя очередь возвысить голос: "Вас тут двадцать человек охраны, и на ваших глазах стащили диктофон! Какая же вы после этого охрана? У вас президента украдут, а вы и не заметите. Поймите, диктофон чужой, я за него отвечаю, был бы мой – я бы так не расстраивалась". Речь на английском давалась мне с трудом, и я перешла на русские ругательные выражения. Все опустили глаза и сделали вид, что ничего не происходит. Бани успокаивал меня, говорил, что купит новый диктофон и вернет на радио.
      Через полчаса из кабинета вышел Караджич, что-то коротко сказал по-сербски и ушел обратно, хлопнув дверью. Мне перевели его слова: "Найдите диктофон".
      Значит, кто-то ему настучал. Все засуетились, и одна из девиц растерянно спросила: "Что же теперь делать?" "Надо всех собрать в один кабинет и обыскать", – радостно сказала я, предчувствуя хороший спектакль. В десять часов вечера так и сделали. Всех согнали в одну большую комнату и начали обыск, женщин обыскивала дама-охранница, мужчин – сын Караджича. Я сидела за огромным столом в картинной позе мстительном фурии и барабанила пальцами по его блестящей поверхности. Во всех фильмах этот жест обозначает, что человек злится или нервничает. Обыск не дал результатов. Народ высказал предположение, что диктофон стащил кто-нибудь из охранников, уже ушедших домой.
      Только в час ночи мы вошли в кабинет Караджича, чтоб взять интервью.
      – Чай, кофе? – предложил любезный президент.
      – Вина, – усталым голосом ответила я.
      – Понимаю, – весело сказал Караджич. – У меня как раз есть бутылка хорошего французского красного вина.
      Когда по стаканам уже разлили благословенную жидкость Караджич протянул мне маленький японский диктофон со словами:
      – Я хочу уладить сегодняшний неприятный инцидент, примите, пожалуйста, от меня этот подарок на память о встрече.
      – Благодарю вас, но, к сожалению, я не могу этого сделать. Пропавший диктофон принадлежал не мне, а корреспонденту вашего радио.
      – Не беспокойтесь, я все улажу. Мне бы хотелось, чтобы мой личный диктофон остался у вас.
      Бани зашептал мне на ухо, что неудобно отказываться, надо брать.
      – Большое спасибо. Сейчас мы испробуем диктофон в деле.
      Я нажала кнопку, и началась беседа, сиюминутную, политическую часть которой я опускаю, оставляя лишь те вопросы, которые характеризуют личность президента.
      – В политике нет места прямодушию. Как вы, писатель, совмещаете два таких разных ремесла – литературу и политику, искусство быть откровенным и искусство скрывать свои мысли?
      – Я не считаю профессию политика лживой по своей сути. Моя работа прекрасна. Тысячи сербов получили свободу и государство, избежали угрозы геноцида. Разве это не достойная цель?
      – Какие ошибки, по вашему мнению, вы допустили на посту президента?
      – Крупная ошибка – это плохая пропаганда. Мир настроен против нас. Из гордости, из стремления не унижать себя оправданиями мы допустили такое положение вещей, когда мировое сообщество смотрит на сербов как на воплощение зла. Это несправедливо.
      – Мне кажется, в этом виновато знаменитое сербское упрямство.
      – Может быть, и так. Кроме того, мы всегда склонны надеяться на лучшее, на то, что все уладится само собой. Я люблю анекдот про английского короля Генриха Восьмого. Это тот, у которого было шесть жен. Он славился своей Жестокостью и однажды приказал казнить придворного из-за Какой-то мелкой провинности. Несчастный осужденный Упал на колени и обратился к повелителю: "Мой государь! Если вы оставите меня в живых, я за год научу вашего коня Разговаривать". Король рассмеялся и велел отвести ловкого придворного на конюшню. Удивленные друзья спросили придворного: "Как же ты научишь коня разговаривать "Пустяки, – ответил тот. – За год король может умереть могу умереть, а может быть, и конь заговорит".
      – По профессии вы психиатр, психотерапевт. Помогает ли вам эта специальность в политической деятельности?
      – Прежде всего, знание законов психики помогает мне держать себя в хорошей форме. Я чрезвычайно вынослив, и физически, и морально, могу работать по двадцать часов в сутки.
      Я писал научные работы как групповой аналитик. Изучая психологию различных социальных групп, я пытался понять законы общественного поведения. Как психиатр, могу сказать, что закон, применимый к отдельной человеческой личности – оставайся в одиночестве, и ты станешь зрелым человеком, – распространяется и на целый народ. Вынужденная изоляция народа сломает его, если он духовно ничтожен, или возвысит, если он того стоит. Сербы сейчас одиноки, но это даст им духовную зрелость и мудрость. Бог знает, что мы правы.
      Интервью закончилось в два часа ночи. Бани стал проситься ко мне в номер переночевать, мотивируя это тем, что его поселили в "комнате для животных" вместе с двумя неизвестными мужчинами. "Дай мне место в своей комнате", – просил Бани, а я мысленно добавляла: "И в своей кровати".

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31