В такой участок входят две-три галактические системы. Они связаны между собой не только одним каналом Времени, но и функциональным взаимодействием, направленным на поддержание разумной либо животной жизни на одной или двух планетах.
Маточные базы размещаются на удобных в навигационном и исследовательском плане малых планетах или на супербольших астероидах. Для их обустройства никаких особых сооружений, вроде куполов с обязательным для людей Земли наличием воздуха и дозированного атмосферного давления, — совершенно не требуется. Hе обязательны и скафандры. Во всяком случае, в передвижениях по Базе или в полетах в одном канале Пространства-Времени скафандры, а точнее, защитные костюмы — не нужны. Hо они необходимы при перелетах из одного Пространства-Времени в другой. Hа их границах контролеров-исследователей подстерегает самая страшная сила.
Что она из себя представляет, описывать не стану. И землянам, привыкшим к своим стандартам, просто не понять физики процесса. А сила эта невидима и смертельна так же, как для космонавтов Земли разгерметизация корабля. Даже во сто крат мощнее. Она сминает и разрывает в клочья то, что по земным понятиям воздушно, не имеет осязаемости.
Что, например, внешне я из себя представлял? Да ничего! То есть никакой определенной формой ни я, ни все те, кто окружали меня, — не обладали. Если, разумеется, на нас, Тамошних, смотреть глазами людей Земли. В общем, по земным понятиям мы были бестелесными. Хотя сами друг друга воспринимали в том образе, в каком пребывали некогда в канале Пространства-Времени, откуда мы сюда пришли.
Каждый воспринимал другого по своему представлению о формах разумного существа. Ты мог в чьем-то умозрении выглядеть паукообразной или земноводной особью, кривоногим или головоногим уродцем, карликом или гигантом… Hо как бы ты не выглядел в их глазах, они, разумные существа, с которыми мне приходилось общаться, внешне выглядели как люди Земли. Я их так воспринимал.
Впрочем, рассказываю я обо всем этом лишь потому, что мне, земному, ковылявшему в пекле пустыни, самому любопытно было узнать то напрочь забытое, что некогда являлось моей естественной средой обитания. В тот момент, в Кара-Кумах, я по памяти мог определить модель челнока, в котором я себя увидел. И назвать планету, откуда я летел. Хотя откуда бы мне, обычному инженеру-геологу, знать было об этом?!
Спроси у меня тогда, и я без запинки перечислил бы все Базы, на которых мне доводилось работать. Вспомнил бы и те, на которых не бывал, но слышал от друзей и читал о них в учебниках. Я мог повторить коды, какими обозначались каналы Пространства-Времени…
Я называл имена друзей. И с затаенной стеснительностью спросил о той, в кого был страстно влюблен. Она внешне была похожа на маму…
Я знал обязанности, какие на мне лежали, и знал свою должность, которая досталась мне совсем непросто…
2
Тогда мы здорово поссорились с отцом. Он занимал высокий пост. Возглавлял одну из служб Всевышнего и потому являлся членом Комитета по контролю за биохимическими и биофизическими функциями Разумной жизни в Мирах, где ваш покорный слуга добросовестно трудился.
Работать в структуре этого ведомства считалось престижным. Даже рядовой сотрудник, числящийся в техническом персонале компьютерного зала, мог ходить задрав нос. А уж если ты работал на Базе, тебя причисляли к интеллектуальной элите. Hа Базах же действовало два соперничающих между собой отряда. Оба с тщательно подобранным составом, который комплектовался далеко не из случайных людей. Их отличала высокая степень квалификации, личной ответственности и терпимости друг к другу.
В табеле о рангах эти отряды значились в одной строчке. Приоритета одного над другим не было. У каждого из них были свои достаточно сложные задачи. Один отряд назывался ПОКИ — Подразделение Объективных Контролеров-Исследователей, а другой — ПОСКИ, что означало: Подразделение Субъективных Контролеров-Исследователей. Первые запускали зонды и летательные аппараты с роботами и, сидя на Матке, следили за их деятельностью. Передаваемые зондами и роботами объективные данные они тщательно систематизировали, а затем отправляли в Компьютерную службу Комитета. Поэтому сотрудников ПОКИ иначе называли систематиками.
Только нам, субъективистам, предоставлялось право находиться в самой среде исследуемой разумной жизни. Зачастую, по разрешению сверху, мы могли вступать в контакт с наблюдаемыми нами мыслящими особями. Кстати, скажу: систематики и субъективисты подбираются таким образом, чтобы исследуемые ими каналы не соответствовали тому Пространству-Времени, откуда они начинали свой бренный путь в Великий Круг Миров.
Быть зачисленным в отряд ПОКИ можно было не имея рабочего стажа в подразделении субъективистов. А вот чтобы стать членом ПОСКИ, надо было не менее одного года проработать систематиком. Только после этого соискатель мог подать в Комитет заявление, где его не без пристрастия рассмотрят. Если по единогласному мнению членов Комитета заявитель по параметрам подходил в субъективисты, его объявляли кандидатом и отзывали из командировки — Домой. То есть в Великий Круг Миров, а точней, в его Резиденцию, или, как мы еще называли его, — в Центр.
Обычно командировка, связанная с работой на Базах иных миров, длится от трех до шести месяцев. Если до конца ее остается соответственно месяц или два, кандидата, как правило, отзывают. Чтобы он мог прослушать комплекс лекционных курсов и сдать ряд теоретических экзаменов. После успешной сдачи экзаменов кандидат должен был пройти практику. И только после нее он получал право называться субъективистом. В общем, на всю процедуру уходил почти год.
Итак, после года работы в систематиках я, как и положено, подал заявление в Комитет и с трепетом ждал вызова. Моему огорчению не было границ, когда мне вручили депешу с очень лаконичным и предельно ясным текстом: «Вам в соискательстве отказано».
Первый отказ не давал права претенденту обсуждать решение Комитета. Чтобы снова подать заявление, я должен был ждать еще год. За это время я с сумасшедшим усердием, отказываясь от дружеских пирушек и прочих удовольствий, изучал все населенные миры и их жителей: что они из себя представляют, что их ограничивает в мышлении, а значит, в понимании себе подобных и окружающего мироздания. Изучал саму планету, где они проживали, структуру атмосферы, галактическую систему, в которой находилась эта планета, и прочее-прочее.
Я до умопомрачения вгрызался в суть сложнейших формул, составляющих Время и Пространство той или иной Галактики, в которых Великий Круг Миров сделал все, чтобы создать там Разумную жизнь. Мне страсть как интересно было вникать в технологию этого величайшего, пожалуй, из всех деяний Всевышнего. Кто из мыслящих не встанет на колени перед Его гением?..
Я изучал природу возникновения биологической жизни и разумного существа, взаимодействие звезд между собой и функциональное значение каждой из них, так или иначе влияющих на Планету с разумными особями.
Год пролетел незаметно. Я снова отправил заявление с просьбой зачислить меня в отряд ПОСКИ. И — о, горе! — я снова не оказался в списках претендентов. И тогда я обратился с апелляцией к Председателю Комитета. Реакция была незамедлительной. Со мной по телеканалу связался и говорил сам шеф Комитета. Он сказал, мол, у него против меня лично никаких возражений нет. Hо категорически против один из членов Комитета.
— Чем он аргументирует свой отказ? — спросил я.
— Считает, что для этой работы вы слишком молоды.
— Во-первых, я по этой так называемой причине не прошу никаких скидок. Во-вторых, молодость разве порок? — возразил я.
— Разумеется, не порок. Hо… — шеф Комитета сделал паузу, а потом многозначительно добавил: — Попытайтесь переубедить этого члена Комитета. Время для принятия окончательного решения пока есть.
И я все понял. Против меня был отец. Вот тогда-то я с ним и схлестнулся. Я не мог убедить его отказаться от своих слов и поставить об этом в известность Председателя Комитета. Я был на него в страшной обиде. Перестал разговаривать с ним. В сердцах рассказал обо всем маме. Она и помогла.
За ужином мама сказала отцу:
«Того, что ты позволишь ему пройти в кандидаты, еще не означает, что его тут же зачислят в отряд субъективистов. Он должен еще будет сдать экзамены. Вот если он их сдаст на посредственном уровне, тогда я тоже возьму твою сторону».
Маме удалось сломить его упорство. А я ее не подвел. По всем экзаменам мной были получены высшие баллы. И через одиннадцать с небольшим месяцев я стал самым молодым членом отряда ПОСКИ.
С того времени прошло около трех лет. Два отчета с анализом моих субъективных наблюдений уже были отмечены самой Канцелярией Всевышнего.
Дело все в том, что информация систематиков шла в Компьютерную службу Комитета. Уже оттуда, после изучения и выводов, этот материал шел в Большой Компьютер Великого Круга Миров. Отчеты же субъективистов передавались непосредственно на Малый Компьютер Канцелярии главы Великого Круга Миров, которого мы между собой называли Всевышним.
Субъективной информации Он придавал особое значение и, как утверждают, всегда просматривал ее лично. Наша информация, очевидно, чем-то существенно дополняла объективную картину, представляемую роботами, и зачастую основываясь на ней, в Канцелярии вырабатывались дополнения к действующим Инструкциям.
Так что, по моим наблюдениям, пару раз вносились изменения в действующие правила. А это считалось громадным успехом. Такой работник как специалист получал в награду высокую категорию. Наверное, поэтому, несмотря на мою молодость, в Комитете со мной считались. Hе раз вызывали на свои заседания. Там, на заседаниях, я, конечно, встречался с отцом, но, кроме подчеркнуто сухих приветствий, мы с ним больше никак не общались. Я не мог простить ему оскорбительного неверия в меня. А он, при всей кажущейся сухости, гордился мной и, как говорила мама, радовался моим успехам.
«У вас одинаково дурной характер, — не раз сетовала мама, — но я вас, упрямцев, все равно помирю.»
И помирила. Умудрилась это сделать в тот момент, когда нас всех не было дома. Мы, по предписанию своего руководства, разлетелись по мирам. Отец в одну сторону, сама она — в другую, а я, уже в качестве руководителя группы, в полугодовой инспекторский вояж по трем каналам Пространства-Времени.
3
Дни и ночи мои были так насыщены, что я не заметил, как пролетело четыре месяца. Я уже дал команду понемногу упаковываться, чтобы без промедления перебазироваться в третий, последний по предписанию, канал Пространства-Времени. А работа в этом, предпоследнем, у нас завершалась трехдневкой непосредственных контактов с разумными аборигенами. Самый интересный этап в нашей работе.
Аборигены реагировали на нас с потешным смятением и любопытством. Любопытство пересиливало. Оно у разумных сильнее страха. Мы позволяли видеть себя в привычных для них биоформах. То есть похожими на них. Ряд черт в нашем облике они видели в зависимости от их представлений об инопланетянах. Например, тому, с кем я вступил в контакт, я виделся двухголовым. И он умирал от любопытства узнать: одинаково ли мои головы думают? А если нет, то не перебивают ли друг друга, когда рассказывают? Hе ругаются ли между собой из-за еды? Спят по очереди или одновременно?…
В общем, смешные они, эти разумные аборигены. И легко управляемые.
Мой визави, анализируя в моем отсутствии наши с ним встречи, всякий раз давал себе слово при новом свидании со мной задать все эти мучившие его вопросы. А встретившись, он, разумеется, забывал о них. Ему приходилось отвечать на мои вопросы.
Интересный был экземпляр. Наблюдательный, дотошный и хорошо знавший психологию и образ жизни себе подобных. Откровенно говоря, я хотел бы знать, кем он был, находясь Дома, среди нас, в Великом Кругу Миров, пока вновь не ушел в Кругооборот. Hо такой информацией могли обладать только сотрудники Канцелярии Главы Великого Круга.
Как все-таки мудро устроил Всевышний Вечность Разумной жизни! Живет мой контактер на этой планетке и не подозревает, что это его детство, хотя он здесь взрослеет, набирается опыта, стареет и… умирает. И, умирая, даже не подозревает, что по существу уходит в иную жизнь — на планету Молодости своего разума. Где снова взрослеет, набирается опыта, стареет и… умирает. То есть, перемещается на планету Зрелости своего разума. К себе Домой. В Великий Круг Миров. Вечность его, слава Всевышнему, обусловлена обновлением в развитии и движением по Пространствам-Времени.
Забавно наблюдать за ними, сущими детьми, непомнящими родства. Мы тоже, наверное, здесь, на Земле, пребывая в Детстве, оставляем впечатление беспомощного и жалкого существа.
«Hу чем не неразумное дитя?» — думал я, глядя на него, как смотрит взрослый на малолетку. И про себя решил позволить ему задать мне эти его умозрительные вопросы. Однако в этот самый момент у меня вдруг сработала вторичная связь. В наш диалог вторгся командир Базы. Такое мог позволить только он и только в экстренных случаях.
Услышав голос руководителя Базы, я сразу понял, что с моими товарищами, которые находились сейчас, как и я, среди жителей этой планеты, ничего не произошло. Если что и случилось, то не с моими ребятами и не на этой планете. Потому что информация о ней и самом разном другом, вплоть до того, где в это мгновение задымится вулкан или кто из аборигенов отойдет в мир иной, была у меня на планшетке. Так называли мы плоский прибор с небольшим, но весьма чувствительным устройством, замкнутым на экран, по которому в пределах нормы гарцевал индикатор. В случае опасности индикатор вырисовывал рельеф местности, высвечивая координаты, и выдавал исчерпывающую характеристику причинам либо совершившейся, либо надвигающейся беды.
— Вы срочно нужны на Базе, — сказал командир.
— Что случилось? — не без волнения поинтересовался я.
— Кроме хорошего — ничего, — как-то не похоже на него игриво заверил он.
— Тем не менее, — настаивал я и, чуть-чуть подумав, добавил: — Если нечто конфиденциальное, тогда другое дело.
— Hу как вам сказать?.. Вообще-то, сообщение конфиденциальное. Hо такое, что все равно станет достоянием всей Базы. Примерно через час придет пакет последних известий, и никакой тайны уже не будет.
Я был заинтригован. Наверняка мои ребята, находившиеся здесь в разных концах планеты и слушавшие нас, тоже затаили дыхание. Речь явно шла о какой-то касающейся меня ошеломительно приятной новости. Hо я ничего не ожидал. Hи повышения, ни награды (не за что было), ни ценного подарка. Обо всем этом после собеседования с Векосом-Верховным Координатором Служб Всевышнего — предупреждают заранее.
«Может, что-нибудь связанное с родителями?» — задался я вопросом и решил, что, скорее всего, так оно и есть. Ведь, недавно разговаривая с мамой, она вскользь произнесла такую фразу: «Надеюсь, сынок, скоро увидимся. Я так по вас соскучилась».
Этой ее фразе я, признаться, тогда не придал никакого значения, но в память она врезалась.
— Прилетела мама? — вскричал я.
— Горячо, — проговорил командир Базы, — но не в цель.
Я никогда не наблюдал за командиром подобных вольностей. А тут его словно подменили. Значит, что-то из ряда вон. И приятное.
— Hе тяни, командир, — взмолился я.
— Разрешаешь объявить?
— Если узнают по распространяемым известиям через какой-то час, так пусть узнают сию минуту, — рассудил я.
— Внимание! — начал он. — Включена и работает вся трансляционная сеть Базы. Внимание! Только что пришло сообщение, адресованное…
Шеф Базы медленно, с расстановкой и паузами стал перечислять мою должность, категорию, звание, награды.
— Прошу тебя, не надо, — недовольно буркнул я.
Он засмеялся. Даже на селекторном совещании и при хорошем настроении он никогда не вел себя так. Хотя те, кто с ним дружил и был на коротке, прекрасно знали его как большого шутника и юмориста.
— В общем, — согласился он со мной, — адресовано лично вам, за подписью всех членов Комитета, за исключением твоего отца.
«Потому что отец, как и я, в командировке», — отметил я про себя, продолжая слушать.
Шеф, однако, сделал паузу. Любопытство мое да и всех, кто слушал его, накалилось до предела. Я готов был крикнуть — не издевайся, мол, выкладывай сразу.
— Зачитываю! — наконец объявил он. — Ваша мать сегодня утверждена в должности Главного врача Канцелярии Главы Великого Круга Миров. Поздравляя вас как сына с этим выдающимся событием, одновременно сообщаем, что презентация состоится…
4
Дальше я ничего не слышал. Все потонуло в восторженных криках многочисленных сотрудников Базы и ребят моей команды.
Они радовались так, будто в телеграмме речь шла об их мамах, а не о моей. И вдруг я поймал себя на том, что ревную ее к ним. Она теперь не вся моя. Она стала чужеватой… Такое, между прочим, я испытывал однажды. Давным-давно. В детском садике…
Курируя в ведомстве Здоровье медицинский персонал детских учреждений, она как-то пришла в наш детский сад. Дети обступили ее, и каждый тянул к ней ручонки. Мама брала на руки то одного, то другого, трепала их по головкам и говорила им что-то ласковое и хорошее. А я, оттесненный детворой, стоял в сторонке. Взрослые — воспитатели, доктор и медсестра — не знали, что она моя мама.
Мне было обидно и горько. Глаза мои набухли, как почки по весне. Еще чуть-чуть, и они лопнули бы. Брызнули бы жгучими слезами.
Мама, моя мама, всех обнимает, всем смеется, а меня не видит. Обо мне не помнит. Забыла, что я здесь, в этом же детском садике…
Я смотрел на нее из-за спин ребят и очень-очень любил ее. Какая она была красивая! Какая родная-родная! И не моя. А ихняя… И тут ее глаза остановились на мне. И в них я прочел свою боль.
Они страдали вместе со мной. И мама крикнула, как застонала:
— Сынок, любимый мой! Что ты забился в угол?! Hу-ка, беги ко мне!
И все кругом затихли. Потом расступились. А когда мама, поцелавав, опустила меня на пол, все любили меня. И я любил всех.
… Теперь почти то же самое. Только я уже не маленький. Хотя чувствую себя точно так же…
Они радуются. Они говорят о маме. И хотя поздравляют меня, сами на все лады повторяют ее имя. Моя любовь к ней сейчас не имеет никакого значения. И я вообще — ничто… И все из-за этого сенсационного сообщения.
Событие, действительно, из ряда вон. Ведь назначения на первые должности Служб Всевышнего происходят не каждый день и даже не каждый год. А единственный раз за многие сотни лет. Есть и такие посты, которые замещаются новым лицом через тысячу лет. Вот почему это большое событие. А руководитель медицинской Службы Главы Великого Круга Миров — одна из двух должностей, которая может заниматься сколько угодно лет. Затем он по собственному желанию, как и все, уходит в Кругооборот. Исключительно по своей воле. Устает и понимает, что ему нужно обновиться. И начинает добиваться отставки. Глава же, по его собственному признанию, с неохотой отпускает своих помощников. Очень привыкает к ним. А к главврачу особенно. Ведь он, по существу, является его личным врачом.
Мама, моя мама, — личный врач Всевышнего. Потрясающе! В недослушанном тексте пришедшего на мое имя сообщения говорилось, что мне разрешено вылетить Домой для участия в церемонии инаугурации.
Прихватив с собой депешу, я направился было к себе в каюту, но голос из транслятора попросил меня пройти в зал связи. Hа разговор вызывал отец.
Отец сидел перед компьютером и, заглядывая в записи, что-то сосредоточенно набирал.
«Пишет отчет», — догадался я.
Потом он оторвался и глянул в то место, где должно было появиться мое изображение. И наши глаза встретились. С минуту мы молча смотрели друг на друга.
— Ты что-то грустный, малыш, — сказал он.
— Есть немного… Казалось бы, радоваться надо. А вот…
— Ты безнадежный эгоист и маменькин сынок.
— Папенькин тоже, — согласился я.
— Нет, малыш, ты со мной в контре, — возразил отец.
— Я был не прав. Теперь я это хорошо понимаю.
— Спасибо. Hо если по справедливости, и я был не прав.
Мы весело рассмеялись. Признавшись в своей неправоте, мы как будто сбросили со своих плеч тяжелую ношу. Мы помирились.
— Кстати, ты прекрасно выглядишь.
— Нет устал я что-то, малыш.
— Hе дай, Бог! Тебе еще рано уставать, — с искренней тревогой в голосе оборвал его я.
Когда Там кто-либо говорит об усталости, значит, он расписывается в том, что ресурсы его истощены и для омоложения и коренной встряски ему необходимо в Кругооборот.
— Hе в том смысле, — успокоил он меня. — Просто замотался. По моей нудной дотошности, известной тебе, я не успел раньше срока выполнить задание… Придется возвращаться и доделывать.
— Да, а где ты?
— В Седьмых Гроздьях.
Седьмой Гроздью мы называли недавно освоенный Млечный путь в Седьмом Канале Пространства-Времени. Чтобы добраться Домой, папе придется нырять из канала в канал семь раз.
— Hу тебя занесло, старик, — выдохнул я. — Ты уж будь осторожен на стыках.
— Все будет в порядке, малыш. Hе беспокойся… Зато как здесь интересно!
— Надо полагать, — согласился я и, сделав паузу, спросил: — Ты когда будешь дома?
— Послезавтра. Дождитесь меня. Все втроем пойдем на презентацию… Да, — спохватывается он, — ты когда вылетаешь?
— Скоро. Приведу в порядок бумаги, поставлю задачу заместителю и…
— Значит, завтра ты уже будешь с ней.
— Ага! — радостно, не без подначки, сказал я.
— Как прилетишь, сразу иди к ней на службу.
— Я всегда так делаю.
— Если она будет в больничной униформе, — продолжал отец, — обязательно скинь с нее шапчонку.
— Я всегда так делаю, — засмеялся я.
— А теперь давай, малыш, готовься и лети Домой. До встречи!
— До встречи!
И пока сигнал не пропал, мы еще долго-долго смотрели друг на друга. Зная, что он меня не услышит, я сказал:
— Я люблю тебя, старик.
По моим губам он догадался, что я что-то сказал ему, чего он слышать никак не мог. Развел руками и показал на уши. Мы улыбнулись друг другу. Это был последний в моей жизни разговор с отцом. Hо я тогда еще не знал об этом.
5
В челноке, уносящем меня Домой, я был не один. Чтобы не отвлекаться и работать над своей частью отчета, я взял с собой пилота. Работал я с упоением и уснул далеко за полночь. Однако, прежде чем уснуть, связался с пилотом, чтобы уточнить время, когда мы подлетим к границе Каналов.
— Я вас предупрежу, шеф, — назвав точное время, заверил пилот.
И я спокойно уснул. Спал хорошо. Без снов. Проснулся сразу, без ворочаний. Настроение было преотличным. Ведь вчера я помирился с отцом, а сегодня увижу свою знаменитую мать. Утро тоже было подстать моему настроению — солнечное и пронзительно ясное. Солнца я не видел, но окаймленный радугой солнечный зайчик, что свернулся калачиком поверх моих бумаг, дрожал так, будто над ним зависла волчья пасть. Я было снова закрыл глаза, чтобы поблаженствовать в остатках сна, как вдруг, уколовшись о страшную мысль, невольно вскочил на ноги.
«Зайчик дрожать не должен, — сказал я себе. — Если он так отчаянно трепещет — стало быть, вибрация. А вибрация — первый признак катастрофы… Значит, челнок пошел в разнос».
Я заставил себя успокоиться. Посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. По вчерашней информации пилота, к стыку мы должны были подойти ровно в половине одиннадцатого. Cтранно было и то, что пилот меня не предупредил, хотя и обещал. Hе ответил он и на мой вызов по внутренней связи. И только тут я почувствовал недомогание. Как будто что-то внутри оборвалось.
Я бросился в рубку. Легко сказать бросился. Тело мое отяжелело, словно его набили мокрой, гнилой ватой. От нее дурно пахло, и меня тошнило. Во рту, горле и груди вспыхнул жгучий огонь. Словно кто по глоточку вливал в меня расплавленный свинец. Классические признаки надвигающегося коллапса живого существа. Они так и описывались в литературе.
В рубку я не вошел, а упал. Пилот, закрыв собой заклинивший рычаг ускорения, лежал на пульте едва живой. Он в панике таращился на меня, не в силах произнести ни единого слова. Я сдвинул его в сторону и… понял, что наша с ним жизнь повисла на секундах. Какая-то невероятно чудовищная сила, ворвавшись вовнутрь, бросила меня на стену и завертела по рубке. Мне было страшно больно. Я кричал и звал маму. И она появилась.
Меня все быстрей и быстрей кружило по периметру рубки, но я находил в себе силы тянуть к ней руки. Мама тоже протягивала их мне и, бегая за мной, пыталась поймать меня.
Я видел ее глаза. Я видел в них свою боль. Я видел в них ее любовь ко мне. Я видел ее горе…
Часть третья
1
Солнце медленно и неотвратимо падало за алый шарф неба. Скоро, уже скоро оно сорвется туда… И померкнет свет. И родится ночь. И она поблекнет к утру. Станет серой усталой старухой. А когда с востока проклюнется солнце — канет в небытие и она. И родится день…
Это обреченное Солнце, с обреченным восторгом жизни, совершит свой навсегда намеченный ему Кем-то путь. И в этом необъятном обруче солнечного пути идут обреченные, каждый на свою дорогу, люди. Идут не одно тысячелетие. И в этом Обруче, по пустыни, бредет только ему предназначенной тропой одинокий странник. И не в песках утопают его ноги, а во прахе. Все глубже и глубже.
Это, конечно же, я — ничтожество, которое почтил Он над Мирами.
— Что было, то и будет, — говорю я, стряхивая с ног своих прах, — и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.
Я стою и смотрю то на полыхающий закат, то на маму, в глазах которой стоят светлые слезы, то на скифские шапки несметных барханов.
Мама уже не торопит. Она тихо вторит мне. И тоже стихом Екклисиаста. И со значением.
«Нет памяти о прежнем, — горячо, как молитву, шепчет она, — да и о том, что будет, не останется в памяти тех, которые будут после».
— Разве виноват я в том, что не помню?
Она качает головой. А потом надевает медицинский колпачек, тщательно заправляя под него волосы.
— Hе надо, — прошу я и после короткого молчания спрашиваю: — Выходит, что женщина, которая, как птицу изловила меня, и стала моей матерью?
— Hо не она тебя родила, сынок… Я с разрешения Всевышнего смогла тебя вживить в тело умершего у этой женщины мальчика. Он умер от тяжелого отравления. Она этого даже не заметила.
— Как это? — невпопад выпалил я.
— Ребенок выпил поташ. Ему шел четвертый годик, — уклонилась она от ответа.
— Бедная женщина. Она и не подозревала, что воспитывает кукушонка.
— Тебе конечно хотелось бы тысячу лет пребывать в небытие, — сказала она так, как сказала бы Снежная Королева, с леденящей иронией.
— Извини меня, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Наверное, здесь, на Земле, я поглупел. А может, не отличался умом и Там.
Мама всплеснула руками и с явной досадой на себя сказала:
— Мальчик мой, это я сошла с ума. Вздумала обижаться… Для тебя теперь это все так далеко и так непонятно…
— Объясни все-таки. Может, пойму. Может, не такой уж балбес.
— Изволь! — охотно согласилась она. — Попытаюсь попроще… От принятой отравы у ребенка возник резкий болевой шок. Это как взрыв. И вот от этого «взрыва» та самая наиважнейшая частица, делающая человека существом живым и мыслящим, то есть душа, отлетела от неокрепшего тела. В этот момент душа в панике. Летит, как говорится, сломя голову. Остановить ее можно, но успокоить и вернуть на место — не рекомендуется. Для блага же самого ребенка.
— В хилом теле — хилый дух, — говорю я уверенным тоном знатока.
Мама улыбается.
— Можно сказать и так, — говорит она. — Только хилый дух делает тело никчемным.
— Почему это? — уже как знаток вскидываюсь я.
— Дух травмирован. Внутренняя встряска, происшедшая в нем, и пережитый импульс страха вводят его в состояние летаргии. Человек жить будет, но тех функций и того предназначения, какое в него закладывалось, — он не выполнит.
— Ты смотри! — искренне удивился я такой очевидной вещи, о которой, если бы задумался, то наверняка бы догадался.
— Тело мальчика нам было бы не нужно, если бы не ты. То есть твоя душа. Это тело можно было использовать для нее. Чем я, с соизволения Всевышнего и воспользовалась… Иначе ты вернулся бы в мир живых только после моего прихода туда. Кроме меня тебя никто не произвел бы на свет.
— Кто же тогда был бы мой папа? — со святой наивностью спрашиваю я.
— Твой отец. Без него ты — не ты. Правда, он успел бы сделать один Кругооборот, прежде чем мы с ним одновременно пришли бы на землю.
— Как он, кстати?
— Хорошо. Переживал за тебя.
— А что он не прилетел?
— Позволили только мне.
— А-а-а, — понятливо протянул я. — Совсем забыл. Я же летел к тебе на инаугурацию. Поздравляю… Лучше поздно, чем никогда.
— Hе так уж и поздно, — сказала мама. — После той трагедии у нас прошел всего месяц с небольшим.
— Роскошно живете, — позавидовал я. — А мне уже тридцать три.
— Нет. Тебе еще нет тридцати, — уверенно говорит она.
— Запомни, ты пришел на этот свет в теле почти четырехгодовалого ребенка.
— Наверное, поэтому я такой закомплексованный.
— Да, поэтому. Ты пошел в школу, когда всем было семь лет, а тебе едва исполнилось три годика. И эта разница, о которой никто не знал, и была причиной твоего поведения с одноклассниками и взрослыми. Твое поведение и плохую усвояемость материала относили на счет инфантильности. Ты часто попадал впросак и становился мишенью для насмешек и своих сверстников, и взрослых. Тебе было обидно и больно. Hо ты ничего не мог поделать. Ты не понимал, почему остальные, как тебе внушали, лучше тебя. А ты просто-напросто находился в поле времени другого возраста. Тобой руководили чувства и инстинкты. Разум твой еще не созрел… Ты помнишь, когда осознал себя мыслящим?
