Умри стоя

Глеб открыл планшет и, выбрав боевую единицу, ткнул в пиктограмму с подписью «эпинефрин».

Лежащий на спине Димидов вздрогнул, вытаращил глаза и, хватая ртом воздух, принялся судорожно себя ощупывать.

– Цел, – констатировал Глеб.

В подтверждение озвученного вывода Николай поднялся на ноги и, продышавшись, кивнул:

– Я в порядке.

– Волкова, – включил микрофон Глеб, – какого черта ты там делаешь? Нам только что зашли в тыл.

– Они спустились через брешь в перекрытии, – ответила Наташа, ничуть не смутившись. – Трое. Одного я сняла. Не успела доложить.

– Ладно. Как там оставшаяся парочка? Видишь?

– Да. Их вынесло наружу. Мертвы.

– Сколько еще наверху?

– Предположительно – четыре. Как минимум один ранен.

– Понял. Конец связи. Консальски.

– Слушаю.

– Мы идем наверх. Обеспечь десять секунд плотного огня по второму этажу, чтоб наши друзья не скучали, а потом сразу рвите к Баскевичу. Пора давить гадов.

– Принял.

Едва стих шум статики, как метрах в тридцати левее одновременно застучали пять автоматов. Прямо над головой, посыпая шлем серой пылью, ухнул взрыв.

Троица, перейдя на бег, миновала коридор нижнего этажа и начала быстро подниматься по лестнице.

Стоящий возле крайнего пролета и отвлеченный неожиданной активностью атакующих китаец умер первым из оставшихся защитников. Он успел только чуть повернуть голову на звук шагов, когда рой десятимиллиметровых экспансивных пуль вошел в спину, превратил внутренности в кисель и вышел через грудь кровавым фонтаном. Тело упало вперед и, прочертив по стене багровую дугу, затихло.

Еще два стрелка, примостившихся у оконных проемов в коридоре, умерли спустя секунду после первого. Гранатометный выстрел с посланной вдогонку очередью оставили после себя два дымящихся трупа на залитом кровью и засыпанном гильзами полу.

– Должен быть четвертый. – Глеб перешагнул через мертвое тело и дал подчиненным знак следовать вперед, взяв на себя прикрытие тылов.

Верхний этаж имел иную планировку. Комнаты здесь располагались только по одной стороне. Дальний конец коридора обрывался пустотой. Крыша тоже была наполовину разрушена. Снаружи доносились неумолкающие автоматные трели и басовитое соло РПЗ, лишь изредка перебиваемые не попадающим в мотив люгером. Звенья смыкались, беря противника в клещи.

– Чисто, – доложил Ульрих, осмотрев первую комнату.

– Чисто, – отчитался Демидов, делая шаг назад из второго дверного проема.

– Стоп, – приподнял Глеб руку с цевья.

Из третьей комнаты донеслись странные звуки, похожие на те, что вырывались из горла пленного китайца на плацу, но не такие тягучие. Последний защитник цитадели говорил очень быстро. Рубленые фразы перемежались короткими паузами, словно ему не хватало воздуха. Среди вражеской тарабарщины знакомыми были только три слова: «Нет стрелять! Нет патрон!».

– Сдается во второй раз? – поморщился Ульрих. – Ну и дерьмо.

– Что он там, интересно, по-своему лопочет? – Глеб подошел к дверному проему.

– Он молится, – как гром средь ясного неба прозвучал в наушнике знакомый голос. – Ему страшно до усрачки, поэтому узкоглазый сучий потрох просит своего бога о милости. Окажи ему милость, курсант, организуй встречу с Буддой. Выполняй.

– Есть, господин Воспитатель!

Глеб, сам от себя не ожидая, щелкнул каблуками.

Ульрих с Демидовым, почуяв незримое присутствие Крайчека, моментально подобрались и расправили плечи.

На секунду выглянув из-за косяка и оценив обстановку, Глеб шагнул внутрь.

Китаец сидел на полу, привалившись спиною к стене, и дрожал. Карабин с отомкнутым пустым магазином лежали рядом. Ткань куртки в районе правого плеча и ниже пропиталась кровью. Трясущиеся пальцы теребили клочок бумаги, а губы безостановочно двигались, шепча молитву. Заметив возникшую в дверном проеме фигуру, китаец вздрогнул и заработал ногами, будто надеялся как можно глубже вжаться в стену. Неразборчивое бормотание опять сменилось ломаным русским:

– Нет стрелять. Нет стрелять. Мой воевать конец. Нет стрелять.

– Хм, – Крайчек усмехнулся, глядя на «трогательную» картинку с камеры Глеба. – Ну что ж. Не стрелять так не стрелять. Давай, курсант, уважь его, выполни последнюю просьбу.

– Есть.

Глеб сделал навстречу раненому четыре размашистых шага, и тяжелый армированный ботинок впечатался в искаженное ужасом лицо.

Кости черепа влажно хрустнули, тело дернулось и замерло. Из мертвых пальцев на вымазанный кровью бетон упала фотокарточка. Кто запечатлен на ней, Глеб не рассмотрел. Ему было наплевать.

Глава 5

Этот день настал. Тот самый день, что наступал каждый год и всегда не для них. Но только не сегодня. Семь раз Глеб наблюдал с почтительного расстояния за церемонией присяги. Наблюдал с завистью и трепетом. И вот теперь он сам в почетном строю. Черный парадный мундир сидит как влитой. Звезды рядового сияют на погонах. Череп скалится с начищенной серебряной пряжки ремня в обрамлении семи известных каждому штурмовику слов: «Нет пощады. Нет сомнений. Доблесть – моя честь».

– Восемь лет учебы остались позади, – слова коменданта лагеря «Зарница» полковника Георгия Вересова разлетались с высокой трибуны над шестью сотнями курсантов. – И сейчас здесь стоят лишь лучшие, те, кто достоин биться за величие Родины на самых ответственных рубежах! Те, кто понесет грозное оружие и будет разить врага без жалости. Но оружие это не в руках ваших, – полковник сделал паузу и обвел шеренги леденящим взглядом. – Нет. Оно в сердцах! Имя его – Священная Ненависть! И никто никогда не сможет обезоружить вас! – Комендант сделал паузу и продолжил, чуть сбавив накал: – У русского десанта, элиты вооруженных сил двух прошлых столетий, был лозунг: «Сбит с ног – сражайся на коленях. Идти не можешь – наступай лежа». Они покрыли себя вечной славой! Всегда на острие атаки, всегда первые! И вы – их наследники. Несите знамя десантно-штурмовых войск с честью! Пусть трусость никогда не запятнает его! Пусть враг никогда не увидит спину штурмовика! Пусть имена наших полков рождают ужас в сердце каждого, кто посмел противиться воле Союза! Так присягните ему! Клянемся! – начал полковник текст присяги, и без того известный всем наизусть.

– Клянемся! – повторили шеренги.

– Хранить верность Родине! – продолжил седовласый ветеран, он говорил, не прибегая к помощи аппаратуры, и, казалось, почти не утруждал этим могучие легкие. – До конца!

– Хранить верность Родине до конца! – вторили шеренги.

– Чтить своих командиров! Беспрекословно исполнять приказы!

– Клянемся!

– Везде и во всем ставить общее превыше личного!

– Клянемся!

– Уничтожать врага без тени сомнения, любыми доступными средствами!

– Клянемся!

– Защищать граждан Евразийского Союза, везде и всегда!

– Клянемся!

– Положить жизнь за Отчизну, если того потребует долг!

– Клянемся! Клянемся! Клянемся!

Полковник ненадолго замолчал, отдавая плац во власть звенящей тишине, и вытянулся по стойке «смирно».

– Приветствую вас, штурмовики!

Сжатая в кулак правая ладонь Вересова поднялась и ударила в широкую пластину орденских планок возле сердца.

Шесть сотен рук взметнулись в воинском приветствии, и «Слава Евразийскому Союзу!», будто громовой раскат, прогремело над лагерем.

Краем глаза Глеб заметил, как стоящий во главе шеренги Крайчек переменился в лице. Брови Палача сошлись к переносице, и каменный подбородок дрогнул…

– Штурмови-и-ик! – Преклов, словно помешанный, орал и бил себя в грудь. – Я, мать вашу, штурмовик! Все! Прощай, учебка! Чтоб я сдох! Мы идем на войну!!!

– Да заткнись уже, – пробурчал Глеб, заканчивая укладывать в вещмешок немногочисленные пожитки.

– Чего смурной такой? – Толян, пританцовывая, пихнул товарища кулаком в плечо. – Не рад, что ли? Башку-то вынь из мешка, посмотри вокруг.

– Ну? – Глеб нехотя оторвался от своего занятия и обвел взглядом казарму с радующимися вовсю сослуживцами. – Посмотрел.

– Посмотре-е-ел, – передразнил Толян. – Ты что, совсем не врубаешься? Новая жизнь началась! Настоящая!

– Врубаюсь-врубаюсь, – безразлично покивал Глеб.

Преклов постоял еще секунд пять, вопросительно глядя на товарища, после чего махнул рукой и вновь присоединился к общему веселью.

Праздник закончился быстро. В десять часов утра свежеиспеченные штурмовики, едва успевшие сменить парадные мундиры на повседневный хэбэ, уже тряслись в грузовиках растянувшейся на добрую сотню метров колонны. Никаких торжественных мероприятий и прощания с лагерем, который в течение восьми лет служил курсантам домом, не было. Правда, Воспитатели на этот раз сопровождали группу в полном составе.

– Ну что, как ощущения? – в совершенно несвойственной для себя манере поинтересовался Крайчек. – Спусковой палец уже зудит?

Никто не ответил.

– Хе, – усмехнулся Палач. – А я чертовски здорово вас вымуштровал. Расслабьтесь, вы больше не курсанты, можете не ждать разрешения.

– Так точно, господин Воспитатель! – тут же отчеканил Толян, попытавшись сидя изобразить стойку «смирно». – Палец зудит нестерпимо! Для излечения требуется как минимум рота врагов!

Виктор Крайчек удивленно приподнял бровь и расплылся в оскале:

– Молодец, солдат. Вот такое настроение и нужно на передовой. Постарайся сохранить его хотя бы пару дней.

По отделению пробежал сдержанный смешок.

Воодушевленный было похвалой Преклов осекся и вернул выпяченную грудь на место.

– Я вам вот что скажу, – продолжил Крайчек, обращаясь к бывшим воспитанникам, – героизм – великая вещь. Случаются моменты, когда без него не выкарабкаться, когда приходится выбирать между своей жизнью и десятком-другим жизней сослуживцев. Это трудно, кто бы там что ни говорил. Но в этом и состоит героизм. А в глупой смерти, когда на танк с автоматом, ничего героического нет. Я много таких шутов повидал. Им плевать на приказы, плевать на товарищей. Они хотят одного – чтобы их запомнили. Им отчего-то кажется, что бездарная смерть под траками или акт суицида в виде попытки сольного прорыва вражеской обороны достойны восхищения. Они умирают. Но их никто не помнит. Потому что нет смысла держать в голове имена ебнутых дегенератов. Помнят тех, кто прикрывал отход товарищей до последнего патрона, тех, кто вызывал на себя артудар, попав в «клещи», помнят сильных духом, а не самоубийц. – Крайчек замолчал, обводя тяжелым взглядом притихших воспитанников. – Мне не в чем упрекнуть себя. Я хорошо вас обучил. Не жалел никого. И вы себя не жалели. Постарайтесь, чтобы эти труды не пропали даром.

Ехали долго. Говорить отчего-то не хотелось. В закрытом наглухо кунге было темно и душно, совсем как тогда, восемь с лишним лет назад. И, как тогда, впереди ждала неизвестность.

Через три часа пути колонна остановилась. Работники полевой кухни споро распределили горячий обед по машинам, спустя пятнадцать минут так же оперативно собрали пустую посуду, и колонна снова набрала ход. Из приоткрытой на время двери Глеб смог разглядеть только привычный сосновый лес по обочинам грунтовой дороги.

Когда лоскуты неба, видимые через закрытые прозрачной клеенкой оконца, заметно потемнели, к ставшему за девять часов почти неразличимым звуку двигателя добавился мощный, ощущаемый внутренностями гул турбин.

Машины остановились, выпуская личный состав из своих кузовов на бетон аэродрома.

Выгрузившееся отделение Глеба в полном составе замерло, разинув рты. Не более чем в двухстах метрах от автоколонны серыми махинами распластались по взлетному полю два огромных транспортника. Титанического размера двухпалубные самолеты поражали воображение. Таких Глеб никогда не видел. На счету его отделения было тридцать два учебных прыжка, но все они осуществлялись с бортов, даже близко не сопоставимых с габаритами тех чудовищ, чьи продуваемые двигатели сотрясали сейчас все вокруг. Личный состав, прибывший в голове колонны раньше остальных, уже начал погрузку, заходя по гигантским мосткам в бездонное металлическое чрево. Чуть в стороне готовились к взлету четыре тяжелых фронтовых истребителя сопровождения, выглядевшие на фоне своих подопечных сущими букашками.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.