Венецианская блудница

Свила гнездо в каком-то богом забытом Каширине-Казарине? Ждет не дождется, когда появится Лючия Фессалоне и протянет руку за своей долей? И снова образ этой неведомой сестры вспыхнул перед внутренним взором Лючии. Была одна княжна Казаринова, а теперь будет две. Все внимание родителей, кавалеров, друзей, направленное прежде на Александру, будет теперь разделено на двоих. Какая женщина терпеливо снесет это? Да ведь Александра возненавидит свою вновь обретенную сестру, как только поймет ее превосходство над собой. Если они похожи, как две капли воды, внешне, то ведь натуры у них совершенно разные, как у капризной левретки – и остроглазой гончей!..

Громкие голоса прервали размышления Лючии, и она с неохотою возвратилась к действительности.

Приятель возчика выпряг из возка лошадь, сел верхом и отправился через речку в ближайшее селение разведать, нет ли где доброго места переправиться. Он кое-как одолел тонкий, ненадежный лед, скрылся из глаз… и воротился, когда сумерки уже заволокли округу, крича, что места для переправы нет, надо ждать, чтобы ночной мороз сковал реку, тогда, возможно, удастся переехать. Однако сей разведчик не решился более возвращаться к возку по ненадежному льду, а, прокричав свое известие, умчался в деревню, наказав ждать его утром.

Лючия переглянулась с возчиком, и в глазах их выразился равный ужас: что может быть нелепее возка без лошади, застрявшего посреди российских просторов в преддверии морозной ночи?! Да бог с ним, с морозом: у костра хоть с трудом, но переночуют, а вот оказаться всецело зависимыми от честности случайного попутчика… Кто мешает ему продать в деревне эту лошадь или пропить в первом же кабаке? Или просто-напросто уехать на ней дальше, беззастенчиво присвоив, бросив своих недолговременных попутчиков на произвол судьбы?

Возчик ударился в проклятия, слезы и мольбы – все вместе. Лючия сурово поджала губы. Что толку причитать, если ничего невозможно сделать? Сейчас она ругательски ругала себя лишь за то, что не перешла реку по льду вслед за верховым. Уж если лед выдержал лошадь, то и она как-нибудь перебралась бы! Во всяком случае, ночевала бы в тепле. Образ душной, дымной, темной, гадкой избы возник в ее воображении как желанный, но недостижимый оазис. Откуда-то вновь явилась мысль об Александре, которая почивает сейчас в роскошной спальне, вся в кружевах и розовом шелке, и Лючия даже тихонько взвизгнула с досады!

И тотчас возчик возбужденно закричал, тыча рукой в надвигающуюся тьму:

– Глядите, барыня! Глядите!

К ним, освещенная факелами, приближалась целая кавалькада из трех саней и десятка мужиков, несших доски, бревна и багры, возглавляемая не кем иным, как их недавним спутником, коего они полагали оставшимся на противоположном берегу… Не дожидаясь изумленных расспросов, пыжась от гордости, он объявил, что совесть мешала ему вкушать блага курной избы, а потому он порешил вернуться к сотоварищам, но не нашел прежнего места переправы и пустился по льду наудачу, кое-как миновал трещины – и оказался как раз на пути трех саней, тоже едущих на переправу. Обрисовав им злополучие своих спутников, добрый малый уговорил сих человеколюбцев помочь застрявшим странникам, и вот…

Лючия только головой качала, слушая этот чудесный рассказ. Итак, Провидение к ней все же милостиво! И, как всегда, надобно дойти до крайнего отчаяния, чтобы осознать сие и ощутить его благорасположение. Ей не раз случалось в «Ридотто», проигравшись в пух, бросить на кон уже самую последнюю свою драгоценность (однажды это была даже подвязка с бриллиантовой застежкою, которую ее противник принял за ставку даже не из галантности, а лишь надеясь, что следующей ставкой будет сама Лючия!). И, словно почуяв ее отвращение к этому сочащемуся жиром толстяку, Провидение повернуло колесо фортуны: Лючия не только отыграла все свои кольца, брошки, ожерелья и прочее, вплоть до последней монетки, но еще и значительно увеличила содержимое своего кошелька! Так и теперь. Право, никогда не стоит разочаровываться в снисходительности Провидения! Ведь стоило ей рухнуть в самые мрачные пропасти отчаяния, усомниться в необходимости ее пребывания здесь, как извольте: к ее услугам все средства для дальнейшего продвижения в Каширино-Казарино! Образ несносной Александры вмиг стерся в ее воображении, сменившись несметными княжескими сокровищами, которые вскоре окажутся в ее полном… или хотя бы половинном распоряжении.

Щедро наградив честного малого, Лючия попросила провести себя к тому доброму самаритянину, который решился замедлить свое путешествие, дабы оказать помощь даме, попавшей в беду. Осчастливленный проводник повел ее к берегу, где невысокий широкоплечий человек стоял у кромки льда и властно распоряжался проложить по самому твердому льду бревна и доски, а потом провести по ним лошадей. Сани же предстояло толкать мужикам. Факелы светили ярко, и Лючия, увидевшая простую, но дорогую дорожную одежду этого господина, с облегчением поняла, что он – человек, несомненно, светский. Элегантная шляпа венчала вороной парик. Незнакомец повернулся к ней – и осклабился весьма довольно:

– Сударыня, не верю глазам своим! Так это вы та самая прекрасная барыня, о коей мне все уши прожужжал этот малый?

Да это не кто иной, как вчерашний знакомец, этот, как его, с неудобопроизносимым именем… Евстигней Шишмарев! Тот, кто избавил ее от нищих на паперти собора. Тот, кто принял ее за княжну Александру!..

Изъявления благодарности, уже готовые сорваться с уст, застыли. Лючия поджала губы.

– Право же, судьба ко мне чрезмерно благосклонна! – восторженно восклицал Шишмарев. – Дважды за два дня выступить в роли вашего спасителя… это, пожалуй, больше, нежели я смел бы надеяться.

– Да, – вполне вежливо, но все-таки суше, чем следовало, проговорила Лючия. – Оказывается, Провидение гораздо на совпадения!

И постаралась отогнать тревожную мысль, что случайное совпадение почему-то кажется ей не очень случайным.

***

Уже близилась полночь, когда опасная переправа осталась позади и Лючия с неотступным Шишмаревым сыскали ночлег в просторной, вполне чистой избе, исполнявшей в сем селении роль постоялого двора. Дородная хозяйка споро выбежала им навстречу и так низко склонилась перед Шишмаревым, словно была ему чем-то весьма обязана…

Разохавшись по поводу плачевного вида «добрейшего господина» и «барыни» (Лючию хозяйка величала именно так – холодновато, хоть и почтительно, и в самой почтительности этой проскальзывала едва уловимая нотка ревности), она тотчас приставила к Лючии девку для услуг, а вокруг Шишмарева упоенно захлопотала сама. Оставалось только усмехнуться, что этот неприятный, некрасивый человек мог вызвать у какой-то женщины столько нежности и заботы. Ну что ж, Лючия вяло удивилась этому – на большее у нее не было сил – и пошла в отведенную ей комнатку, не подозревая, что нынче ночью ее способность удивляться будет еще не один раз подвергнута испытаниям.

Горничная девка принесла горячей воды и оказалась весьма расторопна на всякие посовушки ^[20]: помогла Лючии переодеться, помыться, причесала ей волосы, и хоть не смогла уложить в прическу, но заплела две длиннейшие косы и начала красиво укладывать вокруг головы, с восхищением и с жалостью поглядывая на Лючию, которая от усталости просто-таки спала с открытыми глазами, и только голод удерживал ее от того, чтобы немедленно лечь.

– Ах, добрая барыня, измотались же вы нынче! – с сочувственной бесцеремонностью вдруг вырвалось у служанки. – Небось без ночевки путешествовали?

– Отчего же? – едва шевеля языком, ответила Лю-чия. – Лишь поутру отъехали из Москвы.

– Батюшки-светы! – Девка от изумления уронила одну из недоплетенных кос. – Али конь у вас обезножел? Не то возок ломался? Где ж вы стояли столько времени? От нас же до Москвы полдня пути всего толечко!

– Может быть, – промямлила Лючия. – Да беда – лед проломило на реке.

– Лед?! – вытаращила глаза девка. – А до льда вам какая печаль?! Чай, новый мост крепок да ладен!

– Новый? – переспросила Лючия, не понимая, о чем речь, а девка разразилась рассказом о том, как совсем недавно соорудили через Каширу мост, а деньги дали окрестные помещики, и больше других – князья Казариновы, вернее, дочь их, княжна, поскольку родители ее отроду живут в иноземщине.

Лючия глядела в зеркало на сию болтливую субретку во все глаза, медленно просыпаясь.

Вот те на, как говорят русские! Значит, был мост! Чего же ради повез ее дурак возчик через реку по льду? Не знал про мост? Но ведь, судя по словам горничной, он в версте отсюда, ближе к Москве, и если Лючия дремала всю дорогу в теплой колыбели возка, то кучер и его сотоварищ не могли не заметить большого, красивого, удобного моста. Или они просто решили попугать путешественницу, в которой угадали иностранку, и, с намерением запросить с нее побольше, устроили это холодное, сырое, опасное приключение? Да нет, не может быть, как они осмелились?!

Заметив, каким возмущением вспыхнуло лицо доброй барыни, девка начала отступать:

– Ну разве что мост поломался?

И хоть в голосе ее звучало величайшее сомнение, Лючия сразу согласилась с этой возможностью. В самом деле! Чем иным можно объяснить то, что и опытный путешественник, несомненный знаток здешних мест, Шишмарев тоже миновал мост и вообще – ехал с бревнами, досками, веревками и прочими орудиями, необходимыми для ледовой переправы? Ну конечно, мост сломан!

Успокоившись, Лючия ласково улыбнулась девке, поблагодарила ее и, накинув на плечи белую кружевную шаль, очень тонкую и очень теплую (это вам не zendaletto!), пошла на первый этаж, где ее ждал накрытый стол.

Шаль ее была столь легка и воздушна, что взлетала при ходьбе, и возле самой столовой зацепилась за сучок (стены в коридорчике, через который шла Лючия, были бревенчатые). Сосредоточенно отцепляя изящное кружево, чтобы, сохрани бог, не порвать, Лючия даже дыхание затаила – и вздрогнула, будто от выстрела, услышав совсем рядом сердитый голос хозяйки постоялого двора:

– …Но гляди мне, коли другую любушку найдешь, я терпеть не стану!

– Что это с тобой, Фотиньюшка? – раздался вкрадчивый голос Шишмарева. – Неужто возревновала? К кому же?

– К кому! – фыркнула возмущенно Фотиньюшка. – Еще спрашиваешь! К этой рыжей, что с собой привез!

Теперь громко фыркнул Шишмарев, а Лючия едва не подавилась от возмущения. Назвать рыжими ее роскошные кудри? Да вот лишь четверть часа назад горничная восторженно причитала, мол, «косоньки у барыни – чисто золото!». Рыжую, нет, это надо же!

Лючия схватилась за ручку двери, намереваясь ворваться и своим возмущением испепелить эту чертовку, столь смуглую, будто она дочь угольщика и сама угольщица, как новые слова Шишмарева пригвоздили ее к месту:

– Не о чем тебе заботиться, душа моя, Фотиньюшка. Эта бабенка – моя добыча, зело мне надобная, и, поверь, отнюдь не для постельных потешек! На то у меня есть ты, да и мало ли… – Тут он как бы поперхнулся и продолжил: – На то у меня есть ты, говорю, а сия бродячая шлюшка – лишь маленький мосток, по коему я пройду, не замочив ног, к богатству и довольству.

– Это как же? – недоверчиво и весьма враждебно вопросила Фотиньюшка, от коей, верно, не укрылась обмолвка Шишмарева насчет «да и мало ли…».

– Ты, никак, вовсе без глаз? – вспыхнул вдруг Шишмарев. – Не видишь, что она вылитая…

– Постой! – прервала его Фотинья. – Дверь прикрою – по ногам тянет. – И ее тяжелая поступь начала приближаться к Лючии.

Разумеется, та не стала ждать, пока ее обнаружат, и сделала первый ход: отворила тяжелую дверь и вошла в сумрачную комнату с видом приветливо-равнодушным, уверенная, что по лицу ее совершенно невозможно понять, какое возмущение ее обуревало.

Рыжая – ну, это ладно. Это Фотинья, конечно, из зависти. Но – бабенка! Бродячая шлюшка! Да как он смел, русский невежа, назвать ее шлюхой?! Как сумел он столь точно угадать ее натуру и ремесло, видя всего лишь второй раз в жизни?!

Фотинья подала на стол. Минуту назад Лючия была голодна, как волк, чудилось, будет глотать не жуя, а сейчас болтала ложкой в миске с ухой, едва находя в себе силы приоткрывать рот: челюсти так и сводило от злости!

Наконец она отодвинула уху, отказалась от капусты, каши, жареной рыбы и принялась за любимую клюкву, едва прихлебывая горячее молоко. Фотинью, верно, ее неприветливость (Лючия за столом ни словом не обмолвилась) и разборчивость в еде немало раздосадовали, и она всецело предалась уходу за Шишмаревым, а тот ел в охотку, отдавая должное каждому блюду, но, как ни был он увлечен ужином, Лючию не оставляло ощущение, что он непрестанно за ней наблюдает. Она была в растерянности, как лучше поступить: не то язвительно открыть, что слышала оскорбления, и потребовать объяснений, не то подождать развития событий.

Однако Шишмарев взял их ход в свои еще жирные от еды руки и мигнул Фотинье на дверь. Та, против злорадного ожидания Лючии, ни словом не поперечилась: только губы поджала – и отправилась восвояси.

– Хорошо вышколена, ничего не скажешь, – не удержалась от шпильки Лючия, и Шишмарев глянул на нее вприщур:

– Чем же она вам не по нраву? А впрочем, я еще не видал двух женщин, которые бы друг другу благоволили. Но бог с ней, с Фотиньей. Нижайше прошу, сударыня, прощения за то, что вас, мечтающую, надо полагать, лишь об отдыхе в мягкой постели, задерживаю разговорами, однако умоляю уделить мне толику вашего внимания, дабы услышать о некоем предприятии, без сомнения, для нас с вами обоюдно интересном.

Лючия с трудом переварила эту тяжеловесную фразу и с великолепным изумлением вскинула брови:

– Ну что вы, сударь, какие могут быть церемонии? Я вам стольким обязана! Уверяю, что с величайшим вниманием выслушаю все, что вы изволите сказать, однако… – она изобразила на лице озабоченность, – однако, ежели то, что вы намерены мне сообщить, не предназначено для посторонних ушей, не лучше ли… – она быстро перевела дух и наконец-то высказала все, что накипело (бес ее давно уже за язык тянул, а тут настал момент благоприятнейший), – не лучше ли выглянуть за дверь, ибо, на мой взгляд, у вашей оседлой шлюхи не только слишком длинный язык, но и чересчур большие уши!

Шишмарев глядел на нее неподвижным взором, и какое-то мгновение Лючия думала, что до него не дошло, как вдруг непроницаемые глаза его вспыхнули – и он разразился таким заразительным, веселым хохотом, что Лючия поначалу онемела, а потом невольно усмехнулась в ответ.

– Ах, сударыня, – кое-как отсмеявшись и еще задыхаясь, проговорил наконец Шишмарев, – слава богу, что я в вас не обманулся! Теперь почти не сомневаюсь, что мы вместе с вами славненько обтяпаем это маленькое дельце – к взаимному, заметьте себе, удовольствию! А уж коли вы в сем темном коридорчике слышали достаточно, чтобы понять, что я – человек умный, хоть и большой негодяй, то дозвольте без реверансов напрямки идти к делу.

– Валяйте! – щегольнула недавно узнанным словечком Лючия, которой всегда нравились люди отчаянные, а что до негодяев… она только усмехнулась, вспомнив папашу Фессалоне и Лоренцо Анджольери. Эх, Шишмареву и во сне не снились истинные негодяи! – Ну? Слушаю вас.

Шишмарев утер вышитым полотенцем рот, потом руки – тщательно, каждый пальчик, – потом сложил полотенце аккуратненьким уголком и проникновенно воззрился на Лючию, которая уже едва не ерзала от нетерпения на своей жесткой дубовой лавке.

– Сударыня! – задушевно промолвил Шишмарев. – Хотите сделаться княжной?

5

Коварство

Это был хороший вопрос, который мог выбить почву из-под ног у кого угодно, только не у Лючии, но и она едва сдержалась, чтобы, в свою очередь, не сбить Шишмарева с ног блистательным ответом: «Да ведь я и так княжна!» Не иначе, святая Лючия, покровительница, ухватила эти слова на самом кончике ее языка. Не стоило труда понять: обнаружив поразительное сходство своей случайной знакомой с Александрой Казариновой (разумеется, они похожи!), но не подозревая об их родстве (на это фантазии даже у самого изощренного выдумщика не хватит!), Шишмарев намерен затеять какой-то веселый розыгрыш, некую мистификацию, в которой призывает принять участие Лючию. Вспомнились подслушанные слова его о довольстве, богатстве. Надо полагать, заключено некое пари с весьма крупным выигрышем. Впрочем, к чему гадать? Шишмарев и сам все расскажет, надо только продолжать глядеть на него с обалделым выражением и бормотать:

– Да что вы, сударь? Да как же? Да неужто такое возможно?

– Думается мне, – сказал Шишмарев, – что вы обладаете весьма быстрым умом, а потому я оставлю те дымовые завесы, которые собирался использовать для прикрытия истинных своих целей, и буду вполне откровенен, не утаив от вас ни слова правды.

Лючия только прищурилась. Да скорее отыщешь фиалки и землянику под снегом у заднего крыльца этого постоялого двора, чем разгадаешь истинные намерения Шишмарева! Однако же она больше ничего не сказала, только кивнула в знак того, что слушает со вниманием.

– Как вы уже, без сомнения, поняли, сударыня, – заговорил Шишмарев, – мой интерес в вас заключается не только в том, что вы умны, красивы и очаровательны. В точности такова же и особа, с коей вы схожи, повторяю, как две капли воды. Я уже упоминал ее имя. Это княжна Александра Казаринова. Сия высокородная особа не позднее, чем завтра пополудни будет проезжать мимо Фотиньина дома, и я хотел бы…

– А, понимаю, – перебила с невинным видом Лючия, – вы хотели, чтобы она познакомилась с незнакомкою, столь на нее похожей.

Почему-то ей хотелось раздосадовать Шишмарева этой репликой, но тот лишь насмешливо дернул уголком рта:

– Это не входило в мои планы, хотя, без сомнения, княжне Александре было бы небезынтересно взглянуть, какой она сделается через десяток лет!

Лючия остолбенела, и понадобилось не меньше минуты, прежде чем она сообразила, что сидит с приоткрытым ртом. С некоторым усилием сжав губы, она попыталась справиться с бурей негодования. Первым и самым сильным побуждением было, конечно, надеть на голову этого мерзавца все миски, горшки и чашки, в изобилии стоявшие на столе, да не просто надеть, а разбить их о его толоконный лоб (она не очень хорошо представляла значение этих слов, но нравились они ей безмерно!). И ее рука уже дернулась к ближайшему кувшину, однако то странное выражение, которое, не утихая, светилось в глазах Шишмарева и которое Лючия прежде принимала за некую безуминку, вдруг вспыхнуло с новой силой, и она изумленно поняла: да ведь это ненависть! Шишмарев за что-то ненавидит Александру Казаринову и с помощью Лючии намерен приготовить не просто веселенькую шуточку. Замыслы его, без сомнения, коварны, а вот в чем они состоят, узнать можно будет, если оставить всю утварь по-прежнему на столе. Рано или поздно, конечно, быть Шишмареву в сметане, квашеной капусте, клюкве, меду и всем прочем, уж в этом Лючия готова дать обет Мадонне, однако сейчас нужно быть с ним похитрее. Нужно постараться улыбнуться… как бы это сделать?.. а, вот как: ну не смешно ли, что Шишмарев счел, будто между сестрами-близнецами может быть десятилетняя разница?! При этой мысли губы Лючии наконец-то смягчились, и ей даже удалось изобразить вполне правдоподобную улыбку.

– Слава богу, что я вас не обидел, сударыня! – с преувеличенным облегчением воскликнул Шишмарев. – Поймите меня правильно: мне вовсе не по нраву незрелые глупышки вроде княжны Александры. Я предпочитаю женщин в соку… – Его взгляд снова вызвал у Лючии позыв схватиться за обливной горшок с кашею. – Даму лишь украшает опытность, светящаяся в ее чертах! А уж если в глазах ее пылает огонек авантюризма, это придает ей просто-таки обворожительную прелесть! Судя по платью и легкому – о, совсем легчайшему, словно дуновение южного ветра! – акценту, вы приехали из каких-то иностранных государств, и, не сомневаюсь ни одной минуты, немало мужчин в дальних краях готовы были целовать ваши следы. Надо полагать, вы предприняли путешествие в Россию, дабы прибавить к своей свите сонмы российских кавалеров? Забавно, однако же, что путь ваш пролегает именно в ту сторону, где живет ваш двойник – юная княжна Казаринова! – И он вопросительно умолк.

Лючия уже поняла манеру Шишмарева обволакивать пустыми фразами суть дела. Если у него возникнет хоть малейшее подозрение, что у нее в Каширине-Казарине свой интерес, к тому же, интерес особый, он, разумеется, не откроет своих замыслов. А любопытство уже поджаривало Лючию на медленном огне, да так, что она с трудом могла хранить маску приличного равнодушия. И она ответила с самым невинным видом:

– Но это ваша вина, сударь, что я направляюсь в Каширино-Казарино! В соборе на Красной площади вы настолько разожгли мое любопытство относительно дамы, с коей мы схожи, будто две капли воды… ну, разумеется, одна из капель старше другой на десять лет! – все-таки не удержалась Лючия от колкости и снова едва не вышла из себя, когда глаза Шишмарева злорадно блеснули. – Так вот, говорю я, мне до смерти захотелось увидеть эту юную особу, хотя бы издалека, не будучи ей представленной. Не все ли мне равно, куда ехать? Я путешествую для собственного удовольствия, из интереса к столь загадочной стране…

– Понимаю, – глубокомысленно кивнул Шишмарев. – Вроде леди Рондо…

– Вот-вот, – неуверенно пробормотала Лючия, весьма слабо представляя себе вышеназванную особу ^[21].

– Ну, тем лучше! – бодро воскликнул Шишмарев. – Если у вас нет никаких определенных забот, если вы ищете лишь развлечений, то я вам представлю самое что ни на есть изысканное. Когда сюда прибудет княжна Александра, вы займете ее место и станете ждать. Вскоре появится молодой человек. С ним приедет священник (он давно предупрежден и даже заранее вознагражден), который обвенчает вас с этим юношей (о вкусах, конечно, не спорят, но многие дамы находят его неотразимым), так что вы выйдете отсюда княгинею Извольской и отправитесь с вашим супругом в его родовое имение: это в тридцати верстах к юго-западу. Там вы пробудете дней десять или две недели, наслаждаясь всем изобилием поистине азиатской, варварской роскоши, которая царит в Извольском, а затем я приеду за вами в условленное место – и увезу куда пожелаете: хоть сюда, где вы вновь обменяетесь платьями с княжной Александрой и продолжите свой путь, хоть в любое другое место.

Шишмарев наконец остановился дух перевести. Лючия смотрела на него во все глаза, от души надеясь, что в ее лице не отображается ничего, кроме самого чистосердечного изумления, и Шишмарев не замечает, сколь пристально она его изучает.

Лючия за свои не очень-то большие годы (восемнадцать, а не двадцать восемь, что бы там ни утверждал этот невежа!) узнала немало людей и была убеждена, что можно проникнуть умом в самые тайные уголки человеческих замыслов и душ. Ей, например, стало ясно, что не одна княжна Александра ненавидима Шишмаревым, но и этот «неотразимый» князь Извольский. Но оставалось еще слишком много вопросов, и она принялась задавать их со скоростью стрельбы из многоствольного пистолета, причем нарочно не давала времени Шишмареву тянуть с ответами, чтобы он не успел затуманить их ненужными словами.

– Где все это время будет находиться княжна Александра?

– Здесь.

– То есть, надо полагать, все это делается с ее согласия?

Шишмарев только фыркнул, и это было красноречивее любого ответа.

В самом деле! Какая добропорядочная девица позволит нанести столь ужасный урон своей репутации, своей чести, имени? Ведь этот князь Извольский потом на Библии станет клясться, что жил с ней, как муж с женой, – и не солжет! Значит, Александра останется на постоялом дворе под охраной преданной Фотиньи. С этим все ясно.

– А вы не боитесь, что княжну хватятся ее родители? – спросила Лючия.

– Родители ее в Лондоне. Дипломатическая карьера князя Казаринова весьма успешна; хорошо, ежели князь Сергей и княгиня Екатерина («Серджио и Катарина!») раз в год навещают родные пенаты.

– Что же, Александра живет одна в имении?

– Зачем одна?! Под присмотром доброй бабушки, матери князя Сергея Александровича. Однако она сейчас больна, вот почему княжна и отправляется в Москву лишь в сопровождении горничной.

– Итак, она едет в Москву. Зачем?

– Через два дня там состоится свадьба ее кузины, графини Евдокии Барминой.

– Ну так ведь кузина непременно спохватится, не увидев Александры среди своих гостей?

– Ничего, бог милостив! – ухмыльнулся Шишмарев. – Девка княжны со мной в сговоре, кучер тоже подкуплен. Они отвезут письмо графине Евдокии: мол, прости, я внезапно занедужила, не могу прибыть на свадьбу и т.д. и т.п. – твоя любящая кузина Александра.

– Насколько я успела узнать российские нравы, – весьма сухо произнесла Лючия – этим двум бедолагам после всей вашей эскапады крепко не поздоровится. Они ведь оба крепостные, и горничная, и кучер, не так ли? Да с них кожу живыми сдерут!

– Не извольте беспокоиться, – отмахнулся Шишмарев. – Хотя, впрочем, сие делает честь вашему человеколюбию. Однако эти двое получат за участие в предприятии такую сумму, что могут незамедлительно купить себе бумаги, подтверждающие, что они оба теперь вольные, и уехать в Малороссию, где заживут своим хозяйством. Это их самая заветная мечта.

Лючия незаметно окинула Шишмарева взглядом исподлобья. Однако по его потертому камзолу и стоптанным башмакам не скажешь, что ради пустой забавы сей господин может выбросить на ветер несколько тысяч рублей! У него как раз вид человека, весьма стесненного в средствах… Возможно, в деле замешан еще кто-то, финансирующий все предприятие? В конце концов, Лючия ведь тоже не за просто так должна будет сыграть свою роль! Или предполагается, что она поживится в имении своего «мужа»? Интересно бы знать, кто за все будет платить… Но сейчас не это было главным, поэтому Лючия поймала вопрос на самом кончике языка и спросила о другом:

– Хорошо. Надо полагать, и Фотинье будет уплачено за соучастие столько, что она сможет скрыться от преследования где-нибудь за тридевять земель. Ну а графиня Евдокия? Кто сможет поручиться, что через денек после свадьбы она не отпишет кузине письмецо с соболезнующими восклицаниями и описанием торжества? Добрая бабушка получит это письмо, поймет, что внучка в Москву не прибыла… Удивлюсь, если она не пустит по следу княжны не только всю дворню, но и свору охотничьих собак!

– Графиня Евдокия, разумеется, такое письмо напишет, – кивнул Шишмарев, – однако для сего случая передаст его Дуняшке, той самой горничной девке, судьба коей вас столь заботит. И это будет сразу, едва она получит весточку от Александры (кстати, упреждая ваш вопрос, скажу, что написана она мною, а я сызмальства умел мастерски подделывать любые почерки). На сей случай Дуняшка будет ждать ответа и торопить графиню. Ну а после свадьбы у новобрачной не будет времени на письма, ибо вечером того же дня молодые супруги уедут в Париж, где будущий муж графини Евдокии должен как можно скорее приступить к дипломатической миссии.

– Ага! – с торжеством воскликнула Лючия. – Вот в чем слабое звено столь хитроумно сплетенной цепочки! Александра после свадьбы должна будет воротиться домой, и вот тут-то…

– Да не должна она воротиться! Должна сопровождать кузину за границу, где ее ждут родители… Но вроде бы я не слышал, как кто-то кричал: «Слово и дело государево!», но между тем у меня такое чувство, будто я на допросе в Тайной канцелярии! – жалобно сморщившись, простонал Шишмарев. – И словно бы вот-вот меня на дыбу подвесят! Откройте, сударыня, какие еще орудия у вас для дознания приготовлены? Раскаленные клещи? Розги, в рассоле вымоченные? Кнут, плеть, батоги, «кошки»? Смилуйтесь, Христа ради, надо мной, горемычным, я ведь не намерен запираться, все вам и так выложу, будто на духу! – плаксиво причитал Шишмарев.

Лючия смотрела на него озадаченно:

– Надеюсь, я ничем не оскорбила вас, сударь? Но поймите, вы предложили мне участие в интриге ненадежной!

– Это еще почему? – надулся Шишмарев.

– Да ведь здесь все построено на случайностях!

– Ну, жизнь – это и есть сцепление случайностей, – философски пожал плечами Шишмарев, вдруг до боли напомнив Лючии Бартоломео Фессалоне. – Вся штука в том, чтобы уметь ими распорядиться.

– А вы, конечно, умеете? – не без ехидства проговорила Лючия, но Шишмарев будто не заметил издевки.

– Разумеется, – кивнул он. – А разве вы этого еще не заметили?

Лючия озадаченно нахмурилась. Вроде бы у нее не было повода убедиться в организаторских способностях Шишмарева… А он глядел так лукаво, словно призывал вспомнить что-то, и Лючию даже зазнобило, когда вдруг пришли на память слова болтливой Фотиньиной прислуги: «До льда вам какая печаль? Небось новый мост крепок да ладен?..»

Porca Madonna! А она-то, дурочка, благодарила Провидение за столь своевременно пришедшую помощь! Щедр, щедр Шишмарев, деньгами сорит налево и направо. Стало быть, и возчик Лючии, и нечаянный попутчик тоже у него на жалованье? Ну… ну!.. Она даже задохнулась от возмущения – и вдруг, неожиданно даже для себя, расхохоталась. Ну не могла она, авантюристка до мозга костей, воспитанная прожженнейшим авантюристом, негодовать на своего собрата, пусть даже сама сделалась жертвою его авантюры! И Лючия не поленилась подняться с лавки и сделать Шишмареву шутливо-почтительный реверанс в знак того, что поняла – и весьма оценила его талант управлять случайностями!

У Шишмарева, видимо, вытянулось лицо: верно, не ожидал такой догадливости. Конечно, ему бы доставило удовольствие наслаждаться изумлением Лючии, долго и обстоятельно обсказывать ей, как он ехал следом, как выжидал, пока возчик и его подручный не разыграют свои роли, а путешественница полностью не придет в отчаяние…

Своей сообразительностью Лючия как бы выдрала половину лавровых листиков из его венка.

– Однако же востры вы, сударыня, – пробормотал Шишмарев озадаченно. – Востры чрезмерно! Я, признаюсь, не ожидал от вас такой прыти. Умом обладаете воистину мужским!

– Это еще почему? – на всякий случай спросила Лючия, ибо в устах Шишмарева сей комплимент звучал осуждением.

– Да потому, что слишком догадливы. А еще скажу: всякая женщина первым делом спросила бы, с какой радости Александра едет на свадьбу и в путешествие всего лишь в легкой карете, без багажа в обозе! Но, ради бога, – предупреждающе выставил ладонь Шишмарев, – не спрашивайте. И вообще, более не возобновляйте ваш допрос с пристрастием: я и сам все обрисую, и вы поймете, что в моем плане не существует никаких сбоев, для вас нет никакой опасности, а только развлечение и немалая выгода.