Любовные чары

Десмонд усмехнулся и зашагал к строению, вспоминая подходящие к случаю русские слова: «Мост – лед, не ка-рош. Хочу ест другой мост? Говорить, please, барин дать грош для russian vodka».

Нет, не так. Грош, это же полпенни, а то и меньше. Кто будет стараться за такую ничтожную плату? Ладно, он скажет: «Барин дать silver грош для russian vodka!» Русские мужики смышлены, тут же сообразят!

Приободрившись, Десмонд огромным прыжком преодолел сугроб и замер – домишко, очертания которого отчетливо выступали из белой тьмы, оказался не избой, а каким-то сараем без окон, без дверей. Нет, все-таки точно леший, его козни! Впрочем, разочарование тут же улетучилось: Десмонд увидел дверь, вдобавок отворенную. Изнутри слабо тянуло теплом, снег на крылечке чуть подтаял. Ага, значит, здесь все-таки кто-то есть!

Молодой человек взбежал на крыльцо, шагнул через порог – и вновь досада им овладела: когда глаза привыкли к темноте, он обнаружил, что попал в баню.

Собственно, то был просторный предбанник с лавками вдоль стен, а сама баня скрывалась за тяжелой, обитой войлоком дверью. Десмонд встрепенулся: дверь чуточку приоткрыта, и в щелке ему почудился промельк света.

Он уже совсем было собрался окликнуть того, кто был за дверью, но вовремя раздумал. Ну кто, скажите на милость, пойдет мыться в бане в рождественскую полночь? Даже зная о странной, прямо-таки исступленной любви русских к парилкам, Десмонд не мог вообразить себе такого безумца. Почему же здесь свет? Внезапно фривольный рассказ Олега пришел ему на ум, и англичанин приник к щелке, почти уверенный, что увидит пышный зад какой-нибудь красотки, стоящей у печи в пикантной позе в ожидании, когда «батюшко-банничек» обнаружит себя. Однако ничего, кроме двух тоненьких свечек, трепещущих одна против другой, ему поначалу увидеть не удалось. А потом он понял, что ошибся: горящих свечей всего одна, вторая же – ее отражение в зеркале. И почти тотчас рядом со свечой он увидел какое-то бледное пятно. Но прошло еще несколько секунд, прежде чем он сообразил, что видит лицо девушки, сидящей к нему спиной и глядящей в зеркало.

Волосы на голове стали дыбом – Десмонду почудилось даже, что шапка съехала набок. Увидеть девицу, которая среди ночи пришла в баню полюбоваться на свою красоту, – это еще похлеще, чем встретить любителя париться во время наступления Рождества! Но тотчас он сообразил: да нет, нет же! Девица пришла в баньку гадать, слышно же: что-то шепчет, глядя в зеркало, спрашивает о чем-то, зовет…

Как ни вслушивался Десмонд, слов «банничек-батюшко» он не разобрал и досадливо качнул головой: естество его все еще было растревожено живописным рассказом Олега. И вдруг вспомнилось, как тетушка Урсула, получившая в семье прозвище «Старшая ведьма» из-за чрезмерного пристрастия к оккультным наукам, выспрашивала мать про русские магические обряды. Та с охотою поведала о старинных девичьих выведываниях будущего жениха. Десмонд, хоть и был мал, запомнил разговор. Потому что все походило на сказку: матушка таинственным шепотом описывала, как положила в рождественскую ночь перстенек под подушку, как во сне ей явился высокий господин в синем камзоле с серебристой отделкой и надел перстенек на палец. Самое удивительное, что встреча Елены с ее будущим мужем именно так и содеялась: она на каком-то гулянье обронила перстенек и долго его искала, а незнакомец в синем с серебром камзоле его нашел и вернул огорченной владелице. С первого взгляда Елена и сэр Джордж влюбились друг в друга, так что сон оказался вещим. Матушка рассказывала и про другие гадания, признавшись, что у нее никогда не хватало храбрости встретить рождественскую полночь перед зеркалом.

– А вот я бы не побоялась, если бы могла хоть что-то узнать о Брайане! – грустно шепнула тетушка, вспомнив о женихе, исчезнувшем бесследно в день свадьбы, после венчания.

История была преудивительная: веселые гости затеяли играть в прятки. Нашли всех, кроме юного сэра Брайана. Когда кто-то из гостей обнаружил в подвале замка пуговицу с камзола сэра Брайана, Урсула вскрикнула и грохнулась оземь. А очнулась безумной. Угрюмая, нелюдимая, она все ходила по замку, заглядывая во все закоулки… Поговаривали, что сэр Брайан попросту сбежал от невесты, что любовь его была притворной. Урсула продолжала надеяться на встречу с женихом, и можно было не сомневаться, что после рассказа леди Елены она в ближайшее же Рождество принялась высматривать его в зеркале. А сейчас высматривает жениха неведомая Десмонду красавица, чей настойчивый шепот он ощущал не только слухом, но и всем телом, как зовущее прикосновение. У него невольно смутился дух, и, не совладав с чувствами, которые вдруг вспыхнули и овладели им всецело, Десмонд осторожно толкнул дверь, бесшумно шагнул вперед…

Когда некоторое время спустя он вновь стоял на том же пороге, ноги у него подгибались и слегка кружилась голова. Холод проникал под распахнутую одежду, но он ничего не чувствовал, все существо его трепетало и точно бы улыбалось блаженно. Среди сонма восхищенных мыслей, обращенных к той, что все еще лежала недвижима, была одна, почти испугавшая Десмонда: а хорошо бы никогда не расставаться с нежной красавицей, впервые познавшей любовь в его объятиях. Как ни странно, ему еще ни разу не доводилось обладать невинной девушкой. И вот эта случайная, невероятная встреча…

Предчувствие того, что в его жизнь вошло нечто новое, неведомое и тревожащее душу, овладело Десмондом. И он все медлил на пороге, не в силах отвести взгляда от девушки в ворохе смятых одежд на широкой банной лавке, ставшей ложем наслаждения.

Внезапно сквозь частый стук крови до него донеслись тяжелые шаги совсем рядом. Кто-то вошел в предбанник!

Олег? Ринулся на поиски кузена? Десмонду сделалось нестерпимо стыдно при мысли о том, что Олег увидит его стоящим над спящей почти обнаженной девушкой. Он только и успел, что резким движением набросить на нее свою тяжелую шубу, прикрывая от нескромного взора, а сам отпрянул за дверь, в густую непроглядную тень. И вовремя!

Дверь открывалась внутрь, и пришедший толкнул ее так сильно, что Десмонда, вжавшегося в стену, едва не пришибло. Он загородил светящийся огарочек, и Десмонд увидел очертания кряжистой, широкоплечей, длиннорукой мужской фигуры в тулупе и меховом треухе. Сердце стукнуло тревожно: это не Олег, сомнений нет. И не кучер Клим. Совсем незнакомый селянин! Догадку подтвердил тяжелый голос – никогда не слышал Десмонд такого грубого, скрежещущего голоса.

– Мать честная! – пробормотал вошедший. А потом, чуть громче: – Эка притча!

Десмонд непонимающе вскинул брови: только безнадежный кретин мог принять молодую красавицу за свою мать! Впрочем, очевидно, пришедший ошибся в темноте. Вот он шагнул к лавке, наклонился, потянул за тяжелый воротник, скрывавший лицо девушки до самых глаз… и Десмонд ощутил всем существом своим, как вздрогнул нежданный гость, потому что шуба скользнула на пол, открыв нескромному взору полунагое бесчувственное тело.

Ох, что же сделал Десмонд с девушкой, так нежно и доверчиво улыбавшейся ему! На какой позор обрек ее! Да разве можно надеяться, что грубый человек сохранит тайну? И тут же сердце с болью сжалось. А что, если девушка ожидала в баньке именно этого здоровяка, а он похитил то, что по праву должно было достаться другому? Ревность ослепила его, ноги подкосились. Десмонд даже ахнул – и ладонью испуганно зажал рот: не услышал ли незнакомец?

Однако тот, чудилось, вообще ничего не видел и не слышал сейчас. Но вот он надсадно втянул в себя воздух, громко причмокнул, а в следующий миг глыба его тела зашевелилась, на бревенчатой стене при свете свечи возникло уродливо изогнутое очертание его тела с каким-то устрашающе огромным предметом, торчащим внизу живота.

Зрелище было столь чудовищное, что Десмонд просто-таки обмер и некоторое время тупо глядел, как мужик взгромождается верхом на лавку, накрывая своей громадой бесчувственное тело девушки. Но вдруг раздался пронзительный крик, и столбняк, овладевший Десмондом, исчез. Нет, не радость заждавшейся любовницы слышалась в крике – исступленный, отчаянный ужас! Нелепые догадки, выдуманная ревность развеялись, как дымок под порывом ветра. Не глядя, он схватил что-то, оказавшееся под рукой, и с размаху послал этот предмет вперед…

В это же мгновение очнувшаяся девушка с такою силой ударила коленом навалившегося на нее насильника, что тот отпрянул – и голова его с грохотом врезалась в летящее оружие Десмонда, коим оказалась деревянная шайка.

Что-то разлетелось на куски. Через мгновение Десмонд сообразил: к сожалению, не голова разбойника, а шайка.

Мужик окаменело сидел верхом на лавке, покачивая, словно бы с легкой укоризною, головой в треухе. Десмонд судорожно зашарил вокруг, мечтая отыскать снаряд поувесистее, но тут мужик покачнулся, медленно сполз с лавки и простерся на полу. Девушка приподнялась, поглядела на него расширившимися глазами, а потом обессиленно рухнула навзничь, вновь лишившись чувств.

Десмонд осторожно шагнул вперед, отлепил от стола огарочек и склонился над недвижимым мужчиной. И отпрянул, узрев вытаращенные застывшие глаза, рот, ощеренный в застывшей ухмылке. Десмонд схватил лежащего за грудки, тряхнул… и понял: его внезапный соперник мертв.

Он не помнил, как очутился на дворе. Прошло, наверное, какое-то время, прежде чем студеные объятия метели вернули утраченное соображение. Ох, бурная выдалась нынче рождественская ночь! Обесчещенная девушка, убитый… Десмонд скомкал в пригоршне снег, прижал к левому виску, в котором резко пульсировала боль. Сразу стало легче, в голове прояснилось. Надо поскорее отыскать Олега, возок, быстрых коней, которые унесут его прочь отсюда. Десмонду случалось проливать чужую кровь, но одно дело – встать с врагом лицом к лицу, и совсем другое – прикончить кого-то из-за угла.

Правда, он защищал девушку, честь прекрасной дамы, если так можно выразиться… Странствующий рыцарь, защитник угнетенных! Сэр Ланселот! Пустое дело: гордиться сэру Десмонду совершенно нечем. Нет, скорее прочь отсюда! Но куда идти? И тут же он ахнул, увидев огненный промельк впереди, за белой завесой метели. Нелепая мысль, что демоны преисподней несутся в адских вихрях за его грешной душой, пришла, но тут же была унесена порывом ветра. Да никакие не адские вихри, искры летят из печной трубы!

Одно из двух: или где-то рядом изба, или… Сердце Десмонда радостно забилось… или Олег догадался растопить сильный огонь в печи, обогревающей возок. Опьяненный радостью, вмиг забывший обо всем на свете, Десмонд ринулся на сверкающий «маяк». Но не пробежал и двадцати шагов, как с двух сторон в него вцепились чьи-то руки, и два голоса (один, отрочески звонкий и счастливый, – Олега, другой, надтреснутый от страха, – кучера) завопили хором:

– Нашелся! Живой! Слава те, господи!

Вот уж воистину…

Что посеешь, то и пожнешь

– Я говорю вам, сэр, что человек, подобный вам, никогда не ступит на палубу моего корабля!

– А я говорю, сэр, что уплатил за сие путешествие преизрядные деньги, и вы не вправе лишить меня моей каюты!

– Ваши деньги… Вы, мистер рабовладелец, можете получить их назад, дайте только мне время сходить за ними в каюту! – И капитан сделал движение повернуться.

– Послушайте, сэр! – воззвал Десмонд в отчаянии. – Вы не можете так поступить со мной! Ну что я такого совершил? Я был в стране, где законы совсем иные, чем у нас, и принужден был жить по ее законам. Вы были когда-нибудь в России?

Капитан всем своим молодым, гладко выбритым лицом показал, что сама мысль о такой возможности приводит его в содрогание.

– Тогда как же вы можете судить? Это дикая азиатская страна, совершенный Восток, где обычаи – истинные деспоты. Например, русское гостеприимство! Ежели хозяин угостит тебя вином и ты не пьешь до дна, тебя могут вызвать на дуэль, ибо хозяин сочтет себя оскорбленным. Ежели за обедом оставляешь какое-нибудь блюдо нетронутым, хозяин вызывает повара – и на твоих глазах способен отрубить ему голову: по его мнению, гость оскорблен дурным качеством пищи!

В светлых глазах капитана появилось мечтательное выражение. Он оглянулся на корабль и пробормотал:

– Сей обычай я полагаю вполне разумным и совсем не прочь ввести его в обиход!

Десмонд деликатно сдержал улыбку и поспешил закрепить завоеванные позиции, на шаг придвинувшись к берегу. Однако маневр его был тотчас пресечен капитаном:

– В прошлом году я совершал рейс к берегам Испании, и там некий господин, один из дикой американской нации, предложил мне баснословные деньги, ежели я соглашусь загрузить трюмы африканскими рабами. Надо ли говорить, как я поступил?

Десмонд поджал губы, потому что его так и подмывало ответить, что он не вполне дурак. Перед ним было достаточно побитое штормами судно для каботажного плавания, и даже переход из Кале в Дувр был для него тяжеловат. Ну можно ли представить сей корабль посреди океана, по пути из Африки в Новую Англию? Да никогда в жизни!

Разумеется, он смолчал и даже нашел в себе силы сокрушенно покачать головой. Капитан мог воспринять жест как выражение сочувствия, но Десмонд был сокрушен искренне. Дело его, кажется, безнадежно зашло в тупик. Неужто придется возвращаться в трактир, снова снимать комнаты для ночлега, снова терпеть двусмысленность, вдобавок каждую минуту ожидая окрика за спиной:

– Месье Рене (или Этьен, Оливье, Дени)? Какая неожиданная встреча!

Под этими именами Десмонд жил во Франции. И он отнюдь не обольщался расхожим мнением о том, что французы легкомысленны и созданы лишь для романов и романсов. Можно не сомневаться: повстречай он кого-то из тех, кому встал поперек дороги, спасая сторонников несчастного Людовика XVII, у французов хватит ума схватить его и отправить в Париж, где гильотина по нему плачет уже более года. Нет, надо немедленно убираться из Кале! Здесь его жизнь в непрестанной опасности.

Сказать, что ли, это капитану? Нет, противнику деспотии принципы дороже всего на свете! Стоп… а нельзя ли сыграть на его принципах?

Капитан тем временем, наскучив их беседою, сделал движение к шлюпке, куда уже погрузились остальные пассажиры и теперь выражали явное нетерпение.

– Вы бесчеловечны, сударь, – произнес Десмонд тихо, но так, чтобы капитан его услышал. – Причем прежде всего к той несчастной, положением которой так возмущены. А ведь я показывал вам ее бумаги. Показывал дарственную! Она – подарок мне от одного моего русского друга, понятно вам? Вообразите, что сделал бы баснословно богатый дикарь, вздумай я сказать, мол, не надобно мне его даров, поскольку в Англии рабство презираемо и ненавидимо всеми порядочными людьми. Он и не понял бы ничего, кроме того, что девушка мне не нравится. Конечно, он стал моим вековечным врагом, но мне плевать, я не собираюсь возвращаться в Россию. Но участь девушки… – Десмонд изо всех сил изобразил ужас, мысленно извиняясь перед кузеном Чердынцевым, который являлся прообразом описываемого им варвара, ведь именно Олег писал дарственную на внезапно обретенную Десмондову собственность. – Он же немедленно отрубил бы ей голову! Или затравил собаками в моем присутствии. Поверьте, сударь, – добавил Десмонд сухо, – я не меньше вас ненавижу рабство, но не видел иного способа спасти несчастную.

Капитан был молод и не умел владеть своим лицом – после слов Десмонда на нем проступили ужас, жалость, растерянность. Последний довод подействовал на капитана. Лицо его просветлело.

– Бог вам судья, сэр, – проговорил простодушный «морской волк» в свойственной ему возвышенной тональности. – Eсли речь идет о спасении жизни, то… Прошу в шлюпку.

Он зашагал к морю, увязая в песке. Десмонд неуклюже последовал за ним, даже не оглянувшись посмотреть, следует ли за ним его злополучное имущество. Разумеется, следует! Куда ж ей еще деваться? Да, и ему от нее теперь уже не избавиться…

Там, на берегу незамерзающей Басурманки, увидев до смерти перепуганного Олега и почти плачущего от отчаяния Клима, Десмонд испытал прилив такого облегчения, что ему показалось, будто и не было никакой баньки, один лишь морок метельный, шутки нечистой силы, которая накануне Рождества буйствует неудержимо. Однако зоркий глаз Олега сразу приметил неладное, а потому после первых объятий, перемежавшихся с крепкими проклятиями, он с тревогой спросил:

– Что с тобой? Где был ты и что делал? Вид у тебя такой, словно нечистое содеял! Успокойся и не дрожи. Э, да ты замерз! А где тулуп?

Десмонд скрипнул зубами. Тулуп остался в баньке, а рядом с ним… Конечно, можно было отовраться. Однако воспоминание о крике, полном ужаса, о черных от страха глазах помешало Десмонду солгать. Торопливо он выложил все, что с ним случилось нынче ночью, и ощутил облегчение, словно сбросил часть ноши.

Против ожидания Олег не ужаснулся, а только удивился безмерно.

– Суров твой нрав, и на расправу ты прыток, – пробормотал Олег, недоверчиво разглядывая своего родственника. – И что же теперь делать будем?

– Там мой тулуп, – вздохнул Десмонд. – Если полиция начнет искать…

– Милый, ты забыл, где находишься? – похлопал его по плечу Олег. – Ну какая тут полиция? К тому же убитый явно крепостной.

– А если твой кучер проговорится: мол, я заблудился где-то тут в то время, когда приключилось убийство? И кто-нибудь свяжет концы с концами?

– Россия, брат, тебе не Англия, – ласково, будто несмышленому ребенку, сказал Олег. – У нас закон – царская да господская воля. Даже если Клим спьяну скажет, что видел, как ты мужика пристукнул, то против его слова будет мое, слово дворянина, а оно вдесятеро стоит.

В словах Олега было столько уверенности, что Десмонд понял: бояться ему нечего. Можно было уезжать. Олег, ободряюще похлопав его по плечу, двинулся к возку. Десмонд поплелся за ним, то и дело оглядываясь. Вдруг представилось, как она очнется… Решит, что любовник ей привиделся, а тот, кто валяется рядом, взял ее силой. А в отместку она его…

Олег оглянулся. Усмехнулся:

– Девку жалко? Ну, грехом с нею спознался, грехом и расстался.

– Она ведь подумает, что сама того негодяя прикончила, – убитым голосом сказал Десмонд.

– Ничего, он получил за дело, – бодрясь отозвался Олег. – Надо надеяться, очнется девка скоро, и у нее хватит ума убежать да язык за зубами держать, что бы она ни подумала. Небось спишут на какого-нибудь лихого человека. Мало ли их по лесам здешним бродит! Скажи, Клим, – обернулся он к кучеру, – мы на чьих землях сейчас?

Клим напряженно растянул губы в улыбке, и Олег расхохотался, сообразив, что, забывшись, продолжал говорить по-английски. Повторил вопрос – и Десмонд увидел, как вдруг помрачнело лицо неунывающего кузена.

– Что такое? Ну, что он тебе сказал?

– Да так, пустое! – отмахнулся Олег и полез в возок.

– Что тебе кучер сказал? – резко повторил вопрос Десмонд и, увидев, как вильнули в сторону глаза кузена, пригрозил: – Клянусь, не переведешь его слова – с места не сойду, пока не узнаю, в чем дело!

– Никакого дела и нет, – пожал плечами Олег. – Просто Клим сказал, что земли бахметевские, а я Бахметевых на дух не переношу.

– За что ты их не переносишь? – не унимался Десмонд.

– Ну, сам граф Бахметев, покойный, был человек отменных качеств, о нем никто никогда слова недоброго не сказал. Но сейчас здесь всем заправляет его младший брат, а он в семье – паршивая овца. Имение-то унаследовала дочь Бахметева, но в права через какое-то время вступит. Так знаешь, что говорят по соседству? Мол, не доживет Марина Дмитриевна до того возрасту, непременно ее дядюшка изведет, чтобы самому заграбастать наследство. Всем известно, в каком черном теле он племянницу держит. Девка на выданье, однако ж на балы или в гости ее не вывозят, и сам барин у себя никого не принимает. Скуп, как… – Олег махнул рукой. – И слухи идут по губернии о его бесчинствах над крепостными. Женат он на самом уродливом создании в мире, да и сам жуткий урод. Женщин и девок запирает в свой гарем. А прислуживает ему любимчик его, палач домашний, Герасим.

– Герасим? – задумчиво повторил Десмонд. – А не знает ли Клим, каков он собою? Не таков ли – кряжистый, широкоплечий, руки чуть не до земли висят, черная борода и маленькая голова? Ну-ка, расспроси кучера.

Олег послушался – и через несколько слов всплеснул руками:

– Ну истинный портрет! Именно таков и есть Герасим, как ты описал.

– Значит, его я и убил… – медленно проговорил Десмонд.

Огромная тяжесть налегла ему на сердце. Нет, не призрак убитого явился ему – судя по всему, тот был негодяй отъявленный, смерть коего будет для его жертв радостью. Но… кого сочтут убийцею, вот в чем вопрос!

– Да не тревожься ты так, – Олег заглянул кузену в лицо. – Может, успеет она убежать, прежде чем их с Герасимом обнаружат.

– А что проку? – в отчаянии воскликнул Десмонд. – Ты не знаешь женщин? Кто из них сможет держать язык за зубами? Она непременно проболтается какой-нибудь подружке, та – другой подружке… Ей же смерть грозит!

– Эка ты напридумывал страстей! – пожал плечами Олег. – Главное, чтоб очнулась девка вовремя, а уж там, чай, сообразит язык прикусить.

Десмонд нервно схватил ком снега, растер им лицо. Снег мигом обратился в воду. Да и сердце его горело, ныло от непонятной тревоги. Хотя… Ну что ему в той незнакомке? Губы у нее были сладкими, как вишни… Ну и что?

– В обмороке она глубоком! – вскричал Десмонд, обращая на Олега столь сердитый взгляд, словно тот был виновен в случившемся. – Я видел такое, знаю – сутки пребывать в нем можно, а то и больше. Нет, найдут их рядом, и ее обвинят в убийстве. Эх, если б увезти ее, спрятать… – Он с мольбой сжал руку Олега. – Позволь забрать ее в Чердынцево. Я в долгу не останусь!

Лицо Олега вспыхнуло было оживлением, да тут же и погасло.

– Пустое говоришь. Для тебя я и не на такое бы решился, но… Ведь сейчас только кажется, что в мире нет ничего более, – потыкал он рукой в снежные стены, подступившие со всех сторон. – А ведь до Чердынцева отсюда рукой подать. Ну куда беглой деваться? Только к нам. А там непременно кто-то увидит да проболтается. Бывало уже такое. Ничего не вышло, кроме свар да штрафов нам. Бедняг хватали да в колодки, на дыбу, под кнут…

Судорога прошла по лицу Десмонда, и Олег подивился чувствительности, вдруг проснувшейся в прежде надменном и сдержанном кузене. Эк его разобрало! Или и впрямь девка хороша, словно Елена Троянская? Жаль, конечно, что так вышло.

– И в петербургском доме ее не скроешь. Непременно пришлось бы объясняться с батюшкой, а он в ярость придет: мол, соседское добро украли.

– Но человеколюбие… – взвился было Десмонд. Да и сник: не много в нем самом пребывало человеколюбия, когда одним ударом пришиб мужика. А ведь тот повинен был лишь в том, что не совладал с похотью… как и он сам. Мужик не успел свои нечистые помыслы осуществить, а он успел. Еще как успел! Нет у него права ни просить, ни требовать. Сам кашу заварил, как говорят русские, – сам и расхлебывай.

– Беглые у нас как делают… – размышлял вслух Олег. – На Дон, в Малороссию, за Урал скрываются. Там просторы вольные – ищи-свищи! Но не везти же ее за Урал…

– Нет, конечно, – твердо сказал Десмонд. – Не на Урал, а… в Англию. Я ее увезу. Тебя прошу об одном: отцу ничего не сказывай, но помоги выправить бумаги.

…В Чердынцеве они остановились ровно на столько, сколько требовалось времени, чтобы сменить лошадей да положить припас на дорогу, и снова пустились в путь, к Петербургу. На облучке взмахивал кнутом Клим. Рот у него был так стиснут, словно зашит накрепко: ведь за молчание барин обещал отдать ему в жены Глашу, дочь старосты Лукьяна, по которой Клим давно и безнадежно сох. Девка тоже была бы не прочь, да родителям ее Клим не глянулся. Ничего, теперь глянется, ежели сам молодой граф сватом придет! Клим готов был не только рот зашить, но и язык себе откусить. Он бы не дрогнув поклялся перед иконами, что не видел, как молодой граф и его родственник-иноземец приволокли откуда-то из метели нечто, закутанное в тулуп так плотно, что только русая коса до земли свешивалась. Клим нарочно тогда отвернулся. Подумаешь, беда! Дело молодое, холостое, обычное!

Всю дорогу девушка была недвижима. Десмонд иногда вглядывался в ее лицо, украдкой касался губами виска, губ – якобы проверить, бьется ли пульс, ощутить ее дыхание. Он даже себе почему-то стыдился признаться, что не в силах подавить желание прикасаться к ней беспрестанно.

Олег поглядывал на него с тревогой, усмешкой и изумлением. В бледном девичьем лице он не нашел ничего, способного в одночасье свести мужчину с ума и заставить его пойти на преступление. Но чуял, чуял Oлег, что наплачется еще его кузен со своим неожиданным приобретением, ох, наплачется! Небось она тихая, пока в беспамятстве лежит. А потом… Ну, то уж Десмондова докука. А сам Олег сделал все, что от него зависело: дарственную написал, небогатый багаж кузена, таясь, из дому вынес…

Оставалось только пожелать счастливого пути рыцарю Ланселоту и его безмолвной, беспамятной жертве. «Что ж с нею, бедной, станется, когда вдруг очнется да увидит себя невесть где и с кем? Тут и ума лишиться недолго!» – с внезапно проснувшейся жалостью подумал Олег. Пусть уж подольше не приходит в сознание…

Ему было невдомек, что пожелание его исполнится, и чуть ли не весь путь по пустынному прибалтийскому краю Десмонд проделает, держа в объятиях бесчувственное создание.

Прибыли в Вильно. У Десмонда было заемное письмо к одному из здешних торговых людей, и он отправился за деньгами, скрепя сердце оставив девушку на постоялом дворе под приглядкою Клима. Отсутствие его неожиданно затянулось из-за того, что он битый час искал дорогу. Местный народ, кроме своего языка, другого не понимал, и все попытки объясниться оставались безуспешными до тех пор, пока Десмонд не сообразил вынуть золотой. Не меньше десятка желающих указать путь, вполне вразумительно говорящих не только по-русски, но и по-английски, собралось вокруг.

На обратном пути Десмонд заглянул в лавку, где продавалось женское платье, и замер там в растерянности. Ему еще в Петербурге хотелось купить для своей «рабыни» новый наряд, да Олег посоветовал не дурить: мол, кто поверит тогда, что Десмонд везет крепостную девку, подумают, чего доброго, мужнюю жену похищает против воли. Так и проделала девка весь долгий путь в одной холстинковой рубахе да тулупе: платье ее осталось валяться в баньке. Однако все, что Десмонд видел в лавке, казалось ему либо слишком вульгарным, либо мрачно-старушечьим. Наконец лавочник, раздраженный привередливостью покупателя, презрительно швырнул на прилавок русский сарафан да рубаху из белого тонкого льна. Десмонд вздохнул. Ладно, потом он купит девушке приличное платье… вроде того красного, которое дарил некогда Агнесс, бывшей своей подружке. Ох и разозлился тогда Алистер за то, что брат выставил напоказ связь с горничной! Но теперь Алистера нет, Агнесс наверняка замужем за каким-нибудь лакеем или конюхом… А Десмонд везет себе новую любовницу – и опять простолюдинку! Вот хохотали бы те, кто охотился во Франции за неуловимым спасителем аристократов, узнав, сколь низменны его эротические пристрастия!

Однако пора бы уж девушке прийти в себя. Неужто он привезет в Англию беспамятную и безвольную куклу? Да и вообще лучше было бы отдать все деньги, но избавиться от спутницы, пристроив ее здесь под чей-нибудь заботливый пригляд, а самому налегке двинуться дальше. Десмонд даже огляделся, словно прямо здесь ему мог встретиться тот добрый самаритянин. И покачал головой. Стоило только представить себе, как она очнется – совсем одна среди чужих равнодушных людей… и некому будет рассказать ей, что случилось, утешить бедняжку, ободрить на первых порах…

Он топнул, едва не свернув каблук, и зашагал еще быстрее, злясь на себя. Жалость… Честь… А ведь он даже имени ее не знает!

Войдя в свои комнаты на постоялом дворе, Десмонд увидел оживленного Клима.

– Ну вот и барин пришел! Ну, Марина, кланяйся поскорее барину в ножки, он ведь хозяин тебе и заступник! – воскликнул кучер.

И вслед за тем выволок из угла бледное существо, которое покорно рухнуло на колени, ударившись головою в мокрый от растаявшего снега Десмондов башмак.

– Очнулась, слава те, господи, – сообщил возбужденный Клим.

Как будто Десмонд и сам не видел!

Уроки жизни

Она помнила только имя, которое почему-то вызвало неодобрение у долговязого мужика с испуганным лицом, который был при ней, когда она открыла глаза.

– Марина… – проворчал он. – Ишь чего выдумала! Вот я – просто Клим, а не Климентий. Такие имена для господ. А ты – Марьяшка!

Впрочем, он был добродушен и глядел на нее с жалостью. А потом, когда убедился, что она не дурачит его и ничегошеньки о себе сказать не может, даже имени отца с матерью и названия родимой деревеньки, Клим вовсе прослезился:

– Эка ты, девонька, горькая!

Mарина рыдала безудержно. До того жутко было ей! Словно вытолкнули ее на свет из тьмы, а глаза слепые. Хватается за что-то руками, но увидеть не может.

Когда она попыталась объяснить свои чувства Климу, он ничего не понял и посоветовал не забивать голову всяческой безлепицей. Степенный кучер с радостью взял на себя обязанности ее наставника в новой жизни, однако вскоре убедился в неблагодарности этой роли. Ведь Марьяшку, оказывается, надо учить всему на свете! Пальцы ее не забыли, как плести косу, да и ложку мимо рта она тоже не проносила, но ничего другого не умела: ни, дичась, закрываться рукавом от пристального мужского взгляда, ни молиться, ни к барской ручке подойти с поклоном, ни тем паче в ножки поклониться. Отбила все колени, прежде чем Клим похвалил. А спустя малое время он убедился, что Марьяшка вдобавок разучилась щепать лучину, колоть дрова, топить печь, варить кашу да щи, смазывать барскую обувку салом…

– Ну, девка, и наплачешься ты! А уж как барин наплачется! Небось проклянет денек, когда над тобою умилосердился! – воскликнул Клим.

И тут же прикусил язык. Но девка так пристала с вопросами, что он буркнул:

– Ну, прилипла, как банный лист!

Почему-то при слове «банный» ее вдруг дрожь пробрала. Вскоре стало понятно почему. А также Марина узнала, что обязана неведомому барину жизнью, что кабы не он – болтаться бы ей на дыбе под кнутом, либо давиться в рогатках, либо, чего доброго, брести в Сибирь в кандалах с клеймом на лбу.