Второе дело Карозиных

      Сначала, как выехали из переулка, повернули налево и поехали дальше прямо по Тверской, этой длинной и всегда многолюдной улице, изобилующей торговыми домами. Вот направо длинное здание, первый этаж которого занимает роскошный магазин купца Андреева, а второй – гостиница «Дрезден». Напротив расположился генерал-губернаторский дом, а через площадь – вывеска «Ayez» на низеньком доме. У этого портного Никита Сергеевич себе платье заказывает. Чуть дальше кондитерская «Siou», потом булочная Филиппова. Снова площадь, налево от которой – Тверской бульвар, а направо – Страстной монастырь.
      Катерина Дмитриевна, поравнявшись с его розовыми стенами, перекрестилась. На большом черном циферблате стрелки остановились на одиннадцати часах – отошла поздняя обедня и прихожане расходятся по домам. Здесь же, неподалеку, памятник Пушкину. Еще одна церковь чуть дальше – Рождества в Палашах, в которой хранится чудотворная икона Богоматери. Катенька снова осенила себя крестным знамением, помолившись о том, чтобы Никита успокоился и согласился с ней.
      Проехали Глазную больницу, начался длинный ряд вывесок по обеим сторонам. Катерина Дмитриевна, ни разу еще не ездившая по этой дороге, с любопытством вчиталась: «Здесь стригут, бреют, пущают кровь». Это было написано на вывеске, изображавшей молодую даму в пышном платье, у которой была отворена вена. Затем следовала «Табашная продажа» – над входом чернокожий человек в чалме и желтом халате курит длинную трубку. А вот «трахтир» – самовар, словно бы парящий на голубом фоне, поднос с чайниками и чашками, и надпись: «Свидание друзей на перепутье». А последняя вывеска Катеньку изрядно насмешила. Картинки никакой на ней не было, а вот надпись была, причем куда как забавная: «Портной Емельянов из Лондона и Парижа». Но вот улица стала шире, проехали Триумфальные ворота и Смоленский вокзал.
      – Кончилась Москва-то! – весело оповестил извозчик и лукаво глянул на молодую барыньку.
      Поехали по шоссе, по обе стороны которого – пустыри, а посредине – аллея для пешеходов. Начались дачные дома, самые разнообразные, все больше затейливые, со скульптурными украшениями.
      – А вона, глядьте, – все с той же веселостью сообщил парень и ткнул вперед на белое длинное здание, к которому приближались сани, – «Яр»!
      «Яр», подумала Катенька и с еще большим любопытством принялась рассматривать нарядное здание. Так вот он какой, один из известнейших ресторанов Москвы.
      – Далеко нам еще? – поинтересовалась она.
      – Полдороги будет, – ответил ей извозчик.
      Катерина Дмитриевна кивнула. Проехали еще немного и показался Петровский замок, а за ним и Ходынка – обо всем этом рассказывал ямщик. Затем сани свернули с шоссе на боковую аллею и, проехав мимо церкви и нескольких дач, остановились у ворот.
      – Вот это и есть графский дом, – важно заявил извозчик, оглядываясь на хорошенькую барыньку, с любопытством осматривающую окрестности.
      – Он?.. – в некоторой растерянности переспросила Катенька.
      – Не извольте сумлеваться, – самодовольно заверил «ванька». – Мы энтот дом преотлично знаем, – и подмигнул, нахал.
      Катенька бросила на него недовольный взгляд, но ничего не сказала. В самом деле, не виноват же он в том, что про графиню по Москве всякое болтают.
      – Спасибо, – сказала она и расплатилась щедро, так, что извозчик даже спросил, стоит ли ее подождать. – Вот уж и не знаю, – вздохнула Катенька, задумавшись.
      Если Лидия Михайловна здесь, то уж, наверное, отвезет ее обратно. А если нет? Впрочем, она ведь не знает, сколько времени здесь пробудет, а зачем человеку на улице мерзнуть.
      – Нет, не стоит, пожалуй, – ответила Катенька и вышла из саней.
      Калитка была открыта и Катерина Дмитриевна вошла на круглый двор, огляделась. Большой барский дом в два этажа, с огромными окнами, с террасами, с двух сторон спускающимися в сад, за которым виднелся парк старых, развесистых деревьев.
      «Вообще летом тут должно быть красиво и много очень зелени», – подумала про себя Катерина Дмитриевна, подходя к монументальному крыльцу с колоннами, у которого давно уж увидела знакомый возок. Значит, Лидия Михайловна уже здесь. Навстречу ей, из-за угла дома, вышла баба, одетая в тулуп и платок, подозрительно осмотрела Катерину Дмитриевну и спросила:
      – Вы, нечай, к барыне Лидии Михалне?
      – К ней, – улыбнулась Катенька, уже поднимаясь на крыльцо и звоня в колокольчик.
      Баба осталась на своем месте, не сводя своего подозрительного взгляда. Дверь открыл высокий сухой старик, одетый в зеленую ливрею, смерил Катерину Дмитриевну оценивающим взглядом выцветших глаз и поинтересовался:
      – Просительница? Так барыня скончались! – сказано это было важно и, кстати, без особого сожаления о кончине барыни.
      – Что? – удивилась Катенька, про себя отметив, что к графине частенько, должно быть, наведывались просительницы. – Нет. Доложи Лидии Михайловне, к ней Карозина Катерина Дмитриевна. – И шагнула мимо него в дом.
      Старик что-то недовольно хмыкнул, закрыл дверь и не спеша пошел куда-то налево. Катенька усмехнулась, огляделась по сторонам. В глаза бросилось большое зеркало в золоченой раме, занавешенное черным тюлем. Прихожая просторная, в модных бордовых тонах, с непременным чучелом медведя в углу, держащим серебряный поднос для визитных карточек на вытянутых лапах.
      Правда, сейчас поднос был пуст, а сам медведь, неприятно оскалив пасть, смотрел на Катеньку стеклянными глазами недовольно. Чего, мол, надо, зачем приехала? Катенька, нимало не страшась его грозного вида, подошла к косолапому и тихонько щелкнула его по носу. Медведь стерпел, а что ему оставалось? Ждать пришлось недолго, уже через минуту из комнаты донесся голос Лидии Михайловны, на ходу отчитывающей лакея, а вот и сама она, одетая в строгое лиловое платье.
      – Катерина Дмитриевна, душечка! – воскликнула Лидия Михайловна, подходя к Карозиной. – Вы уж простите, что не встретили. Я ведь с утра еще ему, – она бросила недовольный взгляд на старика, – наказывала, что как только явитесь, чтоб сразу вас ко мне. Даже велела мальчишке у ворот вас ждать! – она снова обернулась на лакея и строго проговорила: – Ты, Федор, зайдешь ко мне после. Сейчас же распорядись чаю нам подать. – Лидия Михайловна улыбнулась. – Проходите, милая, раздевайтесь. Давайте-давайте... – и сама даже помогла Катерине Дмитриевне снять ротонду и капот, затем небрежно бросила их на руки провинившегося Федора. – Пойдемте, милая, – и увлекла за собой гостью, – я вас уже заждалась.
      Дамы прошли через две комнаты с чудесным узорным паркетом, высокие, светлые, с картинами на стенах, миновали залу с мраморным камином и оказались, наконец, в небольшой комнатке, видимо, будуаре. Излишне напоминать, что все зеркала, а их в комнатах было немало, так же были занавешены. В будуаре мебли были обтянуты малиновым шелком, и на окнах висели такие же малиновые шторы.
      – Присаживайтесь, душечка, – с ласковой улыбкой попросила Лидия Михайловна.
      Катерина Дмитриевна села в мягкое кресло.
      – Ну? Что наше дело? – с волнением спросила хозяйка.
      – Все в порядке, Лидия Михайловна, – улыбнулась Катенька. – Мой супруг согласен оказать вам всяческую помощь. Правда сегодня он чрезвычайно занят в университете, а потому просил меня у вас все хорошенько разузнать и передать ему во всех подробностях.
      – Ах, ну конечно же! – так и засияла Лидия Михайловна. – Я ведь даже велела компаньонке теткиной нынче приехать! Уж вы не сердитесь, что, не получив вашего согласия...
      – Да о чем вы! Хорошо, что распорядились, – одобрительно кивнула Карозина.
      – Вот и славно, – облегченно выдохнула Лидия Михайловна.
      – А почему вы сказали, что она должна приехать? – поинтересовалась Катенька. – Разве она не здесь живет?
      – Со вчерашнего дня не здесь, – холодно ответила Лидия Михайловна. – Комнату где-то снимает, – и она пожала плечами с самым равнодушным видом, из чего Катенька тотчас же заключила, что к переезду компаньонки Лидия Михайловна имеет самое непосредственное отношение, но вопросы отложила. До времени.
      – Она еще не прибыла, но я отправила ей записку, так что, должно быть, будет с минуты на минуту, – поспешила добавить Лидия Михайловна.
      Тут в дверь постучались и в небольшую щель просунулась голова Федора:
      – Прибыли мамзель Федорцова.
      Лидия Михайловна живо отреагировала двумя восклицаниями:
      – Ах, ну вот и она! – Катерине Дмитриевне. – Зови, зови! – Федору. Он тотчас скрылся за дверью.
      – Между нами говоря, – понизила голос Лидия Михайловна, – это несносное существо. Компаньонка! – презрительно воскликнула она. – А по-нашему сказать, никакая она не компаньонка, а простая приживалка. Это только теперь их так принято называть. Я терпеть ее не могу, такая, знаете ли, лицемерка. Прикидывается такой строгой, такой чопорной, а сама... – миловидное лицо Мелеховой неприятно исказилось презрительной гримаской. – Ну, вы понимаете, что я хочу сказать? – Карозина понимающе кивнула. – Но к тетке эта особа была привязана, так что насчет ее слов я не сомневаюсь... Иначе как и объяснить, что у нее в доме семь лет жила? Разве только склонностью к разврату, – полушепотом добавила Мелихова и тут же вздохнула, покачав головой: – Какой стыд!
      Тут снова раздался стук в дверь и Лидия Михайловна сразу надела на лицо маску вежливости:
      – Войдите!
      В дверях появилась довольно импозантная особа. Высокая, лет около тридцати, тонкая в кости, одетая в строгое черное платье из тафты с небольшим турнюром, со взбитыми рыжими волосами, набеленная до чрезвычайности, с интересным длинным лицом. Высокие скулы, яркие, горящие синие глаза, тонкий нос и тонкие же губы, острый подбородок. Если бы Катерина Дмитриевна не знала, что эта мадемуазель – русская, она могла бы запросто принять ее за англичанку. Федорцова сделала книксен и вступила в комнату со словами:
      – Добрый день, – голос ее был тихим, но словно бы не от природы, а по принуждению, словно бы хозяйка его заставляла себя говорить тише и ровнее.
      – Проходите, Надежда Ивановна, – со всей доступной ей вежливостью, граничащей с оскорбительностью, ответила Мелихова. – Вот, познакомьтесь. Катерина Дмитриевна, это компаньонка покойной тетушки. А это, Надежда Ивановна, Катерина Дмитриевна Карозина, о которой я вам давеча в записке сообщала. Прошу вас, расскажите ей все, что знаете о смерти тети.
      Федорцова кинула на Карозину быстрый взгляд и слегка поклонилась. Чувствовалось, что натура это несдержанная, склонная к истерикам, что выдавали ее лихорадочно блестевшие глаза и какая-то порывистость движений, которую она, впрочем, пыталась скрыть.
      – Что же вы стоите? – принужденно улыбнувшись, спросила Лидия Михайловна. – Присаживайтесь и расскажите все, что знаете. Я ведь затем вас и звала.
      Федорцова поджала и без того тонкие губы, что не ускользнуло от внимания Карозиной. Видимо, компаньонка была задета, однако она проглотила фразу Лидии Михайловны и опустилась на стул, заняв самый его краешек и держа спину неестественно прямо.
      – С чего прикажете начать? – скромно поинтересовалась она, потупив глаза.
      – Ах ты, Господи Боже мой! – в сердцах всплеснула руками Лидия Михайловна. – Экая вы! С начала, разумеется!
      – Да, – Федорцова метнула на Мелихову обжигающий взгляд из под ресниц. Видимо, она чувствовала себя в ее обществе приниженно и это ее крайне задевало. – Но с какого именно времени?
      – Надежда Ивановна, вы буквально наше терпение испытываете! – видимо Лидии Михайловне все труднее давалась выдержка, сам вид Федорцовой выводил ее из терпения. – Начните хоть с того, как появились эти повесы!
      «Повесы?» – не без удивления подумала Катенька. О повесах ей ничего не было известно. Федорцова вздохнула, Катенька – тоже, подумав о том, что было бы, вероятно, куда лучше, если бы она поговорила с компаньонкой сама. Присутствие Лидии Михайловны не располагало Надежду Ивановну к откровенности. Но под каким предлогом удалить Лидию Михайловну? Взаимная неприязнь этих дам могла только навредить всему мероприятию.
      В дверь постучали и в комнату шагнул Федор, неся поднос с чайными принадлежностями. Лидия Михайловна посмотрела на него тяжелым, немигающим взглядом, дескать ах, как ты не вовремя, однако Федор этот взгляд совершенно проигнорировал и, поставив поднос, на котором оказалось только два чайных прибора, важно удалился. Лидия Михайловна не спешила разливать чай, вместо этого она снова обратилась к бывшей компаньонке:
      – Ну что же вы молчите, будто воды в рот набрали? – уже не скрывая своих чувств, проговорила она.
      – Простите меня, Лидия Михайловна, – наконец-то вмешалась Катенька, уже наверняка зная, что если она этого не сделает, то никакого разговора не получится, – можно вас на пару слов? – и улыбнулась.
      – Ах, ну конечно же! – Лидия Михайловна порывисто встала из кресла и, не взглянув на Федорцову, вышла следом за Катенькой из комнаты.
      – Лидия Михайловна, не сочтите за дерзость, но не могли бы вы оставить меня с ней тет-а-тет? – обратилась Катенька с просьбой, как только они оказались в соседней зале. – Я вижу, что вам тяжело само ее присутствие, да и ей, наверное, легче будет довериться лицу постороннему.
      Лидия Михайловна с некоторым удивлением посмотрела на Катеньку, но потом вздохнула и согласилась:
      – Вы правы, я совсем не могу ее выносить. И она, кстати, тоже меня не выносит. Что ж... – Лидия Михайловна помолчала. – Так, пожалуй, будет лучше. Говорите с ней сами, Катерина Дмитриевна. Только учтите, это настоящая ханжа.
      – Я учту, – улыбнулась Катенька, про себя подумав, что Лидия Михайловна, безусловно, слишком пристрастно судит о бедняжке.
      – Я подожду вас в гостиной. Надеюсь, вы расскажете мне потом все, что узнаете от нее.
      – Разумеется, – поспешила заверить Катенька и, благодарно пожав руку Лидии Михайловне, вернулась в будуар.
      – Думаю, нам лучше поговорить с глазу на глаз, – мягко произнесла она, посмотрев на Федорцову, все еще сидящую в напряженной позе. – Как вам кажется, Надежда Ивановна? – Та бросила на Карозину признательный взгляд и, кажется, немного расслабилась.
      – Думаю, они меня не выносят оттого, что не терпеть не могли свою тетку, – вот первое, что она сказала, причем вполне откровенно.
      – Вы правы, мне тоже так кажется, – Катенька устроилась в кресле напротив и посмотрела на Федорцову внимательно и участливо. – Вы можете рассказать мне, отчего появилось подозрение, что графиню отравили? Ведь это от вас пошло? Или я ошибаюсь?
      – Я могу рассказать вам все с самого начала? – вместо ответа спросила Надежда Ивановна.
      – Разумеется, вы можете рассказать мне все, что посчитаете нужным, – подбодрила Карозина.
      – Тогда так, – Надежда Ивановна вздохнула. – Я начну с того, как попала к графине. Про нее многое говорят, но я прожила у нее в доме семь лет и хочу, чтобы вы узнали то, что знала я. – Она посмотрела на Катеньку решительно.
      – Я вся внимание, – ласково ответила Карозина.
      – Конечно, я не чета нашей Лидии Михайловне, – вот как начала свой рассказ m-le Федорцова, метнув быстрый взгляд на дверь. – Ну да это и понятно. – Она вздохнула. – Мой род хоть и дворянский, но весьма обедневший, это после реформы случилось не с одними нами. Дело прошлое, конечно, но с тех пор и начались наши злоключения. – Катенька налила чаю, а про себя подумала, что Надежда Ивановна зря этак мелодраматично начала. Впрочем, послушаем, что же будет изложено дальше.
      А дальше пошло куда интересней:
      – Благодарю, – Федорцова приняла чашку и продолжила более ровным голосом. – Я вам это сказала, чтобы вы поняли, отчего я польстилась на графинино предложение. Расскажу и как я его получила. Моя маменька, царствие ей небесное, считала, что для девушки одной красоты мало, особенно же, если девушка бедна, как церковная мышь, – Федорцова слабо улыбнулась. – Так, кажется, в народе говорят? Помимо миловидной внешности, считала маменька-покойница, необходимо еще и образование получить, а потому, можно сказать, на последние деньги определила меня в пансион к m-m Frisons. Окончила я его весьма успешно, да вот только родители мои так обеднели, что вынуждена я была после этого пансиона наниматься гувернанткой, чтобы их, да и себя, прокормить. Выправила документы, хотела подать заявление, да тут мне присоветовали обратиться к одной особе, которая за небольшое вознаграждение устраивала таких девушек в хорошие дома, давала им рекомендации и все такое. Я и подумала, что так-то оно, пожалуй, вернее выйдет. Пошла я к этой особе, не стану называть вам ее имени, Катерина Дмитриевна, – извиняюще улыбнулась Федорцова, – дело прошлое, ни к чему ворошить. Теперь уж эта дама почтенная старушка и давно отошла от подобных дел. – Она вздохнула, сделала маленький глоточек чаю. – Так вот, пришла, обсказала ей, что да как, а она мне и говорит, мол, к ней недавно обратилась одна знатная и уважаемая особа, которая ищет себе что-то вроде компаньонки. Но только не нужны ей ни старые девы, ни ветреные девицы. Она, говорит, хочет, чтобы это была скромная и воспитанная барышня, вот, мол, навроде вас, чтобы скрасила ее одинокие вечера. Особа, говорит, щедра, если понравитесь ей, так она вас нипочем не обидит. Что мне было делать? Согласилась, чтобы меня ей представили. Догадались, о ком речь? – Карозина кивнула. – О графине, конечно, о Наталье Ильинишне. Представили меня ей честь по чести. Она мне сразу понравилась, жизнерадостная такая, еще не старая, а то я уж думала, что придется какую-нибудь развалину с кучей собачонок развлекать. А тут – молодая женщина, со вкусом одетая, в общем, сразу видно – светская дама. Ну, и я ей, видно, приглянулась, взяла она меня к себе в дом, – снова вздохнула Надежда Ивановна. – Родителям моим помогла деньгами. Что и говорить, щедрая она была, – Федорцова перекрестилась. – Словом, зажили мы с ней весело и хорошо. По театрам ездили, на балы всегда меня с собой брала и я у нее даже вроде не компаньонка выходила, а воспитанница. Она меня так и представляла всем своим гостям, а гости у нее бывали частенько, очень уж она это любила, – тут Надежда Ивановна шмыгнула носом и даже слезу подпустила. Правда, Катерина Дмитриевна на это посмотрела без чувства, а скорее даже с неудовольствием, больно уж на театральный эффект походило.
      – Так вот и жили с ней все семь лет душа в душу, – продолжила «компаньонка-воспитанница» после короткой паузы, во время которой утирала лицо батистовым платочком.
      Карозина выжидающе молчала, хотя на уме у нее вертелось немало вопросов, относящихся непосредственно к существу дела, о котором Надежда Ивановна так пока ничего и не сообщила. Катерина Дмитриевна подавила вздох и промолчала, надеясь, что после краткой истории своей жизни Федорцова наконец расскажет и о смерти своей благодетельницы. Куда там! Мамзель Федорцова заговорила вовсе о другом, но тут уж Катерина Дмитриевна стала слушать внимательнее и не столько из досужего любопытства (как известно читателю – говорили-то про графиню разное), сколько из интересов дела.
      – Про Наталью Ильинишну-то немало судачат, но я вам, Катерина Дмитриевна, лгать не собираюсь, – Надежда Ивановна посмотрела в глаза Катеньке открыто и честно. – Знаете, от чего люди такое сочиняют? От того, что завидно самим. Графиня-то как восемь лет назад овдовела, так и начали о ней разные слухи ползти. А я вот как думаю, – тон у Надежды Ивановны изменился, в голосе послышался металлический оттенок и Катенька с большим любопытством посмотрела на свою визави, – что если женщина молодая и обеспеченная, да к тому же красавица, современных взглядов придерживающаяся, то отчего бы ей и не завести себе кавалера? – И Надежа Ивановна замолчала, явно ожидая от Катеньки одобрения.
      – Ну... – только и нашлась что ответить Катенька.
      – А что? Скажете, мол, а как же мнение общества? Как же приличия? – Надежда Ивановна наконец перестала сдерживать свой голос и тот взвился до истеричных ноток, да так, что Катенька даже испугалась, как бы не случилось с госпожой Федорцовой нервного припадка. Глаза ее горели еще ярче, а на бледных щеках появились румяные пятна. – Да что такое приличия, кем они сочинены? Самими же людьми, ханжами, самыми лицемерными лицемерами! Самим ведь хочется, чтоб все дозволено было! Вот и завидуют тем, кто на эти приличия плюет! – выплюнула она последнее слово и замолчала, желая, видимо, насладиться произведенным эффектом и растерянностью Катеньки.
      Но эффект если и случился, то обратный – Катенька ничуть не растерялась, потому что каким-то непонятным ей чувством угадала, что все сказанное – прекрасно разыгранный монолог, может, даже отрепетированный, а если так, то припадка страшиться нечего. Это ее успокоило окончательно и, вместо того чтобы поддаться разыгранному действу, она слегка улыбнулась и произнесла тоном спокойным и ровным:
      – Что ж, я слышала, что теперь модно разделять этот взгляд. Кажется, это называется эмансипация? – и в свою очередь посмотрела на Надежду Ивановну выжидательно.
      – Да, – ответила та, силясь не подать виду, насколько она разочарована. – Если вы придерживаетесь этого же взгляда... – начала было она, но Катенька мягко перебила:
      – Полагаю, Надежда Ивановна, не так уж и важно, каких взглядов придерживаюсь я. – Компаньонка вспыхнула. – Если для вас это важно, то извольте: я не собираюсь осуждать чье бы то ни было поведение, а уж тем более взгляды.
      – Что ж, это по крайней мере вежливо, – холодно проговорила Федорцова, но по всему ее виду было заметно, что она огорчена.
      Катерина Дмитриевна взглянула на небольшие бронзовые часы, стоящие на бюро, и подавила вздох. Получалось, что беседуют они уже около часа, а m-le Федорцова так ничего еще и не сообщила о самой смерти графини. Это начинало раздражать.
      – Надежда Ивановна, – обратилась Катенька к визави более официальным тоном, – давайте перейдем к делу. Скажите, что именно натолкнуло вас на мысль о том, что графиню, возможно, отравили?
      – Не хотите обсуждать деликатные темы? – Надежда Ивановна посмотрела на Катеньку не без вызова, та, в свою очередь, стала разделять неприязнь Лидии Михайловны к этой особе.
      – Не вижу в этом смысла, – пересиливая раздражение, вежливо ответила Катенька.
      – И зря, – заявила компаньонка. – Многие так поступают, но это ханжество, самое настоящее. Я же вижу, что вам интересно узнать, что было в этом доме на самом деле, – и Надежда Ивановна, поставив чашку на стол, придвинулась к Катеньке, пристально глядя ей в глаза.
      – Тут вы правы, – Катенька выдержала ее взгляд. – Мне действительно интересно узнать, что произошло в этом доме в вечер смерти вашей благодетельницы.
      – И только? – Федорцова как-то плотоядно улыбнулась. – А о том, что здесь было раньше? О тех вечерах, когда здесь собирались лучшие мужчины? Ну же, признайтесь, что вам до дрожи хочется послушать хотя бы одну такую историю... – Надежда Ивановна перешла на страстный шепот.
      «Сумасшедшая, – подумала про себя Катенька. – Или развратница, Лидия Михайловна права. Чрезвычайно порочная особа». Между тем Надежда Ивановна повела себя еще более странно, она протянула свою тонкую руку и коснулась Катенькиной щеки.
      – Какая у вас кожа нежная, – прошептала она, не сводя с Катерины Дмитриевны помутневших огромных глаз. – Вы ведь не такая праведница, милая, как привыкли о себе думать... – и Надежда Ивановна снова хищно улыбнулась.
      Катерина Дмитриевна отодвинулась, посмотрела в лицо этой сумасшедшей и поднялась из кресла, понимая, что никакого толкового разговора не выйдет. Бедняжке нужна медицинская помощь, а еще лучше – церковное покаяние. Но разве такая захочет каяться?
      – Куда же вы? – воскликнула Федорцова и тоже подскочила со своего стула. – Признайтесь, признайтесь же самой себе, что вы бы тоже не отказались поучаствовать во всем этом... – Катенька смотрела на нее с жалостью. – И у вас есть такой шанс, – приблизившись вплотную прошептала Федорцова почти в самое ухо Катеньке. – Если решитесь, то... – она отстранилась и вдруг совершенно неожиданно расхохоталась звонким, истеричным смехом.
      «Боже мой, – в смятении метнулась Катенька к двери, – с ней все же случился припадок!» Карозина выскользнула из будуара и, пробежав по залам, сопровождаемая болезненным смехом несчастной умалишенной, столкнулась с Лидией Михайловной, уже спешащей на выручку своей гостье.
      – Что случилось?! Что с вами? – в большом волнении воскликнула Мелихова и боязливо покосилась в сторону, откуда раздавался смех, уже перешедший в рыдания и вопли.
      – Со мной ничего! С ней истерика! Нужен доктор! Кажется, она сошла с ума! – в неменьшем волнении, задыхаясь, говорила Катенька. – Идемте поможем ей! – Катерина Дмитриевна потянула Мелихову за собой. – Ее нужно привести в чувство!
      – Истерика? – Лидия Михайловна неожиданно успокоилась. – Ну и ну... – только и проговорила она, остановившись, нимало не спеша ни за доктором, ни к несчастной.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

      – Лидия Михайловна, что с вами? – удивилась Катенька. – Почему вы остановились? Ей же нужна помощь!
      – Не волнуйтесь, душечка, – улыбнулась самой спокойной улыбкой Лидия Михайловна. – Ничего страшного. Истерика, вы говорите? Пройдет, она на такие кундштюки мастерица. Вот увидите, стоит нам войти, как все у ней пройдет. Вы лучше вот что мне скажите, удалось вам от нее что-нибудь узнать?
      – Ничего, – вздохнув, ответила Катенька.
      – Ну, примерно так я и думала. Идемте, полагаю, истерика кончилась, – и теперь уже Лидия Михайловна потянула ее за собой.
      – Выходит, вы знали, что все так будет? – все еще недоумевала Катенька, идя обратно к будуару.
      – Еще час назад и предположить не могла, – ответила на это загадочной фразой Лидия Михайловна и добавила, поймав встревоженный Катенькин взгляд: – Я вам все расскажу, только вот освободимся от этой мерзавки, – последнее слово было выговорено таким тоном, что Катенька невольно поежилась.
      Из будуара не доносилось ни звука, и когда Лидия Михайловна толкнула дверь, не постучав, Катенька испытала нечто вроде шока. Она-то ожидала увидеть несчастную на полу, без сознания, что было бы естественно после такого нервного припадка, а увидела Надежду Ивановну сидящей за столом и преспокойно попивающей чай. На ее бледном лице даже следа слез не было заметно, а ведь прошло каких-то пять минут с тех пор, как она оставила эту особу в совершенно невменяемом состоянии.
      – Вон из этого дома, – ледяным тоном произнесла Лидия Михайловна.
      Надежда Ивановна поставила чашку на столик, поднялась, держа спину по-прежнему прямо и, не сказав ни слова, только глянув на Катеньку весьма многозначительно, вышла из будуара.
      – Убедились, что с ней все в порядке? – с полуулыбкой поинтересовалась Лидия Михайловна.
      – Да, но откуда вы... – промолвила потрясенная Катенька.
      – Я вам все расскажу, только давайте перейдем в другую комнату, не хочу здесь... – она поморщила носик. – Идемте, душечка, у меня для вас есть более ценный свидетель. К тому же не склонный к театральным эффектам.
      Катенька повиновалась. Дамы в обратном порядке миновали залы и поднялись на второй этаж по широкой пологой лестнице, устланной темно-красным ковром.
      – Думаю, вам нужно взглянуть на спальню тетки, – проговорила Лидия Михайловна. – Наверное, надо было с этого и начинать, а не тратить попусту время на эту... – она помолчала, как будто проглотила очередной нелестный эпитет в адрес m-le Федорцовой. – Но кто же знал, – и улыбнулась извиняюще. – Вот, – Лидия Михайловна толкнула белую двухстворчатую дверь, – это было здесь.
      Катенька шагнула следом за Лидией Михайловной в просторную светлую комнату в два окна с легкими кисейными шторами, отделанную в нежных розовых тонах. Широкая кровать под балдахином, занимающая изрядную площадь, столики и милые безделушки, расставленные тут и там, несколько изящных кресел, большое, занавешенное черным зеркало напротив кровати, на полу пушистый ковер, на стенах – модные японские гравюры со скабрезными сюжетами. Комната, несмотря на то, что была обставлена роскошно, выглядела в целом весьма безвкусно. Катенька поджала губки.
      – Кошмар, не правда ли? – тут же подхватила Лидия Михайловна, с интересом наблюдающая за Катериной Дмитриевной. – Никакого вкуса, никакого стиля. – Катенька согласно кивнула. – Вот, смотрите, – Лидия Михайловна подошла к кровати, – ее нашли здесь.
      Катенька не без любопытства приблизилась к алькову. Постель была смята, видимо, ее так и не застилали с той ночи. Покрывало сбилось в сторону, на подушках заметные отпечатки голов... Голов?
      – Она ночевала одна? – спросила Катенька.
      – Одна? Нет, – вздохнула Лидия Михайловна, проследив за Катенькиным взглядом. – В том-то и дело, Катерина Дмитриевна, что ложилась она, по всей видимости, явно не одна.
      – А кто? Кто с ней был?
      – Нет, я не в силах этого вам сообщить, это слишком монструозно! – воскликнула Лидия Михайловна. – Бутылка стояла вот здесь, – она показала на низенький прикроватный столик, на котором стоял канделябр с тремя свечами, уже наполовину сгоревшими, хотя в доме везде было проведено новомодное электричество. – «Шато-икем». Я вам говорила, что яд был в вине? – Катенька помотала головой. – Так вот, профессор Штольц проверил содержимое бутылки, она была полна только на треть, и сообщил, что яд был в вине.
      – А во сколько наступила смерть? – Катенька покосилась на смятую постель.
      – А я вам и этого не говорила? – удивилась Лидия Михайловна. – Извините. Что-то около полуночи.
      – А обнаружили?..
      – Обнаружили ее утром, после десяти часов. Вот, кстати, если осмотр закончен, тогда пойдемте, я вас познакомлю с тем, кто ее и обнаружил, – Лидии Михайловне явно было неприятно присутствовать в этой спальне, впрочем, ей наверняка было неприятно присутствовать вообще в этом доме.
      – А где лежала записка? – задала Катенька еще один, как ей казалось, весьма существенный вопрос.
      – Да, самое интересное, что записку нашли не здесь, – вымолвила Лидия Михайловна. – Но идемте же, вы все от него узнаете.
      Катенька последовала из спальни, подумав про себя, что же еще ей предстоит узнать о кончине графини, и о том, уж не поспешила ли она с обещанием расследовать обстоятельства этой самой кончины. Лидия Михайловна вновь стала спускаться по лестнице.