Ночные ведьмы

      Туманы и облачность все чаще заставляли нас сидеть на аэродроме в томительном ожидании хоть малейшего просвета. В такие ночи мы любили, собравшись в кружок, петь песни. Песня всегда была нашим верным спутником на фронтовых дорогах. Ну и что ж, что война? Разве мы перестали быть людьми? Мы любили жизнь, воевали ради жизни, а жизнь без песни — что пища без соли.
      Сегодня опять нелетная погода. Но метеослужба обещала прояснение. Мы собрались у самолета Дуси Носаль — черноглазой энергичной украинки, одной из лучших летчиц полка. Кто сидит, кто лежит на пожелтевшей примятой граве. Над ночным полем льется задумчивая, немного грустная русская «Рябинушка». Потом поем полюбившуюся нам «Летят утки».
      — Доспаньчик, спой какую-нибудь казахскую песню, — просит Ира Себрова.
      — Что вы, девчонки, у меня и голоса-то нет, — отнекивается Катя Доспанова.
      — Спой, светик, не стыдись. У Утесова вон тоже нет голоса, а как поет! — шутит Полина Белкина, ее летчица.
      — Ну, коли командир экипажа приказывает, придется петь.
      И Катя Доспанова приятным голоском исполняет мелодичную казахскую песню. Все шумно аплодируют.
      — Дуся, теперь твоя очередь!
      Носаль тихо запевает:
      «Дывлюсь я на небо та и думку гадаю…»
      Дусю Носаль нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой. Все в ней выглядело довольно обычным. Среднего роста, темноволосая, с бледноватым лицом, она не производила с первого взгляда особого впечатления. Не совсем обычными, пожалуй, были только глаза. Дусины глаза редко бывали веселыми. Даже когда она смеялась, ее глаза часто оставались серьезными. В них постоянно проглядывали затаенные думы, напряженная мысль. Острый блеск их говорил о большой внутренней силе.
      Дуся любила песни, особенно украинские, которые пела с чувством, задушевно. Живо представлялось то, о чем она поет: зеленый гай, широкий Днепр, яркие ленты в косах девушки. С чисто украинским юмором Дуся умела иногда пошутить остроумно, но не зло над какой-нибудь оплошностью подруги.
      Летала Носаль очень хорошо: грамотно, чисто, смело. И с какой-то непонятной жадностью. По числу боевых вылетов она занимала одно из первых мест.
      — Куда ты торопишься? — спрашивала я ее иногда.
      — Под Запорожье, в село Бурчай. Хочется сказать землякам после войны: я сделала тысячу боевых вылетов.
      — Куда хватила! И почему именно тысячу?
      — Так… — уклонялась она.
      Мы с ней были близкими подругами. Из рассказов Дуси я знала, что до войны она работала учительницей в начальных классах и одновременно занималась в аэроклубе в Николаеве. Окончив аэроклуб, стала инструктором-летчиком.
      У Дуси был муж, Грицко, как она его называла. Как-то в минуту откровенности она рассказала необычную историю своего замужества. Ее прочили в жены одному парню, с которым дружила с детских лет, и Дуся привыкла к мысли, что им суждено и дальше идти вместе по жизни. Родители уже готовились к свадьбе. Но вот однажды в клуб на вечер пришел летчик, и, как говорила Дуся, они полюбили друг друга с первого взгляда. Через неделю молодые супруги выходили из загса.
      Когда Дуся рассказывала о своей «дополковой» жизни, она всегда вспоминала что-нибудь светлое, радостное, веселое. Но один раз открыла передо мной и трагическую страницу.
      Война застала их с мужем в Бресте. Григорий в первые же часы улетел на боевое задание, а Дусе помог эвакуироваться к ее отцу, под Запорожье: она ждала ребенка. Но сын появился раньше, чем Дуся доехала до родного села, А через сутки они оба лежали под обломками роддома, в который попала немецкая бомба. Дусю в бессознательном состоянии нашли среди развалин. Ребенок был мертв…
      Много увидела она слез, страданий, смертей. По дороге к отцовскому дому попала под жестокий огонь фашистских стервятников, из всех женщин, которые сидели с ней вместе в машине, в живых осталась только она одна — судьба еще раз отвела от нее руку смерти.
      — Почему ты мне раньше никогда не говорила об этом? — потрясенная ее рассказом, спросила я.
      — Не легко вспоминать…
      Вот тогда я поняла, почему Дуся Носаль хочет сделать не меньше тысячи вылетов и почему при заходе на боевой курс всякий раз просит штурмана «хорошенько прицелиться».
      Мария Ивановна Рунт, парторг полка, воспользовавшись небольшой передышкой в боевой работе — вторые сутки над нами висела низкая облачность и моросил дождь, — назначила партийное собрание. И вдруг перед самым собранием в полк приехал командующий воздушной армией генерал Вершинин. Приехал без предварительного уведомления.
      — Хотел застать вас врасплох, — пошутил он, — да вот, оказывается, не вышло — вы уже в сборе.
      Сначала девушки чувствовали себя при нем как-то неловко, но две-три реплики командующего создали атмосферу непринужденности, и собрание пошло своим обычным порядком — деловые выступления, жаркие споры.
      Первым вопросом был прием в партию. Рунт огласила заявление летчицы Себровой.
      — Расскажи коротко о себе, — предложила парторг. Ира подошла к столу. Всю свою довоенную биографию она уложила в две-три фразы: работала слесарем, училась в аэроклубе, потом стала инструктором-летчиком в том же аэроклубе. На фронт пошла добровольно.
      — Вот и все.
      — Скажи-ка, Себрова, не твой ли портрет был помещен на днях во фронтовой газете? — спросил командующий.
      — Да, вместе со штурманом Наташей Меклин…
      — Это за какие же заслуги? — допытывался Вершинин.
      — Мы недавно склад горючего разбомбили, — смущаясь от всеобщего внимания, ответила Ира.
      На собрании обсуждались тактические проблемы и вопрос об эффективности бомбометания.
      В первые месяцы войны противник никак не мог понять, что за самолет у русских: встанет над целью, будто на якорь, и капает, капает бомбочками. Ни зенитки, ни прожекторы не были рассчитаны на такой «тихоход», и ПО-2 благополучно ускользал от них. Но потом враг раскусил секрет. Нашим техникам приходилось все чаще и чаще латать дыры. Нужно было менять тактику.
      Начали практиковать полет парами. Первый самолет подходит к цели, отвлекает на себя огонь, а второй экипаж в это время спокойно и без помех бьет по основному объекту. Первый же сбрасывает бомбы на прожекторные и зенитные установки.
      Но не всегда можно было лететь парой. Тогда прибегали к такой хитрости. Подходишь к цели на гораздо большей высоте, чем нужно для бомбометания. Убираешь газ, самолет бесшумно планирует, так же бесшумно уходит от цели. Только отойдя на более или менее безопасное расстояние, прибавляешь обороты мотору. Этот тактический прием очень полюбился всему летному составу и справедливо считался одним из самых надежных и эффективных.
      Когда собрание подходило к концу, командующий попросил разрешения сказать несколько слов. Все притихли.
      — Сейчас ругать будет, — шепнула мне Дуся Носаль.
      — Вы самые красивые девушки в мире, — начал Вершинин.
      По рядам пронесся легкий гул.
      — Да-да, не удивляйтесь! Красота зависит не от того, сколько помады и пудры на лице. Кстати говоря, мне очень приятно отметить, что ни на одной из вас я не вижу этого камуфляжа. Человек красив своими делами, целью своей жизни. А вы участвуете сейчас в большом, благородном деле — в изгнании фашистов с нашей земли. Все вы пошли на фронт добровольно, по велению ваших горячих сердец, по зову комсомольской совести. Вы считаете — и совершенно правильно, — что судьба нашей Родины — это ваша судьба, и поэтому в тяжелый и грозный для Родины час вы без колебаний встали с оружием в руках на ее защиту. В этом и есть ваша красота. И не беда, что некоторые курносые носы облупились от ветра и солнца, что на голове нет локонов. После войны все будет, как прежде. Мой призыв к вам — повышайте еще больше свое мастерство, ибо чем точнее и крепче будем бить по врагу, тем ближе час нашей победы!
      Слова командующего глубоко взволновали нас, побудили посмотреть на себя со стороны, полнее осмыслить то, что мы делаем. Мы даже вроде бы поднялись в собственных глазах…
      Ночи становились все длиннее. Экипажам удавалось делать по шесть-восемь боевых вылетов. Нас теперь и погода перестала сдерживать. Летали при облачности, терпеливо выискивая «окна» и «форточки», в которые можно было бы нырнуть, чтобы увидеть цель и точно отбомбиться. Затаив дыхание, опускались в туман, когда он неожиданно закрывал аэродром, пока мы ходили на задание. Мы уже хорошо изучили рельеф своего района, и наши фанерные самолетики по-деловому шныряли между горами Сунженского и Терского хребтов, по ущельям, вдоль русел горных рек.
      За полгода напряженной боевой работы наша маломощная техника поизносилась, и по всем законам инженерного дела некоторым самолетам нужно было отправляться в авиационные мастерские. Первыми улетели Ира Себрова с Наташей Меклин и Леля Санфирова с Руфой Гашевой. Улететь на ремонт — это значит просидеть в мастерских не меньше месяца. Девушки возвратились на новеньких, отливавших свежим лаком самолетах через десять дней. Коллектив ПАМа — передвижных авиационных мастерских — с большим вниманием и любовью отнесся к выполнению первого заказа женского полка. Но не только коллективная любовь помогла быстрому ремонту самолетов. Я поняла это, когда мы с Катей Пискаревой тоже прилетели в ПАМ и я передала технику Саше Хоменко привет от Иры Себровой. «А парень-то, видать, очень ждал!» — отметила я про себя, наблюдая, с каким волнением он закуривает.
      Мы тоже не много пробыли в мастерских, но на обратном пути судьба приготовила нам большие неприятности: вынужденная посадка, авария — у меня подбит глаз и сотрясение мозга… Пришлось надолго задержаться в Грозном.
      Полк тем временем покинул обжитую станицу Ассиновскую. После блестящей победы советских войск на Волге создались благоприятные условия для наступления на нашем фронте. В начале января Северо-Кавказский фронт догнал фашистов с такой скоростью, что полк едва успевал перебазироваться с одного аэродрома на другой. Несмотря на очень плохую погоду — туманы, снегопады, метели, — боевая работа ночных бомбардировщиков не прекращалась, и они, как пчелы, жалили стремительно отступавших немцев.
      Мы с Катей догнали свой полк уже в Джерелиевской, кубанская станица буквально утопала в раскисшем жирном черноземе.
      — Ну, Дуся, рассказывай, какие новости, — с нетерпением тормошила я Дусю Носаль на аэродроме.
      — Подожди, дай сначала посмотрю на тебя. У нас прошел слух, что ты лишилась глаза!
      — Пыталась, но, как видишь, безуспешно.
      — Слава богу! А я так переживала! Ведь штурман без глаза, да еще без левого, — уже не штурман. Ему часто и двух мало, правда?
      — Ты скажи, у нас все в порядке? Все живы, здоровы?
      — Все нормально. Да! Ведь вы, наверное, еще не знаете, что мы гвардейцы?!
      — Неужели? Вот здорово! Дай расцелую тебя за такую новость!
      На аэродроме царило необычное для дневного времени оживление. Одни самолеты садились, другие взлетали.
      — Дуся, что это наши стрекозы разлетались?
      — А! Это тоже новость для вас… — Она щурилась от весеннего солнца. Понимаете, мы тут как на необитаемом острове. Дороги до того раскисли, что к нам ни одна машина не может проохать. А бензин кончился. Вот мы и возим горючее на самолетах. Не прекращать же из-за распутицы боевую работу!
      — Ишь, какие азартные стали! Что значит гвардейцы!
      — А как же! В грязь лицом не ударим, хотя грязищи здесь по колено, засмеялась Дуся. — Ну, пока, до вечера, я спешу на вылет. Рая, моя постель в левом углу на нарах. Можешь на ней отдохнуть.
      Мы с Катей изрядно проголодались и решили зайти в столовую. В мисках подали какую-то жидкую кашу.
      — Что это? — спрашиваем.
      — Кукуруза.
      — А еще что-нибудь есть?
      — Ничего. Третий день кормим одной кукурузой. Дороги развезло, подвоза продуктов нет.
      — Вообще-то есть можно, только бы подсолить немного, — попробовав, сказала Катя.
      — Соли тоже нет.
      В эскадрилье нас встретили шумными возгласами, шутками по поводу моего сотрясения мозга. Мы критическим взглядом обвели жилище. На нарах вместо матрацев лежали сухие кукурузные листья.
      — Везде кукуруза, — вздохнула Катя.
      — Да, она из «вещи в себе» превратилась в «вещь для всех», — пошутила штурман Полина Гельман, бывшая студентка истфака МГУ, вспомнив кантовскую теорию непознаваемости мира.
      — Вам тоже придется познать эту хлебную культуру, — улыбаясь, проговорила Наташа Меклин, затягивая на себе потуже ремень.
      — Мы уже познали. Только что из столовой. Перед вечером, еще задолго до наступления темноты, все боевые экипажи вышли на аэродром. Нужно было вытащить самолеты со стоянок на старт — дело далеко не легкое. Шасси глубоко увязали в липком черноземе. Вязли, конечно, и ноги в кирзовых сапогах. В мирное время никому бы и в голову не пришло летать с такой грязищи, но шла война, и нам нужно было летать.
      Наш самолет безнадежно застрял на полпути. Мы с техником Лелей Евполовой стоим и вытираем пот со лба. Катя сидит в кабине, смотрит по сторонам: кого бы пригласить на помощь?
      — Эй, дяденька, подсоби.
      «Дяденька», боец из БАО, молча подходит.
      — Становись под крыло! — командует летчица. Я лезу под другое крыло, Евполова идет к хвосту.
      — Взяли, дружно! Эй, ухнем!..
      Катя дает полный газ, я упираюсь руками в колени, а спиной подпираю крыло. Напрягаясь изо всех сил, стараюсь помочь самолету вытащить колеса из грязи. Леля держит хвост, чтобы самолет не скапотировал.
      Мы ползли до старта не меньше полчаса. Авиация — это не только полеты в небе, но и труд на земле.
      А в воздухе у меня начались новые неприятности. Температура ночью резко понизилась, и ноги, насквозь промокшие, начали мерзнуть. Стараясь разогреть их, я энергично притопывала по полу кабины.
      — Чего ты там топаешь? — сердито спрашивает Катя.
      — Греюсь. Ноги окоченели. Портянки смерзлись.
      — Сочувствую, — уже другим тоном говорит летчица. Наша цель — переправа у хутора «Красный Октябрь» — затерялась среди бескрайних полей Кубани. Ориентироваться было очень сложно. Местами еще лежал снег, местами блестела талая вода, которую можно было легко принять за один из многочисленных притоков Кубани. Земля выглядела пестрой, как лоскутное одеяло.
      Далеко впереди вспыхнула светлая точка — это кто-то из наших экипажей уже подвесил САБ над целью.
      — Видишь, Катя, вон наши девчонки начали работать.
      Мы зашли на цель по всем правилам бомбометания. Вдруг буквально перед самым нашим носом пронесся самолет, и тут же на переправе вспыхнул взрыв бомбы. Через секунду и наши бомбы легли рядом. Не успели мы отойти от цели, как там рванули еще две.
      — Вот лупят! — восхищенно воскликнула я. — Прямо без передышки!
      — По-гвардейски!
      Зенитки открыли торопливый, нервный огонь. Они били наугад, так как в это время над целью одновременно находилось не меньше четырех самолетов и врагу трудно было по звуку определить точное направление: жужжало кругом.
      Всю ночь ухали бомбы на переправе. К утру она перестала существовать.
      В Джерелиевской полк простоял недолго. Наши войска упорно теснили оккупантов с кубанской земли, и в начале марта мы перелетели в Пашковскую, под Краснодар.
      Как-то, возвращаясь ранним утром с полетов, командир полка шла вместе с летчицами по станице.
      — Здравствуйте, Евдокия Давыдовна! — с глубоким уважением произнесла встречная пожилая женщина, поравнявшись с Бершанской. — С благополучным возвращением вас!
      — Здравствуйте, дорогая Мария Петровна! — приветливо поздоровалась командир полка. — Как видите, я не одна вернулась.
      — Слышали мы, слышали о вас, — внимательно рассматривая летчиц, сказала женщина.
      И неожиданно вдруг добавила тихо, с легким поклоном:
      — Спасибо, родные!
      Мы были тронуты словами этой женщины. И одновременно горды нашим командиром полка. Все в полку знали, что Евдокия Давыдовна Бершанская до войны жила здесь, в Пашковской, была членом Пашковского райисполкома и депутатом Краснодарского городского Совета. Отлично работала командиром звена авиаотряда ГВФ. Была награждена орденом «Знак Почета». И вот теперь депутат Бершанская вернулась в родной край вместе с армией-освободительницей.
      Вскоре и Пашковская оказалась слишком далеко от линии фронта. Мы начали работать с «подскока» — площадки, расположенной в сорока километрах к западу от Краснодара, около станицы Ивановской.
      Возвращаясь на рассвете на базу, мы шли завтракать, а потом спать. Спустя полчаса приходили в столовую летчики-истребители. Их рабочий день только начинался. Но вскоре мы заметили, что парни стали приходить на завтрак слишком рано, вместе с нами. Сначала мы недоумевали, потом решили, что они хотят познакомиться с нами. Но оказалось, причина была не только в этом.
      Как известно, на фронте летчикам после напряженных боевых вылетов давали по сто граммов водки. Нам тоже давали, правда, не водку, а сухое столовое вино. Мы пили его, чтобы покрепче уснуть часа на три-четыре и не слышать всех неизбежных аэродромных шумов.
      Однажды, придя в столовую, мы увидели, что в стаканах вместо вина налита бурая, резко пахнущая жидкость.
      — Фу, какая гадость! — понюхав и лизнув языком, сказала одна из летчиц.
      Девушки осторожно подносили к губам стаканы в, убеждаясь, что это действительно гадость, с отвращением отставляли.
      — Что это такое?
      — Коньяк, — ответила официантка. О коньяке мы знали только понаслышке. Пришел повар и объяснил, извиняясь, что на складе ничего другого сейчас нет.
      Когда мы встали из-за стола, коньяк остался нетронутым.
      Эта новость быстро облетела всех летчиков-истребителей. На другое утро они пришли завтракать как раз тогда, когда мы допивали чай. Коньяк, конечно, опять стоял нетронутым. Истребители быстро его «реализовали» и потом с аппетитом поели. Но недолго они «кормились» возле нас. Слух об этом дошел до начальства, и поступила команда:
      «Коньяк летчицам не выдавать!» Парней очень огорчило такое распоряжение.
      Нас с Пискаревой считали в полку «везучим» экипажем. Даже из самых сложных переплетов мы выходили невредимыми и с небольшим числом пробоин в самолете. Мы и сами, кажется, уверовали в свое «везенье» и летали иногда безрассудно смело.
      Но вот на Кубани летное счастье стало нам изменять. Да и не мудрено. Оборонительная «Голубая линия» противника, протянувшаяся от Новороссийска до Темрюка, была до предела насыщена средствами ПВО. О, эта линия совсем не была голубой! Она была огненной. Как некое мифическое чудовище изрыгала она на нас тонны смертоносного металла, беспрерывно шарила в ночном небе фантастическими щупальцами прожекторов, жадно выискивая себе жертвы.
      Каждый раз, как только самолет перелетал линию фронта, поднималась такая свистопляска огня и света, что приходилось удивляться, как это мы протискивались сквозь такую плотную огненную преграду. Все чаще и чаще возвращались с задания с рваными плоскостями и с неуемной дрожью в коленях.
      В летной книжке каждого летчика есть так называемый «листок происшествий». 17 марта 1943 года адъютант эскадрильи записала нам с Катей Пискаревой следующее:
      «16.3.43 при выполнении боевого задания экипаж был обстрелян зенитной артиллерией противника. Самолет требует ремонта».
      Произошло это вот как.
      Всю ночь мы с Катей летали на бомбежку, а под утро получили задание разбрасывать листовки. Нашему экипажу, между прочим, довольно часто поручали агитировать немцев. Но многие штурманы, в том числе и я, не очень-то любили такие задания. Загрузят пачками всю кабину и вот маешься над целью — каждую пачку нужно развязать, а потом уж бросать за борт. А тут еще иногда нож, которым разрезаешь бечевки, выпадет из рук. Шаришь, шаришь по полу кабины. Не найдешь, плюнешь и разгрызаешь бечевки зубами.
      Когда мы с Пискаревой летели с листовками, то не залезали на большую высоту. У меня почему-то было такое мнение, что немцы не должны по нас стрелять — ведь мы идем к ним с мирными намерениями.
      С таким настроением летели и в тот раз. Без особых помех пересекли линию фронта. Вот и наша цель. Начинаю засучив рукава работать. Одна пачка, вторая… пятая… десятая. Ух, наконец-то все!
      — Катюша, пошли, разбросала, — с облегчением сообщаю летчице.
      — Молодец, сегодня быстро справилась.
      Катя берет обратный курс. Я уже мысленно представляю себе, как будем сейчас докладывать комиссару полка Евдокии Яковлевне Рачкевич о том, что «листовки разбросаны в заданном районе», как она пожмет нам руки и скажет: «Молодцы, деточки».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.