Великие исторические персоны - Константин Великий

Аркадий Малер

Константин Великий

Часть 1

Римский космос

1. Римский миф

Римский император Флавий Валерий Константин I (272–337) относится к тем немногим личностям в истории человечества, про которых можно прямо сказать, что они повернули ход мировой истории, а их деятельность оказала влияние на весь мир и на все времена.

Конечно, и до Константина в Римской империи были правители, обладавшие не меньшим политическим могуществом, но у них не было универсальной идеи, придававшей их власти всемирно-исторический смысл. Также и после Константина были правители, предлагающие миру какие-либо универсальные идеи, но у них не было той власти, которая могла быть только у императора Римской империи в те времена, когда ни одно государство на земле не могло сравниться с ней в могуществе. Это уникальное сочетание великой идеи и великой власти позволило Константину сделать нечто большее, чем просто государственную реформу. Оно позволило императору основать новую цивилизацию, а именно – христианскую европейскую цивилизацию, к которой сегодня относятся страны на колоссальном пространстве от России до Америки. Для них христианская вера, греческая философия и правовое государство остаются значимыми ценностями. За всю свою историю эта цивилизация не раз раскалывалась и собиралась, но в эпоху Константина она представляла собой единое централизованное государство, уходящее далеко в глубь всех берегов Средиземного моря.

Между тем, хотя профессиональные историки посвятили немало исследований жизни и деятельности Константина Великого, популярность этого имени сегодня совершенно неадекватна его реальному значению. Мы в подробностях знаем полупридуманные биографии десятков проходных политиканов, шарлатанов и шоуменов и делаем из них кумиров, чтобы завтра о них забыть; мы также хорошо знаем все детали из жизни многих тиранов и революционеров, разрушавших эту цивилизацию и паразитировавших на ее наследии, но мы не знаем того, кто основал эту цивилизацию и чье имя более тысячи лет было ориентиром для всех европейских политиков, желающих созидать христианский мир, а не рушить его.

Главным мировоззренческим достижением Константина стало объединение двух культур – культуры Рима и культуры Церкви, отношения между которыми до тех пор были противоречивыми. Речь идет не просто о взаимодействии двух конкретных этических и эстетических традиций, речь идет об объединении самой идеи Рима и самой идеи Церкви в особую религиозно-политическую идеологию. Эта идеология позволила христианству превратиться в основополагающую религию Европы, а самой идее Рима обрести абсолютный смысл, выходящий далеко за пределы пространства и времени империи. Поэтому невозможно понять все значение Константина и драматическую траекторию его жизни, если сначала не прояснить для себя две основные идеи этой жизни – идею Рима и идею Церкви в их историческом становлении.

Бесконечная сила обеих идей, и идеи Рима, и еще более идея Церкви, в значительной степени заключалась в том, что они были обращены к каждому человеку без каких-либо различий. Но адекватно понять и прочувствовать этот сложный синтез, адекватно осознать эту новую римскую идеологию без ее вульгарного извращения могли, конечно, только представители образованного класса, внутри которого и происходила основная борьба по поводу этих идей. Это очень важное замечание, потому что впредь, когда разговор зайдет о каких-либо исторических событиях, касающихся империи или Церкви, мы должны отдавать себе отчет в том, что их исторический смысл осознавался только той чрезвычайно малой частью общества, которая не только умела читать и писать, но также готова была рассуждать о происходящих событиях на основании того интеллектуального наследия, которое к началу IV века оставила им греческая и латинская письменность. Сам Константин, разумеется, был представителем этого класса, и он прекрасно понимал, что его идеологическое творчество в первую очередь должно быть принято образованной частью населения. Ведь именно образованные и мыслящие люди поддержат его дело в дальнейшем, и именно они могут оказать ему наиболее острое сопротивление. Эту часть общества нельзя удовлетворить одним только производством «хлеба и зрелищ» (panem et circenses), оно будет задавать сложные вопросы и его нужно убеждать, тем более если ты не только не хочешь, чтобы тебя считали тираном, но даже претендуешь на звание христианина.

При этом, поскольку речь идет об объединении двух миров, римского и церковного, Константину необходимо было стать убедительным не только для римской интеллектуальной элиты, но и для христианской, до сих пор не видевшей столь внимательного отношения римской власти. Таким образом, коль скоро мы говорим о возникновении нового исторического смысла, привнесенного Константином, то сама история жизни Константина и его государства интересует нас в первую очередь как история смыслов. Из более чем 50 миллионов населения Римской империи в начале IV века подобным образом эту историю осознавали только те люди, которые сами готовы были в ней участвовать. Поэтому, говоря о римской истории, мы можем смотреть на нее только с позиции образованного римлянина, наблюдающего за тем, что происходило в его государстве, либо с ужасом, либо с восторгом, но никак не равнодушно.

Что образованный римлянин начала IV века знал и думал про свое государство?

Прежде всего он знал, что это великое государство, коему нет, не было и не будет равных никогда и нигде. Более того, он знал, что это величие было предначертано Риму с самого начала, о чем свидетельствовала римская политическая мифология. Наиболее совершенное оформление в латинской словесности она получила со времен Октавиана Августа (27 г. до н. э. – 14 г. н. э.). Именно при нем и, во многом, благодаря ему Рим впервые получил подобие национальной и, одновременно имперской идеологии. В отличие от многих иных, туманных мифов естественного происхождения у других народов, римский миф был внятно выстроен. Это во многом было связано с таким заметным свойством римской культуры как откровенная страсть к порядку (ordo), к господству четко простроенной формы, ясной и привлекательной, но настолько самодовлеющей, что, можно подумать, именно в этом формальном порядке и заключается весь смысл существования Рима. Нормальный порядок мог показаться настолько совершенным, но он порой подавлял любое содержание и выхолащивал любой смысл, как что-то необязательное. Но на одном порядке, пусть даже наиболее продуманном, ни одна цивилизация существовать не может, и именно Константин это понял лучше всех.

Итак, сам римский миф был настолько простроен, что его самого можно считать мифом о великом порядке. С точки зрения этого мифа римляне были наследниками Троянского царства, павшего в начале XII в. до н. э. под натиском воинственных ахейцев, то есть будущих греков, о чем великий Гомер поведал в своей поэме «Илиада». Римляне знали, что после поражения Трои легендарный герой Эней, сын одного из троянских вождей Анхиса и богини Венеры (греческой Афродиты), отправился на поиск своей новой родины и оказался в Италии, где и основал «новую Трою». Если на Анхиса обратила внимание сама богиня любви и красоты Венера, то можно только представить себе, каким он был красивым и тем более насколько красивым должен был быть их героический сын, от которого многие римляне вели свою родословную. Детали этого «архетипического мифа» для римского политического самосознания имеют очень важную роль.

Отец Энея Анхис в шестом поколении происходил от верховного бога римского пантеона Юпитера (греч. Зевса), поэтому римляне считали себя не только потомками троянцев, но и самих богов Юпитера и Венеры, которые были весьма почитаемы в языческом Риме. Любвеобильный Юпитер сошелся с плеядой Электрой, дочерью титана Атланта и океаниды Плейоны, и у них родился сын Дардан, обосновавшийся на берегах того пролива между Европой и Азией, который получил от него имя Дарданеллы. Дардан родил Эрихтония; Эрихтоний родил Троса, именем которого называли великий город; Трос родил Ила, основателя самого города, от имени которого город получил свое другое название «Илион»; Ил родил Лаомедонота, а Лаомедонт родил Пирама, в свою очередь отца Энея. Анхис был правнуком Троса, поэтому приходился троюродным братом царя Трои Приама. Между родственными кланами Анхиса и Приама, как это почти всегда бывает в языческой мифологии, развивалась определенная конкуренция за власть над городом, и хотя правил Троей Приам, продолжил род дарданцев именно Анхис. Если наследник короны Приама Гектор погиб в бою и сама Троя пала, то Эней, женатый на дочери Приама Креусе, вынес своего отца Анхиса и сына Юла из горящего города, так что «будет отныне Эней над троянцами царствовать мощно» (Илиада ХХ, 307). Между тем во время пожара погибла и его жена Креуса, так что самого Энея в этом городе уже ничего не держало.

Еще в Трое Энею явилась тень погибшего Гектора и посоветовала, захватив изваяния богов-хранителей домашнего очага пенатов, отправиться за моря и построить новый город. Вскоре после этого то же самое посоветовала Энею его мать Венера, обещав постоянную поддержку и загадочно добавив, что это путешествие будет обретением отчизны, на поиски которой Эней отправился с остатками троянской армии на двадцати кораблях. Впоследствии оракул Феба (греч. Аполлона) на острове Делос прямо говорит ему, что искомая земля не случайна, а является прародиной их древнего рода. Наконец, сами пенаты в тихой ночи разъясняют Энею: обетованная земля есть не что иное, как место на западе, которое греки зовут Гесперией, а его отец Анхис уточняет, что Гесперией называют италийский край. В связи с этим римская версия мифа о троянцах говорила о том, что еще сам Дардан изначально происходил из италийского (этрусского) города Кортоны и уже оттуда переселился к берегам будущих Дарданелл. Можно сказать, оказавшись в Италии, Эней фактически вернет свой народ к родным пенатам или самих пенатов вернет туда, где они были в самом начале… Таким образом, римляне мыслили себя бывшими троянцами, не столько получившими новую землю, сколько вернувшимися на доисторическую прародину. Национальное самосознание часто требует укорененности не только в истории, но и в географии.

В Италию с Энеем прибывают наиболее выносливые троянцы, можно сказать, цвет нации, поскольку многие настолько устают и отчаиваются, что остаются на соседней Сицилии, где умер Анхис. Однако на этом паломничество Энея к прародине троянцев не заканчивается. Тень отца является ему и сообщает, что он находится не в мрачном Аиде, а в светлом Элизиуме, своего рода языческом рае, и они могут встретиться, если дорогу в загробный мир ему укажет знаменитая Кумская Сивилла – прорицательница из святилища Феба, которое находится в городе Кумы (на юго-западе Италии). Эней исполняет волю отца, для чего ему приходится сначала спуститься в преисподнюю, поскольку, как сказала Сивилла, путь в Элизиум лежит через Аид. Встретившись со своим сыном на том свете, Анхис сообщает ему все, что будет с ним до конца жизни, и о том, что будет и после его смерти, – о великой судьбе их потомков, об основании Рима и его могуществе до пределов вселенной, завершая свой рассказ упоминанием Цезаря и Августа, который на римскую землю вернет «золотой век».

Почему все пророчество Анхиса заканчивается на Августе? Потому что эту историю в поэме «Энеида» впервые во всех подробностях изложил римский поэт Вергилий (70–19 гг. до н. э.), не только живший в эпоху Октавиана Августа, но и выполнивший в этой поэме его прямой идеологический заказ. Ему требовалось создать масштабное поэтическое произведение, оправдывающее геополитическое величие Рима, где сам Август предстанет потомком сына Энея – Юла, а соответственно, и самого Энея, и всех его предков, вплоть до Юпитера, его отца Сатурна, и его деда и бабушки Урана и Геи – прародителей всех римских богов. Так римская власть требовала своей укорененности не только в истории и географии, но и в самой онтологии, то есть учении о бытии, которое в религиозном сознании всегда совпадает с теологией. От Урана к Августу должна была прослеживаться прямая линия преемства, своего рода ось римского бытия.

Поэма Вергилия играла здесь роль национального эпоса римлян, подобно тому как «Илиада» и «Одиссея» Гомера стали национальными эпосами греков. Однако разница между этими текстами велика. Поэмы Гомера вырастали из стихии фольклора и передавались из уст в уста, пока в VI веке до н. э. при тиране Писистрате не были записаны гекзаметром, а в III веке до н. э. александрийским библиотекарем Зенодотом Эфесским не были разделены на 24 книги. А поэма Вергилия была от начала и до конца придумана и отредактирована им самим в качестве заказа «сверху», где народная мифология использовалась как материал для идеологических концепций. Факты прошлого, конечно, влияли на интерпретацию настоящего, но факты настоящего в не меньшей степени влияли на интерпретацию прошлого.

Впрочем, эта искусственность римского мифа напрямую вытекала из основной, неизменной римской идеи – идеи порядка: ordo по-латински, ?????? (cosmos) по-гречески. Мир и история, пространство и время должны быть упорядоченными вокруг идеи великого Рима, и если народные мифы не позволяют это сделать, то такие мифы должна придумать сама власть, опираясь на народные представления в тех случаях, когда это не противоречит ее основной задаче. При этом нельзя сказать, чтобы имперская идеология Рима, окончательно оформленная в эпоху Августа, входила в какой-то существенный конфликт с народными представлениями римлян. Секрет римского успеха во многом состоял в том, что идея Рима как эпицентра мирового порядка с соответствующей необходимостью созидать сильное централизованное государство была общей для всех римлян практически с самого начала их истории. И хотя мы можем выделить в римском обществе самые разные «страты» и «классы», мы не наблюдаем в его истории того конфликта государства и общества, государства и народа, который можно встретить в иных странах. В римском космосе очень сложно определить, где заканчивается государство и начинается все остальное, поскольку само понятие Рима было тождественно понятию римской государственности и вне этой базовой ценности практически никто из римлян себя не мыслил. В этом действительно заключался колоссальный успех римской системы, но вместе с этим и ее порок, периодически сказывающийся в различных кризисах.

Вернемся к троянцам, перед которыми стояла великая миссия – создать новое государство на земле своих праотцев. Разбив первый лагерь недалеко от города Лаврента, они получили радушный прием у его царя Латина, от имени которого называлась вся здешняя земля – Лациум, а отсюда, соответственно, и латынь, национальный язык римлян. Троя была уничтожена в 1184 году до н. э. В 1182 году в Италии был построен город Лавиниум. А в 1159 году в Лациуме сын Энея Юл, по легенде, построил новый город Альба-Лонга (Альба Долгая), ставший столицей всего Лациума и центром Латинского союза XII–VIII веков до н. э. – федерации италийских общин, своего рода регионального прообраза будущей империи.

Через тринадцать поколений после Юла наступила эпоха братьев – Ромула и Рема, с коих уже начинается история Древнего Рима.

Оба брата считались сыновьями Реи Сильвии, дочери царя Альба-Лонги Нумитора, то есть были законными наследниками правящей династии, но младший брат Нумитора Амулий хотел сам занять трон царя, устранив потенциальных детей Реи Сильвии от власти. Для этого он заставил ее стать весталкой, девственной жрицей богини очага римской общины Весты (греч. Гестии), но на четвертый год к ней прямо в священную рощу явился бог войны Марс (греч. Арес), от которого она и родила двух сыновей Ромула и Рема, что было страшным преступленем: нарушивших обет целомудрия весталок заживо закапывали в землю. Однако несчастную Рею Сильвию укрыл бог реки Тибр Тиберин и женился на ней, а Амулий, найдя новорожденных братьев, бросил их в корзину и пустил по реке Тибр. Воды Тибра прибили корзинку к холму Палатин, где их нашла волчица и… не только не съела, а даже вскормила своими сосцами, в то время как все остальные родительские функции исполняли птицы дятел и чибис. Тем, кто знаком с языческой мифологией, здесь нечему удивляться: между людьми и животными там не столь большая разница, как в христианстве, но это отдельная тема. Надо заметить, что волк был тотемным (культовым) символом сабинов – другого крупного племени, живущего в Лацио и соседних регионах Италии, с которыми потомкам Дардана еще придется наладить отношения. По иной версии, братьев подобрал царский пастух Фаустул и его жена Акка Лоренция, первая жрица богини Теллус (Земли). Повзрослевшие Ромул и Рем убили своего злого дядю Амулия и вернули на трон Альба-Лонги деда Нумитора, но на этом серия убийств не закончилась. Братья решили основать колонию Альба-Лонги к северо-западу от столицы и между ними разгорелся жесткий спор о том, где именно нужно это сделать: Рем предлагал низину между холмами Палатин и Капитолий, Ромул же настаивал на вершине Палатина. В результате Ромул просто убил Рема, но потом покаялся и основал город Roma 21 апреля 753 года до н. э. Это очень важный факт – римляне на то и любили во всем порядок, что знали точную дату основания своего города-государства. Но отсчитывать летоисчисление ab Urbe condita (от основания города) они стали только при Августе, заново оформившем римский миф, то есть уже с тех времен, с каких христиане будут отсчитывать летоисчисление.

2. На семи холмах

Став первым царем Рима Ромул (правил 753–716 гг. до н. э.) собрал двенадцать сыновей своей мачехи Акки Лоренции и организовал из них коллегию из двенадцати главных жрецов, которых стали называть «Арвальские братья» от слова arvum («пашня»), поскольку они занимались призыванием дождя и заклинанием плодородия. Можно сказать, что культ матери-земли, которой служили «Арвальские братья», был первым официальным религиозным культом Рима. На этом этапе «мифологическая» часть возникновения Рима постепенно переходит в собственно историческую, хотя еще очень долго будет трудно определить, где заканчивается сказка и начинается реальность – для творцов и жрецов римского мифа этот вопрос не был принципиальным.

Основная проблема, стоявшая перед царем маленького города-государства, который хотел расширяться, была проблема демографии. Для этого Ромул в первую очередь уравнял в правах всех пришельцев вместе с местным «троянским» населением, отведя им соседний Капитолийский холм. В дальнейшем Рим будет расширять свое пространство до семи и более холмов вдоль побережья Тибра, откуда и возникло представление о том, что этот город возник «на семи холмах» (соответствующие аналогии будут проводить и с Москвой, и с некоторыми другими городами). К этому моменту в Риме оказалось много мужчин, но очень не хватало женщин, поскольку соседние племена не хотели выдавать своих дочерей за подозрительных бродяг, как они только и воспринимали римских граждан. Тогда Ромул пошел на злостную хитрость, подобно тому, как хитроумный ахеец Одиссей (в латинской версии – Улисс) придумал построить деревянного коня для взятия Трои, но только это был «Троянский конь» наоборот. Однажды в месяце секстилии (будущем августе) Ромул организовал в Риме торжественный праздник Консуалии в честь бога Конса, стража зерновых запасов, во время которого устраивались различные спортивные состязания. Посмотреть на этот праздник съехалось много представителей племени сабинов со своими женами и детьми, но в самый разгар развлечения, когда все внимание гостей было отвлечено на состязания, римляне набросились на безоружных сабинян, многих убили, но в живых оставили всех женщин, которых фактически захватили в плен. В честь этого события Ромул основал ежегодный праздник Консуалий 21 августа, а в римском народе появился обычай «выкрадывать» невесту перед свадьбой, свидетельствующий скорее о варварских корнях самого Рима. В ответ на это вероломство сабиняне, естественно, напали на Рим, и началась затяжная война, в результате которой сабиняне практически довели римлян до полного поражения, но тут вдруг навстречу победоносным сабинянам вышли их женщины, неся на руках своих младенцев от брака с римлянами. Сабинянки хотели показать своим единоплеменникам, что они теперь тоже члены римского общества и им нечего делить между собой. В итоге сабиняне объединились с римлянами, сам Ромул женился на сабинянке Горсилии, и это был второй успех «новых троянцев» после их войны с рутулами. Похищение сабинянок и примирение с их родственниками через поколение – это наглядный алгоритм древней колонизации, когда захватчики сначала совершают насилие, а потом призывают к миру, но вместе с тем сами захватчики, смешавшись с покоренными, утрачивают свою изначальную идентичность и обретают новую культуру. Так произошло и в случае с римлянами, которые в знак примирения с сабинянами объединись в общее государство: сабиняне поселились на Квиринальском холме и вместе с римлянами стали называться «квиритами», то есть копьеносными мужами, или просто свободными гражданами. В то же время Рим стал привлекать самих этрусков, и они заселили Эсквилинский холм. Изначальная идентичность наследников Энея все более и более размывалась, Рим расширялся, и для того, чтобы поддерживать существование государства в дальнейшем, оно должно было обрести уникальные достоинства, которые бы принципиально отличали его от других государств.

Если бы Ромул был только убийцей и удачливым политиком на один день, то мы бы о нем ничего не знали, но он всерьез думал о будущем Рима и поэтому заложил первоосновы его государственности. Прежде всего, он разделил столь возросшее римское население на три «трибы» (от лат. tribuo – «разделяю»): Рамны (латиняне), Тации (сабиняне) и Луцеры (этруски). Вместе они составляли римский народ (populus Romanus), иначе называемый «квириты», а к середине III в. до н. э. этих триб станет тридцать пять. Каждую из трех триб Ромул разделил на десять курий, а каждую из курий еще на десять частей. Так возникла первая административная иерархия: трибуны – курионы – декурионы. Вместе с этим все население было разделено на два основных класса – патрициев (от pater – «отец») и плебеев (от plere – «наполнять»). К первым относилось все «автохтонное», то есть коренное население, насколько в Риме вообще можно было считать себя коренным, поскольку это были представители тех самых трех триб. Ко вторым относились все пришлые, которых становилось все больше. Надо ли говорить, что само слово «плебеи» звучало не более оскорбительно, чем «иммигранты», и только много веков спустя оно стало нарицательным. Патрициям надлежало быть жрецами, администраторами и судьями, а плебеям отводились функции ремесленников и крестьян.

Ромул предложил каждому патрицию выбрать себе часть определенного народа в специальное покровительство, отчего возникло понятие «патроната». После этого Ромул решил организовать подобие высшего государственного совета старейшин – Сенат (от senex – «старец»), состоящего из ста наиболее достойных для управления патрициев, которых выбирали трибы и курии. Впоследствии, когда среди самих патрициев началось еще большее внутреннее расслоение, причина со следствием поменялись местами, и уже «патрициями» стали называть потомков бывших членов Сената. Помимо этого он ввел должность управляющего государства на то время, когда сам он или его преемники будут вести войны. Таким образом, Ромул создал ту многоуровневую систему полумонархической и полудемократической власти, которая будет все более усложняться и которая выгодно отличала римскую цивилизацию от всех остальных. Многие страны и народы развиваются стихийно, пока какие-то политики не решают придать им определенную государственную форму, и если они не опираются на реальную жизнь населения, а искусственно навязывают ему этот новый порядок, то между властью и народом возникает неизбежный конфликт. Римская цивилизация уникальна тем, что она действительно как будто бы придумывалась ее вождями «с нуля», с самого начала создавалась как целостная организованная система, но в этой системе также с самого начала принимал участие весь активный народ, и он нуждался в этой системе не меньше, чем власть.

Из этого, конечно, не следует, что все слои населения всегда были довольны этой системой и не хотели ее менять, вовсе нет, но сама идея изменения римской власти и даже принципиального реформирования всей государственной системы никогда не предполагала отмены самого государства во всем его величии. Идея Рима как великой и единственной в мире державы была общим знаменателем всех римских политический «партий», и все их устремления, в том числе против друг друга, подразумевали служение этой общей безусловной ценности.

Как и многие иные события в этот полумифологический период возникновения Рима, смерть Ромула имела архетипическое значение для всей римской истории. По народным легендам, Ромул вознесся на небо, подобно Энею, когда приносил жертву за народ в присутствии всего Сената, по другим же легендам, он просто был убит патрициями, не желавшими установления единовластия в его лице. Но в любом случае эти патриции, на радость всему народу, сразу после смерти Ромула провозгласили его богом Квирином, своего рода мирной ипостасью бога Марса. Действительно, мертвый бог не столь опасен, как живой человек.

После Ромула царями Рима были еще шесть человек – Нума Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций, Тарквиний Приск, Сервий Туллий и Тарквиний Гордый, чья власть закончилась в 509 году, следовательно, Рим был реальной и номинальной монархией только с середины VIII по конец VI века до н. э. Еще со времен Ромула римляне не привыкли, что власть с ними не советуется и не пытается им понравиться, поэтому дурное поведение царя могло привести к пересмотру всей монархической системы. Каждый из царей после Ромула делал широкие жесты, демонстрирующие цивилизованность Рима. Нума Помпилий запретил приносить в жертву богам людей, как это вполне могло быть до него, и ввел бескровные жертвы. Тулл Гостилий уничтожил «конкурирующий» город Альба-Лонгу, но добавил в римский Сенат еще сто человек из этого города. Племена вольсков, а также все еще недовольных латинов, сабинян и этрусков, напавших на Рим во времена миролюбивого Анка Марция, этот царь переселил на Авентинский холм, ставший центром сословия плебеев. Тарквиний Приск закрепил число сенаторов в двести человек и построил в Риме знаменитую канализацию (Большую клоаку). Сервий Туллий прославился глобальной реформой в пользу простого народа («Сервиево законодательство»). Три родовые трибы были заменены на двадцать одну территориальную, причем семнадцать из них были за пределами Рима. Далее он ввел плебеев в состав римского народа, а вместо родовой аристократии – пятиступенчатую систему имущественного ценза, разделив также все общество на 193 военно-электоральные части, или центурии (от centuria – «сотня»), поскольку каждая из центурий должна была поставлять государству по 100 воинов. По примеру известного тогда среди образованных римлян Солона, афинского архонта 594–593 годов до н. э., он начал выкупать людей из рабства и освобождал от патрональной зависимости клиентов – людей, идущих на определенные условия в обмен на покровительство патрициев. Но его излишняя демократичность не понравилась многим сенаторам, и он был убит, а на его место пришел его зять Тарквиний Гордый, сын Тарквиния Приска. Если сенаторы думали, что новый царь будет отстаивать интересы патрициев, то они ошиблись: способный на подлость в отношении одних людей, также будет способен на подлость и в отношении других. Тарквиний Гордый установил режим единоличной диктатуры, преследуя всех своих потенциальных и мнимых врагов, так что число самих сенаторов сократилось вдвое. Изрядным насилием отличился этот царь, но предел терпению самих патрициев пришел, когда его сын Секст Тарквиний, угрожая оружием, изнасиловал благочестивую жену его родственника Тарквиния Коллатина Лукрецию. В ту эпоху ни одна благородная женщина не могла даже признаться своим родственникам в том, что кто-то с ней мог так поступить, на что, видимо, Секст Тарквиний весьма рассчитывал, но ошибся. Лукреция рассказала все отцу и мужу и в их присутствии покончила собой, после чего они вынесли ее тело для всеобщего обозрения на римский форум – центральную площадь между холмами Палатин, Капитолий и Эсквилин (отсюда возникло само слово «форум»), где проходили все основные массовые мероприятия города. Тогда Тарквиний Коллатин со своим соратником Луцием Юнием Брутом возглавили восстание против Тарквиния Гордого и низложили его.

С этого момента римляне панически боялись восстановления монархии, и ни один политик на долгие века не мог даже мечтать об этом, не то что признаваться в желании установить царский режим. Достаточно сказать, что сам Тарквиний Коллатин, наглядная жертва царского произвола, был отстранен от большой политики и добровольно ушел в изгнание, потому что его родовое имя Тарквиний ассоциировалось с монархией. Так с 509 года до н. э. в Риме устанавливается республика, которая номинально сохраняется до конца всей его истории.

Respubliсa в переводе с латинского языка означает «дело общее». Основной критерий республики – выборность власти, но вот кто должен выбирать кого, на какой срок и каким образом, это уже вопрос специальный. В этом смысле республика далеко не всегда является антитезой монархии, потому что и та, и другая системы власти предполагает очень много различных вариантов, в том числе смешанных. Идеологию республиканизма, очевидно восходящую к Древнему Риму, нельзя отождествлять с демократизмом. Если для демократии главной ценностью является народ (демос), то есть большинство населения, то для республики такой ценность является то «общее дело», во имя которого готовы ограничить свои интересы и меньшинство, и большинство. Республиканское сознание исходит из того, что существуют такие ценности, которые не могут быть предметом всеобщего голосования. Например, само существование государства в демократической идеологии может быть поставлено под сомнение, и если «народ» потребует, то государство можно ликвидировать, в то время как в республиканской идеологии это невозможно, потому что сама республика уже является определенным государством и никакое голосование не может его отменить. Можно сказать, что если для демократии важно количество, то для республики важно качество; демократию интересует воля народа, республику интересует организация этого народа; для демократии важна народность, для республики – государственность. Поэтому мы никогда не назовем государственный строй Древнего Рима с 509 года до н. э. демократией, но мы можем прямо назвать его республикой, поскольку он сам себя так называл, причем впервые в истории человечества. Антонимом понятию res publiсa в Риме был не какой-то иной государственный строй, а res privata (дело частное), то есть интересы любых иных социальных групп, меньших по отношению к римскому государству.