Лунные дороги

Всю дорогу Андрей Сергеевич мял липкую от жары Натальину руку, дыша ей в ухо:

Ты мне очень нужна. Я боюсь, что мама заберет тебя, не позволит продолжать съемки. Меня тревожит ее приезд.

“А-а-а, вот в чем дело”, — поняла, наконец, Наталья смысл вчерашних пьяных признаний.

Во Фрунзе приехали совсем поздно. Мария Константиновна очень обрадовалась, увидев свое чадо целым и невредимым. Съемки внушали матери большие опасения, она страшно тревожилась, в каких условиях живет ее радость, что она ест и хорошо ли к ней относятся. Вспоминая Наташины пробы, она сжималась от ужаса. Но, вопреки опасениям Андрея Сергеевича, Мария Константиновна вовсе не собиралась забирать дочь. Вдоволь наговорившись и напившись чая, женщины легли спать.

Костюмерша тетя Нина жила в частном домике, гигиенические удобства находились в конце сада. Наталья, боясь собаки во дворе, не сходила на ночь в туалет. Утром ни свет ни заря ее разбудили настойчивые автомобильные гудки. Наташа очумело выскочила на улицу — вдоль забора торчали головы Андрея Сергеевича, второго режиссера и Гоши Рерберга.

— Давай, Наталья, собирайся скорее! Поехали. Опаздываем на съемку!

Мочевой пузырь старательно напоминал о себе, но тщетно. Молоденькая советская женщина постеснялась бежать мимо мужчин в сортирчик. Наташа, быстро попрощавшись с мамой, села в машину. Помчались на съемочную площадку. Эти пятьдесят километров были сплошным мучением — каждый камушек, каждая кочка били в живот. Но в машине сидели одни мужчины и Наташа, благодаря природной выдержке, терпела до последнего. Наконец, у нее потемнело в глазах, и она пролепетала:

Андрей Сергеевич, остановите на минуточку машину!

А-а-а... — засмеялся он — Вот в чем дело! А я-то думаю, что ты такая мрачная. Сидишь и молчишь!

Все заржали. “Газик” остановился, девушка стремглав выскочила. “Куда бежать?” — кругом голая степь. Пришлось журчать прямо за машиной, под громкий хохот мужиков. С тех пор Наташа перестала стесняться естественных надобностей, у советских кинематографистов и во всем цивилизованном мире с этим насущным вопросом очень просто. Потом Наталья много раз наблюдала смешную картину — кругом жухлая степь, а из зарослей чия торчат блаженные головешки киношников, справляющих нужду.

Первая экспедиция длилась дней десять, потом киногруппа вернулась во Фрунзе, и съемки продолжались в окрестностях города. Наталью поселили около железнодорожного вокзала в гостинице с экзотическим названием “Тянь-Шань”. Почти каждый день после работы в “Тянь-Шань” приезжал поужинать Андрей Сергеевич, просил Наталью побыть вместе с ним. Он все время требовал, чтобы Наташа худела, поэтому есть актрисе, чьи “щеки видны со спины”, категорически запрещалось. Она должна была сидеть и смотреть, как режиссер уплетает вареную баранину, но иногда, в виде особого исключения, ей позволялось заказать блюдечко нашинкованной капусты — для Натальи и это бледное, кислое кушанье было праздником живота.

Случалось, после “ужинов” Наташа с Андреем Сергеевичем прогуливались по скверу. Он интересно рассказывал о русской истории, о своем друге Тарковском, с которым они написали сценарий “Андрей Рублев”, читал стихи.

— Как мне хочется, познакомить тебя с моей мамой. Она у меня удивительная! Она настоящая женщина. Мамочка может и книги писать, и на сцене выступать, и унитаз не погнушается почистить. Близкие и мои друзья зовут меня Андроном, так меня называл мой дед Петр Петрович Кончаловский. Он очень любил меня, поэтому я и подписываюсь везде Кончаловский, хотя по паспорту я — Михалков. Называй меня Андрон, а то все Андрей Сергеевич, да Андрей Сергеевич.

— Я постараюсь…

Как-то в выходной день, Андрон попросил Наташу:

— Сходи со мной в магазин. Мне нужны новые туфли, старые совсем развалились.

Они пошли в местный универмаг, купили обыкновенные кожаные полуботинки, противно коричневого цвета. Он их тут же и надел, выбросив в урну отслужившую пару. Старые башмаки, упав на вонючее дно, всхлипнули и обиженно скукожились. Наталья удивленно заглянула в урну.

— Наташа, пойдем, пойдем, чего зависла?

Шагая по улице, Андрей Сергеевич старательно колошматил ногами о бордюр дороги, о каждый камень или дерево. Наташа строго заметила:

— С вашим усердием и эти туфли скоро развалятся.

— Терпеть не могу новую обувь. Сразу видно, что только что из магазина. Надо

их немножко пофактурить. Они так гнусно блестят!

Но уже через несколько метров от густой киргизской пыли новенький блеск бесследно пропал.

Наталья быстро подружилась и с Мишей Ромадиным. После инфантильных мальчишек из балетного училища Михаил Николаевич с Андреем Сергеевичем казались Наташе живым воплощением интеллекта, эдакими Моисеями, разве что шишек не хватало. Миша прекрасно знал живопись, хорошо разбирался в музыке, умно рассуждал о балете. Мишенька — добрый, восторженный, влюбленный в жизнь молодой человек, потрясающий выдумщик с горящими глазами, он рассказывал Наталье фантастические истории про вампиров и вурдалаков. В свои восемнадцать лет Наташа была абсолютным ребенком, ее завораживали и пугали эти сказки, по спине пробегал холодок мурашек.

— Варежку закрой, а то черт поцелует! — весело кричал Миша. Наталья, озираясь по сторонам, быстро захлопывала рот.

Медленный вечер, все золотится закатом. Воздух теплый, тяжелый сладкими запахами. Лениво воркуют голуби. Андрей Сергеевич сказал: “Прими душ, переоденься. Мы с Мишей зайдем за тобой и поедем в парк. Посидим в кафе, надоел этот ресторан”. При слове “ресторан” Наташа насторожилась, но, тем не менее, быстро привела себя в порядок. Спустилась вниз, у входа стояло такси:

— Давай садись. Поедем погулять.

— А что я с вами двумя одна буду?

— Поедем, Наташа, я тебе про Дракулу расскажу, — пугающим шепотом пообещал

Миша. Ах, как хотелось послушать про князя тьмы! Наташа занесла ногу, чтобы сесть в такси, как вдруг ей вспомнилась Серафима Владимировна. “Я переступаю порог разврата”, — ужаснулась своей порочности Наташа, но желание услышать про вампиров и про других слуг Вельзевула победило.

Приехали в парк, зашли в кафе-стекляшку. В советское время архитекторы страсть как любили возводить эти незамысловатые конструкции. В них всегда было душно, по-хозяйски летали мухи, стояли голые алюминиевые столы с горбатыми алюминиевыми стульями. Андрей Сергеевич барски заказал аж ДВЕ пол-литровые бутылки красного “Саперави” местного разлива. Наталья содрогнулась: “Если они выпьют столько вина, что же с ними будет?” — и твердо решила быть на чеку. Перед Наташей встала бутылочка золотистого лимонада. Еды не было.

Мужчины пили вино, оживленно болтали, становились все веселее, возбужденнее. С каждой минутой Наташино настроение ухудшалось — никаких рассказов про чумазых чертей не было, она нетерпеливо ерзала, глядя на квадратные, громкие часы, стрелка которых не спешила.

Наконец, они допили вино, и Андрей Сергеевич сказал: “Пошли отсюда”. Наталья, быстро вскочив, зашагала по аллейке подальше от них. Андрей Сергеевич окликал ее, но Наташа упрямо шла вперед. Много позже Андрон рассказал, что Миша, глядя Наталье вслед, обронил: “А знаешь, ты на этой девочке женишься”.

После занятий по классу, Наталья по обыкновению зашла в ресторан, чтобы лицезреть трапезу Андрея Сергеевича. Он сидел за столиком на терраске, рядом с ним расположился молодой человек в замшевом пиджаке. Его безусое лицо украшали зеленые очки-капельки в золоченой оправе. “Пижон!” — подумала Наталья.

— Познакомься, это мой брат Никита. А это Наташа — моя актриса.

Щеголь встал, широко улыбнулся, обнажив ряд кривых белоснежных зубов: “Вообще-то симпатичный!” — смягчила суровый приговор Наталья.

Никита был громкий, веселый, все время шутил, смеялся, целовал “Андрончика”. Только что на экранах с большим успехом прошла картина: “Я шагаю по Москве”, все узнавали младшего отпрыска семьи Михалковых. От Никиты так восхитительно пахло Москвой, столичной жизнью, счастьем. На радостях Наташе разрешили выпить каплю вина и закусить капустным салатом, приправленным Никитиными шалостями и шармом. Он был уже очень навеселе и, обессилев от самого себя, наконец, решил пойти спать. Попрощались. Андрон с Наташей отправились погулять.

Вдоль гостиницы тянулся красивый тенистый сквер, даже в самое знойное время в нем было прохладно. Вечером зажигались изящные фонари в форме веточек ландыша. Мерцающий свет пронизывал сад, деревья устало шептались, трава щекотала ноги, дурманяще-сладко пахло жасмином. Андрон рассказывал какие-то библейские истории. Наталья не слушала.

Андрей тихонечко поцеловал девушку в щеку — это был робкий, тихий поцелуй, полный нежности и чего-то родного, опасливо отшатнулся, боясь, что Наташа опять выкинет что-нибудь диковатое. Но она стояла, молча, потрясенная. Сердце замерло, земля вздрогнула, поплыла под ногами, и Наталья начала медленно подниматься вверх.

— Ты куда? Андрон схватил ее за руку и притянул к себе.

— Поцелуй, меня еще, — еле слышно прошептала она…

Они целовались, сидя на скамейке. Прохожих не было. Они было одни в

этом подлунном мире.

— Андрон, Андрончик, Андрошечка, — в один миг он стал для нее всем — Андронушка мой!

— Тебе надо идти спать! Завтра очень тяжелая съемка.

Наташа удивленно посмотрела на него.

— Родинка моя, нежность моя, ты такая маленькая. А я уже ста-а-а-ренький. Я не могу терять головы. Иди спать.

Не могли заснуть, Андрон ругался на себя, что отправил Наташу спать, Наталья ругала себя, что напозволялась.

На следующий день в горном ущелье около реки снимался эпизод — учитель увозит Алтынай от бая. В фильме проезды Дюйшена и Наташи стоят перед сценой “омовения”. Льет дождь, бушует ветер, серо, смятенно. Ветер нагонял ветродуй, дождь делали три пожарные машины, качая воду прямо из горной речки. Наташу с Болотом Бейшеналиевым, игравшим главную роль — учителя Дюйшена, посадили вдвоем на неказистую лошаденку. Шестеро бравых пожарников, озорно поблескивая касками, пытались смастерить дождь. Получалось неважно, ледяная струя из брандспойта попадала то в спину, то в голову артистов. Режиссер и оператор орали на пожарников, а Наташа с Болотиком сидели на лошади, тесно прижавшись друг к другу и трясясь от холода. Когда, наконец, пожарники овладели природной стихией, осветители принялись устанавливать свет, а после начались бесконечные репетиции.

На западе в такой ситуации проезды для пожарников, для осветителей, для оператора выполняли бы дублеры, но Наталью с Болотиком дублировать никто не пожелал. Двигаться надо было точно, иначе вывалишься из кадра. Киноактеры всегда должны думать о “крупности” кадра, о свете, и еще Бог знает о чем. Целый день снимались эти утомительные планы. Наконец, съемка закончилась, Болот сполз с лошади, а Наташа так и осталась сидеть, обхватив одеревеневшими ногами несчастную клячу.

Наталья очнулась от крика, она лежала на мокрых камнях около ног лошади. Над ней суетились люди, директор Верлоцкий отчаянно орал на режиссера

— До смерти замучили бедную девочку!

Он демонстративно подхватил обмякшее тело артистки.

— Куда вы меня несете?

— В лихтваген — греться, ответил директор. (Лихтваген — огромная, грузовая машина с движком, дающим электроэнергию для осветительных приборов).

— Что случилось?

— Ты потеряла сознание и упала с лошади.

Девушку внесли в лихтваген, посадили поближе к движку. Одежда быстро подсохла, по телу приятно разлилось тепло, глаза закрылись, и Наташа задремала. Ей снилось, что она, свернувшись маленьким клубочком на коленях матери, спит. Мария Константиновна гладит дочку по голове — ласково, уютно. Вдруг появляется огромный сумрачный мужик, отталкивает маму, хватает девочку за косу и куда-то тащит. Больно. Наташа по мешковатым штанам узнает Андрона, пытается вырываться — он не пускает, волочит по каменистой земле, весело посмеиваясь. Наталья открывает глаза. Очнулась. Кто-то яростно тянет за косу, чем-то страшно воняет.

Наталья оглядывается, ее вплетенная косичка закрутилась в движок, который был почему-то открыт. Слава Богу, что после целого дня съемок косичка расплелась и плохо держалась, а то вместе с ней пропала бы и Наташина голова.

Девушка выскочила из этой грохочущей, душной машины. Агрегат плотоядно урчал, грозясь нагнать и съесть беглянку. Она пустилась наутек. Вдруг кто-то хватает ее за плечо. “Боже, помоги мне!” — судорожно думает Наташа. Оборачивается, перед ней озабоченное лицо Андрея Сергеевича. Он держит в руках бутылку с молоком и шоколад: “Выпей молока и съешь полплитки. Не больше. Для подкрепления сил!” — нравоучительно сказал он. Расхохотался. Наталья, посмотрев на Андрея Сергеевича, вспомнила сон. Шарахнулась. Но все-таки успела схватить шоколад, который тут же и заглотнула.

Вторую половинку плитки съел Никитушка. Он долго носился по съемочной площадке, желая всем помочь. После съеденной шоколадки, наконец-то, нашел себе занятие — начал скакать, как ошалелый, на бедной промокшей лошаденке-актрисе. Он был похож на откормленного Дон-Кихота, выбравшего себе не по размеру средство передвижения. Лошадь дрожала, икала и странно подпрыгивала на неверных ногах.

Спустя несколько дней узнали — весь отснятый материал забракован, что часто случалось в отечественном кинематографе. Пришлось переснимать. Гримерша — долго гудела и скорбела по сгоревшим косичкам — “Я тебе отдала лучшие косички, а ты… Косички из настоящих волос! Их так трудно достать!”. Срочно, чтобы утолить печаль Веры Михайловны, сшили новые косы, а Наталья старалась обходить стороной коварного истребителя косичек.

Стали снимать сцену омовения. Еще в Москве, прочитав сценарий, Наталья сразу заявила: “Голой сниматься не буду!”, поэтому для этой сцены была выписана из Москвы восемнадцатилетняя натурщица. У нее была майолевская фигурка с тоненьким торсом и довольно тяжелыми ножками. Эта сцена снималась в том же ущелье, что и проезды. В этот день было ужасно холодно, все время дул колючий ветер, вода ледяно обжигала. Наталью очень волновало, как будет все организовано. Георгий Иванович с Андреем Сергеевичем наметили место съемки за выступом скалы. Наталья, как собака, бегала по съемочной площадке, разгоняя мужиков, сгрудившихся подглядеть “голые” съемки.

Прошло часа два, малая съемочная группа, состоящая из двух операторов и режиссера, чертыхаясь, вышла из-за скалы. Все были злые-презлые! Опоенную коньяком девицу увели. Натурщице подавали коньяк, чтобы она не окоченела, но поскольку уважаемый Андрей Сергеевич был ярым приверженцем репетиций, модель успела налакаться.

— Гога, ну, как? Сняли? — беспокойно спросила Наташа у Рерберга.

— Тьфу! Идиотизм, прет на камеру передним местом. Ничего не понимает.

Может, сама снимешься? Мне Ренка сказала, что у тебя замечательная фигура! (Рена — жена Георгия Ивановича, приехавшая к нему на съемки. Они с Наташей ходили в душ.)

— Нет! — отрезала Наталья.

Тогда бросили клич, полный отчаянья, в толпу зевак: “Кто из девочек согласен сняться в этой сцене?”. К Натальиному удивлению трое девушек выказали свою готовность — две русские и одна тринадцатилетняя киргизка. Опять ушли за скалу, опять Наташа бегала, гоняя любопытных, опять дублерш поили коньяком, купая в горной речке. Девочек вынесли в полуобморочном состоянии, так они продрогли, несмотря на выпитый горячительный напиток. Режиссер предстал в воображении местных жителей эдаким изничтожителем молоденьких девочек. В картину вошли кадры с тринадцатилетней киргизкой, но на этом мучительство не закончилось, надо было отснять еще и крупный план молитвы Алтынай: “О, вода, унеси всю грязь, весь позор этих дней. Очисти меня”.

Наташе определили в воде точку по грудь. Андрон скомандовал: “Надевай купальник и иди в воду!”. Наталье совсем не понравился его решительный тон:

Ага, вы будете все одеты, а я перед вами в купальнике. Нет, обмотайте меня простынями!

— Слава Богу, что не потребовала и нас раздеть! — сказал режиссер, но спорить не стал. Поверх купальника Тетя Нина старательно приклеила скотчем простыню. Наконец, Наталья соблаговолила войти в воду. От сильного течения ткань вздулась пузырем и уплыла, а Наташину ногу свело судорогой. Девушка, вопя, выскочила из реки: “Я не смогу стоять в такой холодной воде!”. Наталья отлично понимала, что придется торчать в речке не меньше часа — сверху еще должны наладить лже-дождь. “Да”, — согласился Андрон — “Ты застудишь ноги”. И Наташин крупный план решили снимать на берегу. Как и следовало ожидать, Андрей Сергеевич потребовал репетицию:

Ну, давай скажи свой текст.

Ставьте камеру, будем снимать сразу! Я все сделаю, как надо.

К всеобщему удивлению дотошный режиссер не стал настаивать. Кадр сняли с первого дубля. В этой сцене замечательный монтаж, Натальина дублерша окунается в воду, а на крупном плане разгибается Наташа. На экране все время мельтешит дождь, движения прекрасно смонтировались. Зрители были уверены, что всю сцену речной молитвы Наталья играла сама.

…В 67-ом году на международном фестивале в Москве вокруг Наташи кружились назойливой стайкой иностранные кинематографисты. Выражали свое восхищение ее игрой — особливо красивыми кадрами сцены омовения. Уверяли, что у Натальи чудесная фигура, а Наташа со всеми комплексами советской артистки решительно опровергла: “Это не я снималась, а дублерша”. Обожатели сразу испарились.

Арал

Вскоре киногруппа отправилась в основную экспедицию в горный поселок Арал. Он находился в четырехстах километрах от Фрунзе, на высоте 1400 метров. Вся группа разместилась в пионерском лагере, а Наташу с монтажницей Леной Анохиной поселили в каком-то помещении, где уже давно никто не жил, с другой стороны этого неказистого строения расположились Кончаловский с Мишей Ромадиным. Поначалу девушки расстроились из-за убогости жилища, но быстро утешились близким расположением колонки. “Там, где есть вода, можно жить!” — решительно заявила Наталья. И женщины принялись обустраиваться — обмели паутину, повесили занавесочки, поставили две аккуратненькие раскладушки. Получилось неплохо.

Съемки проходили в небольшом аиле, где не было электричества, и не росло ни одного дерева. Декораторы привезли огромный тополь, врыли его в сухую землю, но имплантированное дерево не принялось, все листочки засохли. Тогда неугомонные художники привязали к ветвям 40000 листочков из зеленой клеенки. И на общем плане аила тополь выглядел мощным цветущим древом.

Дорог не было, до съемочной площадки добирались долго. За дребезжащим, облупленным автобусом рыхло клубилось облако пыли, от которого киношники тускло седели. Вставать приходилось рано — много режимных съемок, (режим — это несколько минут, когда уже светает, но солнце еще не взошло, и наоборот время между днем и вечером). Наташа по-прежнему сидела на диете, актриса могла себе позволить только простоквашу, она брала у местных жителей трехлитровую банку молока, которое на жаре быстро скисало. Жестокосердный режиссер запрещал есть даже яблоки и помидоры: “В них много сахара, а сахар превращает любой продукт в жир”. Когда вся киногруппа, возвращаясь вечером со съемки, шла в сельскую столовую, Андрон легонечко подталкивал Наталью в спину: “А ты иди-иди. Делай класс!”. Понаслышке девушка знала, что в столовой кормят вкусно и что там есть буфет, в котором продается красная икра. Столовая представлялась Наташе райским чертогом, в который ее не пускали за неведомые грехи. Втягивая ноздрями вкусные запахи, от жуткого голода и обиды Наталья едва могла сдержать слезы. Как только Андрон скрывался в дверях трапезной, Наталья бежала в пивнушку, находящуюся в десяти метрах от столовой. Ассортимент был небогат — теплое кислое пиво и скрюченные кусочки сыра. Девушка покупала сырку и, жадно разжевывая его, отправлялась в сельский клуб заниматься классом. С тех пор Наталья ненавидит сыр.

Каждый вечер в окно, затаив дыхание, глазели чумазые рожицы местных ребятишек. Педагог по танцу все также не делал Наташе никаких поблажек, после целого дня съемок голодная девушка кидала непослушными ногами батманы и жете. У Натальи болело сердце, она задыхалась на горной высоте, но ее упрямое существо поддерживала бодрая надпись на стене клуба: “Сделал дело, гуляй смело!”.

Утром, выезжая на съемку, Андрон всматривался в актрису: “О! Сегодня личико худенькое, будем снимать крупные планы”. А через час, когда добирались до места съемки, начинал орать: “Что ты съела? Опять у тебя будка!”. Как выяснилось позже, от сердечной недостаточности, ни в чем неповинное созданье опухало.

Вечерами в девичью каморку заглядывали Миша и Никита. И начинались всякие забавные безобразия! Ромадин являл собой неистощимый кладезь удивительнейших рассказов. Отдаваясь во власть фантазии, он мог говорить до утра, но Наташа так уставала — глаза непослушно слипались, и она старательно таращила их, чтобы ее не заподозрили в нелюбознательности. Никита смешно дурачился и сам же заразительно смеялся.

Однажды он очень смутил Наталью. Как-то вечером она устроила постирушку — натянула поперек комнаты веревочку, развесила бельишко. И тут, как на грех, пожаловали Никита Сергеевич — потолок низенький, а они высокие. Придя в неописуемый восторг, Никита схватил трусы, надел на голову. Долго Наташа гонялась за “коронованной” особой, безуспешно пытаясь ее развенчать. В конце концов, Никита залез под раскладушку, девушка бросилась разъяренной пантерой: “Ну что получил? Получил?” — горделиво спрашивала она, давя на него весом своего “авторитетного” тела, а Никитушка громко хохоча, требовал, чтобы она еще и попрыгала на кровати.

Режиссер не одобрял дурачеств молодых. Иногда его светлость, привлекаемая хохотом, треском, гамом, заходила, чтобы обуздать буйную юность: “Завтра Наташе рано вставать, ей надо отдохнуть и хорошо выглядеть!”. Наталья бывала благодарна ему за это.

В один прекрасный день Никита пропал. Появившись через двое суток, поведал великую балладу о своей охоте на диких козлов. Он рассыпал словами, рисуя, как метко стрелял, как ни одно рогатое животное не могло укрыться от его настигающей пули. Потом пришли охотники, Никитушка исчез, один из них тихонечко заметил: “Да он нам всех козлов распугал!”

Каждый вечер после съемки Андрей Сергеевич продолжал трудиться. Проходя в темноте мимо его окон, Наташа любовалась согбенной под спудом творческих мук фигурой Андрона. Он сидел за столом, что-то записывал, рисовал раскадровки. Никогда больше Наталья не видела, чтобы кто-нибудь из режиссеров так много работал.

Между Верлоцким — директором картины и Кончаловским очень скоро совсем испортились отношения. Андрей был требователен ко всем работникам группы, для него эта картина была крайне важна. Он добивался от людей максимальной самоотдачи. Многим это нравилось, люди любят хорошо работать, но находились и такие несознательные лодыри, которые противостояли столь активному вмешательству в их созерцательное бездействие. Никто не знал, что явилось последней каплей в несложившихся административно-художественных отношениях двух руководителей, но Верлоцкий, собрав весь отснятый материал сцены омовения, где щеголяли четыре нагие дублерши, укатил в Москву. По приезде он стремительно направил свои стопы к начальству, нажаловался, что Кончаловский снимает порнуху — голых аульских девочек, при этом он раскрасил свои россказни самыми сальными подробностями.

Вскоре в далекий Арал приехал замдиректора Мосфильма Ростислав Васильевич Семенов в сопровождении Сергея Владимировича Михалкова. Трогательно было наблюдать, как этот высоченный человек беспокоится за сына. Сергей Владимирович внимательнейшим образом ознакомился, что ест, как живет, в каких условиях работает Андрон. Бдительное начальство быстро разобралось — Верлоцкого сняли, на съемки прислали нового директора Михаила Андреевича Воловика.

Михаил Андреевич Воловик — очень шумный еврей, понтярщик, чтобы понравиться режиссеру, повысил Наташе ставку за съемочный день. Сидя за хроменьким столом, новоиспеченный директор громко кричал: “Ну и что, что молоденькая, она играет главную роль! И как играет! Как играет! За такую работу надо платить!”. Он поднял ставку до 16 рублей 50 копеек, но зато перестал платить актрисе суточные.

Работа продолжалась. После съемок Наталье редко удавалось встретиться с Адроном. У них было два любимых места. Под уличным фонарем лежал ствол засохшего дерева. Сидя, обнявшись в лучах единственного источника света, влюбленные совершенно не думали о хорошей обозримости их укромного уголка. Иногда Андрон с Наташей уходили погулять. В километре от поселка посреди степи, возвышался огромный гладкий валун, неизвестно каким образом там оказавшийся. Они взбирались на его гостеприимные бока и сидели, освещенные полной луной. В этом было что-то фантастическое — ровная, залитая голубым светом степь, два человека оседлали одинокий валун, звеняще стрекочут кузнечики, с неба срываются звезды, казалось, что они совершенно одни в этом таинственном мире и только серебристый перелай собак напоминал о людях.

Когда видишь падающую звезду, надо успеть загадать желание, пока она летит. Оно обязательно сбудется, — сказала Наташа.

О, сколько желаний они успели загадать!

Андрон был очень нежен, заботлив, внушал молоденькой девушке, что ей надо учиться, что она очень способная. А днем было по-другому — на съемочной площадке режиссер был недоволен Наташей, все время ругал ее. Когда у актрисы что-то не получалось, он кричал: “Это хамство! Ты делаешь мне назло!”, хотя Наталья старалась изо всех сил.

Однажды режиссер особенно разбушевался, начал орать при всех: “Ну вот, мы опять сцену пропукали! Но у тебя есть еще три важные сцены в сценарии, если ты их вытянешь, у тебя получится роль!”. Вечером, когда они встретились, с Натальей случилась истерика: “Все, я уезжаю. Я — совершенно бездарная. У меня ничего не получается. Я испорчу ваш диплом. Ищите себе другую артистку!”. Андрон страшно перепугался: “Что ты, что ты, ты очень талантливая! Просто я тебя ругаю, чтобы ты еще лучше играла!” — утешал он актрису.

Начали снимать сцену — учитель привозит в аил поруганную баем Алтынай. На нее набрасывается разъяренная толпа жителей, возглавляемая ее теткой. От молодой актрисы требовалось, чтобы она, сидя на лошади, прямо в кадре заплакала. Режиссер отправился вместе с Наташей в ветхий сарайчик работать над образом. Андрей Сергеевич, трагично закатывая глаза, проникновенным голосом рассказывал об испытаниях, выпавших на долю Алтынай. Наталья, слушая его, постепенно приходила в нужное состояние. Как только режиссер убедился, что актриса готова, он потихоньку вывел ее из сарая и водрузил на лошадь. Во дворе уже давно стояла камера, группа ждала команды “мотор”.

Наполненная страданием, Наташа сидела верхом на лошади, грустно понурив голову, внутри нее клокотали рыдания о бедной участи Алтынай, она тоже ждала команды “мотор”. И вдруг Андрон подскочил к актрисе и влепил ей звонкую оплеуху. От неожиданности Наталья чуть не свалилась с лошади: “Андрей Сергеевич, вы что?”. Режиссер-экспериментатор мгновенно вышиб артистку из нужного состояния. “Ой, я дурак!” — простонал он: “Что я наделал? Я все испортил!”.

Андрей Сергеевич снял Наташу с лошади, и они удалились в сарайчик вновь искать утерянный образ. Наталья, сердито вздув свою челочку, сказала: “Не надо меня бить, я вам сама все сыграю”. Андрон часто закивал и опять начал свой трагический монолог об Алтынай. Наташу снова посадили на лошадь. С первого же дубля она сыграла эту знаменитую сцену, где учитель показывает на рыдающую, растерзанную Алтынай: “Это первая освобожденная женщина Востока!”.

С каждым новым эпизодом Наталье становилось работать все легче и легче. Она совершенно вжилась в роль. Играла все с первого дубля. Когда Андрей пытался изобразить, как надо играть, Наташу это раздражало и смешило, он казался таким неестественным. Но однажды ей пришлось очень туго. Андрей Сергеевич вознамерился снять игру Алтынай с верблюжонком — дикую, красивую в своей естественной грубости игру. Верблюжонок был метра два ростом.

Для операторов вырыли яму, в которой они укрылись вместе с камерой и Андреем Сергеевичем. Бесстрашный режиссер оставил артистку одну воплощать свой творческий замысел, Наташа должна была валить верблюжонка с ног, дергать за шерсть, прыгать на него. В планы верблюжонка не входили столь бесцеремонные игрища, и вследствие плохого расположения духа он начал дико орать и плеваться зеленой вонючей жижей.

Верблюды отрыгивают прожеванную траву и выплевывают ее. Их плевки обладают непередаваемым ароматом, а если плюнет взрослый рассерженный верблюд, на теле останется синяк.

Невдалеке лежали со спутанными ногами бедные родители верблюдика — два огромных верблюда. Заслышав вопли своего дитяти, они могуче заревели, пытаясь встать на ноги. Вы слышали когда-нибудь, как ревут верблюды? Кажется, это горн архангела Михаила, предвещающий конец света. Взрослым верблюдам казалось, что их чаду грозит смертельная опасность. От страха Наталья разревелась, но как настоящей профессионал самоотверженно продолжала делать вид, что ей, с ног до головы оплеванной, опасливо косящейся на беснующихся родителей, очень весело играть с диким животным. Ко всему этому ужасу и ору примешивались вопли Андрона, несущиеся из ямы: “Прыгай на него, прыгай! Вали его! Вали! Все ты неправильно делаешь! Как ты играешь?”. Когда Наташины мучения закончились, она стояла, растопырив ноги и руки, с ее платья стекали верблюжьи плевки, а она ревела: “Вы-то сами в яму спрятались, а меня оставили одну с этими чудовищами!”. Андрей Сергеевич, доверительно раздув ноздри, сказал: “Ты знаешь, я сам их до смерти боялся!”. Наташа вся с головы до ног в зеленых соплях была похожа на кикимору.

Но на этом сложные взаимоотношения с верблюжьим семейством не кончились. Маленький царь пустыни возненавидел Наташу лютой ненавистью. Завидев девушку, он несся со страшной скоростью, желая сбить ее с ног. Наталье приходилось быстро сигать за какой-нибудь забор или укрываться в репетиционном сарайчике. С тех пор она относится с большим уважением к этим удивительным животным. Много раз ей приходилось быть рядом с ними в кадре, Наташа подолгу всматривалась в их невозмутимые, надменные морды, беспрерывно что-то жующие, и всякий раз тихонечко упрашивала быть к ней снисходительными и не плеваться.