Последняя улика (Сборник)

      Вернулись назад.
      На гравийной дороге виднелась неглубокая колея, по которой, смывая следы, текли весенние ручейки.
      Екимов кивнул сопровождавшему его лейтенанту Богданову:
      — Видно, машина была.
      Богданов понял это и сам, направляясь по тропинке к магазину, чтобы сообщить майору о результатах. О возможном транспорте сейчас же будут извещены все посты, уже выставленные на трассах, ведущих из города.
      Расстроенный кинолог, подтянув поводок, вел собаку, которая, казалось, тоже была огорчена. У дыры в заборе они задержались. И Дана вдруг беззвучно оскалилась, шерсть на спине поднялась дыбом, а Екимов, шагнув через нижнюю перекладину, увидел на крайней доске в полуметре от земли небольшие бурые следы. «Кровь же это, — подумал он. — Ай да Дана, молодец! Хоть такой след, да нашла».
      Оставив собаку караулить след, он поспешил к начальству.
      Плотная весенняя ночь окутала городок. Высыпали на небе яркие звезды. Опустели улицы. Давно закончился рабочий день в учреждениях Ийска.
      А двухэтажный деревянный особнячок райотдела милиции светился почти всеми своими окнами.
      Прокурор Протасевич в черном форменном кителе ходил по кабинету Николаева и негромко говорил:
      — Иван Александрович, постановление о создании следственно-оперативной группы я вынес. Буду заниматься делом сам, но ты ведь понимаешь — основная нагрузка ляжет на твоих ребят. Завтра из отпуска возвращается Вера Васильевна, она у нас самый опытный следователь, подключится.
      Николаев кивнул.
      В кабинет зашли сотрудники. Майор начал совещание.
      — Подведем итоги первого дня, — негромко сказал он. — Прошу уголовный розыск.
      Поднялся высокий худощавый капитан средних лет. Николаев махнул рукой:
      — Сидите, Климов, сегодня набегались все, да и отдыха пока не предвидится.
      Тот сел, начал докладывать, держа в руке листок, но не заглядывая в него.
      — Товарищ майор, сообщение об убийстве получено в 15 часов 15 минут, немедленно выставлены посты для перекрытия следующих объектов: автовокзала, железнодорожной станции, аэропорта. Перекрыты автодороги у моста через Синь и на всех выездах из города. Посты проверены в 22 часа, ориентированы. Результатов, — капитан огорченно махнул рукой, — никаких. Опрошены жители улицы Луговой. Результаты те же. Правда, — добавил Климов, — успели обойти только дома, стоящие вблизи от тропинки, ведущей из магазина. Завтра эту работу продолжим. Люди говорят, по дороге машины ходили, но никто не заметил ничего необычного. С помощью ГАИ намечено проверить автобазы, хозяйства — будем искать транспорт, который мог увезти преступников с Луговой. Пушкова, подруга убитой, говорила о женщине, ориентированы участковые инспекторы и весь личный состав. Приметы им сообщены. Пока все, — закончил Климов, — подробный план составим завтра. Точнее, уже сегодня, — добавил он, покосившись на темное окно.
      — Негусто у вас, — заметил Николаев. — Прошу следствие.
      Невысокий плотный начальник следственного отделения Сидоренко густым баском неторопливо и обстоятельно рассказал о проделанной работе, которая была уже известна майору. Но тот не раз имел возможность убедиться в том, насколько важно всем участникам группы знать как можно больше. На первых этапах, когда в распоряжении имеются лишь жалкие крохи информации, только полная осведомленность способна вывести из тупика. Кстати, собрал Иван Александрович не только следственно-оперативную группу, но и руководителей всех подразделений.
      — След, обнаруженный на месте убийства, — докладывал Сидоренко, пригоден для идентификации и, как сообщил эксперт-криминалист, оставлен резиновой обувью 37 размера. Вероятнее всего, обувь женская. Что касается пуговицы с цифрой «63», то крови на ней не обнаружено. Поручено проверить, кем она изготовлена, были ли такие в продаже в районе, где используются… На топорище, оставленном неизвестными в магазине, пятна краски. Какой установит экспертиза. Будем искать, где применялась подобная краска. На выпиленном из забора куске дерева обнаружена кровь человека. Предположительно группа совпадает с группой крови убитой. Окончательное заключение будет завтра, то есть уже сегодня, как правильно сказал товарищ Климов, — начальник отделения кивнул в сторону капитана.
      — Негусто, товарищи, — повторил Николаев вставая.
      Он рассказал о беседе с Пушковой, подчеркнув важность сохранения в тайне беседы погибшей с неизвестной женщиной.
      — Возможно, это пригодится, — подчеркнул майор. — Ведь о разговоре знают только Пушкова и лицо, по всей вероятности, причастное к убийству. А сейчас давайте порассуждаем все вместе. Причина убийства, я думаю, неглубоко лежит, хотя личные связи погибшей проверить нужно. Возьмите на заметку, — майор обратился к Сидоренко.
      — Взята из сейфа выручка. — Николаев поморщился, вспоминая увиденное. — Совсем небольшая, 112 рублей. Неужели затеяно такое дерзкое преступление ради этой в общем-то мизерной суммы?
      Он вышел из-за стола, заходил по кабинету.
      — Но в магазине были еще деньги. Пять тысяч! — Николаев возмущенно развел руками. — Сколько было говорено на эту тему, и нет, все равно нарушают! Кто знал о деньгах? Знали продавцы магазина — пять человек. О месте, где спрятана сумма, — двое; одна — Сенкова — убита. Первый удар нанесен ей как раз возле прилавка с сукном, где лежали купюры. Случайность? Кто знает… Собака, мне кажется, верно нашла путь отступления убийцы. Если была машина, они успели выехать из города. Куда?
      — Кстати, — майор обратился к Климову, — как лед на реке?
      — Ледохода нет еще, — ответил тот, — но полыньи кругом, ходить опасно.
      — И все же прошу проверить внимательно. Ведь если Синь перейти, то сразу окажешься за Куличковой горой, далеко за городской чертой. А там деревень много. Я думаю, розыск нужно проводить по нескольким направлениям. Первое: проверить круг людей, знавших, что в «Тканях» спрятаны деньги. Далее, — майор невесело улыбнулся, — как говорят французы, «ищите женщину». Приметы нам более или менее известны. Не забудьте запросить об аналогичных преступлениях. Особое внимание вещественным доказательствам. Вот тут, Сергей, — Николаев кивнул эксперту, и уши Ниткина заалели, — твое слово решающее. — Голос майора стал жестким. — Помните, товарищи, — сурово сказал он, — время работает не на нас. На счету не часы — минуты. Приступайте к делу.
      Алик Богданов работал самостоятельно первый год. Осталась позади учеба в школе милиции, началась настоящая служба, но серьезными делами заниматься еще не приходилось. Климов, как считал Алик, слишком долго держал его в черном теле. Что за дела у него были? Угон мопеда, машины… Смех сказать, он расследовал кражу кур! Это «дело» Алик считал самым обидным, потому что райотделовский зубоскал прозвал его «куриным сыщиком».
      И вот он получил наконец возможность доказать, на что способен.
      Еще с вечера Алик записал адреса женщин, которые, по его мнению, могли быть причастны к преступлению, — у некоторых были старые грехи перед законом, другие имели пристрастие к рюмочке.
      Рано утром побежал по адресам. Первый визит был неудачным.
      Сейчас Алик шел по адресу, где предстояла сложная проверка. О людях, живущих здесь, рассказывал ему участковый инспектор.
      Кстати, он подойдет тоже. Ерохин — уважаемый в отделе, серьезный человек. По возрасту он годится Алику в отцы, а в звании они одном — оба лейтенанты. Ерохин в офицеры шел долго и гордится своими маленькими звездочками. В райотделе у них много таких ветеранов. Майор ценит их. Они, говорит, имеют то, чего у многих и после университетов нет, — мудрость.
      Участковый инспектор уже ждал Алика недалеко от большого нового дома, стоящего за высоким забором.
      — Здоров будешь, Альберт, — приветствовал он коллегу, непривычно называя его полным именем, которое Алик не любил. — Как ночевалось?
      — Какой тут сон, Семен Егорыч, — махнул тот рукой. — Не опоздал я? Здравствуйте, — смутился он.
      — Не опоздал, парень, не опоздал, — успокоил Ерохин. — Пошли, что ли?
      Участковый отворил калитку. Двор не убран от снега, который черной пористой массой застыл вдоль штакетника. От калитки к дому — дощатый тротуар: такой же, но поуже, ведет к насыпной избушке. К ней и направился Семен Егорович, на ходу объясняя напарнику:
      — Они времянку снимают у хозяев.
      Они — это Бревич и Костерина. Поселились тут около года назад, после того, как отбыли наказание. Живут уединенно, очень скрытны, но между собой дружны. Костерина работает на пилораме, а Бревич — водовоз в горкомхозе, развозит по дальним улицам речную воду хозяйкам для стирки. Утром первого апреля Костерину видели в магазине «Ткани».
      Ерохин вежливо постучал по железной ручке двери, потянул ее на себя.
      — Можно? — спросил он.
      — Входи, — послышалось в ответ.
      Ерохин, а за ним и Алик вошли внутрь.
      — Что рано так, Семен Егорыч, прибежал? — насмешливо спросил Бревич высокий, сутуловатый, с частой проседью в густых непричесанных волосах. Алика хозяин, казалось, и не заметил. — Вроде мы с тобой недавно виделись. Соскучился, что ли?
      — Здравствуйте, — серьезно ответил участковый. — Где же рано-то? Сам вон встал уже, а хозяйки и вовсе нет.
      — На работу хожу я, Семен Егорыч, как ты велел, каждый день. И без опозданий. Перековался.
      — Ты бы еще ремесло к своим статям подобрал, — инспектор кивнул на широкие плечи Бревича. — Здоровенный мужик, а воду возишь. Подбери себе работенку, я всегда помогу, вон хоть в леспромхозе. И заработаешь.
      — Ты агитировать меня пришел? Или как? — Бревич начинал сердиться, разговор этот, как понял Алик, велся не в первый раз.
      — По делу, конечно, по делу, — миролюбиво сказал участковый. Софья-то твоя где?
      — На что тебе она?
      — К ней у меня разговор. Зови.
      Бревич поднялся из-за стола и раздраженно бросил:
      — Нету ее, на работе.
      — Ну? В восемь утра? На пилораме с девяти начинают. Что-то я за Софьей такого рвения не замечал, чтобы она за час до работы прибегала. Ты меня знаешь, я ведь отсюда туда направлюсь. Ну и не тяни. Видишь, из розыска парень со мной, некогда ему, — Ерохин говорил укоризненно, спокойно.
      Мужчина тревожно глянул на Алика:
      — А уголовке-то Софья зачем?
      — Опять зачем да почему! Софья, спрашиваю, где?
      Алик решил вмешаться в разговор, понимая, что Бревич не хочет говорить о Костериной.
      — Не пугайтесь вы, нам ее обязательно сегодня повидать надо, но ничего пока плохого…
      — Пока? — прервал его тот. — Что значит пока? Чего на нас наклепали? Кто?
      — Да нам ее помощь нужна. И только! — Богданов миролюбиво смотрел на хозяина. — Мы специально и домой пришли к вам пораньше, чтобы не вызывать, слухов не создавать.
      — Приспичило вам — ни раньше, ни позже. — Бревич безнадежно махнул рукой. — Невезучая эта Сонька, прямо беда. Нету ее, уехала вчера.
      — Куда?! — одновременно вырвалось у Алика и Ерохина, и оба смутились от такой поспешности. Это опять насторожило Бревича.
      — А вот куда — не скажу, — зло отрубил он. — Это ее забота. Я этого не знаю, и вам знать ни к чему.
      Богданов хотел возразить, но Ерохин предостерегающе поднял ладонь.
      — Ну что ты разбушевался, не пойму я? Не шуми, говори толком. Надолго уехала?
      — Уехала не навсегда, вернется.
      — А что за надобность у нее возникла уехать? — спросил Семен Егорович.
      — Спроси ее. И вообще, — Бревич снял с гвоздя телогрейку, — кончаем базарить, меня работа ждет.
      — В чем уехала-то она, одежда какая, обувь? — не сдавался Ерохин.
      — Не случилось ли с ней чего? — теперь уже встревожился возчик. А потом добавил: — В сапогах резиновых, а шуба коричневая…
      — Можно к Вам? — низкорослый плотный мужчина в ватнике, держа в руках пушистую волчью шапку, бочком протиснулся в кабинет Климова. — Извините, что поздно и без приглашения, я прямо с работы, — скороговоркой выпалил он. — Вчера еще утром уехал за лесом и вот только что вернулся. А в гараже мне ребята сказали, что были у нас ваши представители, спрашивали про женщину. Мать честная, говорю ребятам, да ведь я похожую бабу в это самое время по улице Луговой подвозил и как раз первого апреля. Сегодня у нас какое? Третье? — он вопросительно посмотрел на начальника отделения, который был несколько ошеломлен таким вторжением и обрушившимся на него потоком слов.
      — Входите, входите, садитесь, — Климов указал посетителю на стул у приставного столика, и толстяк опять быстро заговорил, бросив на столик шапку:
      — Ну да, сегодня третье, я уехал утром второго, а это все и было как раз первого, в обед. Меня ребята, как я им рассказал, сюда отправили. Дуй, говорят, в милицию, раз такое дело. А я что? Я рад помочь, если надо, я такой человек.
      Мужчина показал Климову испачканные мазутом руки:
      — Я вот и помыться не успел, домой даже не заехал.
      — Минуточку, — Климов встал, предостерегающе поднял руку, поскольку словоохотливый мужчина вновь попытался заговорить, — давайте по порядку. Фамилия ваша как, работаете где, живете?
      — Шибков я. Михаил Иванович. Шофером работаю на лесовозе. Живу на Луговой, дом 4. Собственный дом, — с гордостью произнес тот. — Второй год как отстроился…
      — Так что произошло первого апреля? — Климов поторопился задать вопрос. О строительстве личного особняка Михаил Иванович, похоже, мог рассказывать долго.
      — Ну вот я и говорю. Забот полно, а у меня — рейсы. Мне первого апреля диспетчерша сказала, что назавтра я в рейс на пару дней еду, а первого — на своем лесовозе с нижнего склада ходку должен сделать. Ладно, думаю, выкрою часок — снег сбросить с крыши. Весна ведь, — Шибков махнул рукой в сторону окна, где уже голубели сумерки. — Весна, — повторил он. Так вот, я во втором часу с ездками управился и завернул домой. Снег с крыши сбросил, ограду расчистил, ну, думаю, теперь можно и в рейс…
      — Когда вы закончили свои домашние дела? — вновь Климов вынужден был вернуть говоруна к нужной теме.
      — Да быстро я все сделал, час-полтора, не больше. Я понимаю ведь, он настороженно глянул на капитана — не осуждает ли тот его поступок? Понимаю, что рабочее время и так далее, но ведь в рейс мне было назавтра, а солнышко не ждет.
      Поняв, что порицания не будет, продолжал:
      — Так вот, я часа в три или около того от дома на своем лесовозе отъехал. Вы наш околоток знаете? — он вопросительно глянул на Климова.
      Тот утвердительно кивнул головой. Еще бы он не знал этот «околоток», где за два дня даже дырки в заборах изучены. Действительно, первые дома на Луговой стоят на отшибе, потом идет болотистый пустырь, а затем уже начинается собственно улица — целый ряд частных домов.
      — Ну, значит, еду я по гравийке, — продолжал Шибков, — колея, скорость с гулькин нос. Только забор проехал — мать честная, баба прямо под колеса мне — прыг! — Он всплеснул руками. — И как я ее не придавил, ума не приложу! Я по тормозам, успел-таки, а она уже дверцу рвет. Я открыл и, извините, обругал ее. Нехорошо, конечно, — потупился он, — но сами посудите, ладно ли это, если из-за нее да в тюрьму! Она ноль внимания на мою ругань, мигом в кабину влезла, вижу я — не в себе, трясется вся. «Чего ты?» — спрашиваю. А она: «Дядечка, ой, увези скорей, мужик за мной гонится, пьяный и с топором!» Ну, думаю, только мне твоего мужика с топором и не хватало. Да ведь и не выбросишь человека, раз такой случай, верно я рассуждаю? — он глянул на внимательно слушавшего Климова. Тот согласно кивнул.
      — Вот я и газанул по Луговой. Она молчит, мне тоже неловко расспрашивать. Доехали до Сини, я ей толкую: «Мне через мост надо, а тебе-то куда?» Она вроде бы очнулась, глянула на реку: «Высади меня, я у знакомых укроюсь». Я остановился, она вылезла, спасибо не сказала, бегом вдоль домов к заулочку, есть там такой маленький. Я еще оглянулся. Не увидел никого и поехал себе спокойно. День доработал, а утром рано — в рейс. Вот такая вышла история…
      Климов благодарно улыбнулся Шибкову. Уважал он людей, которые от чистого сердца стремились помочь следствию. Вот и этот не раздумывая пришел к ним, надеясь помочь. И помог, конечно.
      — Спасибо вам, Михаил Иванович, большое спасибо. Пригодится нам ваш рассказ. А вот о приметах вы мне ничего не сказали. Любые мелочи постарайтесь припомнить.
      — Приметы? — тот запустил в редеющий чуб грязную пятерню и смущенно произнес:
      — С приметами-то не очень. Шубу вот коричневую искусственную помню хорошо, а больше ничего. Сами понимаете, за рулем я был, дорога грязная, колея, и все это так быстро промелькнуло. Когда она под колеса мне сиганула — я испугался очень, потом зол был, не глянул. Вроде не старая баба и плотная такая. А больше — не помню. Меня уж ребята в гараже ругали, простофилей обзывали.
      Водитель огорчен был так искренне, что Климов поспешил его успокоить:
      — Михаил Иванович, на нет и суда нет. Спасибо и за то, что рассказали. Сейчас уж темно, — капитан покосился на вечернее небо, — а завтра с утра очень прошу вас к нам, покажете все на месте, договорились?
      — Как штык буду, — Шибков взялся за шапку, но Климов остановил его:
      — Скажите, а машину свою вы мыли после того?
      — Не-е, — опять смутился мужчина, — не-е, не успел я, извините. Я понимаю, чистота технике нужна, но… — начал было оправдываться он и умолк, заметив довольный взгляд Климова.
      — Так это же просто замечательно, — сказал розыскник удивленному Шибкову.
      Климов понимал: до утра машину осматривать не имело смысла. Скоро стемнеет совеем. В кабине лесовоза могли остаться микрочастицы одежды подозрительной пассажирки, а может быть, и что-то другое. Он вызвал дежурного, поручил загнать машину Шибкова в гаражный бокс, а бокс опечатать.
      — Ну, кажется, на сегодня все, — капитан рад был, что день завершился хоть маленькой, но удачей, и направился прямиком в кабинет Николаева, где еще горел свет.
      Шибков пришел в отдел слишком рано. Серый рассвет медленно вставал над городком, не предвещая солнца и тепла. Апрель — капризный месяц в Сибири. То яркое солнышко побалует, то откуда ни возьмись дунет совсем зимним холодом, затянутся весенние лужицы узорным ледком, который весело и звонко по утрам разбивают каблуками ребятишки.
      Нетерпением время не подгонишь, пришлось подождать.
      Климов сам решил выехать с водителем. Много времени это не займет, рассудил он, а прикинуть версию на месте никогда не помешает.
      Шибков показал место, где его остановила пассажирка. Точно! Именно здесь и потеряла след Дана — вот она, схема, составленная Богдановым.
      Эксперт Ниткин щелкал фотоаппаратом, сердясь на шустрого свидетеля, которому не терпелось быстрее все показать.
      — Не беги ты, Шибков, шибко, — ворчал Ниткин. — Техника за тобой не успевает.
      Михаил Иванович с удовольствием повторял свой рассказ понятым, Климову и Сергею.
      — А здесь вышла она, — свидетель остановился у дома на высоком берегу Сини и указал на проулочек, — а сюда направилась.
      Климов подошел к указанному месту — узкому проходу между двумя дворами. Жители Луговой улицы ходили здесь к реке за водой. У проруби зимой, у мостков летом целый клуб порой бывает — все новости соседки обсудят, все неотложные вопросы решат.
      Сейчас, в апреле, протаяла тропка, осел снег между заборами, покосились снеговые ступени, вырубленные в высоком крутом откосе на спуске к реке. Климов осторожно прошел по проулочку; боком ставя ноги, двинулся по скользким ступенькам.
      Прорубь метрах в пяти от берега. За ночь ее затянуло тоненьким ледочком, как дымкой подернуло. Климов понял сразу, что за водой сюда еще ходят, не боятся. Он внимательно осмотрел речку, испещренную голубеющими тропинками и частыми промоинами. «А ведь можно было по Сини пройти, тем более три дня тому назад, — подумал он и вспомнил, что Николаев предупреждал о необходимости тщательной проверки этой версии. — Прав майор оказался, а мы потеряли на этом два дня. Вон она, Куличкова гора, сразу за Синью, ходу до нее по льду четверть часа. Если туда ушла женщина, то понятно, почему ее не засекли посты — она обогнула их».
      — Ну и ну, — вздохнул капитан, поднимаясь на Луговую.
      Шибков вывел машину из бокса, обращаясь с ней подчеркнуто осторожно.
      Краснощекий Ниткин, еще более порозовев от усердия, приступил к осмотру кабины. Снаружи она была так забрызгана грязью, что эксперт только покачал головой. Что-то даст внутренний осмотр?
      Сергей достал из своего объемистого чемодана лупу, осторожно протер ее и медленно стал изучать дверцу.
      Климов поморщился. Казалось, что Ниткин играет, а не трудится серьезно.
      — Ниткин, — строго сказал розыскник и осекся. Эксперт повернул к нему лицо и прошептал:
      — Кажется, нашел, — он указал на бурое пятно, располагавшееся чуть ниже ручки. Не пятно даже, а помарка, мазок бурого цвета.
      — Что? — так же тихо спросил капитан.
      — Кровь, по-моему.
      Эксперт осторожно сделал смыв, запечатал пробирку, надежно уложил ее в гнездышко своего чемодана. Повезло еще раз: на сиденье в нескольких местах обнаружили коричневые шерстинки.
      — Вот вам и шуба, — торжествующе сказал Ниткин, пинцетом складывая их в прозрачный пакетик.
      Значит, женщина все-таки ушла за Куличкову гору. Нужно срочно проверять деревни в той стороне. Капитан вздохнул — селений там уйма, район огромный.
      Старший лейтенант Петухов, которому было поручено допросить продавцов магазина «Ткани», пытался сделать это в день происшествия, но не удалось. Они были до такой степени потрясены случившимся, что, казалось, не понимали задаваемых вопросов. Как сговорившись, плакали да пожимали плечами. Анатолий выяснил только, что о припрятанных деньгах знали все, кроме самой младшей — Юли Слободской, которая была ученицей.
      В один голос продавцы заявляли, что никому из родных и знакомых не рассказывали о припрятанных деньгах.
      Магазин закрыли на инвентаризацию, и Петухов договорился с женщинами, что на следующий день они явятся к нему в райотдел.
      Утром все четверо ожидали его, сидя на стульях в узком коридоре возле кабинета, где размещался Анатолий вместе с двумя своими товарищами из уголовного розыска. Тесный этот кабинетик на первом этаже, с тремя маленькими письменными столами, стоящими почти вплотную друг к другу, доставлял Петухову много хлопот. Ни о каких доверительных беседах с людьми и речи быть не могло, когда все трое оказывались вместе. Рослый плечистый Петухов один создавал тесноту, поэтому приходилось оперативникам постоянно договариваться между собой о праве пользоваться помещением поочередно. Сегодня, само собой разумеется, кабинет принадлежал Петухову.
      Почти ничего нового коллеги убитой не рассказали. Только Юля Слободская, которую он вызвал последней, не ожидая от нее сюрпризов, удивила.
      — Товарищ Петухов, — округлив глаза, прошептала она, — я даже нашим ничего не сказала, чтобы это был секрет, но мои знакомые девочки вчера убийцу видели!
      Анатолий от удивления даже привстал. Поистине не знаешь, где найдешь!
      — Кто видел? Где?
      — Вечером вчера ко мне девчонки пришли из «Галантереи». Оля Богомолова и Света Высоцкая. Стали меня расспрашивать про убийство. Я рассказала, — она смущенно глянула на Петухова большими синими глазами, я немного им рассказала, совсем немножко, а Света мне и говорит: «Юлька, а мы ведь убийцу видели». — Юля, вздохнув, замолчала, затем положила локти на стол, повернула к оперуполномоченному разгоревшееся лицо и опять зашептала:
      — А в милицию идти заявлять боятся. Я убеждала их, уговаривала, но они не согласились. Стали просить, чтобы я молчала, но я сказала им: «Нет уж, девочки, я молчать не стану, пусть плохая я подруга, как вы говорите, только милиции помогать надо». Правильно я говорю? — она вопросительно смотрела на Петухова.
      — Правильно, Юлечка, — похвалил ее старший лейтенант, — правильно ты и сказала, и сделала, ты просто умница. Так из какого магазина те девочки?
      «Галантерея» находилась на той же центральной улице, что и «Ткани». Петухов постоял у крыльца, дождался прихода продавцов и по описанию сразу узнал Юлиных подружек. Они прибежали одна за другой, стрельнули в него глазами и проскочили как ни в чем не бывало.
      «Подумай-ка, — подивился Анатолий, — ведь знают меня и не подошли. Придется повоспитывать их малость», — с этими мыслями сотрудник милиции вошел в магазин.
      Долго воспитывать девушек Петухову не пришлось. Приглашенные в кабинет заведующей, они после первых же укоризненных слов устыдились. Оля расплакалась, а Света Высоцкая, сердито одернув подружку, принялась рассказывать, изредка обращаясь к ней: «Так я говорю, нет?».
      Из рассказа получалось следующее. Подружки, потратившись накануне, договорились запастись бутербродами, которые съели, когда магазин закрылся на обед. Отобедав таким образом, они пошли гулять по Ийску, потому что была весна, было солнце. Прошли до почты, это заняло минут десять. Не торопясь повернули обратно, увидели Сенкову с незнакомой женщиной, вышедших из переулка.
      «От дома Пушковой этот переулочек», — отметил про себя Петухов.
      Анну Васильевну девушки знали, поздоровались. Оля Богомолова спросила, нет ли у них в продаже шелка, и Сенкова пригласила их зайти в магазин. Те обрадовались и двинулись вместе с нею. Незнакомая женщина все время молчала, и они на нее особого внимания не обратили. Когда вошли в магазин, незнакомка замешкалась на крыльце.
      Они у порога стали вытирать ноги, а Анна Васильевна оглянулась и спросила их: «Где та женщина?» Не успели ответить, как дверь открылась, появилась опоздавшая и взволнованно сказала: «Там, на автобусной остановке, авария!» Подружки бросились наружу. Женщина и Сенкова остались в торговом зале. Добежав до остановки, девчата убедились, что их обманули, вспомнили, что сегодня «первый апрель — никому не верь», и посмеялись над собой. Возвращаться не захотели, стали придумывать, как бы и им над кем подшутить… Узнав об убийстве, они решили, что та незнакомка имеет отношение к трагедии.
      Девушки описали женщину, сопровождавшую Сенкову. Она была одета в коричневую шубку — не новую! Низкие резиновые боты, шерстяной платок. «Салатовый», — уточнила Оля. Лица они не рассмотрели.
      — Может, ей лет тридцать, — прикинула Светлана.
      — Нет, двадцать пять, — уточнила Оля.
      Зато дружно назвали рост — метр шестьдесят.
      Свидетельницы были очень ценные. Названные ими приметы подтверждали ранее добытые данные.
      Бревич меряет большими шагами свою комнатенку. Не может успокоиться, вспоминает только что состоявшийся разговор, и его захлестывает то волна злобы, то жалость к себе.
      Что он знает, этот птенец, читавший ему мораль такими правильными словами! Что видел он, что пережил? И неужели никогда он, Костя Бревич, не будет человеком, как все? Неужели никто не пожелает понять его? Софья — та поняла, пожалела. Сошлись они — отогрелись, стали на мир смотреть иначе, и мир тоже ласковее на них глянул, и вот — на тебе!
      Тревога поселилась в нем. Никто не хочет понять, что не может, не имеет права он, Бревич, выдавать чужие тайны. Научила его жизнь хранить секреты.
      Константин вспоминает, и как на его крик во время допроса резко открылась дверь и вошел майор Николаев, как побагровело при этом лицо лейтенанта.
      — В чем дело? — спросил он Богданова, а сам смотрел на Бревича тревожно и сочувственно.
      — Вот, товарищ майор, свидетель по делу Сенковой, — растерянно ответил Богданов, — кричит, а говорить не хочет. — Он краснел все гуще.
      — Разберемся, — спокойно сказал начальник райотдела. — Вы, товарищ Богданов, пока свободны. Тот пулей вылетел из кабинета. Майор помолчал, затем обратился к Бревичу:
      — Вы, Константин Ильич, нас извините. Лейтенант у нас молодой работник. Старательный, но… Учиться ему еще надо с людьми работать.
      — На мне учиться?!
      — Нет Константин Ильич, не на вас, на делах учиться. Я думаю, получится у него, хороший он паренек. А пока прощения прошу за него, вижу: в чем-то он переборщил. Но и вы поймите нас — помощи у вас просим, понимаете, по-мо-щи!
      Последнее это слово он произнес раздельно, по слогам. Его уважительный тон, обращение по имени-отчеству успокоили посетителя.
      — Скажите, наконец, что вам нужно от Софьи? — почти взмолился Бревич.
      — Проверить нужно. Проверить — и только. Большего вам сказать не могу. И вот что. Идите сейчас домой, обдумайте все, успокойтесь. А завтра — прошу. Прямо ко мне.
      И вот Константин дома, меряет шагами комнатенку, думает, страдает, вспоминает всю свою жизнь. Где и в чем главная его вина? Такая большая вина, что стала бедой… Где и в чем? Он думал об этом долгие годы, отсиживая свои сроки. И всегда находил мужество сказать себе, что сроки справедливые. Он был виноват. Но где и в чем его первая, его главная вина?
      …Мать умерла уже здесь, в Сибири, куда их эвакуировали. Отец писал ему в детдом, потом туда же с фронта пришла похоронка. Он стал круглым сиротой. Воспитательница писала в Белоруссию, на родину, но никакого ответа не пришло. То ли погибли родственники, то ли в голодное послевоенное время не решились взять сироту. Остался в детдоме. Ох, как тяготил его этот дом и стоящие в ряд в огромной спальне железные кровати, заправленные одинаковыми серыми одеялами. Как и многие другие ребята, он не верил в гибель отца. Ночью, сбившись в кучку, мальчишки рассказывали страшные истории со счастливым концом. Отцы в этих историях обязательно находились, нужно было только крепко верить и искать, обязательно искать. И Костя бросился искать. Началась его собственная невеселая история, но никто не придумал ей счастливого конца. Очень скоро он понял, что отца ему не найти. Прибился к двум таким же, как он, обездоленным пацанам, которые жили у безногого инвалида Егора, снабжая его всем, что перепадало им. Они пели в поездах жалостливые песни, попрошайничали, а то и приворовывали по мелочам. Летом было славно, тепло и сытно, а вот зимой прижимало крепко. Так жил мальчишка. Время в его возрасте текло медленно, не то что теперь, когда седеет голова и годы стреляют, как из нагана, на курок которого знай себе нажимает жизнь. Проклятая война! Она не только убивала. Кто сочтет изломанные судьбы, кто ответит вот хотя бы за него?