Последняя улика

      — Да, — сказал уважительно оперуполномоченный, — тут сила немалая нужна.
      — Есть силенка, не жалуюсь, — ответил Щекин и достал топор поменьше. — Вот и этот, — удовлетворенно сказал он и тут же добавил: — Стоп, парень, я ведь соврал тебе. Еще у меня один есть, так, барахло, а в хозяйстве годится.
      Он оглядел двор, зычно позвал:
      — Галина!
      — Чего тебе? — та выглянула из сеней.
      — Где топоришко наш, небольшенький такой?
      — Не знаю, Петя. Он вроде бы с осени в стайке в уголку стоял, посмотри там.
      Зашли в теплый сарай.
      Осмотревшись, Петр Григорьевич удивленно развел руками: — Слушай, парень, а ведь нет топоришки!
      — Когда вы видели его в последний раз? — едва скрывая волнение, спросил Петухов.
      Щекин задумался, потом ответил уверенно:
      — Осенью. Точно — осенью. Красил вон крышу, подбивал обушком кое-где железо.
      «Неужели я попал в точку? — подумал, боясь спугнуть удачу, Анатолий. — Тот, что нашли в магазине, ведь тоже топором не назовешь, так, топоришко. И еще — сурик, вот она, краска, откуда — с крыши. Ах, жалко как, что поздно уже, придется ждать до утра».
      Хозяин обещал утром еще раз хорошенько осмотреть все и явиться к Петухову в райотдел.
      Наутро Щекин, явившись в райотдел, уверенно опознал найденный на месте убийства топор.
 
      Со ступенек вагона легко спрыгнула женщина в коричневой шубе, с большой сумкой в руках. Таня Румянцева узнала ее сразу — Костерина. Наконец-то закончилось долгое ожидание.
      Прибывшая без опаски шагала к выходу с перрона, а Таня двинулась за ней, на ходу бросив стоявшему на перроне работнику милиции: — Сообщи Николаеву: Костерина приехала, провожаю.
      Пассажирка миновала здание вокзала, пересекла площадь и встала в очередь на автобус… Таня пристроилась через несколько человек от нее. Нужно было проводить интересующее их лицо до дому и доложить о приезде. Задание простое, но девушка гордилась им и волновалась: такую работу она выполняла впервые. Вообще-то она занималась подростками в детской комнате милиции, там ей все было знакомо и понятно. Она старалась не выпускать женщину в шубе из виду. «Настоящим-то сыщикам тут и делать нечего. Вон Алик Богданов…» Вспомнив об Алике, она невольно вздохнула. Алик был совершенно неприступной крепостью — всегда суровый, неулыбчивый, весь в работе. Развлечений для него не существовало.
      Подошедший транспорт прервал ее размышления. Она с трудом втиснулась в автобус, изрядно при этом переволновавшись.
      Приняв сообщение о приезде Костериной, Николаев задумался — вспомнилось ему злое лицо Бревича, долгие разговоры с Климовым. Несмотря на энергичные меры, они не смогли установить, куда и зачем уехала Костерина. Скоро это выяснится. Транспортники помогут.
      А сейчас надо доставить Костерину в отдел.
      Утром оперативная группа уехала по деревням за Куличковой горой, и сразу чувствуется нехватка людей, а вести переговоры с Костериной надо осторожно и задерживать деликатно.
      «Деликатно», — майор усмехнулся. Слово, вполне подходящее для этого случая.
      Кроме подозрений, улик никаких у них нет. Да, судима за разбой. Но прошлое есть прошлое, не всегда его повторяют.
      Еще приметы. Одежда, возраст. И внезапный отъезд в день убийства. Все это очень и очень настораживает. А если Костерина невиновна? На работе о ней отзываются хорошо.
      Начальник райотдела глянул на часы. Нужно торопиться.
      Через несколько минут Николаев с участковым Ерохиным, оказавшимся в отделе, выехал к дому Костериной. Бревич растапливал печку. На самодельной лавке у двери — два полных ведра холодной речной воды.
      Увидев сотрудников милиции, он встал, хмуро ответил на приветствие.
      — Константин Ильич, — сразу начал Николаев. Времени было в обрез. — Приехала Софья Борисовна.
      Тот поднял опущенную голову, в глазах зажглись недобрые огоньки.
      Майор продолжал:
      — Нам необходимо срочно с нею переговорить в отделе. Посоветуйте, как это лучше сделать? Обижать нам женщину не хочется.
      — Обижать?! — перебил его Бревич. — Обижать, — повторил он, горько махнув рукой. — Я ведь вам говорил, не троньте Софью. Хотите, я убийство на себя возьму, хотите? — тихо спросил он.
      Лучше бы закричал. Николаев видел, как тяжело Бревичу. Душевная боль отражалась на его смуглом лице, залегла в складках у рта.
      — Не нужно, Константин Ильич, ничего этого не нужно. Убийцу мы найдем, а Софья, если невиновна, тоже все поймет, вот увидите. Скоро она будет дома. Постарайтесь спокойно встретить ее. Сами вы давно могли помочь нам…
      — Не мог, — опять перебил Николаева Бревич. — Не мог я вам помочь.
      Успокаивая хозяина, в разговор вмешался Ерохин, и тут стукнула, открываясь, дверь.
      Мелькнули шуба, платок, сапоги. Все это Николаев охватил одним взглядом, и в голове мелькнуло: «Похоже!»
      — Здравствуйте, — с порога произнесла Костерина.
      «Коронка белого металла на переднем зубе, — отметил Николаев. — Нельзя ли ее принять за щербинку?»
      Бревич шагнул к Софье. Ерохин и Николаев молчали, наблюдая, как он прижал жену к груди, подбородком потерся о ее волосы, затем хрипло сказал:
      — Здравствуй, Соня. Приехала…
      Она вопросительно смотрела из-за плеча мужа на гостей, и Николаев объяснил ей:
      — Софья Борисовна, мы из милиции.
      Та кивнула.
      — Есть к вам вопросы, и дело отлагательства не терпит. Просим сейчас же поехать в отдел. Очень просим, — Николаев с трудом подавлял в себе жалость к этим людям, понимая, что не имеет права поддаваться чувствам.
      Необходимо исследовать шубу, — на доске забора и в кабине машины, где ехала подозреваемая, обнаружена кровь человека, идентичная крови убитой Сенковой. Потом — сличить отпечатки следов обуви. Пуговица. Опознание…
      Бревич легонько оттолкнул от себя Софью и тихо проговорил:
      — Иди, Соня, не бойся. Да послушай мой совет — расскажи им все. Поймут они, вот увидишь, поймут.
      И уже из дверей, когда Костерина, Николаев и Ерохин шли гуськом по узкому дощатому тротуару к калитке, он вдруг закричал с надрывом:
      — Убийство тебе шьют, Сонька, убийство продавщицы! Держись!
      Майор видел, как вздрогнули и опустились плечи шедшей впереди него женщины. Не оглянувшись, только ниже опустив голову, она продолжала идти вперед.
      В отделе их уже ждали Климов, Сидоренко, эксперт, возле загородки дежурного помощника стояла Татьяна Румянцева. Она принесла обувь и одежду. Костерина безропотно переоделась, а Сидоренко, пригласив понятых, составил протокол изъятия и осмотра. Итак, на шубе Костер иной металлические пуговицы с цифрой «63». Все они пришиты толстыми черными нитками. Но запасной пуговицы нет. Подкладка левого рукава у самого основания перепачкана чем-то, черная ткань в этом месте загрубела, покорежилась.
      Резиновые литые сапожки ношены мало. На подошве четкий рисунок.
      Ниткин опечатал вещи, унес в лабораторию. Кое-что будет известно уже завтра.
      Пушковой дома не оказалось, она уехала в соседнее село навестить заболевшую сестру и собиралась вернуться дня через два-три.
      Зато оказался на месте Шибков, и его пригласили в райотдел.
      Удалось застать в магазине Богомолову и Высоцкую. К приезду шофера они уже сидели рядышком на стульях, нахохлившись, как испуганные воробьи.
      Приступили к опознанию. Внимательно осмотрев трех женщин, сидевших перед ним в одинаковых коричневых шубах, Шибков попросил их встать, затем указал на Костерину:
      — Кажись, она была. — Он вопросительно посмотрел на Климова, затем добавил увереннее:
      — Ее возил, из всех трех она больше смахивает на ту женщину.
      Пришлось вмешаться Николаеву:
      — Так похожа или та? Посмотрите внимательно и, пожалуйста, без всякой натяжки.
      — Не, — Шибков повернулся к Николаеву и повторил: — Не, просто похожая. Я ведь говорил вам, что хорошо ее не разглядел. Похожая — это да, а вот точно сказать не могу.
      Так и записали в протокол.
      Оля Богомолова и Света Высоцкая сказали то же самое. Да, сходство есть — рост, телосложение. Нет, утверждать не могут, поскольку видели ту женщину мельком и она прикрывала лицо.
      А Костерина сидела, как окаменевшая.
      Отпустив приглашенных и понятых, приступили к допросу.
      — Да, я Костерина Софья Борисовна. Муж — Костерин Александр Владимирович, отбывает наказание — не знаю где, никаких отношений с ним не поддерживаю. После освобождения живу здесь, в Ийске, с Бревичем. Брак не зарегистрирован, у меня развода нет.
      Она отвечала на вопросы безразлично, тихим голосом, не поднимая головы.
      Николаев старался говорить доброжелательно, убедительно, но ничего не помогало.
      — Нет, детей не имею. С родными никакой связи не поддерживаю… Да, утром первого апреля была в магазине «Ткани», купила два полотенца, увезла с собой. Знакомых там не видела… Нет, отказываюсь отвечать, куда и зачем ездила.
      Железнодорожный билет, купленный ею в городке Кадинске, лежал уже в столе майора, его доставили из транспортной милиции. Выходя в Ийске, Софья не взяла проездной билет, он остался у проводника. Но почему Костерина упорно скрывает, куда она ездила, какова была цель поездки? Что за причина? Что кроется за нежеланием сказать правду?
      Начальник райотдела сделал последнюю попытку склонить ее к откровенности.
      Бело-голубая бумажка легла на стол. Николаев разгладил ее ладонями:
      — Софья Борисовна, вот ваш билет. Он куплен в Кадинске вчера. Вагон 3, место 16…
      Она вначале испуганно взглянула на билет, затем подняла лицо, прямо и зло посмотрела на Николаева.
      — Хорошо, скажу. Правда вам нужна? Получайте свою правду. Я ездила не в Кадинск. Купила там эту «липу», чтобы сбить с толку таких, как вы. В Кадинске мне нечего было делать, я была в другом месте, а где — вам не узнать.
      В ее голосе прорывались надрывные, истерические нотки, в глазах стояли слезы.
      — Правда вам нужна? Я, я убила продавщицу! Мне нужны были деньги, и я убила. Вот вам моя правда. Все. Больше ничего не скажу. Ведите в камеру.
      Майор молча, не прерывая, выслушал Костерину. Нет, это не признание. Конечно, проще всего сейчас поверить этим показаниям. Но какова цена такой «исповеди»?
      Николаев, глядя на Софью, ясно понимал, что за этим признанием кроется что-то необычное. Именно после этого признания он почувствовал: нет, не Костерина совершила преступление, и она не имеет к нему отношения, что-то другое есть у нее на душе. Но, несомненно, это другое настолько для нее важно, что она согласна на все. Нужно дать ей время подумать, прийти в себя, вот тогда и будет серьезный разговор.
      Майор встал, подошел ближе к женщине:
      — Примите мой совет, — голос его был успокаивающим, даже чуточку просящим, — я добра вам хочу и только добра. Мы узнаем, конечно, ваши секреты, но для этого нужно время, которого у нас мало. Убийца не найден, хотя целую неделю наши люди работают день и ночь. Не вам объяснять, что это значит. Помогите нам. В ваше признание я не очень верю. Сейчас вас отвезут домой, — начальник райотдела предостерегающе поднял руку в ответ на удивленный взгляд Климова, — посоветуйтесь с мужем. Завтра жду вас.
      Костерина как бы нехотя встала, медленно, едва волоча ноги, направилась к двери. Даже не попрощавшись, вышла.
      — Иван Александрович, — возмущенно начал Климов, — я не понимаю вас! Она же призналась, а вы ее домой отпустили. А если скроется?
      — Нет, Климов, — задумчиво ответил Николаев, — не скроется она. Я сейчас почти уверен, что Костерина невиновна. Имей мужество признать: нам очень хотелось, чтобы именно она оказалась убийцей. Правда ведь? Но не забывай, что она человек с нелегкой судьбой, ищет выход из какого-то тупика и нам не доверяет. Вот над этим нам и надо подумать.
      — Но зачем вы ее отпустили? Ведь опознали Софью-то. Худо ли, бедно, но опознали. Значит, надо было задержать.
      — Нет, — твердо сказал Николаев. — Нет, не надо было. Сам говоришь — опознали худо-бедно. «Похоже, она!» К этому не одна твердая улика нужна. Вот и давай, собирай их. Найдешь последнюю, самую главную — задержим. А сейчас считаю, нет серьезных оснований для задержания. Тайну Костериной мы узнаем. Недостаточно отработаны ее связи, — подытожил майор.
 
      Они выехали из отдела затемно, чтобы добраться хотя бы до первой деревни «по ледку», как пояснил шофер. Весна вступала в свои права, сельские дороги превратились в сплошное месиво, по которому машины ползли медленно, то и дело двигаясь юзом. Ночью подморозило, жидкую грязь схватило льдом, ехать было легче и водителю, и пассажирам, которые тряслись на боковых сиденьях милицейского газика. Но на колдобинах машину нещадно подбрасывало. Петухов и лейтенант Сенькин, тоже оперуполномоченный уголовного розыска, держались за проволочную сетку, отделявшую водительское место от салона. А невыспавшийся Алик Богданов никак не мог приспособиться: то хватался за заднюю дверцу, то пытался упереться руками в потолок, но при каждом новом толчке неизменно соскальзывал с узкого сиденья.
      — У меня от твоих локтей бок уже синий. Держись давай за меня, — сказал ему Петухов, и Алик прижался к его плечу.
      Не располагало к беседе раннее время, тяжелая дорога, но Алик с опаской поглядывал на Сенькина — того самого весельчака и зубоскала, что назвал его «куриным сыщиком». Лейтенант клеил ярлыки мгновенно, его меткие словечки, разные историйки долго гуляли по отделу, веселя сотрудников. Были они беззлобными, поэтому мало кто обижался на пересмешника. Работал Сенькин азартно, смело, при этом успевал балагурить, правда, не всегда в удобный момент. Климов поругивал его за излишнюю словоохотливость, но и сам, не выдержав, не раз смеялся над его шуточками. Оперуполномоченный и над собой подтрунивал постоянно, к этому уже привыкли, но Богданов все же опасался его выпадов.
      «Обязательно вцепится в меня, — с тоской думал Алик, косясь на задремавшего Сенькина. — Петухова не тронет, а на мне отыграется, только проснется».
      Богданов был недоволен собой. С Бревичем, он понимал, неудача. Но почему тот не пожелал разговаривать с ним? Вроде бы вежливый получался разговор, Алик увещевал, как умел, потом строго предупредил… И тут еще Николаев появился. Алик вздыхает, крепче сжимает локоть Петухова. Очередной толчок разбудил Сенькина, и, открывая глаза, он пропел:
      — Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги… Да, братцы, при такой болтанке для меня одно утешение — еду опыта набираться у товарища Богданова. — И, обращаясь уже к своей «жертве», добавил: — Поделишься опытом, друг, как удалось тебе провести впечатляющий допрос?
      Алик угрюмо молчал, но лейтенант — предчувствие Алика не обмануло — не отставал:
      — Что ты скромничаешь, друг, дай нам интервью в пути, время быстрее пройдет. Давай, давай, дели крупицы. Как ты Бревича увещевал: «Нехорошо, дядя, от милиции тайны иметь…»
      — А хорошо разве? — рассерженный Богданов забыл о своем намерении отмолчаться. — И вообще, при чем здесь я? Он и Николаеву ничего не сказал. И Климову тоже. Если человек честно живет, ему скрывать нечего, я думаю. Бревич сам сказал, что «завязал», надоело «рога мочить»…
      Ах, лучше бы уж он промолчал!
      — Чего-чего у Бревича с рогами? — Все, Сенькин сел на любимого конька. Брови его приподнялись в деланном удивлении, смешливо и озорно блеснули темные глаза.
      — Рога мочить надоело ему, ну, наказание отбывать, — пытался объяснить Алик.
      — Вишь ты, — зубоскал обращался уже к Петухову, с улыбкой наблюдавшему за словесной пикировкой, обещавшей скрасить трудный путь. — Вишь, — в голосе любителя розыгрышей прозвучала почти искренняя печаль, — я и не знал таких слов. Век живи, век учись. Жаль, не слышит тебя наш майор. Ох, и охотник он до этих штучек! Вот уж он бы тебе воздал по заслугам! Я тебе вот что, друг, посоветую: ты по приезде начальнику про эти слова доложи…
      — Брось подначивать парня, — вмешался Петухов и обратился к приятелю:
      — А ты, Алик, осторожнее с жаргоном, у нас этого не любят. Было время, щеголяли некоторые, да потом Николаев с замполитом такого им жару задали, только держись.
      — Но ведь мы, сам знаешь, на занятиях изучаем жаргон, — пытался возразить тот.
      — Эх ты, занятия, — Петухов досадливо поморщился. Он втолковывал прописные истины, которые сам усвоил давным-давно. — Зачем ОУРовцу знать жаргон? Чтобы не могли его блатные провести, чтобы в любой ситуации мог он сориентироваться.
      Богданов покорно кивнул. «Вот, — подумал он. — Двое взялись теперь, двойной тягой». А сосед продолжал, сам уже увлекаясь:
      — Что я тебе должен сказать? Эти словечки глупые сыщики кидают, никчемные — вот, мол, я каков. И опускаются до разного жулья, а должны быть выше. Понял меня?
      За разговорами рассеялся сон, даже тряска уменьшилась, а тут уже показалось и Заозерное — большое село с длинными улицами, тянущимися вдоль реки.
      Несмотря на ранний час, у сельсовета их встретил Гришин — местный участковый инспектор. Вошли в сельсовет, где был оборудован кабинет участкового с белыми аккуратными, как в больнице, шторками, с плакатами «Пьянству — Бой!» на стенах. Наливая в кружки крепкий, почти черный чай, Гришин докладывал о своих делах.
      — В сельпо Заозерного привезли всего 14 шуб. Все проданы. Покупатели установлены. Вон, — инспектор кивнул на металлический огромный шкаф-сейф. — Там объяснения. У меня они подозрений не вызвали — всех знаю.
      Управившись с чаем, он достал синюю картонную папочку с завязками. Петухов стал просматривать документы, а хозяин кабинета комментировал:
      — Это учительница, первого апреля на занятиях была в школе. А эта — бухгалтерша, тоже целый день в правлении. Вот эта и следующая — с дальней фермы доярки. На месте находились.
      Меньше и меньше листочков в руках Петухова, вот и последний лег на стол. Все. Никакой надежды. Алик смотрит откровенно огорченно, а участковый смеется:
      — Не расстраивайтесь, ребята. Пусть у меня ничего для дела нет. Вроде бы и плохо, а я рад. Думаю, нет, не мои это люди — слава богу.
      — Все люди наши с тобой, Гришин, — возразил Петухов. — А как с шоферами у вас? Проверяли?
      — Проверил. — Инспектор посерьезнел. — Выяснил, кто из колхоза в тот день в город ездил, переговорил с людьми. Никто из них женщин не подвозил. Что, допросить надо?
      — Сенькин останется у вас, поможет. Давайте, ребята, оставайтесь, а мы с Богдановым дальше.
      Снова тряская дорога, ухабы, новые деревни, новые люди…
      И никаких результатов. Утром третьего дня, приехав в Ярино, Петухов и не надеялся на удачу. Он помнил, что здесь живет Тамара Баркова, подружка Тани Щекиной. Она оказалась в городе накануне убийства. У Щекиных был похищен топор, которым совершено преступление. И хотя Тамара никак не подходила под приметы разыскиваемой, Петухов решил обязательно найти ее и подробно расспросить.
      Ярино в эту апрельскую пору было непривлекательным. Голо, грязно, серо. Под стать деревне и кабинет участкового, который открыла секретарь сельсовета Лена, вчерашняя школьница. Участковый Ярин («Яриных здесь полдеревни», — пояснила девушка) болен уже второй месяц, лежит в районной больнице.
      Смахнув пыль, Петухов сел за стол участкового.
      — Что ж, Алик, будем обживаться, — сказал оперуполномоченный. С помощью Лены прибрались.
      — Жить можно, — констатировал Алик, оглядывая приведенную в порядок комнату.
      — Придется пожить, — согласно кивнул Петухов.
      В этой деревне никто их не ждал; все предстояло делать самим. Позавтракали в сельской чайной под оглушительный рев укрепленного над входом динамика, «„ЛЭП-500“ — непростая линия», — бодро разносилось по селу.
      — И «ЛЭП-500» тоже линия непростая, — вздохнул Богданов.
      — Ничего, Алик, справимся и мы со своей непростой линией. Давай для начала транспорт проверяй, а я займусь покупательницами шуб да Баркову разыщу.
      В старом деревянном доме, где располагался сельмаг, за прилавком одиноко стояла продавщица — полная женщина невысокого роста, курносая, светлоглазая. Покупателей не было. Петухов представился и с удивлением увидел, как побледнело ее лицо. Женщина молча присела на высокий табурет за прилавком, бессильно уронив руки на колени, затем почти шепотом спросила:
      — Что? Что такое?
      Обескураженный такой реакцией, оперуполномоченный решил, что, возможно, она приняла его за ревизора, контролера или еще бог знает за кого. Ему нужна была доверительная беседа, и он поспешил объясниться:
      — Что вы разволновались так? Я вроде бы не такой и страшный, — попытался он шутить и увидел, как в ее глазах мечется страх. Она вся напряглась, словно в ожидании удара.
      «Чего это она?» — опять подивился Петухов и принялся объяснять цель своего визита.
      Продавщица медленно приходила в себя. Кровь прилила к щекам, из мертвенно-бледных они превратились в пунцовые, покраснел даже лоб; светлые крашеные волосы, с которых она стянула косынку, резко контрастировали с лицом.
      — Степанко Клавдия Ивановна, — представилась она и нашла накладную на полученные в магазин шубы. В Ярино поступило восемь шуб. Степанко помнила всех, кто приобрел их.
      Записав фамилии, Петухов пересчитал.
      — Клавдия Ивановна, а кто восьмую купил? Вы только семь назвали, — уточнил он.
      — Восьмую? — переспросила Клавдия Ивановна, и лицо ее вновь запылало. — Разве не сказала? Я и купила, — она глядела с вызовом.
      — Посмотреть вашу шубу можно?
      — Нельзя! — зло отрубила продавщица. — Я продала ее.
      — Кому? — спросил насторожившийся Петухов.
      — Сестра мужа приезжала в гости с Украины — ей и продала. А она уехала домой с неделю назад.
      «Значит, и на Украине наши шубы есть. Как же мне туда-то добраться?» — уныло подумал оперуполномоченный и решил про себя, что обязательно расскажет ребятам из ОБХСС об этой продавщице. Откуда такая неприязнь к милиции? Чего эта женщина пугается? Недостача, может?
      Степанко сообщила, чем занимаются те семь покупательниц, но наотрез отказалась хоть как-то охарактеризовать их.
      — Не сплетница я, сами узнавайте, — заявила она решительно.
      Петухов настаивать не стал. Уже заканчивая допрос, он выяснил, что первого апреля, накануне и в последующие дни, вплоть до сегодняшнего, Клавдия Ивановна в город не выезжала, работала на своем месте («Где же мне еще быть?»), товар привезли ей за это время только один раз — 31 марта вечером была машина Ийского райпотребсоюза. В своей записной книжке Петухов так, для порядка, сделал отметку: «По возвращении в Ийск проверить машину РПС».
      — И последний вопрос, — его раздражала неприязнь продавщицы и хотелось побыстрее уйти, но он привык выяснять все досконально. — Вы Тамару Баркову знаете? — И удивился, как вновь побледнела женщина, опять заметался в ее глазах страх.
      — Что, что такое? — встревожилась она. — Что с ней случилось?
      — Да ничего не случилось, не волнуйтесь. Не пойму я вас. — Он действительно не мог понять странного поведения продавщицы.
      «Здорова ли она?» — сочувственно подумал Петухов, повторяя свой вопрос о Барковой. И состояние женщины объяснил волнением, когда услышал, что Тамара ее дочь, вышла замуж за тракториста Снегова и живет в селе Заозерном у его родителей, а здесь не была давно, с месяц. Баркова — фамилия Тамары по родному отцу.
      «Вот оно что, — подумал оперуполномоченный. — Волнуется мать за дочку, вот и переживает, а я тут разные догадки строю», — и постарался попрощаться с нею как можно теплее.
      Из магазина он направился в правление колхоза, затем в школу, в чайную, на ферму и в овощехранилище.
      Одна шуба отправлена в город дочери-студентке, все остальные на месте. Никто из владелиц в Ийске первого апреля не был, все находились при деле — кто дома, с малым ребенком, кто на работе целый день.
 
      Алик пришел в кабинет участкового, когда уже совсем стемнело, оборудовал постели на раскладушках, хранившихся у запасливых сельсоветчиков. Тихо в их временном пристанище. Сколько таких неустроенных жилищ, сколько холодных ночей вдали от дома в нелегкой милицейской жизни! Не каждый может выдержать такую работу — бывает, что отступаются, ищут полегче. Но те, кто остается, кто посвятил защите людей свою жизнь, те делают свое дело, находя в этом высшую радость и удовлетворение.
      — Ну что? — Капитан подошел к Алику, который подремывал, пригревшись у теплой печки. — Как дела, сыщик?
      Тот только махнул рукой.
      — Какие там дела, Петрович. Проверил транспорт. Помогли ребята из гаража — яринские дружинники. Первого в Ийск ходил только автобус. Рейсовый. Переговорил с шофером — ничего интересного. Часть пассажиров он назвал, но всех не помнит. Я начал устанавливать, но не успел. Ничего интересного, — уныло повторил он.
      — А частные машины или чужие, проезжие, например?
      — Из чужих, — лейтенант уже откровенно зевал, устраиваясь на продавленной раскладушке, — из чужих машин только в последний день марта был фургон из райпотребсоюза, товар привез в магазин и назад. С ним уехала дочка продавщицы, поздно уже, почти ночью.
      — Дочка? Ты это точно знаешь? — удивленно переспросил Анатолий. Как было ему не удивиться, если он совсем недавно жалел женщину, переживавшую за дочь, которая, по ее словам, не была в Ярино месяц.
      — Ну, Петрович, — обиделся Алик, — вон у меня и протокол допроса есть, а там все черным по белому.
      — Вот такие дела, — у Петухова от удивления сон пропал. Придется завтра переговорить со Степанко, выяснить, почему скрыла этот факт. Что в этом было тайного? Выходит, рано он решил, что закончил здесь свои дела. Данные помощника и его собственные пересеклись неожиданно и непонятно.
      А утро принесло новую загадку. Магазин не открылся. Не было на работе и мужа продавщицы — счетовода Иосифа Степанко.
      Во дворе их дома в ответ на стук, злобно хрипя, заметался огромный пес.
      Вышедшая на шум соседка рассказала сотрудникам милиции, что, когда она на рассвете выходила проведать корову, во дворе Степанко затарахтел мотоцикл. Женщина подивилась, куда в такую раннюю пору собрались, однако спрашивать не стала.
      — Нелюдимый у них сам-то, зыркнет глазищами — ну их к лешему, — сказала она.
 
      Ослепительно-желтое солнце долго бежало за поездом, потом осело куда-то вниз, оставив после себя розовый след. Вагон мягко покачивался, колеса мерно выстукивали на стыках: «До-мой, до-мой».
      Вере Васильевне казалось, что она давным-давно не была в Ийске, а ведь и месяца еще не прошло, как уехала. Хорошее дело — отпуск, но как же быстро надоедает безделье. И она была рада, когда наконец закончился срок ее путевки. Завтра рано утром она будет дома.
      «Днем обзвоню всех своих, соберу к вечеру, — думала она, — картошечки отварю домашней, да с рыбкой». — Улыбнулась, вспомнив про рыбу, которая водится в Тихом океане, а в Ийск не попадает ни под каким видом. Хороший подарок везет она своим знакомым!
      Вере с друзьями повезло. Когда после окончания университета ее направили в Ийск следователем прокуратуры, много слез она пролила, трудно привыкая к новому месту, к маленькому городу. Да, трудно было, пока не познакомилась с местными. Благоустроенного жилья в Ийске не хватало, и когда на правом берегу Сини построили новый трехэтажный дом, в нем получили квартиры молодые специалисты — врачи, учителя. И Вера поселилась там. Молодежь быстро перезнакомилась, ибо скудные домашние запасы и отсутствие опыта бытового устройства постоянно толкали их к общению. К этому времени она вышла замуж за долговязого, белобрысого и очкастого Сережу Смирнова, который громко именовался главным врачом больницы села Одон, что почти в ста километрах от Ийска. Сергей был там единственным хирургом и никак не решался оставить свою больницу. Так и жувут они — и вместе и врозь.
      Верин дом стоит у подножья песчаного косогора, за которым стеной начинается сосновый лес. Весной косогор горит от багульника, просто полыхает буйным малиновым цветом, дурманящий запах доносится до комнат, будоража сердце.
      Да, Ийск, куда ехала она со, слезами, дал ей все — работу, семью, друзей и стал для нее родным.
      Когда приехал в Ийск Николаев, ее бывший однокашник, переведенный из областного центра начальником райотдела, Вера Васильевна старалась помочь ему.
      Таежный Ийский район с множеством разбросанных по нему сел держал работников милиции в постоянном напряжении. К ее радости Иван сразу вежливо, но твердо предъявил сотрудникам самые серьезные требования. Деликатность не мешала майору в работе, а помогала ему. Не повышая голоса, Николаев умел добиться четкого выполнения своих указаний.
      Дружить с ним было непросто. Его жена, худенькая и смуглая сибирячка Людмила, не раз пеняла мужу, что он своими заданиями всех приятелей уморит.
      Действительно, Николаев, человек по натуре мягкий, на службе требовал от друзей больше, нежели от других, и поскольку сам он работал с полной отдачей, все воспринимали его требовательность правильно. Вера знала, что так же, как и ей многим приятно заслужить благодарность Николаева, сопровождавшуюся обычно его доброй улыбкой.
      Убаюканная мыслями о доме, о семье, о предстоящих встречах, Вера незаметно уснула, пригревшись под одеялом.
      Ранним серым утром поезд подошел к Ийску. Ее никто не встречал, и это немного удивило Веру, ведь она сообщила мужу о своем приезде. Он обещал быть дома, почти месяц не виделись.
      «Наверное, опять внезапный вызов», — подумала она без обиды и раздражения. Вера знала мужа, понимала и принимала с уважением его отношение к своему врачебному долгу; сама она тоже могла, не считаясь с личными планами, уехать по срочному заданию куда-нибудь в село, к лесорубам или на участки химлесхоза. И никогда Сергей не корил ее за такие отлучки…
      Она села в почти пустой в этот час автобус и уже через полчаса была дома. С улыбкой отметила попытки Сергея навести чистоту в квартире: на покрытом линолеумом полу темнели полосы от мокрого веника.
      На столе лежала записка: «Веруня, я — срочно на острый живот. Буду сразу, как управлюсь. Позвони Николаеву. Целую…»
 
      — Приехала! — сказал Николаев, выходя из-за стола ей навстречу.
      — Во-первых, здравствуй, Иван Александрович, во-вторых, хоть и приехала, но в отпуске, а в-третьих, что случилось, что за ЧП? Мне твоя Людмила толком объяснить не смогла, так я сразу на работу прибежала. И Сергей мой где, не знаешь?