Чертова баба

— Да вы не ахайте. Что ж в том плохого? Вот не доглядела бы я за тобой и плавала бы ты там вместе с ведерком… Еще минуток десять такого ледяного купания — и спиртик бы не помог, не оттерли бы мы тебя.

— Это верно, — согласилась Аня.

И Светлова вспомнила фразу хорошего писателя: «В России без доносов, как без снега, нельзя — земля вымерзнет».

— Валентина Петровна, — осторожно начала Светлова. — Мне кажется, нам с вами нужно поговорить откровенно.

Ефимия снова отвела глаза.

— Ну, что вы все время глаза отводите? Вы же понимаете, что это были самые настоящие покушения на мою жизнь, разве не так?

Ефимия молчала.

— А вы сами — разве вы за свою жизнь не опасаетесь?

Валентина Петровна продолжала молчать.

— Например, вам нынешней ночью псалмы читать. Не боитесь?

Послушница невольно вздрогнула.

— Вы хоть понимаете, что вам нельзя там одной сидеть?

— А почему, Аня, вы так не хотите, чтобы я там сидела? — наконец спросила она.

— Я не могу вам всего сейчас объяснить. Не могу, потому что мои предположения могут не подтвердиться! И тогда получится, что пугала я вас напрасно. Но сдается мне, Валентина Петровна, что нынешней ночью вам одной там, в церкви, находиться опасно.

— Ну, во-первых, я не могу их не читать, — возразила Ефимия. — Понимаете, они, эти псалмы, «неусыпляемые»! Останавливаться нельзя, понимаете?

— Да вот на том и расчет, видно, что нельзя.

— Что ж делать? — вздохнула собеседница.

— А вы читайте их… как обычно. Но только где-нибудь в другом уголку сядьте… В другом!

— А там, на моем месте, кто же?

— Вот именно — кто же? — пробормотала Аня.

— Может, вместо меня кто-нибудь?

— Да если бы был кто-то, кого совсем не жалко, — заметила Светлова. — Боюсь, среди живых существ, не говоря уж о людях, даже очень скверных, такого не найдется.

— Да? — о чем-то задумалась Ефимия. — Вы говорите, среди живых существ?

Светлова только вздохнула.

— Пойдемте, я вам кое-что покажу, — вдруг позвала ее Ефимия. — Надевайте сухую одежду и, если отогрелись, — идем! Может быть, это то, что нам нужно.

Послушница принесла откуда-то связку ключей, и они со Светловой направились к старому зданию монастырской богадельни.

— До сих пор никак не отремонтируем эту богадельню, — объясняла Ефимия на ходу. — Поэтому и не используем для жилья. А сами, видите, как теснимся.

Денег все не хватает.

— Понятно, — сочувствуя монастырским трудностям, вздохнула Светлова.

— Здесь ведь до перестройки колония была. До революции монастырь, потом, при Советах, колония, а сейчас вот опять монастырь.

— Вот как?

— А в этом здании, где до революции богадельня была, у них, у колонистов этих, мастерские размещались. Они на заказ для какой-то фабрики работали… ну, трудом исправлялись.

— И что же?

— Колонию-то отсюда убрали, а продукция их — видно, последняя целая партия, осталась. Так с той поры и лежит. Не знаем, что с ней делать.

Ефимия с трудом повернула ключ и открыла дверь, никем, очевидно, давно уже не открывавшуюся.

Светлова заглянула в темное помещение и отшатнулась: какие-то ноги… руки… сложенные штабелями.

— Они манекены раскрашивали, — объяснила Ефимия. — Ну, такие, знаете, на которые в магазинах одежду надевают.

— Вот оно что…

Аня с восхищением смотрела на догадливую Ефимию.

Вот голова! Все-таки недаром эта «голова» пребывает в почетной должности кормилицы и практически кормит целый монастырь — своеобразный, но, в общем, достаточно доходный бизнес. А для бизнеса нужна голова. Так что Светлова в Ефимии не ошиблась.

* * *

Светлова никогда не думала, что «просто ветер» может завывать так разнообразно и пугающе.

Все было, как предупреждала Ефимия…

То кажется, что маленький ребенок брошенный — душа загубленная — где-то жалобно рыдает.

То вдруг грохнет чем-то, будто кто-то с досады дверь сердито захлопнет.

То завоет, как огромное сорвавшееся с цепи чудовище.

Никогда раньше Светлова не сталкивалась с таким «разнообразием». Но правда, Анна никогда раньше и не ходила такой темной непроглядной ночью через пустынный двор к тонущей во мраке старой церкви.

Низенькая Ефимия, опустив голову, торопливо семенила рядом.

Аня взглянула на часы. И поняла, почему гоголевские персонажи так ждали рассвета… Поняла она и Ефимию с ее трепетным рассказом про «стук-стук». Ибо самое это было время для нечистой силы…

Ох, для нечистой!

Далеко-далеко за полночь, и далеко-далеко до рассвета.

Почти три часа ночи. Самое их время! Паненки, во гробах летающие, как у Николая Васильевича, рожи оскаленные…

Недаром этого парня, ну, который в «Вие» у Гоголя, наутро нашли давшим дуба — от страха!

А ночь-то… Ночь-то какая!.. Темная, глухая и беззвездная.

.

И когда еще петухи эти пропоют?

Да и есть ли они тут, петухи? А если есть, то просыпаются ли они, эти петухи, вовремя в этой длинной, зимней, бесконечной ночи?

Послушница, читавшая псалмы до Ефимий, встала и ушла.

И Светлова принялась за дело.

Подготовились они с Ефимией еще накануне…

Увы, все манекены на забытом складе, оставшиеся от колонистов, могли или стоять, гордо выпрямившись, или лежать. К тому же они были высокими и тонкими, а Ефимия была маленькой и пухленькой и должна была сидеть.

Поэтому из двух манекенов, разделенных на части, Светлова и Ефимия соорудили некую сидящую фигуру. Надели, накутали на нее много теплой, толстой одежды, завязали большим, как шаль, черным платком…

И теперь вот посадили на место Ефимии.

Сама же послушница сидела совсем в другом углу погруженной в полную темноту церкви и честно выполняла свои обязанности.

Когда все было готово, Аня тоже отошла в сторонку и встала рядом с бормочущей псалмы Ефимией.

Анино дело было — охранять живую.

Теперь все, кроме закутанной черной шалью фигуры манекена, склонившегося над книгой и слабо освещенного двумя тонкими свечечками, тонуло во мраке.

В это время ветер завыл особенно протяжно и пугающе, где-то чем-то стукнуло, то ли ставень, то лист железа на крыше…

В самом деле это было или нет, но казалось, что из темноты уже высовываются какие-то ужасные, с искаженными чертами лица и слышны тяжкие вздохи и всхлипы… Или опять ветер и вьюга стараются?

Светлова с удовольствием — что скрывать! — очертила бы вокруг себя какой-нибудь защищающий ее круг.

И вдруг свечи мигнули и погасли. Глаза, привыкшие к темноте, уловили черный силуэт, метнувшийся в глубине церкви в тот же почти миг, как погасли свечки.

Светлова включила фонарик.

— Батюшки…

Аня видела, как шевелятся губы Ефимии, которая, не прерываясь, по-прежнему шепчет свои псалмы… А глаза послушницы, округлившиеся от ужаса, неподвижно смотрят в одну точку — туда, где находится в круге света, высвеченного фонарем, манекен.

О, ужас… В покрытой темной шалью спине этого несчастного наряженного муляжа торчал длинный кухонный нож! Ну, тот самый… капустный. Хорошо Светловой знакомый.

II кого догонять? За кем бежать?! Светлова озиралась по сторонам…

Никого!

А может, никого и не было? И метнувшаяся черная тень, сливающаяся с темнотой неосвещенной церкви, Светловой только почудилась?

— Валентина Петровна! — тихонько позвала Аня послушницу.

Явно объятая ужасом, послушница с трудом оторвала взгляд от пронзенного ножом манекена. И Светлова, не без оснований, решила, что это и есть тот самый момент, когда можно наконец говорить совсем откровенно.

— Я точно знаю, — строго сказала она, — что вы, Валентина Петровна, что-то видели, когда были на даче в Катове, у писательницы Марии Погребижской.

Послушница подняла на Аню глаза… Показалось ли Светловой, что в них был неподдельный страх?

— Не хотите рассказать? — предложила она. Валентина Петровна вдруг вздохнула:

— Не терзайте меня. Я не знаю, что ответить на ваш вопрос.

Видно было, она никак не ожидала, что Светлова коснется этой темы.

— Почему вы скрываете то, что знаете? Почему не хотите мне рассказать о том, что видели?

— Ничего я не видела, — уже не слишком уверенно прошептала послушница.

И снова замолчала.

— Не правда.

— Правда. Во всяком случае, я не могу вам/ Аня, толком даже объяснить, что я видела.

«Ну, колитесь, колитесь!.. Точней, раскалывайтесь, Валентина Петровна!»

— мысленно гипнотизировала собеседницу Аня.

Она чувствовала, что та вот-вот почти готова ей что-то открыть. Но подталкивать, торопить послушницу было никак нельзя. Именно в такие моменты колебаний от одного неосторожного слова и даже от не правильной интонации люди замыкаются в себе. Кто ее знает, почему женщина так упорно молчит и боится Светловой все рассказать?

— Валентина Петровна… Пожалуйста… — почти умоляюще попросила Светлова.

— Ну, в общем… — наконец глубоко как перед прыжком воду вздохнула послушница. — Понимаете… Это случилось со мной первый раз уже больше года назад. Я тогда плыла на теплоходе, возвращалась домой, в обитель. Ну и вдруг меня осенило…

— Осенило?

— Да… Я решила навестить кое-кого!

— Вот как?

— Ох! — Ефимия тяжело вздохнула. — Не осенение это, конечно, было, не просветление… а наоборот, замутнение, видно!

— И что же случилось?

— Вот тогда-то и причудился мне, словно наяву приснился — а может, и правда задремала я тогда? — этот сон. Как будто…

Валентина Петровна еще больше понизила голос и стала объяснять Ане, какого рода кошмарные картины — ясные, словно это случается с ней наяву! — начали мучить ее с того самого дня.

— Ну, вот будто убивают меня — и вот именно таким манером!

Послушница кивнула на проткнутый ножом манекен.

— Может, это было предчувствие? — предположила Светлова.

— Возможно. Даже нож в этих снах точно такой же был…

— Но это ведь еще не все, что вы можете мне рассказать? — настаивала Аня.

— Не все, — согласилась Ефимия. И она стала говорить о том, что с ней случилось дальше…

— И вы молчали? Никому об этом ни слова? — удивилась Светлова, когда женщина, наконец, закончила свой рассказ.

— А что я могу сказать? Что все, что происходит, кажется мне опасным? И вызывает у меня безотчетный страх? И кому мне это поведать? В милиции?

Матушке-настоятельнице? Да в присутствии нашей игуменьи я и рта раскрыть не смею. Поймите, у нас тут, как в армии, такая же жесткая иерархия… Между мной и игуменьей расстояние, как Между рядовым и генералом. Меня и на порог ее покоев не допустят с этой белибердой.

— А мне-то почему ничего не хотели рассказать?

— Из-за того же… Вы бы, Аня, подняли шум, рассказали бы игуменье, сослались на меня… А матушка наверняка бы на меня рассердилась. Не прогонит, так взъестся! Она у нас страсть как не любит «историй» и скандалов!

— И по этой же причине вы ни словом не обмолвились о том, что вытащили тогда из стены нож?

Ефимия нехотя взглянула на Светлову.

— По этой же причине, Анечка, — призналась она. — Смотрю, народ сбегается любопытный — дай, думаю, уберу, а то ведь скандал настоящий получится.

— Мы обойдемся без него, — успокоила ее Светлова. — Совсем не обязательно обо всем говорить матушке-настоятельнице. Мы разберемся сами.

Наутро после кошмарной ночи Ефимия позвала для совета еще и свою подругу инокиню Ксению.

— И все-таки не могу представить, чтобы кто-нибудь из здесь находящихся сестер мог такое сделать! — заметила она Анне.

— Да! Поверьте… Мы просто не знаем никого, кто мог быть похожим на человека, способного на такое, — согласно кивнула Ксения.

— Можете — не можете, — довольно сурово прервала их Светлова. — Отбросим сантименты. Так с преступниками и бывает — никому и в голову не приходит, что они преступники; Потому и разгуливают на свободе.

— А что же делать?

— В общем, сестры, нужно пристальным предубежденным взором — понимаете меня? Предубежденным! — взглянуть на каждую из вновь прибывших и неизвестных вам паломниц. Сестры уныло вздохнули.

— Всех проверить?

— Всех. — — Их много.

— Ничего! Мне заниматься здесь такими расследованиями неудобно. Боюсь, что как только матушка-настоятельница узнает об этом.. А она ведь узнает?

— Мгновенно, — подтвердила Анину догадку Ефимия.

— То меня просто выставят отсюда вон.

— Да, вам этим заниматься не стоит, — кивнула и Ксения. — Мы лучше сами.

— Понимаете, — продолжала Светлова, — нужно приглядеться к каждой женщине. Разглядеть каждую отдельно и внимательно. А не так — вприглядку и вскользь, когда в зимних сумерках в одинаковой темной и длинной одежде снуют они в общей массе по двору!

— Хорошо, — согласилась наконец Ефимия. — Мы с Ксенией поговорим с каждой из этих женщин.

* * *

Та же цепочка случайных на первый взгляд происшествий. Так же, как было в Дубровнике, размышляла Светлова: кто-то преследует ее последовательно и настойчиво, пытаясь «свести на нет», причем проявляет при этом незаурядную изобретательность.

С той лишь разницей, что не было здесь пациента профессора Хензена, проводившего эксперимент по реабилитации своего больного.

Да и Светловой уже не верилось в случайности. Однако приходило в голову нередко самое невероятное.. Но как? Как ей это удается? Неужели сама?

Смогла-таки Анна напугать и спровоцировать подозреваемую? Подвигнуть ее, так сказать, к решительным действиям? Неужели эта старая неуклюжая жирная калоша Лидия Евгеньевна? Да нет! Куда ей! Да и Светлова сразу бы ее засекла. С таким «силуэтом» в монастыре, в общем, среди паломниц и послушниц и не было ни одной.

Анна бы ее заметила, обратила внимание — уж очень запоминающаяся Лидия Евгеньевна по конфигурации «бомбочка».

Напротив… Анна вспомнила худую женскую фигуру, пересекающую монастырский двор, которую она успела заметить тогда из окна кухни.

И еще почему-то Светлова вспомнила монашенку в Дубровнике, которая шила что-то под окошком францисканского монастыря… Ну, просто потому Анна ее запомнила, эту монашенку, что вообще никого, ну никого больше кругом тогда не было. А деться-то тому, кто ее тогда пытался скинуть со стены, просто было некуда. Ну, некуда!

* * *

— Ну и что удалось выяснить? Ефимия пожала плечами:

— Все женщины как женщины.

— Вот как? И это все?

Ефимия в ответ только вздохнула.

— Немного же вам удалось узнать, — безрадостно заметила Светлова.

— Я не представляю, чтобы кто-нибудь из наших мог это сделать, — заметила послушница.

— Вы поговорили со всеми?

— Кажется…

— А есть ведь еще одна… — заметила инокиня Ксения.

— Да? — насторожилась Светлова.

— Правда, она ночует не здесь и за трапезу обычно со всеми не садится.

— Эта женщина живет в монастырской гостинице? — удивилась Светлова.

— Нет, она приезжает откуда-то из города. И здесь только работает.

— А кто она? Что-нибудь о ней известно?

— Она очень хорошо штопает белье и в монастыре ей всегда рады.

«Да уж… Известно немного, — подумала Аня. — Только то, что она очень хорошо штопает белье…»

— Обычно она сидит одна. Вон там, в бельевой. «А кухня совсем недалеко от бельевой!» — отметила про себя Светлова.

— Вообще-то все говорят, что эта женщина очень скромная и старательная, — объяснила Анне Ксения.

— Давно она здесь?

— Приехала несколько дней назад.

— И вы молчите?!

Ксения и Ефимия виновато переглянулись.

Анна припомнила, с какого дня начались ее монастырские приключения…

Все сходится!

Кстати, та монахиня в Дубровнике тоже штопала белье. И, по-видимому, тоже очень хорошо.

* * *

Светлова собиралась в обратный путь.

Любопытно, что неизвестная паломница, женщина, хорошо штопающая белье, очень скромная и старательная, в монастыре Федора Стратилата так больше и не появлялась.

Собиралась уезжать и Анна…

Перед отъездом она решила поговорить с Ефимией еще раз.

— Валентина Петровна, вы могли бы пожить где-нибудь в другом месте? — поинтересовалась Светлова. — Ну, может быть, в другом монастыре?

— А что такое?

— Нужно сделать так, чтобы никто не знал, где вы находитесь.

— Ах, вот оно что…

— Но только непременно нужно сделать так, что если бы кто-то стал расспрашивать, где вы… Так, чтобы этому человеку, при всем желании, никто не смог объяснить, где вы находитесь!

— Законспирироваться нужно? — догадалась Ефимия.

— Точно!

— Да, пожалуй… — задумалась послушница. — Ну, в общем, есть у меня такое местечко.

— Вот и отлично. Поезжайте туда не откладывая.

Это была ее, Светловой, программа по охране свидетелей.

Глава 18

— Где вы были? — строго спросил Дубовиков.

— В общем, не так уж и далеко, — вздохнула Светлова.

— Хороша — ничего не скажешь! Уехала, и телефон отключен. Ни ответа, ни привета. Я тут, можно сказать, рискую жизнью, добывая для вас информацию. А вы…

— А я в мирной тишине размышляла о сокровенном…

— Правда в мирной? — с подозрением в голосе уточнил капитан.

— Правда.

— А телефон зачем отключила?

— Ну, о сокровенном ведь размышляла — так чтоб не мешали. И чтобы не вводить в соблазн сестер.

— Кого?

— Ну, об этом потом, — снова вздохнула Светлова. — В двух словах и не расскажешь… А у вас-то что стряслось?

— Стряслось! — мрачно буркнул капитан. — Могли вообще меня больше живым не увидеть.

«Обоюдно!» — подумала Аня. Но не стала отвлекать своими рассказами капитана, явно готовившегося выложить что-то сенсационное.

По ее наблюдениям, если мужчина героически рисковал жизнью, то ему непременно надо было об этом рассказать, а если это вдруг случалось с женщиной, то она отчего-то могла и промолчать.

— В общем… Не знаю, чем это сможет вам помочь, — намеренно безразличным тоном начал капитан. — Задержали мы тут одного хмыря. Угонял машины! На запчасти. Среди хлама в его сарае нашли номера той «девятки», что угнали из Катова.

— «Девятка» — с улицы Маяковского, дом четырнадцать?!

— Угу…

— А где этого хмыря задержали?

— Вот это, думаю, вам действительно будет интересно…

— Так где? Не томите, капитан.

— Под Тверью.

— Ого!

— Однако он клянется, что в Катове этом вашем никогда не был.

— А машину он откуда угнал?

— Он клянется, что не угонял.

— Здорово! И что ж тогда?

— А просто: увидел новенькую «девятку» сел и поехал.

— В самом деле, просто.

— Да уж… Другим почему-то так не везет.

— А где он ее «увидел и сел»?

— Говорит, что недалеко от Ленинградки. И твердит, что никакого резона ему нет угон этот на себя брать. Ведь он, мол, не угонял, а только подобрал.

Клянется!

— Да знаем мы цену этим клятвам!

— Ну, тут тоже не все так просто — от других-то угонов он не отказывается. Казалось бы, какая разница: одним больше, одним меньше?

— Вот как?

— В самом деле, зачем человеку брать на себя лишнее? Ведь есть разница: намеренно, обдуманно угнать от дома чужую машину или подобрать брошенную…

— А труп?

— Какой труп?! Никакого трупа хмырь, разумеется, и в глаза не видел.

Клянется, что ничего о Селиверстове не знает и не слышал.

— Ну, это понятно, что он так артачится, — заметила Светлова. — Естественно, что он отказывается от этого трупа. Кому хочется с «мокрым» делом связываться?

— Светлова, а вы, что же, думаете, что труп Селиверстова в той «девятке» был?

— Ага… А как он еще мог из Катова в тверской лес попасть?

* * *

Вот именно, как?

Светлова принялась старательно изучать карту. Да, действительно, если выезжать из Катова на Ленинградку, где хмырь подобрал машину, по нормальным дорогам — получается далеко и долго… Много занимает времени.

Нет, карта не поможет… Светлова вздохнула и села в машину.

Кружила Анна до посинения вокруг этого Катова…

Нашла в итоге такие дорожки, про которые знали, наверное, только местные. С риском угробить собственную машину нашла.

«У Погребижской-то „Гелендваген“, внедорожник, — думала Анна расстроенно, тревожно прислушиваясь, как грохочет что-то в недрах ее автомобиля. — На внедорожнике-то тут запросто проедешь».

На «Гелендвагене» разъезжает, кстати сказать, Лидия Евгеньевна, в то время как сама Погребижская, как раб на галерах, сидит дома и работает.

Секретарь хорошо водит машину — это Светлова видела.

Может, вполне может быть, что эти буераки и вот такие закоулки и проулки, на которых Светлова сейчас гробит свою машину, Лидии Евгеньевне хорошо известны.

Что, если все было так?..

Допустим, кое-кто знал, что через три дома у соседей без присмотра стоит «девятка».

Любопытно ведь, правда, каким манером машину из Катова угнали?

«Девятку» оставили буквально на пятнадцать минут… Каждый вечер сын хозяйки дома номер четырнадцать по улице Маяковского после работы приезжал за ребенком, который весь день находился у бабушки. Во двор хозяин «девятки» не заезжал, оставлял машину на дороге иногда и закрывать забывал — и заходил ненадолго в дом к матери.

Именно соседям должно было быть отлично известно это обстоятельство.

Минут пятнадцать всего и стояла эта «девятка» без присмотра в тот вечер. Но для смышленого человека хватило… На улице уже ведь темновато…

А кроме главного въезда на роскошный сосновый участок Погребижской — где ворота и гараж — есть еще с другой, задней стороны калитка… Калитка как раз выходит на эту улицу Маяковского.

Если все делать уверенно и быстро… И знать заранее обстоятельства, в которых будешь действовать… Например, подойти в темноте к этой оставленной ненадолго «девятке»… Сдать назад… Остановиться через три дома у этой калитки… Мешок с трупом, скажем, уже приготовлен — его к калитке подтащили заранее. Причем эта часть участка ведущему наблюдения орнитологу Алексею Комарову не видна.

Погрузили — и быстро отвезли! В сторонку от дома… Подальше, но не слишком далеко — так чтобы отсутствие Лидии Евгеньевны в доме осталось незамеченным. Вернуться же она могла на попутке… или даже пешком.

Итак… Погрузила труп и отъехала. Если тем маршрутом по закоулкам и кочкам, по бездорожью, где плутала Аня — не так уж и далеко получается от дачи Погребижской, — до того места, где, по словам хмыря, он обнаружил брошенную «девятку». В общем, могла… Могла достопочтенная Лидия Евгеньевна уложиться минут в сорок.

Вот откуда и эта иллюзия, что никто никуда не отлучался. Конечно, если везти труп под Тверь — пять часов туда и обратно — не успеешь…

А сорок минут могла Лидия Евгеньевна выкроить.

И дальше — везение… Появляется около «девятки» хмырь! А почему, собственно, везение? Тут и расчет: Лидия эта нисколько не сомневалась, что новенькую машину тут же подберут. Может, специально такую и выбрала.

Везение, что Максим оказался так далеко. Тут преступнице и, правда, повезло — пойди догадайся, как так вышло…

А хмырь, очевидно, ездил, как обычно, промышлять в Москву. Увидел новенькую «девятку» — сел и поехал. А труп в багажнике обнаружил уже дома.

Испугался. Отвез его в лес. Сам он живет под Тверью. Понятно, что и лес тверской. Таково был последнее путешествие Максима Селиверстова.

Так Максим там, под елкой, и оказался.

Вот Анна с капитаном и нашли объяснение тому, как при стопроцентном алиби — никуда не отлучались! — в доме Погребижской избавились от трупа.

* * *

Со страшным ревом — все-таки где-то она повредила глушитель — Светлова наконец добралась до дома.

И что теперь?

Еще недавно, до посещения монастыря, Светлова сочла бы это завершением расследования.

Доказать, что Лидия Евгеньевна шантажирует писательницу и потому с испуга, боясь разоблачения, убила журналиста, теперь вполне возможно.

Конечно, хмырь отпирается… Но таким людям, как друзья капитана Дубовикова, не впервой заставлять людей сознаваться.

Они запротоколируют признание хмыря в том, что он обнаружил «девятку» с трупом в багажнике. А Светлова добавит к этому — вероятный маршрут, по которому эта «девятка» ехала от дачи Погребижской. Маршрут, вычисленный путем проб и ошибок и на пару тысяч налетела — загубленного глушителя.

И все. Можно выкладывать эти карты на стол перед гражданкой Лидией Евгеньевной Зотовой и освобождать из лап шантажистки классика детской литературы.

Совсем недавно Светлова так бы и сделала. А теперь… Аня вздохнула.

Иногда не узнать что-то — означает пойти по ложному пути. Но иногда узнаешь что-то важное, но не вовремя — вот игра случая! — и, в итоге, можно завернуть не туда.

По счастью, Светлова этого избежала.

Если бы она не разминулась тогда — речь шла о сутках, не более! — с Дубовиковым, которого хмырь привязал к дереву, то…

То Анна, скорее всего, удовольствовалась бы именно таким мотивом убийства журналиста Селиверстова: шантаж и страх разоблачения.

И вряд ли бы поехала в монастырь в поисках Ефимии.

Ведь Анина версия, которую так безжалостно критиковал прежде капитан, выходит, оказалась в итоге вроде бы верной… Подтвердилась! И, скорее всего, довольная таким поворотом событий Анна вряд ли бы придала значение какой-то женщине в темном платке, мелькнувшей в тот злополучный вечер на пороге дома Погребижской. В конце концов, посетители, и кроме Селиверстова, в этом доме все-таки бывали.

Но то было тогда…

А теперь кое-что смущало Светлову.

Собственно, какая была цель? Доказать, что Лидия Евгеньевна, опасаясь разоблачения, убила Селиверстова. И освободить из пут шантажа Погребижскую.

Так?

Однако теперь, после посещения монастыря, у Светловой, уже не было уверенности, что Мария Иннокентьевна Погребижская так уж обрадуется своему освобождению.

Конечно, по инерции, Светлова еще разрабатывала версию секретаря-шантажистки, особенно стараясь в свете тех данных о хмыре, которые сообщил ей Дубовиков.

Но мысли Светловой все более и более устремлялись к самой Погребижской.

Правда, то, что Анна узнала в монастыре от Валентины Петровны, не слишком все проясняло, наоборот, скорее запутывало. Но Светлова ясно ощущала, что довольно странные показания послушницы, побывавшей на даче в Катове, ломают ее прежнюю версию. Да так ломают, что Светлова даже гипотетически придумать теперь не может какого бы то ни было приемлемого объяснения тому, что все-таки случилось в доме Погребижской. Только чувствует, что истинная тайна, по-видимому, не идет ни в какое сравнение с тем довольно простым объяснением, — шантаж и страх разоблачения! — которое для этого преступления придумала она, Светлова.

Конечно, объяснение это вроде бы так удачно теперь, после поимки хмыря, подтверждается. Но, увы… Более Светлову оно не устраивает.

За что только теперь зацепиться?

Одна фраза, которую в разговоре с ней обронила послушница Ефимия, особенно не давала Светловой покоя. «Эта женщина испугала меня», — вот что дословно сказала Ефимия.

В конце концов, что-то на уровне интуиции заставило Светлову снова позвонить внуку погибшего доктора Милованова.

* * *

— А это вы… Ну как расследование? Светловой повезло, что она нашла Алекса Милованова по домашнему телефону, а не по мобильному, и он никуда не бежал, не торопился. И можно было поговорить спокойно.

— Расследование подвигается, — вздохнула Аня. — Но опять нужна ваша помощь.

— Ну, что ж… Я попробую.

— Алекс, судя по всему, вы хорошо знали своего деда, — заметила Аня. — А вы случайно не в курсе, как доктор Милованов общался со своими пациентами? Я имею в виду тех, кого он лечил не официально… Были ведь такие люди?

— Ну, были, конечно. Были люди, которых дед лечил у себя в клинике постоянно, знал их по многу лет… И иногда они, со временем, становились его личными пациентами. И хотя с частной практикой в прежние времена было непросто… Вы, наверное, еще помните?

— Припоминаю…

— Но, в общем, как-то так, на приватной основе, на личных договоренностях все-таки устраивались… Конечно, особенно не афишируя эти отношения.

— И Мария Иннокентьевна Погребижская относилась к таким пациентам?

— Во всяком случае, я часто слышал это имя. Она ведь человек известный.

Уже в детстве, когда мне читали книжки вслух, я знал, что их написала «дедушкина больная».

— А как-то все это фиксировалось?

— То есть?

— Ведь доктор Милованов, как вы говорили, был очень аккуратным, очень точным человеком?

— Даже можно сказать, педантичным человеком.

— Ну, я имею в виду, что обычно в поликлинике у больного есть медицинская карта, а в ней все данные о больном, о том, какое проводилось лечение… Диагнозы…

— Ну, да… Конечно, дедушка вел такие записи. У него была картотека, насколько я знаю… Все необходимые данные о пациентах. Все, как полагается.

— Интересно… — Светлова даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть удачу. — И что же стало с эти записями?

Алекс Милованов задумался.

— Вообще-то, все бумаги находились в его кабинете, здесь, в его квартире. Квартира досталась нам с сестрой после дедушкиной смерти. Так решили родители.

— Понятно…

— Они такие у нас, знаете, продвинутые… западного склада… Считают, что после совершеннолетия дети должны жить самостоятельно и отдельно. Вот мы с Нюшей и переехали.

— Вот как?

— Но как раз кабинет дедушкин заняла моя сестра Нюша. Честно говоря, я не знаю, что она сделала с вещами, которые там были…

* * *

Нюша Милованова работала продавцом в магазине «Ультра». И надо сказать, что в магазине «Ультра» все было ультра. И сама Нюша была ультра…

Светлова с безысходностью во взоре смотрела на Нюшу с ее прической «только что с постели» и пирсингом — колечком в носу… И представляла, как такая внучка занимала дедушкину «территорию».