Саддам Хусейн

К счастью для Хусейна, эта стратегия сработала, и его дорога к Алжирскому соглашению оказалась важным водоразделом в его карьере. С этих пор уже не было сомнений, кто в Багдаде «сильный человек». Саддаму удалось провести с собой свою партию через четырехлетний кризис и добиться победы, пусть и ценой одной из самых крупных политических уступок в его карьере. Во время этого путешествия по извилистой дороге он проявил себя кем угодно, но только не несгибаемым доктринером, не желающим уступать. Чрезвычайно прагматичный, он проявил поразительную гибкость, меняя курс и жонглируя идеологическими догматами в соответствии с ходом событий. Если оставить в стороне его заявления, деятельность Саддама показала редкую целеустремленность, направленную к основной цели — собственному политическому выживанию.

Глава пятая. Престол уж близок...

— Определенно многого можно было бы достигнуть быстрее, ели бы я стал президентом республики на пять лет раньше, — сказал Хусейн вскоре после вступления в должность президента. — В этом был убежден и президент Бакр. Но я ему возражал, потому что не хотел, чтобы он оставил пост президента.

Саддам не был готов принять высший пост в 1974 году, хотя, возможно, он и думал, что этот шаг был бы на пользу национальным интересам Ирана. По его словам, такое поведение диктовалось благородными идеалами.

— Если бы я не вел себя, как подобает, что бы я сказал народу? — эмоционально восклицал он. — Я попал в то же положение, что и многие революционеры в мире, в том числе и в арабском. Но если даже тот, кто лучше, занимает место своего друга и ждет почестей, это аморально. Я отнюдь не таков.

Но в политической карьере Саддама мало что соответствовало его заверениям в собственном благородстве. В 1979 году он, в конце концов, вынудил своего начальника уйти в «отставку» якобы по причине нездоровья — слова Хусейна говорят о том, что в середине 1970-х годов он все еще не хотел устранять президента Бакра. За его, казалось бы, почтительной сдержанностью скрывались практические и обдуманные соображения исключительно осторожного человека, который рискнул бы заменить президента, только если бы был уверен в успехе.

На первый взгляд, уже в 1975 году положение Саддама было подходящим, чтобы претендовать на президентство. Он эффективно избавился от всех возможных претендентов на лидерство, укрепил свою власть над военными и использовал аппарат безопасности как свою собственную вотчину. Его влияние сказывалось на любом важном внутреннем или внешнем политическом решении. Именно он разработал план нефтяной национализации, казалось, это он решил курдскую проблему, подавив восстание Барзани; именно он стоял за «Договором о дружбе и сотрудничестве» с Советским Союзом и отразил давление Ирана на режим Баас, пусть и непомерно дорогой ценой Алжирского соглашения. Все знали, что Саддам был «сильным человеком Багдада» и что Бакр постепенно отходит на второй план, становясь не более чем номинальной фигурой. Разделение обязанностей между ними было простым и понятным: Хусейн определял политику, а Бакр санкционировал ее благодаря своему официальному положению и национальному престижу. Голос принадлежал Бакру, руки — Саддаму.

Позже, уже в президентском дворце, Саддам вспоминал о характере своих отношений с Бакром в этот период:

— Могло показаться, что в момент кризиса я вел себя как глава государства, но я никогда не превращал это «чрезвычайное положение» в постоянное. Когда кризис проходил, я снова становился вице-президентом Совета Революционного Командования... Я почтительно возвращался на свое место.

Он возвращался на свое место, но только для проформы. На публике Бакр был главой государства. Он являлся президентом, председателем Совета Революционного Командования и Регионального управления партии, премьер-министром, министром обороны и главнокомандующим. Наедине, однако, Саддам не колеблясь, указывал своему начальнику, кто «заказывает музыку». Он настаивал, чтобы его называли «господин заместитель», он единственный имел такой титул и очень следил за соблюдением церемоний. Он полностью понимал важность символического соблюдения статуса и его эффект.

— Кое-кто находил странным, — откровенничал он в 1979 году, — что когда президент Бакр звонил мне по телефону и просил меня войти в его кабинет, я отказывался это делать, пока меня не объявлял адъютант. Я придаю значение этому кодексу поведения, и это не говорит о моей слабости: это источник силы.

У Саддама были причины, чтобы оставаться в тени. Для него Бакр все еще был абсолютно необходим. Тогда как президент не был достаточно хитрым или могущественным, чтобы заставить целеустремленного Саддама свернуть с его пути вперед, Бакр, с его безупречным революционным прошлым, гарантировал своему заместителю респектабельность и престиж, которых у самого Саддама не было. Это был мощный щит, за которым Саддам мог отбросить страхи о возможных соперниках и осуществлять свою политику практически бесконтрольно. Если нужно было делиться блестящими успехами, то все знали, кто был «сильным человеком в Багдаде». Если же что-нибудь шло не так, всегда можно было обвинить высшее руководство.

Надежно защищенный этим удобным прикрытием, Хусейн мог обдумывать и проводить в жизнь свою долгосрочную стратегию. Само собой разумеется, первым пунктом его повестки дня было дальнейшее укрепление его позиции в партии и в вооруженных силах. В январе 1977 года к Региональному управлению присоединились десять новых членов, принеся Саддаму надежное большинство в 14 сторонников из 21 члена. Через семь месяцев все члены Регионального управления вошли в Совет Революционного Командования, значительно укрепив власть Саддама внутри основного управляющего органа страны. В процессе этих изменений Саддаму удалось устранить еще одного мощного врага — доктора Из-зата Мустафу.

Доверенное лицо президента Бакра, Мустафа вошел в СРК в ноябре 1969 года и занимал несколько постов в кабинете, последним из которых был пост министра местного управления. Официальным предлогом для его устранения, которое произошло вместе с устранением другого соперника — члена Регионального управления Фулайиха Хасана аль-Джасима, была «неспособность справиться с обязанностями члена Совета Революционного Командования и пренебрежение своими партийными обязанностями». Их обоих обвинили в слишком мягком отношении к участникам ожесточенных шиитских демонстраций в начале того года, но обвинение было просто предлогом. Трибунал, в котором они заседали, приговорил 8 шиитских руководителей к смерти и 15 других к пожизненному заключению — вряд ли этот приговор можно назвать мягким. Более того, вскоре после суда Региональное управление подтвердило, что приговоры отражали линию партии, которая намерена приговаривать к смертной казни только зачинщиков беспорядков. Кроме того, в дипломатических кругах Багдада все знали, что Мустафа и аль-Джасем вообще возражали против организации суда, и что их назначили судьями по замыслу Саддама, чтобы потом дискредитировать. Сделав это, Саддам не только устранил двух личных противников с политической сцены, но и лишил Бакра двух верных защитников, таким образом еще больше изолировав президента и проложив себе дорогу к президентству. Как и прежние впавшие в немилость конкуренты Саддама, Мустафа был убит приблизительно через три года. Просто лишить соперников власти Саддаму было недостаточно. Помня о том, что Касем и Ареф проявляли мягкость и не уничтожали противников, а последние потом одерживали верх, Саддам не хотел повторять эту ошибку.

Помимо укрепления своего контроля над государственным механизмом, Саддам пытался уменьшить свою зависимость от Бакра, который в качестве президента и министра обороны связывал его с вооруженными силами. Чтобы склонить на свою сторону офицерский корпус, Саддам пытался убедить их, что и он, а не только президент, был одним из них, из военных. Хотя он никогда не служил в армии, Саддам добился присвоения ему звания генерал-лейтенанта, что было эквивалентно начальнику штаба. Более того, чтобы сделать военных послушнее, Саддам устроил родственников и членов своего тикритского клана на ключевые военные посты. Самым заметным было продвижение его любимого кузена, полковника Аднана Хейраллаха Тульфаха, на должность министра обороны в октябре 1977 года, которую до этого занимал президент. Это назначение было важной вехой на пути Саддама к президентству. На символическом уровне это было лишение Бакра первой исполнительной функции; то, что Аднан был зятем президента, могло способствовать готовности президента освободить этот влиятельный пост. Практически замена Бакра Аднаном ставила вооруженные силы под прямой контроль Хусейна. Действительно, уже летом 1978 года Аднан начал свою первую «чистку»: десятки офицеров были уволены, включая командующего воздушными силами и нескольких дивизионных командиров, а приблизительно 60 военных были казнены. В июле 1978 года СРК ввел в действие декрет, объявляющий небаасистскую партийную деятельность незаконной, а для членов вооруженных сил — наказуемой смертью. Укрепив таким образом свою власть над военными, Саддам запустил честолюбивую программу наращивания военной мощи, которую он финансировал из растущих нефтяных доходов Ирака. Такой шаг напрашивался довольно давно, он должен был уравновесить мощную и грозную военную экспансию Ирана, которая продолжалась с 1975 года. И все же, пока Саддам не был совершенно уверен, что армия ему верна, он воздерживался от удовлетворения насущных потребностей Ирака. И только после назначения Аднана он почувствовал достаточную уверенность, чтобы двигаться в этом направлении. Поэтому, начиная с конца 1977 и до середины 1979 года иракские вооруженные силы получили самое современное советское оружие, ранее им недоступное, включая 450 танков Т-72, десятки самоходных пушек диаметром 122 и 152 мм, бомбардировщики Ту-22, вертолеты Ми-24 и транспортные самолеты Ил-76. Иракские воздушные силы претерпели широкую модернизацию. Во Франции были заказаны сорок истребителей «Мираж» Ф-1, а иракские противотанковые силы получили значительное подкрепление после покупки 60 вертолетов «Газель».

Педантичная подготовка Хусейна к его решающему рывку в президентское кресло вышла далеко за рамки постепенного подчинения Баас и военных своей воле. Он давно уже пришел к выводу, что даже самая недемократическая форма правления требует существенной народной поддержки, что бы под этим ни подразумевалось. Он понимал, что режим, правящий на концах штыков, обречен на сомнительное существование и неожиданный конец. Чтобы обеспечить абсолютную преданность масс неизбранным лидерам, нужно было построить тоталитарную систему, которая внушила бы всем соответствующие идеи и проникла бы во все сферы их повседневной жизни. Британскому журналисту, приехавшему в Багдад, его правительственный переводчик сказал, что «единоутробный брат Саддама и глава секретной службы, Барзан аль-Тикрити, попросил его достать книги о нацистской Германии. Он думал, что Саддама самого интересовала эта тема, но не в связи с расизмом и антисемитизмом... а как пример успешной государственной организации общества для достижения общенациональных целей».

Неразрывным компонентом такой радикальной реорганизации было полное подчинение экономики потребностям правящей элиты. «Государство — это я, — почти либеральная формула по сравнению с реальностями сталинского тоталитарного режима, — писал Лев Троцкий о человеке, который его изгнал и, в конце концов, убил. — Людовик XIV идентифицировал себя только с государством. Римские папы идентифицировали себя и с государством, и с церковью. Тоталитарное государство превосходит цезарей и папство, ибо оно включает также и всю экономику страны. Сталин мог по справедливости сказать, в отличие от Короля-солнца: „Общество — это я“».

Хотя Сталин и был одним из главных политических образцов для Саддама, ему не надо было заходить так далеко, чтобы оценить важность контроля за экономикой в политических целях. Такое понятие глубоко встроено в политическую культуру Ближнего Востока и не ограничивается баасистским мышлением. Далеко идущие экономические реформы египетского правителя XIX в. Мухаммеда Али, например, были главным образом направлены на укрепление его режима и создание инфраструктуры, которая позволила бы ему начать внешнюю экспансию. Для отца-основателя современной Турции Мустафы Кемаля (Ататюрка) государственный контроль над экономикой был средством уподобления турецкого общества Западу. Для Саддама Хусейна экономика была эффективным орудием сплочения народа вокруг режима и укрепления своей собственной политической позиции. Для Саддама и его партии социализм был не идейным направлением, а просто лозунгом для завоевания поддержки масс. Неудивительно, что «писания» Баас не дают ясного представления о социализме, предпочитая вместо этого направлять свою энергию на главный догмат баасистов: единство арабской нации. Намеренно оставляя неопределенными задачи социализма, партия Баас могла приспосабливать свою экономическую политику к потребностям момента, чтобы обеспечить экономическое благосостояние народа. Ибо что могло лучше пробудить народную благодарность, чем кардинальное улучшение социальных и экономических условий?

К счастью для Саддама, его популистское представление о социализме развивалось на фоне невиданного экономического процветания. Национализация иракской нефтяной промышленности и огромный рост доходов от нефти в 1970-х гг. привели к накоплению гигантского богатства при баасистском режиме. В 1968 году иракские доходы от нефти составляли приблизительно 476 миллионов долларов. К 1980 они достигли 26 миллиардов. Это, в свою очередь, дало возможность Хусейну начать широкомасштабную программу экономического развития, которая превратила бы Ирак в социалистическое государство в его собственной модификации, соответствующей целям Баас. Часть нового богатства перераспределялась непосредственно или в форме снижения налогов и повышения заработной платы, или через субсидии на основные продукты питания. Более того, у высших классов экспроприировали землю без компенсации и раздали крестьянам; впечатляющие проекты были запущены в области жилищного строительства, здравоохранения и образования.

Некоторые из социальных проектов Саддама были явно прогрессивными. Было сделано много инвестиций в образование, включая массовую кампанию по ликвидации неграмотности. Бесплатное образование — от детского садика до университета — было введено официальном законом, при этом создавался особый координационный орган для ликвидации неграмотности среди взрослого населения. Были приняты законы об обязательном образовании для неграмотных, предусматривающие суровые наказания, включая тюремное заключение для тех, кто не посещает занятия. Был сделан сильный акцент на эмансипацию женщин, включая законодательство, гарантирующее равную оплату и запрещающее дискриминацию на работе на основе пола. Кодекс законов о семье, называемый Кодексом статуса личности, был также пересмотрен, затрудняя многоженство и давая женщинам свободу выбора в замужестве и разводе. Женщинам разрешили служить в армии и в партийной милиции (Народной армии).

Тем не менее, секуляризация и модернизация Ирака не были безболезненным или, тем более, успешным процессом. Во-первых, осуществление баасистского социализма сопровождалось теми же хроническими проблемами, что и при советском и восточноевропейском социализме: неэффективность, излишние расходы, плохое управление и коррупция. Поэтому беспрецедентное увеличение финансовых ресурсов не сгладило социального неравенства. В основном оно осталось неизменным со времен монархии: доля беднейших пяти процентов семей в валовом национальном доходе составляла 0,6 процента, в то время как верхние 5 процентов получали 22,9 процента. Экономический контраст между сельскими и городскими районами даже увеличился. Согласно различным оценкам, в 1978 году более четырех миллионов человек все еще жили в мазанках, а приблизительно 250 000 — в шатрах. Предполагаемая земельная реформа проходила неровно, и сельское хозяйство, которое в прошлом не только кормило население Ирака, но и экспортировало свои продукты, стремительно приходило в упадок и привело к зависимости Ирака от импорта продовольствия.

Быстрая урбанизация привела к серьезным социальным и экономическим неурядицам. На окраинах городов возникал новый лишенный прав класс, недовольный и раздраженный своей бедностью. Это положение было особенно тревожным в Мадинат-эль-Тавре, преимущественно шиитском поселении недалеко от Багдада, который стремительно рос и достиг населения почти в два миллиона.

Стараясь справиться с недостатками социалистической экономики, Хусейн решил поощрить развитие частного сектора. К середине 1970-х годов он всячески стимулировал предпринимателей и все больше привлекал частные компании, местные и зарубежные, к государственным программам развития. Такое отклонение от централизованной социалистической экономики, разумеется, не было необычным в 1970-х гг. Все большее количество арабских режимов, не отпуская рычагов экономической власти, пыталось ввести какую-то толику либерализации в свои строго контролируемые экономические системы. Основательно порвав с централизованным социализмом своего предшественника, президент Анвар Садат вступил на путь экономической открытости, допустив приток внутреннего и иностранного капитала в египетскую экономику. Даже заклятый враг Саддама в Дамаске, президент Хафез Асад, не проводил догматическую экономическую политику, но пытался внедрить некоторые элементы свободного рынка в контролируемый государством сирийский социализм. Все же, тогда как у Садата политика была в целом мотивирована экономически (благодаря гораздо менее авторитарному характеру египетской политической системы), основная причина политики умеренной либерализации у Саддама была столь же политической, сколь и экономической: создание нового социального класса «национальной буржуазии», чьи экономические интересы выходили за узкие рамки и которая была верна человеку, сделавшему возможным ее возникновение — Саддаму Хусейну.

Поскольку Саддам постоянно обещал иракскому народу «не отклоняться от тропы социализма ни сейчас, ни в будущем», он понимал необходимость дать разумное объяснение своим экономическим нововведениям и прагматизму. «Арабский социализм, — утверждал он, — труднее и сложнее, чем обычный капитализм и коммунизм. Капитализм защищает полную свободу, не принимая во внимание того, что должны быть исключения, а стало быть, проявляет безразличие к порче, которая может быть нанесена обществу. Что касается коммунизма, он утверждает, что не может быть частной собственности. Таким образом, он выбирает временный и легкий путь. Что касается нас, у нас есть социалистический сектор и частный сектор... Наш выбор более сложный, потому что легкое решение не всегда правильное».

А как насчет социально-экономических несправедливостей, присущих частному сектору? Здесь у Хусейна та же направленность: «Социализм не означает равного распределения богатства между нищими бедняками и богатыми эксплуататорами; это было бы слишком жестким решением. Социализм — это средство поднять и увеличить производительность труда».

Эмансипация женщин в Ираке является ярким примером довольно эклектичной и поверхностной приверженности Саддама баасистской социалистической доктрине. «Не может быть настоящей радикальной перемены в арабском обществе к единству, свободе и социализму, пока женщины остаются низшими существами и неравными партнерами», — говорилось в Политическом отчете Восьмого съезда партии Баас. Хотя при Хусейне были предприняты некоторые важные шаги в этом направлении, они далеко не соответствовали далеко идущим целям Баас. Впрочем, власть патриархальной семьи над иракской женщиной ослабела («превосходство мужчин в духе исламского закона господствовало в тех областях, которые наиболее непосредственно влияли на женщину как личность — многоженства, развода и наследства»), однако баасистские меры были «гораздо менее радикальны, чем, например, Тунисский кодекс или семейные реформы шаха, не говоря уже о радикальном разрыве Ататюрка с исламским семейным правом в 1926 году».

Вовлечение женщин в трудовую деятельность или их социальная мобилизация тоже не противоречили традиционным исламским ценностям. Саддаму не следовало опасаться ответного удара со стороны исламских фундаменталистов в Ираке в ответ на его показное освобождение иракских женщин. Революционный режим в Тегеране — воплощение исламского фундаментализма — использовал массы женщин в парандже «не только против шаха, но и как противовес более ранним феминистским демонстрациям против указа Хомейни о парандже». В Ираке же ослабление патриархальных основ общества было мотивировано не столько искренней заботой о положении иракской женщины, сколько желанием заменить партией, и тем самым ее лидером, семью как главный источник общественной устойчивости. Как сказал сам Саддам:

— Единство семьи должно быть согласовано с основными принципами политики и традиций революции при построении нового общества. Когда возникает противоречие между единством семьи и этими новыми принципами, оно должно решаться в пользу последних.

При таком целенаправленном понимании эмансипации иракской женщины Саддам, не колеблясь, замедлял этот процесс, когда ему это было нужно.

— Нет оснований, — говорил он на партийном семинаре в 1976 году, — осуществлять поспешные меры, если они вызовут у части нашего народа, которая до сих пор нас поддерживала, враждебное отношение к Революции.

Еще через десять лет Саддам предпримет решительный шаг и лишит идеологическую приверженность Баас к эмансипации женщин какого-либо реального содержания. Обеспокоенный, с одной стороны, падением коммунистических диктатур в Восточной Европе, а с другой, — распространением общественного недовольства после того, как режиму не удалось выправить экономическое положение после окончания ирано-иракской войны, он искал поддержки мусульманских масс, чтобы повернуть вспять десятилетнюю политику и восстановить благоговейный, а на самом деле — средневековый патриархальный контроль над иракской женщиной. 18 февраля 1990 года СРК издал особый декрет, оговаривающий, что «любой житель Ирака, который на основании супружеской измены намеренно убьет свою мать, дочь, сестру, тетку с отцовской или материнской стороны, племянницу с отцовской или материнской стороны, двоюродную сестру с отцовской или материнской стороны, не должен подвергаться судебному преследованию».

Самая яркая иллюстрация готовности Хусейна приспособить свои взгляды и стратегию к утилитарным соображениям — это, наверное, его нефтяная и торговая политика. Тогда как национализация нефти, несмотря на ее краткосрочные экономические неудачи, создала Саддаму репутацию последовательного националиста, который освободил экономику страны от «иностранной оккупации», он все же поддерживал тесные торговые связи именно с этими «оккупационными силами». «Национализированная нефть не должна продаваться тем сторонам, чья доля была национализирована», — горячо заявлял он. И тем не менее, летом 1972 года он нанес официальный визит в Париж, единственную западную столицу, в которой он был и до этого, и согласился продать Франции почти четверть нефти, произведенной «Иракской компанией по операциям с нефтью», новой национализированной иракской нефтяной компанией. Очень скоро Саддам радушно принимал эмиссаров, приезжавших в Багдад из Европы, Японии, Индии и Латинской Америки, чтобы заключить выгодные сделки.

Нефтяной политикой Хусейна двигала жажда максимальных экономических и, следовательно, политических выгод. Вслед за войной Судного Дня в октябре 1973 года, когда нефть впервые была использована как политическое оружие против Запада при помощи бешеного повышения цен на нефть и бойкота определенных стран, Саддам сотрудничал с братскими арабскими производителями нефти только в той мере, в какой их политика служила экономическим потребностям Ирака. Он не делал усилий, чтобы помешать иракской нефти попасть в бойкотируемые страны, отказывался понижать свою производственную квоту и таким образом снижал цену, когда кризис достиг своей высшей точки и высокие цены оправдали свою политическую полезность для арабского дела. Подобным же образом, хотя экономические связи с Францией были представлены как награда за «правильную» французскую политику во время Шестидневной войны (когда Париж воздержался от поставок оружия Израилю, несмотря на ранее подписанные соглашения), Франция фактически предложила Саддаму столь необходимый доход и доступ к весьма желанной французской технологии.

В этом-то и заключалась главная привлекательность Запада для Саддама. В начале 1970-х годов Советский Союз был основным партнером Багдада, как в гражданской, так и в военной сфере. С увеличением доходов от нефти Саддам постепенно пришел к выводу, что по экономическим соображениям Москва уже не была нужна Багдаду. Советский Союз заметно уступал Западу в каждой из экономических областей, которые были важны для Саддама — как помощник его программам развития, как покупатель иракской нефти и как поставщик современной технологии. Основой экономических сделок Ирака была прибыль, и если это означало расширение контактов с более богатым Западом в ущерб Москве, пусть так и будет. Поэтому во второй половине 1970-х годов. Советам пришлось с тревогой следить за развитием интенсивных торговых отношений Ирака с Японией, Западной Германией и даже с Соединенными Штатами, а экономические сделки Багдада с коммунистическим блоком снизились всего до 5 процентов от его общей торговли.

Такой же тревожной с точки зрения Москвы была растущая решимость Саддама разнообразить источники вооружения Ирака, чтобы избежать пагубной зависимости от Советского Союза.

— Мне все равно, откуда поступает мое оружие, — сказал Саддам потрясенному советскому министру иностранных дел Андрею Громыко, который запротестовал против возросшего интереса Ирака к западным вооружениям, — важно то, что это оружие послужит моим целям.

И действительно, к концу 1970-х годов он установил торговые связи с Италией, Западной Германией, Бельгией, Испанией, Югославией и Бразилией. Хотя основная часть вооружений все еще поступала от Советского Союза, его доля во всех багдадских приобретениях упала с 95 процентов в 1972 году приблизительно до 63 процентов в 1979 году.

В основном от саддамовской «политики разнообразия» выиграла Франция, которая с середины 1970-х гг. ухитрилась стать вторым после Советского Союза поставщиком оружия. Поставки оружия из Франции можно проследить с 1968 года, когда Ирак проявил интерес к самолетам «Мираж-III».

Впрочем, это кончилось ничем, и в этом отношении не было никакого прогресса до второй половины 1970-х годов. Летом 1977 года Ирак подписал свою первую сделку с Францией о поставках истребителей «Мираж-Ф-I», а годом позже последовали дальнейшие соглашения относительно продажи атакующих вертолетов «Алуетт», ракет «земля-воздух» «Кроталь-I» и электронного оборудования.

До Алжирского соглашения с Ираном эта политика расширения военного ассортимента была непонятной. Разнообразие оружия приводит к осложнениям даже в передовых, современных армиях, действующих в мирных условиях. Египту понадобилось не меньше десяти лет, чтобы удовлетворительно завершить с помощью Запада перевооружение своих войск. Саддам даже и не думал о серьезном перевооружении, пока иракская армия не увязла в изматывающем конфликте в Курдистане. Отчаянная потребность Саддама в советской военной поддержке и в политическом содействии при его конфронтации с курдами и Ираном не оставляла ему места для маневров против своего более крупного союзника. Кроме того, политическое положение Саддама не было достаточно прочным, чтобы позволить ему установить тесные связи с «империалистическим» Западом. Озабоченный этим, он вел свои переговоры с Западом в обстановке строгой секретности. В конце 1970 года Саддам запретил государственным средствам массовой информации публиковать какие-либо подробности иракских торговых сделок за исключением лаконичных объявлений о заключении контрактов «с одной из иностранных компаний». Сообщение в иракских источниках о торговле нефтью с Западом стало преступлением, караемым высшей мерой наказания.

Раскрытие подробностей о нефтяных сделках с Западом было не единственным «преступлением», наказуемым смертью. Столь же опасно было членство в коммунистической партии в конце 70-х годов. В начале 1979 года один из иностранных гостей Саддама Хусейна с ужасом узнал, что его хозяин лично застрелил двух коммунистических министров в своем кабинете. Как сказал некто из свиты Саддама, эти двое были приглашены в кабинет заместителя председателя, чтобы обсудить их возможное повышение. Пока они, ничего не подозревая, сидели в кабинете Саддама и пили кофе, Хусейн неожиданно вытащил пистолет и прикончил их обоих. Весь кабинет был в крови до такой степени, что пришлось менять ковры.

В отличие от других рассказов о склонности Саддама лично казнить крупных диссидентов, этот рассказ легко опровергнуть: оба коммунистических министра в кабинете после 1974 года — Муккарам Талабани и Амир Абдалла — были изгнаны, но не казнены. Следовательно, вопрос состоит в том, почему человек, принадлежавший к внутреннему кругу Саддама, очень умный и высокообразованный, измыслил историю, которая могла бы повредить его хозяину и дорого обойтись ему самому? Очевидно, он был горд предполагаемым поступком Саддама и хотел сообщить другим о беспощадности своего шефа.

— Коммунисты заслуживают такой участи, — сказал он, — это возмездие за их зверства против иракского народа в конце 50-х годов.

Самым правдоподобным объяснением кажется то, что распространение таких историй — обычная практика в узком кругу Саддама, оно всегда считалось полезным средством для возвеличивания могущественного образа их хозяина, дабы оберегать его от возможных заговорщиков.

Этот эпизод, при всей своей сомнительности, символизировал конец эры взаимоотношений Хусейна с ИКП и отражал нарастание его нетерпимости к любой оппозиции по мере роста его абсолютной власти. С точки зрения Саддама, коммунисты всегда были крупным препятствием к превращению Ирака в истинно однопартийное государство.