Дело огня

      А уголь, значит, выковыривают из зубов у бога… Конечно, зубы-то у него не черненые, а от природы черные. И за углем приходится лазить в пасть. И время от времени эта пасть смыкается.
      — Сколько всего людей работает на шахте? — спросил Асахина.
      — Шестьдесят два, не считая баб и детей, — отозвался Синдо.
      Сайто мгновенно произвел подсчеты. Мальчишка вез четыре котла на четверть коку. Итого, коку риса и рыбы. Шестьдесят человек по сто моммэ — это шесть канов. Значит, потребуется два котла по одному то , а мальчишка вез впятеро больше. Даже если принять, что женщин и детей на шахте столько же, сколько мужчин — хватит четырех котлов по одному то. А в повозке у нас десять то. Кто съедает остальное? Охранников кормят отдельно — вон, дымится под навесом, не иначе кухня. Где же эти едоки? И зачем тащить еду наверх вагонеткой? Почему не поставить кухню и не готовить на месте? Чтобы не разводить огонь — глупости… Чтобы дым не демаскировал? Так туда уже рельсы ведут, все видно.
      Остается одно: поселок для охраны (вот они уже и въехали в ворота и видят его своими глазами) невелик, поставь тут кухню побольше — у поваров непременно возникнут вопросы. А внизу они готовят сразу по меньшей мере на четыре сотни человек. И готов прозакладывать что угодно — понятия не имеют о том, сколько народу трудится на шахте. Знают только своих, деревенских. Так… Очень понимаю господина Синдо. В этих условиях действительно придется людей бить и гонять. Бить и гонять и ущемлять в каждом движении. Потому что, если этого не делать, работники начнут смотреть по сторонам. И увидят много странного. Да и отчетность будет сходиться, только если выжимать из людей все — и еще немножко.
      — Добро пожаловать! — на высоком крыльце улыбалась женщина — действительно, очень красивая. И очень подходящая к этой усадебке — вот ведь, веселый садик в горах, и до того естественно выглядит — словно кусочек леса взяли да обнесли высокой каменной оградой. И лишь внимательному взгляду видно, как мастерски проложены тропинки, очищены от сорняков «дикие» заросли и нарочно состарен каменный мостик через ручей.
      Одета женщина была не по-японски, а так, как одеваются европейки, которым охота поиграть в японок: длинный просторный халат, тонкий поясок, повязанный под самой грудью. Оттого и европейское платье не делало ее фигуру кургузой. Легкий зеленый шелк струился вниз, от плеч к подолу делаясь темнее. Через локти переброшена китайская шаль цвета морской волны.
      — Госпожа Мияги, — по-европейски поклонился Асахина. Надо же, какую военную выправку показал!
      — Прошу любить и жаловать, — а вот эта японская фраза резанула по уху в сочетании с протянутой для поцелуя рукой. Впрочем, такую славную ручку отчего бы не поцеловать.
      Ногти красавицы были острижены коротко и не носили ни малейших следов краски. Гейша. Бывшая гейша. Розовый Пион, карьеру начинала в третьеразрядном Доме Сирени в Нагасаки, девятнадцати лет выскочила замуж за американского капитана, и в обновленную Японию вернулась уже вдовой и судовладелицей.
      Отчего нет? Если человек хорошо и до тонкости знает одно дело — он может освоить и другое. Господин Мияги был из тех, кто и при старом режиме не стал бы особо смотреть, кого принимает в дом, если с ним в дом приходит торговый флот, а уж после революции-то, когда столько людей с громкими именами взяли в жены старых подруг, ему и вовсе не на что стало оглядываться.
      Их провели в столовую, обставленную в европейском стиле — «ёсицу». Ёсицу, ёфуку — европейская обстановка, европейская одежда, и хозяйка по имени Ёко, через тот же знак. Знак «океан», он же «заморский», он же «чужой».
      Стол был накрыт на три персоны — значит, Синдо куда-то собирается. Едва подали суп, предположение подтвердилось — со двора донесся топот копыт и скрип лакированного дерева, а потом удар и вскрик: Синдо хлобыстнул тростью кучера. Хозяйка чуть сдвинула бровки и насмешливо оттопырила нижнюю губу. Надо думать, его поездка как-то связана с той публикой, которой предназначены лишние рис и рыба. А злость — с тем, что не пригласили пообедать?
      После супа подали форель. Асахина управлялся с обеденным прибором так же ловко, как и хозяйка. Сайто заметно не хватало сноровки — но он следил за этими двумя и брал со стола те же вилочки, что и они. Поддержать беседу тоже не мог — английский у обоих был слишком беглым. Но ему и не нужно было знать английский, чтобы уловить в голосе хозяйки игривые тона.
      Что имел в виду Нисигава, восхваляя ее верность? Почему Синдо был так зол? Или господин Мияги ждет от супруги сугубо деловой верности — что в наше время тоже немаловажно? Асахина в бытность свою Тэнкеном славился красотой. Даже в розыскном списке среди особых примет было указано: «необычайно хорош собой». Война оставила ему несколько преждевременных морщин, сделала рот жестче, линию подбородка тверже — но он и сейчас был хоть на сцену. Однако успехом у женщин не пользовался. Вернее, имея этот успех в изобилии, совершенно не пользовался им. Неизвестно, как оно было за морем, но, насколько Сайто изучил его повадки здесь — до женитьбы он жил совершенным монахом, даже в веселый квартал ходил только за компанию и только выпить.
      …Асахина что-то, улыбнувшись, сказал, женщина засмеялась и наконец-то перешла на японский.
      — Я объяснила господину инженеру, что сегодня на японской половине дома и в саду состоится костюмированный вечер. Гости будут представлять разные эпохи Японии — от Хэйан до последних лет перед Бакумацу. Я оденусь как дама времен Камакура. И приглашаю вас.
      — У нас нет костюмов, — усмехнулся Сайто.
      — Вот и Асахина-сэнсэй так сказал. Но ведь костюмы у вас есть! На этом балу никто не представляет эпоху Мэйдзи — вы будете как нельзя кстати в своих мундирах. Оставайтесь! — она снова повернулась к Асахине. — Вы станете нашими почетными гостями.
      — Почетными гостями? — Асахина улыбнулся. — Или главным блюдом?
      Гейши улыбаются чуть-чуть, одними уголками рта, чтобы не попортить грим. А смеются, прикрывая рот рукавом или веером, — выбеленное лицо делает зубы желтыми. Госпожа Мияги рассталась с гримом десять лет назад, но привычка — вторая натура. Не улыбка, скрытая под веером, — глаза выдали ее.
      Мир недолговечен — и люди в нем неосторожны. Госпожа Мияги могла бы, вероятно, прожить несколько дольше, если бы не этот блеск в глазах. Так глядит… да, мастер-повар на будущее украшение стола, которое плавает себе в деревянной бочке, не имея на вечер никаких особых планов и не ожидая ничего, кроме, возможно, порции корма. И не ведает, что главное его достоинство в этой жизни — вкус.
      — Я не знала, что инженер Асахина не только мастер меча и каллиграфии, но и шутник, — расписанный морскими змеями веер свернул хвост. — Не желаете ли вы немного отдохнуть после обеда? Здесь неподалеку есть домик для управляющих и охраны. Бар в европейском стиле, иностранные напитки, девушки… Есть даже одна негритянка, Фудзита-сан… Черная, как земля. Вам не любопытно?
      Сайто притомился и решил сыграть солдафона.
      — Помилуйте, госпожа Мияги, во время облавы в Ёсивара мы таких предложений получаем по десятку на брата, да вам ли не знать. Сначала дело.
      — Мы приехали осмотреть лесопилку и шахту, — негромко, но настоятельно сказал Асахина.
      — Да, конечно, — на сей раз госпожа Мияги вовремя опустила ресницы. — Позвольте мне быть вашим проводником.
      — Будем счастливы, — Асахина снова церемонно поклонился.
      — Извините полицейского грубияна, — Сайто последовал его примеру.
      На входе в шахту им троим подали одинаковые лампадки. Еще две несли слуги впереди и сзади. В шахтном деле Сайто понимал еще меньше, чем в железнодорожном, и цифры выработки ему ничего не сказали. А закостенелый страх в плечах и шеях шахтеров был тем же, что и внизу.
      Обширную вырубку закончили осматривать уже почти на закате. Рабочие расходились по баракам, охранники опять сменялись. Сайто, как бы небрежно глазея вокруг, запоминал расположение постов. Асахина делал то же самое.
      — Не желаете ли принять ванну? — спросила госпожа Мияги.
      — С удовольствием, — чувство в голосе Асахины было совершенно неподдельным.
      — Онсэна здесь нет, но есть горячий водопровод, — женщина улыбнулась. — Достаточно отвернуть краны. Вам покажут.
      — Благодарю, — Сайто склонил голову. Не от чрезмерной вежливости, а потому что генкан домика, к которому подвела их госпожа Мияги, опять оказался низковат.
      Уже в прихожей инженер слегка повел подбородком в его сторону. Инспектор прикрыл глаза. Это способ осмотреть вещи, проверить оружие. И, вполне возможно, прихоть госпожи Мияги. Она достаточно любопытна — и, кажется, не из-за первой профессии, а от природы.
      Асахина кивнул и достал из портфеля чистую рубашку.
      — Да вы никак провидец.
      — Нет, — усмехнулся инженер. — Я каждый день беру на службу чистую рубашку — чтобы сменить, вернувшись из депо. Сажа — она оседает на воротнике… Если бы я не взял сегодня, Аки могла бы забеспокоиться.
      — Можно просто менять воротнички. Многие так и делают.
      — Это если запачкался один воротничок, — усмехнулся Асахина. — Посмотрите на себя.
      Сайто расстегнул мундир и оглядел рубашку. Месторасположение пуговиц на кителе проступало на белой ткани такими отчетливыми пятнами, будто кто-то писал там разведенной тушью. Манжеты… а на них лучше не смотреть.
      Ванна оказалась вполне в японском духе — круглая кадка, утопленная в пол, внизу — холодная печь. Видимо, водопровод провели уже после того, как поставили сам домик. Сайто потрогал краны. Один был горячим. Из-за фусума раздалось сдавленное хихиканье, кто-то там перешептывался, переминался с ноги на ногу. Полураздетый Асахина раздвинул перегородку — и взгляду Сайто предстали две женщины — одна обычная, а вторая… без головы.
      Да нет, на месте голова — только лицо того же цвета, что и темные потолочные балки. Если бы не цвет… хм, да нет, лучше пусть остается как есть. Экое диво: глаза навыкате, волосы как проволока, губищи — ладонью не накроешь… Неужто гости госпожи Мияги на такое могут польститься? Из любопытства разве что. Среди островитянок и темные бывают, но тут лицо какое-то уж совсем несообразное. Хотя, мы для них и вовсе странно выглядеть должны — сами желтые, а глаз, по их выкаченному счету, и вовсе нету… А госпожа Мияги и впрямь любопытна. И несколько невежлива.
      — Фудзита-сэнсэй, девушки предлагают потереть нам спину, — усмехнулся Асахина.
      — Спасибо, сами справимся, — Сайто, манипулируя двумя кранами, наконец нашел такое соотношение горячей и холодной воды, чтобы и не свариться, и по-людски кости прогреть. — Если они себе занятия ищут, пусть вот рубашки возьмут постирать. А если не ищут, то я и сам постираю.
      Девушки занятия не искали, и Сайто вооружился мылом и кадкой. Воротнички у него с собой были, а на горячей трубе рубашка как раз должна была высохнуть за время, которое уважающий себя человек проводит в бане. Не высохнет — и леший с ней, влажную наденем.
      Девки, конечно, будут подслушивать. Для того и присланы.
      Господин инженер следил за процессом с некоторым… недоумением. Вот уж не поверю, что ему в его богатой биографии не приходилось стирать белье.
      — А не разволнуется ли ваша супруга, если вы в свой час не появитесь дома? — спросил он.
      — Сёта зайдет к ней и скажет, что я задержался по рабочим делам на всю ночь. Мне нередко приходится.
      Меч инженер положил рядом с собой на лавку, а рубашку осторожно развернул — и достал еще один сверток. Револьвер. Потрогал сёдзи, довольно хмыкнул. Чем хороши японские дома — в случае чего можно уйти прямо через стену. Хотя Рёме Сакамото это не помогло.
      Инспектор покачал головой. С точки зрения гражданского, голый человек уязвимей одетого. Да одежда и вправду дает ряд преимуществ, особенно в лесу. Но уж очень характерно блестели глаза у госпожи Мияги. И убить их могли в любое время после выезда из конторы. Посади на холмик человека с хорошей заморской винтовкой, а еще лучше — несколько человек, и гостю останется только объясняться с владыкой Яньло , отчего это он обеспокоил бога смерти в неурочное время. Нет, в этом смысле стоило бояться визита на лесопилку или в шахту, а не в баню. И госпожа Мияги случаем устроить нечаянную смерть не воспользовалась. А шутка насчет ужина и главного блюда пришлась точно в руку. Да, во время ужина все и случится — и на повязки лучше идет чистая рубашка…
      В фусума вежливо постучали — и намыленный инженер прикрыл револьвер полотенцем.
      — Да?
      — Не согласятся ли господа отдать верхнюю одежду в чистку?
      — Благодарю вас, забирайте, — сказал Асахина, получив от Сайто утвердительный кивок.
      Мундиры унесли. Обыщут, конечно же, обыщут — и пусть их. Интересно, что носит с собой господин инженер? В карманах самого инспектора находилось множество мелких полезных вещей, которые могут пригодиться полицейскому. Ну и жетон, конечно. Но если здешние хозяева не знают, кто им наносит визит, он этот жетон съест. Без соуса. Хотя лучше бы, конечно, с соусом и лапшой. Потому что есть все-таки хочется. А особенно поужинать не удастся, потому что полный желудок при некоторых обстоятельствах много неудобней пустого. Нет, определенно этот мир несовершенен. В совершенном мире вода остывает медленнее, а преступной деятельностью не занимаются злобные двухходовые дураки.
      Сайто выбрался из офуро , уступая место Асахине — и пустил для него горячую воду. Нет, очаг под чаном — определенно лучше…
      Мирная жизнь не отразилась на фигуре господина инженера — сухой и юношески подтянутой. Как и у Сайто, тело его было летописью неудач. Или удач — как посмотреть. Вот надежду железнодорожного строительства знатно хлобыстнули по ногам — два суна ниже, и разрубили бы коленные чашечки. Старые шрамы, белые уже. А вот недавний: кто-то из позавчерашних соратников тыкал в господина инженера трехгранным штыком. И не так вы вольнодумны, сударь, как я решил было, посетив ваш дом. Вон, амулетик не шее носите. Интересно, что у вас зашито в этом омаморибукуро ? Может, и не амулет — а по европейской моде локон с головы возлюбленной?
      — Эй, Асахина-сэнсэй, а скажите — английские женщины каковы?
      Инженер улыбнулся.
      — Очень вежливы, на свой лад, конечно. Чрезвычайно решительны и практичны.
      — Как госпожа Мияги?
      — Нет, она больше похожа на американку. Англией управляет женщина, Фудзита-сэнсэй, и английские женщины берут с нее пример… Знаете, там в ходу поговорка — железная рука в перчатке из бархата. Американки не считают нужным прибегать к перчаткам из бархата. Во всяком случае, в Сан-Франциско. Говорят, на другом побережье дело обстоит иначе, но я пробыл там слишком недолго и был лишен женского общества.
      — Бьюсь об заклад, вам его в Англии хватило с лихвой! — засмеялся инспектор.
      От горячей ли воды раскраснелся головорез Тэнкен?
      — Да, если моему покровителю удавалось оторвать меня от книг и вытащить в салон — я себя чувствовал как актер саругаку . В Англии придают значение происхождению — и то, что я, по их меркам, дворянин, открывало для меня довольно высокие двери… Часто расположение англичанки означает и расположение ее мужа. Лорд Саммерли, мой покровитель, хорошо в этом понимал. Но кто думает, что женщина, свободно принимающая мужчин или ездящая на такие приемы, доступна — тот совсем не знает Англии. Находить самурая очаровательным кавалером — это одно. Находить его возможным женихом — другое. На этом рынке за меня не дали бы и горсти бобов. Все, на что я мог рассчитывать, — это милый разговор или танец. И то если партнершу не смутит мой рост. Конечно, европейские танцы выглядят так, словно мужчина вот-вот повалит женщину на пол. Но танец заканчивается — и веер снова между вами, неприступный, как крепостная стена… — Инженер фыркнул. — Мне еще объяснили, что вальс в Англии танцуют медленнее, чем на континенте — и до неприличия пристойно.
      А время, проведенное за морем, все-таки сказалось. Теперь для Тэнкена континент — Европа, а не Срединная держава.
      — Но ведь есть и… черный рынок.
      — Да, есть, — инженер улыбнулся несколько… печально? — И там, где жен не распинали за измену, он ничуть не больше, чем был у нас до войны. Мне предлагали связь. Но вступить в нее — значило унизить себя ложью. Есть люди, которые могут улыбаться в лицо человеку, с чьей женой спят, — я бы не смог. А еще это значило принять роль потешной азиатской куколки.
      — Боюсь, англичане из-за вас будут ожидать от всех самураев такой же добродетели.
      Асахина расхохотался.
      — Порочным мужчинам в Англии приходится туго, господин инспектор. Из сил выбиваются, бедняги, оправдывая репутацию пожирателей сердец. Как начинающая гейша не может отказаться от визита, так и светский лев гоняется даже за теми юбками, которые ему и даром не нужны. Ах, Фудзита-сэнсэй, тамошние нравы и вполовину не так плохи, как о них говорят одни, — и вполовину не так хороши, как их хвалят другие.
      — Это можно сказать про что угодно. Даже про здешнюю кухню.
      Но не про здешние обычаи. И не про здешнюю манеру подслушивать. Шумят уж очень, хуже, чем мальчик Асахины. Впрочем, шуметь могут и нарочно.
      Взгляд инженера погрустнел.
      — Может быть — хотя я слабо на это надеюсь, — прививка английских нравов сделает наших мужчин более отважными.
      — Вы хотите сказать, что европейцы храбрее нас?
      Асахина кивнул.
      — Ненамного, и не в том, о чем вы, наверное, подумали. Из меня с пеленок делали человека, способного без колебаний снести голову ближнему и выпустить потроха себе… — инженер употребил не деликатное «сэппуку», а грубое «хара-о киру». — И сделали. А потом Кацура-сэнсэй и Сакамото-сэнсэй много бились над тем, чтобы научить меня отважно мыслить. Они бились не только надо мной — но со мной у них хоть что-то получилось. Когда мысли приводят японца к тому, что нужно переменить свою жизнь — японец скорее отбросит мысль, чем переменит жизнь, даже если это безмыслие погубит его и близких. Год назад мне пришлось убивать людей, с которыми мы вместе меняли жизнь, — только потому, что перемена завела их мысль в новый тупик, и они, испугавшись, предпочли отбросить ее и тем обречь на смерть себя и многих других. Мы убиваем друг друга потому, что не отваживаемся друг с другом спорить.
      Инспектор фыркнул.
      — Нас слишком много на островах. Последние два столетия между нами и смертью стояла только традиция. Мы двигались, как ваш паровоз — по рельсам, — и так жили. Не очень хорошо жили, но все-таки жили. Потому что были предсказуемы, понятны друг другу. Возможность разговаривать, личные убеждения — плодят непредсказуемость на каждом узле.
      Он потрогал рубашку. Почти высохла. Хорошо.
      — Если помните, Асахина-сэнсэй, многие из ваших коллег старшего поколения пошли убивать и жечь именно потому, что не могли вынести крушения картины мира, где Ниппон был центром, а варвары — недоразумением.
      — Но ведь и я о том же, — Асахина приподнял брови. — Изменить… образ мысли, — он не сразу подобрал японский перевод какому-то европейскому слову, — оказалось сложнее, чем проливать кровь. Я изучал историю заморских стран — Англии, Америки, Европы… У них тоже проливалось много крови — но чаще они пытались договариваться. Войне предшествовала попытка переубедить. Кайсу-сэнсэй и Сакамото-сэнсэй начали с того, что договорились.
      — В шестьдесят седьмом договориться было просто. В шестьдесят девятом — тоже, — полицейский улыбнулся. — Но победа, полученная без боя, лишена смысла. Она не дает нужного авторитета.
      Инженер выбрался из офуро и закрутил кран.
      — А все-таки с водопроводом не то, что с очагом, Фудзита-сэнсэй.
      …Потом они в белье и юката пили чай и ждали, пока вернут мундиры. За чаем прислуживала девица — обычная, белолицая и вполне миловидная. Но разговорить ее не удалось: как и все здесь, она была придавлена страхом и даже в сторону Асахины глазами не стреляла, как делала бы любая девица на ее месте. Вполне возможно, что это она подслушивала за фусума.
      Мундиры им принесли растянутыми на палке — так обычно сушат и чистят кимоно. Но кимоно с его прямым кроем выглядит на палке естественно, а мундир с его вытачками — как человек, растянутый на пыточном станке. Однако вычистили хорошо. Даже лучше, чем хорошо, — кое-какие уплотнения за подкладкой исчезли, а шов в одном месте был много аккуратнее фабричного. Инспектор весело посмотрел на инженера — но тот явно не получал от ситуации никакого удовольствия. И как этого зануду начальство терпело всю Смуту — уму непостижимо.
      Последний разговор Сайто вообще не понравился: похоже, господин инженер не настроен убивать, а тут, по всей видимости, такой будет ужин, что лишь зевни — и вмиг из самого сябу-сябу нарежут. И не поинтересуются даже — сколько ты в стойле стоял и чем тебя кормили. Похоже, не стоило говорить инженеру, что меры приняты на все случаи жизни.
      Асахина, одевшись, до упора раздернул фусума, превращая гостиную в открытую веранду. Снаружи было уже темно. Ночь скрыла и лесопилку, и вырубку, и ту проплешину выше по склону, где когда-то, видимо, и стояла сгоревшая в войну деревня Уэмура.
      Уэмура, неприметное названьице, захолустное место — хотя новая столица так близко, что с вершины горы наверняка можно увидеть и ее, и залив… Название деревни, имя человека. Но совпадение — еще не доказательство. И сходство с покойным дайнагоном Аоки — не преступление. И участие покойного дайнагона в заговоре против сёгуна не доказано, а и было бы доказано — по теперешним временам ненаказуемо, не вешать же все правительство. Как было бы хорошо, господин Уэмура, если бы вы клюнули на приманку и показали здесь свой точеный носик. Даже если не получится вас достать… За ваше присутствие, господин Уэмура, я бы отдал и эту шлюху из Нагасаки с ее мужем, и их холуя Синдо и даже Ато. Точнее, не отдал бы, конечно, — а так уж и быть, оставил сердобольному инженеру. Вы себе не представляете, госпожа Мияги, на что способны по-настоящему добрые люди, если их сердце растравить страданиями ближнего. Они тогда делаются страшнее прожженных ублюдков вроде меня. При виде некоторых художеств все заморские идеи и намерение договариваться пропадают очень быстро. Честно говоря, на это и рассчитываю.
      — Что за ночь, — инженер досадливо поморщился.
      Сайто внутренне с ним согласился. Ночь — как картинка: вверху звезды, внизу светлячки, сосны шумят, и где-то в отдалении хнычет сякухати . Если бы еще и сакура цвела, совсем бы вышла уличная гравюра на три краски…
      — А вон, кажется, за нами идут, — инженер подобрал меч. Его мундир не был приспособлен для ношения оружия — зачем железнодорожнику? — и оружие он весь день таскал как трость, то подмышкой, то в руках. А револьвер вернулся в портфель.
      Над тропинкой парил фонарик — человек, несущий его, был одет в черное.
      — Вам не кажется, — спросил инженер, — что здесь несколько перебирают по части принципа югэн?
      — Недобирают, вы хотите сказать?
      — Я хочу сказать, что решения здесь принимает не Синдо. Его бы воля — здесь стоял бы кирпичный барак, а не этот домик.
      — Господа просят вас к ужину, — сказал сопровождающий. Асахина спустился с крыльца, но речь продолжил, словно слуги тут и не было:
      — И не госпожа Мияги, которая терпит японское, только пока ей это удобно. И не господин Мияги, который никогда не мог сказать, красиво ли то, что бесплатно. Кто-то еще.
      — Я не помню, чтобы ваш коллега Ато интересовался стариной.
      — Немногие интересуются воздухом, которым дышат, — Асахина, шагая за слугой, быстрым, но осторожным движением поймал светлячка, разжал ладонь… Светлячок улетел, осветив на миг лицо инспектора — совершенно безмятежное, даже веселое. Асахина позавидовал этому человеку, и тут же упрекнул себя.
      Всхлипывания сякухати становились все громче. Нельзя сказать, что флейтист играл плохо — напротив, хорошо, дьявольски хорошо. Флейта подвешивала душу между несбыточным и потерянным — и медленно, безжалостно истязала. Асахина вспомнил вдруг одну из самых ранних своих печалей — смерть сверчка в бамбуковой клеточке.
      Потом он понял — слишком рано и болезненно, — что умирают не только сверчки.
      Флейта одну за другой воскрешала все потери — но не для того, чтобы подарить утешение, о нет. Ей нравилось издеваться над беспомощностью человека перед лицом мира.
      Не хотелось вписываться в эту картину, в эту чужую, недобрую декорацию — которая так настойчиво затягивала сентиментального ронина из Мито. Нужно было чем-то возразить, и он прочитал из Иссы:
 
Громко пукнул конь -
И подбросил светлячка
В воздух высоко.
 
      Инспектор хохотнул.
      — С вами не так все плохо, господин инженер, как я боялся поначалу.
      Слуга остановился у ворот усадьбы и перегнулся пополам:
      — Сюда, пожалуйста.
      Его фонарь больше не был нужен — каменную дорожку к дому освещали стеклянные шары. На полпути к крыльцу Асахина услышал скрип и стук засова: ворота, пропустив их, закрылись.
      — Обстоятельные люди, — сказал инспектор. — Хороший флейтист, крепкие засовы.
      — Вы не любите музыку?
      — Люблю. То, что можно высказать, можно понять.
      — Я понимаю, — инженер сжал губы и внимательно, как на глубоко ушедшую в плоть занозу, посмотрел на свой меч. — И музыку, и музыканта.
      Дверь им открыла сама госпожа Мияги, действительно одетая как дама эпохи Камакура. В этом костюме, конечно, протягивать ручку для поцелуя было уж никак невозможно, и она поклонилась.
      — Счастлива приветствовать вас!
      — Прическа сасэгами вам необычайно идет, — сказал Асахина, поклонившись.
      Длинные волосы госпожи Мияги и вправду блестели не хуже горного угля, и белым огнем горела на затылке отделанная опалами заколка, а дальше укрощенная роскошь спадала до самой поясницы.
      — Такая честь для нас, — сказал Сайто.
      Женщина, не поднимая головы, изящно посторонилась — как отплыла в облаке своих одежд, поменявших фасон, но не цвет: все те же морские переливы, только на сей раз — отливающие золотом.
      — Мы отпустили почти всех слуг. Частный прием.
      Женские наряды эпохи Камакура, на взгляд Сайто, выгодно отличались от неудобоносимых конструкций времен Эдо. И — он скосил глаза на одну из женщин — от костюма эпохи Нара. Наилучшее сочетание роскоши и удобства: сбрасываешь просторные, не стянутые поясами утики и однослойные хитоэ — и вот ты в ути-бакама и практичном нижнем кимоно. Разве что мужской костюм эпохи Эдо лучше… Особенно под конец. Практически идеальное сочетание, как в смысле удобства, так и в смысле красоты. Особенно, если правильно подобрать цвета.
      — Господа, — голос Ёко-сан заставил умолкнуть флейту на несколько секунд. — Позвольте вам представить: инженер Асахина Ран, полицейский инспектор Фудзита Горо.
      Асахина, входя в широкую комнату, поклонился.
      — Господин Мияги, — единственному человеку, которого он здесь знал лично, инженер поклонился еще глубже. — Как ваше драгоценное здоровье?
      Господин Мияги, одетый в церемониальный придворный костюм эпохи Камакура, был уже навеселе.
      — Господин инжене-ер! — Мияги-сэнсэй раскинул руки в порыве пьяного радушия, да зацепил жестким рукавом каригины и опрокинул лаковый столик. — Эть, дурацкий какой наряд! Садитесь, господин инженер. И вы, господин инспектор. Угощайтесь! — забулькало сакэ. — Чем богаты! С первого корабля, господин инженер!
      — Ваши собственные винокурни?
      — Ну! — от кивка церемониальная шапочка съехала господину Мияги на нос. — Эть, надоело…
      Он снял и скомкал шапочку, отшвырнул за спину.
      Рано набрался господин Мияги. Ибо чувствует себя хуже всех… Его почти жаль. Если бы он связался с Ато из страха, а не ради выгоды…
      В зале не было неосвещенного закоулка — белым, бумажным светом горели лампы, ровным желтым — заморские газовые рожки, но все же казалось, что темно. Может быть, причиной тому была ночь за окном, может быть, угольная пыль — хотя откуда здесь взяться пыли, — но словно мутное стекло отделяло каждый предмет от соседнего — и уж точно гостей друг от друга.
      Госпожа Мияги подвела инженера и полицейского к двум свободным местам — справа от управляющего Синдо и слева от господина Мияги.
      Кроме них двоих все были одеты по-старому. Даже Синдо — на улице днем Сайто принял бы его костюм за корейский, а сейчас понял, что он тоже, наверное, из каких-то дохэйанских времен. Обычно — на десятом-то году новой эры — разнобой в одежде никого не смущал, а тут смешение разных стилей и эпох отчего-то резало глаз. Наверное, потому, что веселые девицы остаются веселыми девицами, в каких времен шелка их ни наряди. Сайто ничего не имел против веселых девиц, но те, кого он знал и уважал, никогда никем не притворялись — ни знатными дамами, ни мужними женами. Становились — да, а чтобы притворяться — этого не было.
      — Так что же там с нашими рекламациями, господин инженер? — Мияги собрал расползающиеся глаза, и взгляд их тут же стал острым, умным. Имея внешность сельского простачка и умело используя ее, господин Мияги ни простаком, ни деревенщиной не был.
      — Ваш покорный слуга доволен качеством леса, Мияги-сэнсэй, но недоволен качеством работ. Многие ваши рабочие плохо знают свое дело — и это очевидно даже мне. Что у вас случилось, почему так много сторонних людей на вырубке?
      Господин Мияги замялся. Плохо и неуютно ему было вести деловой разговор в маскарадном костюме под стоны сякухати.
      — Впрочем, можно не отвечать, — инженер склонил голову. — Рабочие бегут от невыносимых условий труда, вы вынуждены нанимать тех, кому уже некуда бежать, потому что их никто не возьмет. Это из рук вон плохо, Мияги-сэнсэй. Я бы помог вам с рабочими, но как я могу отправлять людей в этакое пекло? Вам нужно пересмотреть условия труда, или я буду настаивать на передаче подряда. Конечно, трудно будет отыскать предприятие, которое по объемам производства соперничало бы с вашим. Но качество — важнее.
      — Ах, господин инженер, — Мияги вынул из-за пазухи салфетку и промокнул лоб. — Устал я, да и выпил. Давайте отложим до завтра.