Китайская петля

Он казался совсем безобидным, но почему-то именно на него были направлены копья опытных воинов. Еще один всадник захватил два мешка — один мешок большой, с чем-то сыпучим и мягким, другой поменьше — походный тючок из крепкой дорогой кожи. Не доезжая до ханской юрты, воин швырнул мешки на землю, подбежавшие стражники ударили пленных по ногам, заставив их встать на колени, а потом и согнуть спину, опустив лица в сухую пыль. Именно так положено было стоять перед ханской юртой, в которую направился на доклад десятник — предводитель взявшего их конного отряда. ***

Жених с невестой — Кистим и Ханаа, — окруженные всадниками, подъехали к большой войлочной юрте, у входа которой показалась женщина, повязанная платком, — мать Ханаа. Рядом с ней стоял пожилой мужчина — дядя Ханаа, брат ее убитого отца, который стал теперь «башлыком»— главой рода и по совместительству старостой селенья. Все спешились, молодые вышли вперед. Кистим вынул из мешка и подал дяде «хысхылых»— убитого им фламинго, на которого он надел красную сатиновую рубашку, а голову повязал таким же красным платком. Одетая птица выглядела забавно, но все сохраняли полную серьезность, пока Кистим, поклонившись в ноги, произносил ритуальную просьбу о благословении брака:

Мы пришли просить пестрого коня, чтобы ездить в гости.

Мы пришли просить белую корову, чтобы из ее молока делать айран.

Мы пришли просить посуду для продуктов.

У нас нет курицы, которая бы кудахтала.

У нас нет собаки, которая бы лаяла.

Ничего не поняв из сказанного, Андрей встал поодаль. Невесту между тем увели в юрту, где женщины расплели ее девичью прическу, состоящую из множества косичек, и уложили волосы в две толстые косы. В уши ей вдели специальные серьги, положенные только замужним, — с тремя розово-красными коралловыми бусинами, арабской серебряной монетой и шелковой кисточкой на конце.

Мужчины расстелили на земле войлоки, готовя место для свадебного обеда. Все делалось быстро и скромно, так как Кистим не уплатил положенный обычаем выкуп. Решено было, что свадьбу догуляют после, когда род жениха переселится в Хоорай, а пока что невеста отправится погостить у его родных.

Когда улыбающаяся Ханаа показалась из юрты, на ней был наряд молодой замужней женщины — распашной кафтан из тонкого черного сукна, поверх которого праздничная безрукавка. Молодые устроились на подушках во главе стола, когда подошедший Андрей вручил невесте букет ирисов. Чуть замешкавшись и пожав плечами, Ханаа взяла цветы, вдыхая их несильный, но резкий лекарственный запах. «Ишь ты, какая. Хакасочка», — усмехнулся чему-то Андрей, глядя на невесту. В этот момент она была чудо как хороша — черная бархатная шапочка чуть сдвинута на чистый лоб, правильный овал лица, зарозовев по мягким, еще детским щекам, склонился к крупным фиолетовым лепесткам. Приоткрыв твердые белые зубки, полные губы растянулись в неуверенной еще, но радостной улыбке ожидания, в лад которой черные глаза блеснули разгорающейся женской страстью, тут же притушенной густыми загнутыми ресницами. Легкий выдох — и женский пламень отлетел до поры легким облачком, а перед гостями снова сидела девочка, породистая таинственной древней породой — ее круглые груди туго выгнули расшитую безрукавку, а гладкие бедра трепетали в ожидании часа, когда они раздвинутся под тем, кто рядом с ней на свадебном пиру.

После нескольких чашек араки мысли Андрея поплыли — он снова видел смеющуюся невесту, которая склонилась к плечу жениха, потом Таню, потом испуганную москвичку, потом иных девушек и женщин, столь непредставимо далеких в пространстве и времени, — и непривычные слезы вдруг навернулись ему на глаза. Ему было грустно и хорошо — так, наверное, и положено плыть во хмелю пространственной русской душе.

Глава двадцать шестая

Клинки енисейских кыргызов были известны на всем Востоке: «пробивают кожу носорога»— так говорили о них арабы. Сами кыргызы воинами были хоть куда — «зело свирепы и воисты»— писал московский хронограф. Был таким и нынешний хан Ишинэ — не степной разбойничий царек, а наследник великих дел и царств. Всю свою молодость резался он, точно волк, то с русскими на севере, то с урянхами в Саянах, вновь и вновь приводил к покорности кыштымов-данников: северных качинцев, степных сагайцев, таинственных саянских тофаларов. Не раз бывал он под Красноярском, и невзятая эта крепость до сих пор торчала занозой, преграждая выход с гор на простор Енисейской лесостепи. Смети, сожги ее — и покатится степная лава до самого Енисейска, а там поднимутся эвенки, подойдут буряты по Ангаре, заволнуются якуты на Лене. И это лишь начало, за которым двинутся настоящие силы — ударят джунгары из Семиречья, перейдут Амур Маньчжуры с китайцами. Объединись сибирские народы — ив месяц вырежут по Сибири «орысов», останется у них Тюмень с Тобольском, а то и вовсе покатятся за Уральский камень, откуда принес их черный бог Эрлик-хан. И третьего не дано — либо мы их, либо они нас…

Так думал кыргызский хан, покачивая в руках маленький кубок, расширяющийся узорными лепестками-гранями. Старое потемневшее серебро, усеянное пылью веков, переливалось рыжими бликами горящего очага. На гранях отчеканены тигры и олени, а основание обведено круглой уйгурской вязью: «Держа сей сверкающий кубок, я, Толыт, познал счастье». Кем был тот Толыт, хану неведомо — древен был кубок, еще тех времен, когда кыргызы, перейдя Саяны и разгромив уйгуров-манихеев, двести лет господствовали над всей Центральной Азией. Восемьсот лет прошло с тех пор, много воды утекло в холодном Енисее. У хана было круглое лицо с черной седеющей бородкой, тяжелые плечи и кривые ноги степного воина, хотя тело его понемногу оплывало — сам в битвы не ходил, а пища была сладкой, жены покорными. Но глаза по-прежнему глядели остро. Хоть черные они, а не желтые, как у волка, но время от времени хищно, по-волчьи впивались в глаза китайского господина Ли Ван Вэя, сидящего напротив на шерстяном петельчатом ковре. У китайца глаза были узкими и веселыми, а в улыбке никакой хитрости. Зачем ему хитрить — он открыт для правды, спрашивайте, о чем хотите!

— Прошу извинить моих воинов за непочтительность, господин Ли Ван Вэй, — прижав руку к груди, вежливо извинился хан.

— Вам не за что извиняться, достопочтимый хан. То была лишь необходимая предосторожность.

— Именно она заставляет меня спросить, что именно посол великой Империи делал на водах Кима, передвигаясь в столь утлом суденышке? — все так же вежливо спросил Ишинэ.

— Сие есть прискорбное следствие нападения степных разбойников на мирных китайских подданных, стремившихся доставить в ваши пределы лучший чай, что производят плантации Цзяннани и Хебэя.

— Стыд и позор для нас! Считайте, что головы разбойников уже торчат на позорных шестах.

Китаец с легким поклоном принял любезность хана.

— Однако же, — продолжил тот, — не могу не признаться, что ваше появление на грузовом судне еще менее объяснимо для меня. Согласно нашему соизволению, вы же… — Хан пытался вспомнить, каков был предлог для задержки китайца в пределах Хоорая.

— Совершенно верно, изучал целебные свойства соленого озера, пока кочующий там род, давший мне пристанище, не подвергся злодейскому набегу горных урянхов, поддержанных жестокими мунгалами. Увидев страдания ваших бедных соотечественников, я не мог не оказать им посильной поддержки.

— Да, Ханза-чазоол мне докладывал. Правда, он считал, что вы погибли, прикрывая отход.

— Как видите, слухи о нашей смерти оказались несколько преувеличенными, — усмехнувшись уголком рта, заметил господин Ли Ван Вэй.

— Что ж, я рад, — ответил хан без особой, впрочем, радости.

— Ханза-чазоол отважный воин и мудрый начальник, — заметил Мастер.

— Вы так думаете? Однако он понес потери, хотя скоро нам понадобится каждый воин, — задумчиво проговорил Ишинэ.

— Уже не как частное лицо, но как представитель Его императорского величества осмелюсь спросить — в каких именно землях понадобятся вам воины? Или это секрет?

— У нас нет секретов перед послом великой державы. Но и выбора у нас нет — в который раз мы пойдем на север. Можем ли мы рассчитывать на помощь Китая в войне с урусами?

— Официально, думаю, нет — между Китаем и Россией сейчас перемирие. Однако вы должны знать, что взорванное разбойниками судно везло не только чай. Потому я и оказался на нем, желая лично проследить за доставкой груза.

— Да, пороха у нас мало. И пищалей мало, а пушек совсем нет. Казаки в степь не идут, стреляют из пушек с деревянных стен. Что могут мои воины под стенами?! — Хан слегка пристукнул кулаком по колену.

Господин Ли Ван Вэй замолк на минуту, затем спросил, тщательно подбирая слова:

— Все дело лишь в Красноярском остроге?

Волчьи глаза Ишинэ снова впились в честные и веселые глаза китайца.

— В том-то и дело, что нет! Наша страна еще с Чинрисовых времен была данником монгольских Алтын-ханов. Монголы грабят, конечно, но мы с ними уживались. С урусами договориться невозможно — они плюют на договора и строят в наших землях острог за острогом. Однако до сих пор мы отбивались от урусов, даже ходили на них.

— Что-то изменилось? — подчеркнуто спокойно спросил китаец.

— Изменилось… — горько подтвердил хан, — Монголия год от года слабеет, в ней сильная засуха. Это значит, что войну с Джунгарией она проиграет. Джун-гары уже разгромили монголов в большой битве на Алтае, в верховьях Чулышман-реки. При этом погибла наша тяжелая конница, которую мы вынуждены были предоставить Алтын-хану. Значит, скоро война придет и в наши степи. Пока джунгар держит то, что они не знают путей через Саяны, где главные перевалы перекрыты нашими заставами.

— Если джунгарский хунтайши решится на вторжение, достаточно ли в Хоорае сил, чтобы противостоять и ему, и русским одновременно?

— Куда там… — махнул рукой хан Ишинэ, — даже на одних джунгар сил не хватит. Как тут быть?

— Как говорят в Китае: «Тот, кто хорошо ведет войну, подобен змее с гор Чанышшь: ударишь ее по голове — она бьет хвостом, ударишь по хвосту — она бьет головой, ударишь в центре — бьет головой и хвостом».

— Легко сказать! Не будь Красноярского острога, мы бы ушли на север, в Енисейскую степь, да там и отсиделись. Но пока выход с гор запирают урусы, туда нам дороги нет.

— А покориться русским?

— Покориться?! — Голос хана даже захрипел от ненависти, — да не будь вы…

— Нижайше прошу извинить меня, достопочтимый хан, — низко склонился господин Ли Ван Вэй. — Мог бы лично я чем-то помочь вам? Учитывая мои планы посетить Красноярский острог, где, как известно, вскоре состоится ярмарка.

— Помочь? — Хан глубоко вздохнул, успокаиваясь. — Ярмарка? С чем же вы поедете? Нужны лошади, еда, хоть какой-то товар для продажи.

— Осмелюсь напомнить о вашем интересе к моему Белому, хоть и не высказанному вами явно. Не мог бы я обменять этого коня на некоторое количество товаров и припасов, необходимых для поездки?

— Жаль, что нет еще и Рыжего… Конечно, господин посол, я буду счастлив принять Белого, в свою очередь снабдив вас всем необходимым. Но где же этот конь?

— Сейчас он у соленого озера, с моим слугой. Если не возражаете, я отправлю за ним второго слугу, правда, ему нужны лошадь и провожатый.

— Ему дадут. А мы пока обсудим, что вы можете сделать для нас.

По приказу хана Чену развязали руки, после чего с ним кратко побеседовал Мастер. Затем Чену подвели коня, и через несколько минут стук копыт уже стих за ближайшим степным пригорком.

Ханзы-чазоола в этот момент в ханской ставке не было, его ставка была южнее, у Батеневского кряжа, надвое разрезающего хакасские степи. Все свидетели посещения пещеры с золотым истуканом, кроме Андрея с Мастером, к тому моменту были уже мертвы.

Глава двадцать седьмая

Выбравшись из импровизированной палатки — куска войлока, натянутого на две кривые палки, — Андрей сел у входа, протирая заплывшие глаза и скребя в отросшей лохматой бороде. Ему не спалось. Рука болела. Да и холодно. Во рту было сухо, голова тяжелая. «» Пахпыр»у меня, похмелье. Тьфу, пакость, совсем окиргизился, по-ихнему заговорил «.

В сером тумане был неясно виден Белый, пощипывающий редкую траву.» Я хоть вел-то себя прилично?«— он быстро ощупал тело. Похоже, не совсем — один глаз заплыл, костяшки правого кулака сбиты вполне характерным образом — явно о чью-то морду.

Но вспомнить как-то не получалось.» Ладно, что за свадьба без драки «.

Помахивая тяжелым хвостом, подошла здоровенная овчарка-волкодав, охраняющая табун. Сунулась черной утюгообразной мордой, ткнув холодным носом, как своего.

— Чего тебе, собачка?

Овчарка лизнула его розовым языком, не торопясь, пошла вниз, где у реки, смазанные туманом, виднелись темные силуэты пасущихся лошадей.

— Умыться предлагаешь? Пр-р-а-авильная мысль!

Вслед за собакой Андрей спустился к речке, напился студеной воды, зачерпывая ее горстями, затем полил себе на затылок. Завершил все чисткой зубов с помощью сломанной веточки — рот наполнился водяной стынью, резким привкусом древесного сока. С мокрых волос капало, влажный утренний воздух выбил прокисший водочный смрад, заполнив грудь холодным запахом степи. Кое-как ополоснувшись до пояса, Андрей поднялся к палатке, соображая, что за день ему предстоит.» Так… а, вспомнил! — пацана подлечить надо. Ладно, сейчас и поедем «. Может быть, там же удастся и похмелиться, согласно закону магии:» Подобное воздействует на подобное «. Андрей свернул палатку, приторочил к седлу все, включая кривые палки, потом выехал на гору и двинулся в селение.

Постепенно всплывали картины вчерашней гулянки. Помнится, в компании воинов, с которыми Андрей шел на перевал, они взялись пить местную водку. Кистим сидел с невестой, так что переводчика у Шинкарева не было, он лишь пытался — на слух определить немногие знакомые слова. Чаще всего мелькало название Красноярского острога — Кзыл-Яр-Тура, при этом рты говоривших ощеривались с каким-то злобным сладострастием, черные глаза вспыхивали в предвкушении. Вся эта вековая, клокочущая ненависть к» орыс-ит»— «русским собакам» (Андрей уже знал это слово) как-то странно соотносилась с объектом этой ненависти — крохотными белыми бугорочками, стоящими на краю бескрайней тайги. В них-то и было все дело?

Внезапно до него дошло, что это самое слово обращено к нему — ощеренный рот орал ему что-то, горящие глаза-щелочки впились в его глаза. Тряхнув захмелевшей головой, Андрей узнал воина, который тащил его на аркане от озера — для того, чтобы сбросить в яму.

— Орыс-ит! — визжал кыргыз, тыча в него пальцем, затем ребром ладони провел себе по горлу.

И это было знакомо. Такое ему говорили не раз. Чеченцы, например, кричали: «гяске!»— «козел!». Какой-то пьяный финн назвал его «русея»— «русак», главное оскорбление времен Зимней войны. Эстонцы говорили «вене вярт»— «русское дерьмо»; хохлы и поляки — «кацап». Слова были разные, суть их одна — предлагалось почувствовать себя дерьмом, если ты имел несчастье родиться великороссом. Отвечал Андрей по-разному — иногда матом в лицо, иногда пулей в глотку, иногда кулаком в зубы. Но часто приходилось молчать.

Он и сейчас решил не связываться с дураком — уехать в степь, поставить палатку и завалиться спать, благо всю ночь провел в седле. Но просто так уйти не удалось — резко опустив руку от горла, кыргызин плеснул недопитую араку из своей чашки в лицо Андрею. Попади он — и Андрей ослеп бы на пару минут из-за действия спирта, а что бы сделали со слепым, можно только догадываться. Андрей успел отдернуть голову, и струя местной самогонки пролетела мимо. А вот его кулак попал точно — и кыргыз завалился назад, дрыгая ногами. Дальше Андрей помнил плохо: замелькали кулаки, руки, ноги, кто-то кричал, визжали бабы… потом хлопнула чья-то плеть, разгоняя дерущихся, в результате он все-таки уехал. Уехать-то он уехал, но при этом не заметил важной вещи. Один из воинов, тоже ходивший на перевал, быстро оседлал коня и поскакал на юг. Именно там, у одного из небольших озер, была в тот момент ставка чазоола.

Сейчас, подъезжая к селенью, Андрей решил сделать вид, будто накануне ничего не произошло. Спешившись у юрты, от которой лишь вчера увез невесту, он отодвинул войлочную полость, громко окликнув:

— Салям алейкум! Хозяева дома?

— Заходи, Адерей, — послышался спокойный голос Кистима, — садись, поешь.

Кроме Кистима, в юрте была мать Ханаа, с низко надвинутым платком на голове. Она готовила «корчик»— древний напиток Саяно-Алтая. Свежее коровье молоко, взбитое длинной палочкой с войлочным кружком на конце, женщина поставила на медленный огонь и перед самым кипеньем слила в большой глиняный горшок, который стала вращать до образования пены. Деревянная кружка «корчика», поданная Андрею, оказалась прекрасным завтраком, сразу утолив голод и жажду. Похмеляться не потребовалось.

— Ну что, посмотрим мальчишку? — предложил он Кистиму.

— Пойдем.

Саим тихо играл в соседней юрте, опасливо поглядев на вошедших. Андрей был не особенно силен в детском массаже, помнив лишь главное правило — массировать только кисть, не трогая основных точек тела. Но дело твое.

— Хорошо потеет? — спросил он Кистима. Тот перевел вопрос матери мальчика.

— Плохо, — ответил Кистим. Андрей объяснил, обращаясь к нему:

— Надо потеть, легче будет. Смотри. — Он взял круглую детскую ладошку, показывая способ массажа: мягкое нажатие большим пальцем от центральной ладонной точки «лао» ко второму и третьему межпальцевым промежуткам.

— Вот так делать, утром и вечером. Понял?

— Подожди, матери скажу. Мы-то уезжаем.

— Когда?

— Скоро — два дня, может, три. Надо быстро ехать, поздно будет.

— Что поздно будет?

Кистим насторожился от вопроса:

— Так, ничего… Пошли, араки выпьем.

Они перешли в большую юрту, устроившись у очага с горшком араки и большим куском кровяной колбасы.

— Почему ты ударил этого воина? — спросил Кистим через некоторое время.

— Не помню, — с ходу ответил Андрей, — пьяный был. А что, я кого-то ударил?

— Да. Того, кто назвал тебя «русской собакой».

— Вон оно что… а чему ты удивляешься?

— Почему ударил, если сам не русский? — пояснил Кистим. — На что обиделся?

Ну, на такие вещи Андрей уж лет пятнадцать не покупался.

— Потому и ударил, что не русский. Чего ради меня «русской собакой» обзывать?

Сейчас у него не было никакого чувства измены или внутреннего отречения от своих. Шла привычная игра, она всегда такая.

— Вот как. — Кистим покачал головой и отвернулся к очагу, по пепельно-черным поленьям которого перебегали рыжие язычки огня.

Через некоторое время на улице послышался стук копыт и русский оклик с явным китайским акцентом:

— Андрей! Ты слышишь меня, презренный раб?

— Чего орешь? — Андрей высунулся из юрты. Чен гарцевал посреди пыльной улицы на пегой киргизской лошадке. С ним был один из уланов хана.

— Слезай, тут выпить дают, — сказал Андрей.

— Вот, бери, — передал Чен повод своей пегой, — теперь ты на ней потрюхаешь. И барахло свое сам вези.

— Ну и рожа, — заметил он, разглядывая синяк Андрея, — хорошо погуляли?

— Как положено.

Сбросив притороченную палатку, Чен прошептал Белому что-то по-китайски, погладил по шее, оправил потник, подтянул подпругу. Белый склонил к Чену тонкую морду, довольно фыркая.

— Господи, настоящий китайский конь! — воскликнул довольный Чен. — На местных клячах ездить, все равно что спать с кем попало… Ладно, где тут наливают?

Он вошел в юрту, приветствуя молодого мужа:

— Ну здорово, как там тебя — Кистим, что ли?

— Много говоришь, — спокойно ответил тот.

— Да? А кто тут считает? Ну, за новобрачных! — Чен единым махом осушил большую чашку араки. — Собирайся, мы уезжаем, — это уже Андрею.

— Что за срочность? А Ши-фу?

— Ши-фу не приедет. Поднимай задницу, кому сказано!

— Тоном ниже! А то сейчас подниму, в три переворота полетишь!

Чен, несколько удивленный, глянул в глаза Андрею.

— Чего это ты разгавкался? Забыл, кто тебе в будку хлеб кидает?

— А тебе кто?

На это Чен не сообразил, что ответить. Андрей тоже промолчал, отвернулся и стал подтягивать подпругу пегой киргизской лошадки. Хочет Чен ехать на Белом, да и хрен с ним, пусть едет! Для Андрея лошадь была и осталась лишь средством передвижения, некоторые чувства он начал испытывать к Рыжему, но тот пропал. Сев в седло, Андрей задержался, желая что-то сказать Кистиму и не зная что.

— Ладно, может, увидимся еще. Ты не думай, что я враг.

— Счастливой дороги! — пожелал Кистим обоим, никак не откликнувшись на последнюю фразу Андрея. По тону было ясно, что Андрею он по-прежнему не верил. Молодая жена его так и не показалась. Трое всадников тронули коней, и скоро и юрты, и холмы, и озеро — все исчезло за длинной горой.

Спустя несколько часов после их отъезда, когда солнце уже стало клониться на закат, отражаясь в багровой воде озера, в селенье ворвалась группа всадников на взмыленных конях, посланная чазоолом. Сам он спешно направился в ханскую ставку, куда ему, собственно, и так нужно было ехать в связи с походом на Кзыл-Яр-Туру. Отдохнув и переменив лошадей, посланные чазоолом воины поскакали вдогон Андрею с Ченом.

Вечером Мастер снова был в ханской юрте. По просьбе хана к нему привели на осмотр одну из новых наложниц, жалующуюся на боли в груди. Оставшись лишь в пестрых шелковых штанах, девушка уселась на пятки, в то время как Мастер обвел ладонями ее крепкий крестьянский торс. Неровный свет очага скользил по налитым, янтарного цвета грудям, чуть раскинутым на стороны и увенчанным тугими темными сосками. Жесткие пальцы китайца слегка ощупали груди, обнаружив в одной из них небольшое уплотнение.

— Красивая девушка, — улыбнулся господин Ли Ван Вэй. — Что, здесь болит? Надо рожать, кормить — тогда рассосется. Воина рожай, улана…

— Благодарю вас, господин посол, — прервал его хан, бесстрастно наблюдавший за процедурой. — А сейчас мы могли бы закончить наш разговор.

— Думаю, что утром конь будет здесь.

— Прекрасно, хотя я имел в виду не это.

— Очевидно, ваш поход на север?

— НАШ поход на север, — произнес хан с нажимом. — Если я правильно понял, нам была предложена помощь.

— Разумеется, достопочтимый хан, разумеется! Но что именно…

— Два дела. Первое: купить для нас на Красном Яру партию пищалей и припаса для огненного боя — пороха и пуль. Не будет припаса, шайтан с ним, купить хотя бы ружья. Второе: вывести конных урусов за крепостные стены, под наши сабли.

— Всех? — в голосе китайца сквозило сомнение.

— Как выйдет. Хоть сотней казаков меньше будет, и то нам легче.

— Если потребуется послать-получить известие — кто поможет?

— В Кзыл-Яр-Туре есть наши люди, они помогут.

— Кто они? Им можно доверять? — спросил господин Ли Ван Вэй.

— Они урусы, но доверять им можно, — кивнул хан.

— Почему же русские вам помогают?

— Нажились под московским царем, в степь хотят, в «кыргызы». А другие не так молятся, оттого и в леса уходят. Говорят, сами себя жгут. На Бирюсе такая артель стоит, лодки строит — и себе, и нам. До них доберетесь верхами, с нашим провожатым. Купите у них лодку, коней нам вернете. За белого коня даю товару на продажу, еды в дорогу. А поможете — век не забуду!

— Сделаю все, что смогу, достопочтимый хан. С почтительным поклоном китаец покинул ханскую юрту, выйдя в дикую, тревожную темноту, озаренную рыжими сполохами костров. С юга послышался слитный топот большого конного отряда — похоже, войска уже начали стягиваться в ханскую ставку. ***

Над степью опустилась ночь, но трое коней все так же рысили по натоптанной конной тропе, поднимаясь и спускаясь на пологих увалах. Всадники ехали молча, подремывая, говорить не было желания. Темные склоны сливались с небом, вдоль слабо сереющей дороги проходили черные тени могильных плит. Для Андрея все они были одинаково неразличимы, однако, не доезжая одной из них, всадник-кыргыз вдруг придержал лошадь, вгляделся в темноту, потом привстал на стременах и вгляделся снова. Увидев что-то, он обернулся к спутникам и жестом послал их в объезд — Андрея направо, Чена налево. Медленно вытягивая саблю, сам он тронул коня в направлении кургана. Теперь и Андрей увидел, что среди черных плит вроде бы шевелились какие-то тени. «А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина…»

Чена он потерял из виду, но кыргызин еще виднелся. Андрей вглядывался в черное шевеление впереди, как вдруг с могильника раздалось по-кыргызски: «Аман!»и почему-то по-русски: «Шухер, братцы!» Из темноты ударил огненный шар, тишина разорвалась грохотом пищального выстрела — лошадь кыргызина шарахнулась в сторону, унося свисающее тело. Тут же со стороны Чена донесся, нарастая, леденящий кровь, какой-то по-змеиному шипящий вой. Вой все усиливался, и в темноте показался бледный силуэт лошади. По мере сил подвывая в ответ, Андрей ударил пятками свою пегую, подгоняя ее к могильнику, — черные тени метнулись в темноту, и когда Андрей подъехал к разрытой могиле, он увидел лишь Чена, ковыряющего разрытую землю носком сапога. Тот нагнулся, вытащил из земли какой-то светлый предмет, обтер о траву и спрятал под куртку. Увидев Андрея, сразу заторопил его, не показывая находки:

— Пошли, пошли, еще бедолагу этого искать!

Лошадь обнаружилась неподалеку — мертвый кыргызин зацепился ногой за стремя, а кафтаном за какую-то степную колючку. Привязав его поперек седла, они тронулись было к дороге, как вдруг Чен остановился, вслушиваясь в ночной мрак. Издалека доносился нарастающий топот копыт — он стал четче, потом совсем приблизился, и глаза различили группу всадников, промчавшуюся по дороге.

— За нами? — шепнул Чен. — Ты где-то наследил?

— Представления не имею. Вроде бы нигде.

Они хлестнули коней и тоже двинулись по дороге, стремясь скорей уйти со странного места. Скоро дробный топот галопа вновь сменился мерной походной рысцой. Андрей с Ченом поехали рядом, лошадь с кыргызином чуть позади.

— Что ты подобрал? — спросил Андрей.

— Да так, странное что-то… Я сначала Ши-фу покажу, а уж он тебе, если сам захочет.

— Дело хозяйское. А кто там рылся?

— Бугровщики. В Китае таких полно, все могилы поразрыли. Странно только, что русские среди них. Или я ошибся?

— Да нет, вроде, не ошибся. — Андрей поправил левую руку, которую он подвесил на косынку, затем глянул, не съехал ли с седла мертвый кыргызин. — Интересно, как они с местными сговорились?

— Business is business, — пожал плечами Чен, — особенно ночной. Кстати, ты не сентиментален? Нет желания пообщаться с соотечественниками?

— Что я, братков не видал?

— Это правильно. Кстати, у меня есть предположение, что Красноярск, который мы собираемся посетить, как раз и населен такими вот братанами. Что ты об этом думаешь?

— Правая у меня в порядке. Да и левая скоро заработает, — ответил Андрей. — Разберемся.

Похоже, Чен и ждал чего-то в этом роде:

— Что ж, приятно слышать.

Лошади, пофыркивая, мерно рысили по темной дороге, покачивалось на одной из них остывающее тело. Впереди было тихо. Дрема вновь клонила головы, стягивала на глаза потяжелевшие веки. Где сейчас Мастер, где Таня, где кто? Да и сам-то он где? В пустоте между мирами несла его теплая живая лошадь, на бегу потряхивая ушами в черной — нет, уже чуть посеревшей предутренней мути. Чен прикемарил, голова упала на грудь.

Год назад Чен показывал Шинкареву Шаолиньский монастырь. Поездка туда была наградой за рискованную операцию, проведенную в азиатском порту. Заодно, по поручению Мастера, Чен должен был рассказать Андрею о китайских нравах и обычаях.

Андрей с некоторым волнением подошел к высокой красной стене, над которой нависал тяжелый выгнутый карниз кровли, покрытой толстой трубчатой черепицей. Черепица была старая, по ее темно-зеленой глазури сетью разбегались трещины. Ко входу вела высокая лестница, сложенная из серого гранита. Монастырь состоял из множества корпусов и дворов, отделенных друг от друга кирпичными стенами. Стены были окрашены грязноватой красно-розовой краской, понизу шел поблескивающий черно-золотой барельеф, изображающий драконов.

Дорожки и дворы были вымощены серыми шестиугольными плитками. Во дворах упражнялись монахи в просторных оранжевых одеждах, подпоясанных черными и желтыми поясами. Некоторым из упражняющихся Чен кивнул, как хорошим знакомым. Отвечая Чену, монахи улыбались, кивая и Андрею.

— Китайцы пожимают руки без поклонов, — говорил Чен, — и постоянно улыбаются. Улыбайся больше. Подарок протягивай обеими руками. Не бойся личных вопросов: семья, зарплата, даже группа крови. Ты тоже отвечай.

— Понятно. Еще что?

— Когда подзываешь человека, не ставь палец вверх — это обидно. Направь пальцы вниз и делай движения, как будто подгребаешь к себе. Дадут тебе визитную карточку — не клади ее в задний карман брюк, это тоже обидно. Только в передний или внутренний.

— Понятно.

— Сегодня в ресторане ты совершил ошибку. Оставил палочки торчащими из недоеденного риса.

— Этого нельзя?

— Так делают на кладбище. Сделать это в ресторане — все равно что пожелать смерти его хозяину.

— Почему ты говоришь о смерти?

— Именно на смерть завязаны все китайские церемонии. Ши-фу говорил как-то: «Церемонии — это игра, с помощью которой человек пытается поставить под контроль мир смерти». У этих, — Чен кивнул на монахов, отрабатывающих комплекс кунфу, — то же самое. Я не все понимаю, что говорит Мастер. Но он прав. Скажем, подарить часы — тоже пожелание смерти. Правда, только настенные или настольные. Наручные можешь дарить. — Андрей тогда машинально поглядел на свой «Ориент», купленный в Пекине за пару дней до визита в Шаолинь.

Сейчас, сидя на лошади, он тоже машинально повернул запястье — негромко прозвенел браслет, вырвав его из дремы. Чен спал, голова склонилась на грудь.

— Просыпайся, Чен, утро уже! Как думаешь, скоро приедем?

— Что? А-а-а, — тот широко зевнул, — скоро…

— Тихо! — оборвал его Андрей. — Слышишь что-нибудь?

— Где? — не понял Чен, но мгновенно насторожился.

— Слушай еще! Конный отряд?