Вилла розовых ангелов

– Так вам, это... Декан вам, что... в общем, как бы, то бишь, типа... Ну...

– Что «ну»? – изумилась Ольга, переходя с французского на русский.

Садовников почесал рубиновое ухо-локатор и промямлил:

– Ну, папаня мой, он же проплатил Щубачу... так чаво вы меня мучаете?

– А, так ваш, как вы выражаетесь, папаня проплатил Льву Мироновичу... – произнесла замогильным голосом Ольга.

– Ну да, – кивнул молодой человек. – Вы, это, того... ставьте мне трояк.

Обомлев от столь беспардонного заявления, Ольга вышла из кабинета и направилась к Щубачу.

– Лев Миронович, – сказала она, – Садовников не в состоянии сказать ни единого слова по-французски. Он молчал в течение двадцати минут! И даже повторить за мной не мог!

– Ольга, – рявкнул декан, – тебе ясно было сказано: пропусти Садовникова! Ставь ему трояк и гони на все четыре стороны!

В голове у Оли вертелась фраза: «Мой папаня проплатил Щубачу». А ведь не далее как месяц назад Лев Миронович громыхал с трибуны, клеймя продажных преподавателей, и уволил молоденькую ассистентку за то, что бедняжка за пятьсот рублей поставила кому-то четверку (она потом плакала и говорила, что деньги ей требовались для оплаты лечения тяжелобольного отца). И вот получается, что сам-то Щубач без зазрения совести берет взятки! Причем в случае с Садовниковым он пятьюстами рублями явно не ограничился – ставки куда более высокие!

– Ты меня поняла? – выпучив глаза, спросил Щубач.

Ничего не ответив, Ольга покинула кабинет декана и вернулась в аудиторию. Садовников встретил ее понимающей улыбкой. Она взяла в руки его зачетку, задумалась. Щубач приказал «пропустить» этого студента... сопротивляться бесполезно... и все же...

– Значит, вы не намерены отвечать на экзамене? – спросила она Антона по-французски. Тот по-индюшачьи надулся и, вперив взгляд в пол, ничего не отвечал. – В таком случае вы не можете получить выше «двойки», – сказала Ольга и недрогнувшей рукой вывела в ведомости жирную пару.

Садовникову потребовалось несколько секунд, чтобы переварить произошедшее. Он судорожно сглотнул и тихо спросил:

– Эй, вы чаво сделали? Это вам декан приказал? Мой папашка будет ужас как недоволен! Он ведь столько денег Щубачу дал да пообещал, что тот летом бесплатно будет отдыхать в закрытом пансионате нефтезавода...

– Антон, если вам больше нечего сказать, а предполагаю, что это именно так, ведь вы предпочитаете молчать, то прошу вас покинуть кабинет – экзамен закончен! – произнесла Оля. – А Лев Миронович, я уверена, сможет найти и иное место для отдыха, хотя бы и платного.

Она быстро вышла из кабинета. За ней потянулся Садовников. Девушка увидела, что он направился в деканат. Ну, разумеется, жаловаться!

Не теряя времени, Ольга заглянула в учебный отдел и сдала ведомость. Теперь никто не сможет исправить двойку на тройку. На душе у нее было муторно. Но и ставить Садовникову положительную оценку она тоже не могла. Ведь это означает, что он продолжит обучение и в следующем учебном году снова будет молчать на всех занятиях, дожидаясь, когда «папашка проплатит декану», и последний прикажет одарить Антона нужной оценкой. Оля не была кровожадной, и это был ее первый «неуд», который она поставила на экзамене. Но Садовников его более чем заслужил, и никакого сочувствия к нему она не испытывала.

Вернувшись домой, Ольга столкнулась с встревоженной мамой – та была неделю как в отпуске. Нина Сергеевна поведала:

– Тебе два раза звонил Лев Миронович. Судя по голосу, он взбешен. Сказал... вернее, приказал, чтобы ты немедленно связалась с ним. Оленька, что стряслось?

Оля рассказала маме о произошедшем. Нина Сергеевна, прижав к груди руки и качая головой, произнесла:

– И дался тебе этот лодырь! Ну поставь ты ему тройку, и дело с концом!

– Если бы он проявил хотя бы немного изобретательности, я бы так и сделала, – упрямо ответила Оля. – Поверь мне, студенту требуется приложить невероятные усилия, чтобы получить на устном экзамене на нашем факультете «неуд». Пробормочи он несколько предложений по-французски, пускай даже с ошибкой в каждом слове, тройка была бы у него в кармане. Однако я не позволю, чтобы студент заявлял мне в лицо: «Ставьте трояк, потому что мой папашка проплатил декану». Это все же университет, а не базар!

Ольга не сомневалась, по какому поводу звонил Щубач. Однако вместо того, чтобы связаться с ним, она пообедала и прилегла отдохнуть. Разбудила ее Нина Сергеевна. Она протянула ей трубку телефона и прошептала:

– Это Лев Миронович звонит!

– Добрый... – начала Оля, но Щубач, не слушая слов приветствия, проорал:

– Данилина, ты что себе позволяешь? Ты почему не пропустила Садовникова? Я же тебе русским языком сказал – поставь ему «удовлетворительно»!

– Лев Миронович, – ответила Ольга, – Антон сделал все, чтобы этого не произошло. Он попросту сидел и молчал, отказываясь отвечать. А затем заявил, что его «папашка» с вами все уладил.

Щубач тяжело дышал в трубку, а потом пролаял:

– Желаю тебя немедленно видеть, Данилина, у себя в кабинете! Тебе это понятно? Даю тебе десять минут!

– Но, Лев Миронович, вы же знаете, что я живу далеко от университета... – начала Оля, но в трубке заныли гудки отбоя. Ничего не оставалось делать, как быстро умыться, переодеться и отправиться в обратный путь.

Ольга оказалась в университете почти через час. Часы показывали половину третьего, солнце ярко светило, в коридорах, выложенных мраморными плитами, царила прохлада. В деканате Щубач расхаживал по кабинету. Завидев свою аспирантку, Лев Миронович смерил ее мрачным взглядом и процедил:

– Ты что, намеренно заставила меня ждать, Данилина? Я же сказал – через десять минут!

– Лев Миронович, увы, у меня нет возможности добираться до университета на такси или на вертолете, – ответила Ольга, ощущая, что сердце ушло в пятки от собственной смелости.

Декан обожал и поощрял раболепство, лизоблюдство и слепое восхваление собственной персоны. Особенно ревниво он относился к тому, чтобы аспиранты и студенты своевременно поздравляли его по поводу того или иного праздника. Оля вспомнила, как Лев Миронович распекал бедного студента, писавшего у него курсовую работу, – юноша не поздравил Щубача с защитой докторской диссертации. Тот пытался объяснить, что понятия не имел об этом, но декан еще больше разозлился. Он был уверен, что является центром вселенной и любой и каждый на всех континентах должен быть в курсе благой вести – Лев Миронович Щубач получил в Казани звание доктора наук. Вероятно, он не отказался бы, чтобы по случаю этого великого события, как и две тысячи лет назад в Иудее, на небе воссияла новая звезда, а волхвы низложили бы к его стопам драгоценные дары.

А как-то и сама Оля не поздравила его по телефону на седьмое ноября, и это стало темой для серьезной беседы в кабинете декана. Тот раздраженным голосом объяснил, что «научная этика» предписывает аспиранту своевременно поздравлять своего научного руководителя. И пусть праздник советский, да и не праздник вообще нынче, все равно надо звонить и веселым голосом желать ему «всего самого наилучшего». Причем исключительно в первой половине дня, с десяти до двенадцати.

Щубач проследовал из приемной в свой кабинет, опустился в крутящееся кресло. Ольга уставилась на плоский монитор компьютера, красовавшийся на столе Льва Мироновича, она вспомнила, как он, увидев у коллеги-декана супермодный монитор, рвал и метал – у него самого имелся старый, большой, громоздкий, ну никак не соответствующий его статусу. Поэтому из средств факультета было выделено около двадцати пяти тысяч рублей на покупку изящной игрушки.

– Итак, Данилина, ты меня разочаровала, – процедил Щубач. – Садовников обо всем проинформировал, и мне уже позвонил его папаша. Ты знаешь, кто он?

– Рискну предположить, что тоже Садовников, – произнесла Оля.

Лев Миронович быстро замигал и прошипел:

– Его папаша – заместитель директора нефтеперегонного завода! Он очень важный человек – с мэром на «ты», с губернатором в сауну вместе ходит, а ты вынуждаешь меня оправдываться перед ним!

Ольга промолчала. Разумеется, то, что папаша Садовникова ходит в сауну вместе с губернатором, было для Щубача фактом огромной важности. Декан пододвинул к ней лист, в котором Ольга узнала экзаменационную ведомость, сданную ею несколько часов назад в учебный отдел, и швырнул дорогую чернильную ручку с золотым пером.

– Исправляй оценку Садовникову, – заявил Щубач. – Зачеркни «неуд», впиши «удовлетворительно», а внизу сделай приписку: «Исправленному верить» и распишись.

Оля замотала головой и воскликнула:

– Лев Миронович, я не могу! При всем к вам уважении! Этот студент не заслуживает тройки. Он абсолютно ничего не знает и не хочет знать...

– Ставь, я тебе сказал! – рассвирепел Щубач.

Оля еще не видела своего научного руководителя в подобном состоянии. Узкий лоб покрылся испариной, на бледных щеках выступил чахоточный румянец, свинячьи глазки сузились, кинжалообразный кадык заходил ходуном. Ольге внезапно сделалось очень смешно. Она с трудом подавила смех, но сдержать улыбку не смогла.

– Ты что ржешь? – заорал декан факультета. – Ты просекла, что от тебя требуется, Данилина? Ну, пиши, что тебе велено!

– Лев Миронович, я не буду этого делать, – ответила Оля.

Щубач застыл в кресле. Лицо декана сравнялось по цвету с дорогущим шелковым бордовым в лазоревую крапинку галстуком, украшавшим его длинную и морщинистую, как у черепахи с Галапагосских островов, шею. Лев Миронович крякнул, втянул носом воздух и странным тоном произнес:

– Значит, ты категорически отказываешься делать то, что я тебе приказываю?

– К сожалению, не вижу возможности поступить так, как вам хочется, – ответила Ольга.

Декан схватил ведомость, что-то в ней накорябал и бросил на колени Ольге. Она увидела, что Лев Миронович исправил поставленную ею оценку.

– Я как декан обладаю правом исправить ошибки преподавателей, – заявил Щубач. – Отнеси это немедленно в учебный отдел!

Ольга аккуратно положила ведомость на стол и ответила:

– Лев Миронович, я могу быть свободна?

Щубач прохрипел:

– Свободна, свободна! Ты можешь быть свободна, как горная козлица! Убирайся, Данилина! И учти, эта выходка тебе так просто не пройдет! Пошла прочь!

По пути домой Ольга думала о том, как отреагирует мама, узнав о произошедшем. Наверняка будет убеждать, что не следовало идти на конфликт с деканом, предложит принести ему извинения. Нина Сергеевна гордилась тем, что дочь поступила в аспирантуру, и всей душой желала, чтобы та после защиты диссертации осталась работать на кафедре. Но, имея во врагах такого влиятельного человека, как декан Щубач, об этом можно было забыть. И все же Оля считала, что поступила правильно: она не могла ни в чем упрекнуть себя – если студент заслуживает неудовлетворительной оценки, ее он и должен получить. И никакого значения не имеет то, что его отец – «шишка» на нефтезаводе и парится в бане, пардон, в сауне вместе с губернатором области.

6

В течение последующих нескольких дней Оля больше ничего не слышала от научного руководителя, и они с мамой решили, что Щубач потерял интерес к истории с Садовниковым. Но в самом конце июня Оле позвонила Инга, одна из молодых преподавательниц кафедры.

– Лев Миронович просил передать тебе, что завтра в двенадцать состоится заседание кафедры, последнее перед началом отпусков, – сказала Инга, и в ее голосе Оля уловила тревожные нотки.

– А что произошло? – поинтересовалась девушка. – У нас заседания каждый второй понедельник, в этом месяце уже прошло...

– Да итоги сессии вроде бы подводиться будут, – добавила Инга. – И аспирантов аттестовывать...

– Странно, – проронила Оля, – и это тоже было.

Помолчав, Инга осторожно спросила:

– А что у тебя произошло с Щубачом? А то он в последние дни злой как черт. И на твою фамилию реагирует, как бык на красную тряпку.

Ольга не стала посвящать Ингу во все подробности произошедшего, ограничившись парой слов о том, что у нее возникли разногласия с деканом по поводу второй главы диссертации.

– А, вот оно что... – немного недоверчиво протянула Инга, самая активная сплетница на кафедре. – Тогда понятно, почему он просил тебе вот что еще передать: тебе завтра потребуется сделать на заседании доклад о работе за второй год обучения в аспирантуре. Одним словом, ты должна поведать народу о том, сколько чего тобой обработано и написано.

– Я же в мае докладывала, – ответила Ольга. – В числе прочих аспирантов. А завтра еще кто-то отчитываться будет или только я?

– Мне об этом ничего не известно, – проворковала Инга, но по ее тону было понятно, что она недоговаривает.

Не принимая близко к сердцу очередную причуду Щубача, Оля нашла доклад, который делала полтора месяца назад на заседании кафедры. Она зачитает его еще раз – в тот раз Щубач хвалил ее, и коллеги единогласно аттестовали ее, как, впрочем, и других аспирантов.

Как и требовалось, на следующий день она появилась на кафедре без четверти двенадцать. Дамы, завидев Ольгу, прекратили разговор и уставились на нее, будто увидели Тень отца Гамлета. Оля одарила их милой улыбкой. Преподавательницы зашушукались – они ее недолюбливали, считая выскочкой (ни одна из них не имела ученой степени, числясь в вечных соискательницах), и опасались того, что, защитившись, «эта Данилина», чего доброго, станет доцентом, а потом, того и гляди, займет кресло заведующей кафедрой.

Все расселись в большой комнате, дожидаясь появления главного действующего лица – Льва Мироновича Щубача. Он был одним из двух ведущих преподавателей, в течение нескольких месяцев совмещая посты декана и завкафедрой. Потом он милостиво предложил в руководители кафедрой Наталью Богумиловну Егозину, одну из немногих, кто обладал кандидатской степенью, и та была рупором всех приказаний Щубача, исполняла его волю и никогда не проявляла инициативы, бегая по десять раз на дню в деканат, чтобы узнать мнение Льва Мироновича по тому или иному пустяковому вопросу. Работники, исповедовавшие принцип, что инициатива наказуема, Щубачу и требовались.

Часы показывали четверть первого, когда дверь на кафедру открылась – появился облаченный в дорогой костюм цвета горчицы декан. Лев Миронович никогда не приходил вовремя, искренне полагая, что настоящий шеф должен заставить подчиненных с трепетом ожидать его августейшую персону.

– Наталья Богумиловна, можете начинать, – заявил он и расположился в большом кожаном кресле, которое никто не имел права занимать, кроме него самого – все остальные преподаватели ютились на стареньких колченогих стульях.

Егозина, блеклая, косноязычная дама с вечно испуганным выражением вытянутого овечьего лица, открыла заседание кафедры. В течение последующего часа все откровенно зевали, вполуха внимая тому, как каждый из преподавателей повествует о результатах завершившейся сессии и закончившегося учебного года. Когда очередь дошла до Оли, она быстро сообщила об успехах своих третьекурсников. Щубач, который до того, закинув ногу на ногу, безучастно сидел в кресле, оживился и скрипучим голосом задал вопрос:

– А студенты, которые получили «неудовлетворительно», у вас имеются?

– Насколько мне известно, уже нет, – ответила Ольга.

Лев Миронович сверкнул стеклами очков-хамелеонов и хмыкнул. Поочередно взгляды всех членов кафедры обращались к круглым часам, висевшим на стене. Всем в тот жаркий, тягучий день хотелось одного – как можно быстрее покончить с рутиной и с чистой совестью отправиться в отпуск до конца августа.

Наталья Богумиловна в течение получаса с ненужными подробностями, заикаясь и смолкая, путаясь в словах и углубляясь в никому не интересные детали, рассказывала о том, как она преподает фонетику французского языка на первом курсе. Коллеги в душе проклинали нудную Егозину, желая одного – чтобы она побыстрее смолкла.

Заведующую кафедрой прервал Щубач. Наталья Богумиловна так и осталась сидеть на стуле с раскрытым ртом, когда Лев Миронович заявил:

– С фонетикой все ясно, Наталья Богумиловна. Благодарю за чрезвычайно информативный доклад, однако перейдем к следующему пункту повестки дня – к аттестации аспирантов.

Оля обвела взглядом присутствующих. Ей показалось, что они посвящены в некую тайну, которая неизвестна ей одной.

– Как известно, аспиранты уже делали доклад о своей работе в мае, – заявил Щубач, – и все они были по результатам данных сообщений и с учетом мнения их научных руководителей аттестованы. Все – кроме одного человека. Кроме вас, Данилина!

Ольга вздрогнула – о чем ведет речь Щубач? Он же месяц с лишним назад поставил подпись под ее годовой аттестацией, и она сама отдала эту бумажку в отдел аспирантуры. И тут Оле вспомнилось, с какой легкостью Лев Миронович перечеркнул оценку, исправив ее на положительную, в экзаменационной ведомости, уже сданной ею в канцелярию. Значит ли это, что и ее аттестация приказала долго жить?

Ей ничего не оставалось, как еще раз зачитать перед всей кафедрой сообщение о проделанной работе. В прошлый раз Щубач был полностью удовлетворен ее сообщением, а члены кафедры проголосовали все, как один, за ее аттестацию. Когда Оля смолкла, Щубач протянул:

– Ну что, у кого-нибудь имеются вопросы?

Вопросов ни у кого не было: все мечтали о том миге, когда заседание завершится и наступит долгожданная свобода.

– Тогда я скажу пару слов! – зловещим тоном произнес декан. Он сцепил на животе руки в замок и заявил: – То, о чем поведала нам Данилина, полнейшая чушь. В течение двух лет обучения в аспирантуре, в особенности в течение последнего года, она совершенно ничего не делала. Фактический материал, собранный ею, не вызывает ничего, кроме слез, теоретическая глава, которую я прочитал, написана на чрезвычайно слабом уровне.

Оля обомлела – еще несколько дней назад Щубач был совершенно иного мнения о ее работе, даже поставил в пример остальным аспирантам и заявил, что в следующем году она обязательно выйдет на защиту.

– Лев Миронович, как же так? – перебила она научного руководителя. – В мае вы говорили совершенно иное! Ведь так? Мы можем поднять протокол заседания кафедры, там черным по белому написано, что вы довольны моими успехами, да и аттестация тогда уже прошла...

– Аттестация тогда, Данилина, была неофициальная, – ответил с наглой усмешкой декан.

– Как это – неофициальная? – изумилась Оля. – А ваша подпись под бумагой, которую я сдала в отдел аспирантуры, тоже неофициальная?

Лев Миронович раскрыл кожаную папку с золотым двуглавым орлом, которую принес с собой, и извлек из нее лист.

– Вот ваша новая аттестация, Данилина, – сказал он. – Зачитываю для всех: «Аспирантка второго курса Данилина О.А. пренебрегает ведением научной работы, чрезвычайно халатно относится к написанию диссертационной работы, ею за прошедшие два года не было представлено ни единой страницы текста. Данилина О.А. утратила связь с научным руководителем, в связи с чем она не может быть аттестована за второй год обучения в аспирантуре».

Оля не верила своим ушам. Ей на мгновение показалось, что происходящее – дурной сон.

– Лев Миронович! – простонала Оля. – Все же, и вы в том числе, знаете, что это – ложь! У меня имеются тексты с вашими замечаниями на полях. Если я ничего вам не представляла, то каким образом на этих двухстах с лишним страницах оказались пометки, сделанные вашим почерком? Как я могла утратить связь с научным руководителем, если мы видимся едва ли не каждый день, и я регулярно предоставляю вам новые куски диссертации?

Работники кафедры, как отметила Оля, с затаенным удовольствием наблюдали за ее неравным поединком с Щубачом. Ольга обратилась к Егозиной:

– Наталья Богумиловна, прошу вас, подтвердите, что это так! Вы ведь сами читали мою работу, вас Лев Миронович просил! Вы знаете, что я не лентяйка!

Заведующая кафедрой, испуганно заморгав, промемекала:

– Ольга, не знаю, о чем вы говорите. Лев Миронович – ваш научный руководитель, ему виднее. А вашей работы я в глаза не видывала! И вообще, не впутывайте меня во все это!

Словно оглушенная, Ольга застыла на стуле. Никто из членов кафедры не произнес ни единого слова в ее защиту. Все знали, что Щубач нагло врет, но никто не рискнул возразить ему.

– С учетом вышесказанного ставлю вопрос об аттестации аспирантки Данилиной, – усмехнулся Щубач. – Итак, кто «за»? Ага, вижу, никто «за» не голосует. А сие означает, что вы, Данилина, не аттестованы, в связи с чем я имею полное право поднять вопрос о вашем отчислении из очной аспирантуры. Что я сегодня же и сделаю. Вопросов больше нет?

– Лев Миронович! – воскликнула Ольга. – Я хочу знать, по какому праву...

– Вопросов больше нет! – прервал ее декан. – Наталья Богумиловна, повестка дня исчерпана, заседание кафедры объявляется закрытым. Желаю всем хорошего отпуска!

Загремели отодвигаемые стулья, преподаватели начали собираться домой. Оля бросилась вслед за Щубачом в коридор. Напрасно она пыталась с ним заговорить, декан, делая вид, что не замечает ее рядом с собой, несся к себе в кабинет.

– Лев Миронович, это невозможно! – взывала к нему Оля. – Вы точно знаете, что все сказанное вами не соответствует действительности! Ведь в отделе аспирантуры сохранилась моя аттестация за первый год, в которой вы исторгали похвалы, да и вторая, поданная в мае...

Щубач, на секунду остановившись, смерил ее холодным взглядом и ответил:

– Данилина, ты уверена, что эти бумаги сохранились?

– Неужели... – прошептала Оля. – Вы хотите сказать, что...

– Еще Булгаков говорил: нет бумажки – нет и человечка, – со злорадной ухмылкой ответил Щубач. – Завтра или, самое позднее, в грядущий понедельник будет издан приказ о твоем отчислении из аспирантуры за неуспеваемость и потерю связи с научным руководителем. А с такой «милой» формулировкой тебя не возьмут ни в один из вузов нашей страны. Ты что, не поняла, что я в университете бизнес делаю? А ты мне помешать пыталась! Придется идти в школу. Хотя я постараюсь, чтобы и там узнали о том, что ты, Данилина, нерадивая и тупая. Так что дорога у тебя одна – детский сад! Или... да, думаю, место уборщицы в ватерклозете на железнодорожном вокзале тебе как раз по плечу.

Декан вновь наподдал газу, а Оля все бежала за ним по коридору, безуспешно пытаясь доказать свою правоту. Когда они оказались около двери деканата, Лев Миронович, обернувшись, сказал:

– А тебе здесь делать нечего. Надо было пропустить Садовникова.

И с треском захлопнул за собой дверь. Ольга потянула на себя ручку, но дверь не поддавалась. Девушка прислонилось к стене, чувствуя, как слезы буквально душат ее. Щубач вознамерился стереть ее в порошок только за то, что она не поставила трояк ленивому и наглому студенту, чей папа ходит в сауну вместе с губернатором? Неужели в жизни все так примитивно?

Минут через десять дверь деканата открылась, из нее выкатился Щубач с шикарным кожаным портфелем в руке. Лев Миронович явно направлялся домой.

– Прошу вас, мне надо поговорить с вами! – обратилась к нему Оля.

Щубач молча закрыл деканат, поколдовал над сигнализацией и отправился к лестнице. Ольга следовала за ним. Лев Миронович игнорировал свою аспирантку. Около здания университета его ждал новехонький белый «Лексус», которым Щубач безмерно гордился. Он рассказывал всем, что купил его с деканской зарплаты, потому что «умеет экономить». Все делали вид, что верили декану. Лев Миронович прыгнул в салон, автомобиль рванул с места, и Оле даже пришлось отскочить, чтобы не попасть под колеса.

Вернувшись домой, она рассказала обо всем маме. Нина Сергеевна не на шутку встревожилась, но попыталась уверить дочку, что Щубач решил ее просто напугать, он наверняка передумает.

– Какой ему смысл терять такую прилежную аспирантку, как ты? – говорила она.

Оля и сама знала, что смысла в этом поступке нет, но она также знала: Лев Миронович Щубач никогда не прощает оскорблений, нанесенных ему подчиненными, а ее непослушание в ситуации с Садовниковым он воспринял именно как оскорбление.

Вечером она пыталась дозвониться Щубачу домой, но у него было постоянно занято – Оля знала, что у декана стоит навороченный телефонный аппарат, наверняка он занес ее номер в «черный список». Поэтому она отправилась к соседям, и на этот раз в трубке раздались долгие гудки.

– Алло, – услышала она приятный женский голос, принадлежавший, видимо, супруге декана.

– Добрый вечер, я хотела бы поговорить с Львом Мироновичем, – сказала Оля.

Дама поинтересовалась:

– А кто его спрашивает?

Оля подумала, если она назовет свое подлинное имя, то супруга декана, наверняка получившая наставления мужа, положит трубку. И девушка пустилась на хитрость:

– Меня зовут Инга Тимофеева, я работаю на кафедре, у меня вопрос ко Льву Мироновичу по поводу... выплаты ему отпускных.

– Господи, надеюсь, никакой задержки с деньгами не предвидится? – обеспокоенно произнесла мадам деканша. – Секундочку, Инга...

В трубке раздались шорохи, и Оля услышала ее призывный голос:

– Левушка, возьми, пожалуйста, у себя в кабинете трубочку, тебе какая-то кулема Инга с кафедры звонит, что-то относительно отпускных!

Наконец откликнулся недовольный голос Щубача:

– Инга, в чем дело?

– Лев Миронович, это не Инга, это Ольга Данилина, – на одном дыхании выпалила Оля. – Я хочу знать, что означает сегодняшний спектакль во время заседания кафедры. – Щубач молчал, и Оля спросила: – Вы еще на проводе, Лев Миронович?

– Данилина, – произнес тот зло. – Учти, у меня имеются хорошие связи в прокуратуре. Если посмеешь позвонить мне домой еще раз, то клянусь, тебя упекут в каталажку за телефонный терроризм. Скажу, что ты звонила, угрожала мне, матом крыла, квартиру сжечь и меня убить обещала. Я тебе уже сказал – надо было Садовникова пропустить, тогда бы все иначе повернулось. А так ты, Данилина, в жопе. Желаю тебе там и оставаться.

Лев Миронович повесил трубку. Оля, поблагодарив соседей, побрела домой. Она не знала, что ей делать. Щубач, как она поняла, не шутил. И приказ об ее отчислении из аспирантуры появится в самое ближайшее время.

7

Два дня они провели с мамой на даче, где Оля пыталась тщетно забыть о произошедшем. Едва они переступили порог квартиры, зазвонил телефон. Нина Сергеевна схватила трубку и быстро протянула ее дочери:

– Наверное, он передумал! Все будет хорошо!

– Лев Миронович? – внезапно осипшим голосом произнесла Оля.

В трубке послышался смешок, и низкий мужской голос произнес:

– На ваше счастье, Ольга, нет. Два дня вам звоню, а вас нет. Уж думал, вы в Патагонию сбежали. Вас беспокоит Мстислав Романович Милославский. Знаете такого?

– Ой, Мстислав Романович... – выдохнула Ольга.

– Я прослышал о несправедливом, вернее, беспардонно-хамском отношении к вам со стороны вашего научного... пардон, бывшего научного руководителя, – продолжил Милославский. – Подобное поведение мне знакомо: господин декан как был, так и останется плебеем, а при этом претендует, совершеннейше, отмечу, безосновательно, на роль патриция. Знаете, что я держу в руках? Приказ о вашем отчислении из аспирантуры.

– Значит, уже ничего изменить нельзя... – уныло произнесла Ольга.

Милославский хохотнул:

– Не стоит умирать раньше времени! Даже если вас проглотил Годзилла, то выход всегда найдется – или вперед, или назад. Приказ-то имеется, в отделе аспирантуры его подготовили, но ректор его не подписал. Лев Миронович окончательно потерял чувство реальности – решил, что может поступать, как восточный сатрап, руководствуясь исключительно собственными желаниями. Впрочем, пардон, он не сатрап, а евнух в гареме султана, который вдруг решил, что является правителем империи. Знаете, что в стародавние времена с такими евнухами делали? Сажали на кол!

Оля хихикнула, представив себе Щубача в роли евнуха, да к тому же посаженного на кол.

– Ну вот и хорошо, что оптимизм к вам вернулся, – констатировал профессор Милославский. – Ректор, как и я, возмущен подобным поведением декана. У меня уже имеется согласие со стороны нашего университетского шефа... Он не позволит выбросить вас под надуманным предлогом из аспирантуры. Но и оставаться у Щубача вы не сможете – защититься он вам все равно не даст. Вам такой научный руководитель разве нужен?

– Нет, – ответила Оля.

– Я тоже придерживаюсь подобного мнения, – сказал Мстислав Романович. – Приезжайте сейчас в университет, на мою кафедру, поговорим.

Разговор закончился тем, что Ольга Данилина стала аспиранткой Мстислава Романовича Милославского. Когда в университете распространилась об этом весть, то многие отказались в это поверить: о «братской любви», вернее, лютой вражде между обоими учеными было очень хорошо известно.

Щубач рвал и метал, громогласно заявляя, что «двоечница Данилина» никогда не сумеет защититься, кишка, мол, у нее тонка. Но Оля под руководством Милославского в течение нескольких месяцев полностью переделала теоретическую и практическую части диссертации, и Мстислав Романович объявил ей: защита состоится в декабре – или никогда. Ольге пришлось сидеть ночи напролет, чтобы в срок сдать текст, собрать массу документов, написать автореферат и разослать его членам совета. Наконец она смогла вздохнуть свободно: пятнадцатого ноября все было завершено, а семнадцатого декабря предстояла защита.

Ее бывший научный руководитель не оставался бездеятельным. Когда, сталкиваясь с ним в университетских коридорах, Оля вежливо приветствовала Льва Мироновича, лицо того каменело, он, плотно сжав губы, делал вид, что не знает ее. Считая себя до смерти оскорбленным, Щубач принялся распространять слухи о том, что Милославский переманил у него аспирантку, у которой была практически готова диссертация, и теперь почивает на лаврах «великого ученого». Ольга и Мстислав Романович посмеивались над подобными заявлениями, а всем желающим демонстрировался документ из отдела аспирантуры, в котором декан оповещал общественность, что Ольга в течение двух лет не представила ему ни строчки.

– Так что наш могущественный друг, а точнее, бессильный недруг должен объяснить сию антимонию: либо он пытался отчислить из аспирантуры нерадивую аспирантку, но тогда ему нечего стенать, что вы перешли ко мне, или же Лев Миронович намеренно хотел избавиться от молодой ученой, у которой была готова диссертация, но тогда возникает масса вопросов касательно того, почему он жаждал сделать это и отчего он врет об истинных причинах вашего перехода к другому руководителю, – сказал как-то Милославский.