Трудно быть ангелом

Анна Шехова

Трудно быть ангелом

Ангелом быть трудно. Но еще труднее не быть им, когда ты рождена с неизбывной верой в то, что все к лучшему, и неистребимым жизнелюбием.

Впервые Ангелом меня назвал мой первый мужчина, а точнее – восемнадцатилетний мальчик, писавший мрачные, но талантливые стихи. «Ангел мой светлый, – говорил он, – у тебя удивительные глаза. Они смотрят в ожидании хорошего». А как еще могли смотреть глаза четырнадцатилетнего ребенка, выросшего за городом, среди раскидистых черемух и дощатых заборов, ребенка, чье детство пахло донником, крапивой и маленькой поселковой библиотекой?

С того времени в моей жизни произошло достаточно событий, и было прочитано великое множество книг, чьи сюжеты отражали ту самую реальность без прикрас, которую буддисты называют колесом сансары, аскеты – юдолью страданий, а люди, не читавшие Ошо, жизнью как она есть. Положа руку на сердце, а еще лучше – просто положа на все эти мнения, я могла бы сказать, что у меня было не меньше, чем у других, поводов, чтобы утратить свой библиотечный оптимизм.

Любому человеку, причащавшемуся современной литературы, известно, что оптимизм нынче не в моде. Современное общество не поощряет жизнелюбие и, тем паче, идеализм, который был отправлен на свалку истории вместе с красными галстуками и портретами великих вождей. Идеализм стал уделом никогда не взрослеющих мальчиков, чьей доблести не хватает даже на то, чтобы сменить опостылевшую работу.

Я – идеалистка.

Вера в лучшее разрослась в моем сознании множеством цветущих сорняков, которые обычно именуют мечтами. Впрочем, такой засоренностью головы страдают многие. Мое отличие в том, что я искренне полагаю: только самые дерзкие мечты заслуживают, чтобы стать целями.

Говорить о счастье в наше время – дурной тон: рискуешь нарваться на обвинения в бесчувственности и механистичности. При этом модно ругать общество за излишний меркантилизм и ронять слезы в мохито, сожалея об утраченной духовности. Модно играть в декадентов, заниматься йогой и брать кредиты. Не модно – отказываться от повышения зарплаты ради свободного времени, цитировать Иешуа и доверять людям.

Я – немодный человек.

Каждый сам ставит планку своим возможностям в этом мире. Я предпочитаю не ставить планок.

Я слишком много всего люблю в этой жизни, чтобы не любить жизнь.

Я – счастливый человек. Я могу это сказать даже сейчас, когда мне почти не хочется жить…

Начало, которое почти конец

Главная беда Ангелов в том, что они верят в несуществующие истины. Например, в то, что с Ангелами и хорошими девочками не может случиться ничего плохого. Поэтому, когда плохое все-таки случается, Ангел становится страусом: погружает голову в песок и выжидает, пока гроза пройдет.

Но иногда она не проходит, и мокрый дрожащий Ангел продолжает сидеть на песке, не понимая – за что природа обрушилась на него. А вопрос не в том – за что? Вопрос в том – для чего? Ангелам тоже приходится взрослеть.

Если быть хорошей девочкой, то жизнь, как справедливый учитель, поставит тебе в дневник пятерку. Если долго быть хорошей девочкой, то на шею тебе повесят золотую медаль и вручат диплом за примерное поведение.

Я была хорошей девочкой и счастливой женщиной в одном лице. При этом искренне заблуждалась, считая, что заслужила свое право на счастье. Будь я чуть внимательнее к окружающему миру, можно было бы легко заметить, что счастье не относится к той же категории, что надбавка к зарплате, или воинское звание, или красный диплом.

Я вышла замуж пять лет назад, и за это время мне ни разу не приходила в голову мысль о том, что это когда-нибудь закончится.

Наша жизнь с Тимом началась так, как это бывает только в кино и подростковых фантазиях.

Я училась на третьем курсе и преодолевала то, что называется экватором студенческой жизни. Был канун Нового года и разгар сессии, которую я пыталась сдавать досрочно. Декабрь выдал нам череду леденящих темных дней: по утрам, когда я смотрела на термометр за окном, мне казалось, что столбик ртути примерз к отметке минус тридцать пять и именно поэтому морозы не отступают. Ангелам всегда свойственно путать причину и следствие. Окна в трамваях и троллейбусах были покрыты похожим на известку слоем изморози, на котором добрые шутники выскребали ногтями надписи: «Держитесь, люди! Скоро лето!». Жила я в пригороде и была перманентно простужена от долгих ожиданий на остановках и перронах – не спасали ни длинная дубленка, ни меховые сапоги. Сессия давалась сложно, предэкзаменационная соковыжималка доводила до состояния лимонной корки, которой уже ничего не надо, кроме как засохнуть в углу под теплой батареей. В довершение всего у меня на губе выскочил огромный герпес – штука крайне неприятная и уродующая лицо. На себя в зеркало в те дни я смотрела с тем же чувством, что и на немытую посуду в раковине – жуткая гадость, но придется оставить, ибо нет времени что-либо делать с этим.

В один из таких дней я ехала со своей окраины мира на экзамен и размышляла о том, что в жизни все до скуки закономерно и предсказуемо. С тех пор, как дети перестают верить в Деда Мороза, оставляющего им подарки под елкой, в их жизни не случается ничего невероятного или по-настоящему чудесного. Все, даже самое приятное, происходит по давно известным сценариям. Вот, скажем, романтические приключения затеваются, как правило, весной или летом, или в начале осени, но никак не в разгар морозов. И, разумеется, не с девушками, у которых под глазами фиолетовые полукруги, а на губе герпес.

Я знала, что мне грех жаловаться на внешность: многие мужчины и фотографии говорили о том, что я бываю красивой. Но этой зимой бледная немочь в зеркале показывала обратное. Вот если бы сейчас, а не тогда, когда я порхаю по городу в летнем сарафанчике с распущенными волосами и июльским блеском в глазах, если бы сейчас ко мне, заморенной и страшной, подошел добрый рыцарь познакомиться – тогда бы я поверила и в свою красоту, и в чудеса. Но чудес не бывает, а рыцари не ездят в пригородных электричках: их здесь слишком легко спутать с кем-нибудь в толпе.

Вечером того же дня я ехала на вокзал в битком набитом трамвае, как обычно бывают набиты трамваи в час пик после пятнадцатиминутного перерыва. Стиснутая между дубленками и шубами, я пыталась удержаться на верхней ступеньке рядом с однокурсником. И наткнулась на взгляд такой откровенно восхищенный, что сочла его за насмешку. Молодой человек, припечатанный к дверям спиной, в куртке и шляпе – в разгар декабря, на минуточку, – смотрел на меня и улыбался. Обнаружив, что я заметила его, он не отвел взгляд как нормальный закомплексованный горожанин, а продолжал лить на меня свой улыбчивый восторг. Через две остановки я уже поняла, что он выйдет вместе со мной.

На вокзале молодой человек выскочил и, сняв перчатку, подал мне руку, а я, стесняясь саму себя, опустила ему в ладонь свою огромную толстую варежку.

– Вы, должно быть, учитесь на историческом или филологическом? – спросил он.

– Вы видели, где я садилась? – ответила вопросом я.

Наш разговор длился всего минут десять – столько времени оставалось до моей электрички. Этих десяти минут Тимофею хватило, чтобы перейти на «ты», рассказать мне, какая я красивая и записать мой номер телефона.

– Я обязательно позвоню, чтобы поздравить тебя с Новым годом.

Но я знала, что он не позвонит. Это было знакомство не для романа, а для того, чтобы спасти мою веру в чудо.

Тогда, возвращаясь домой в электричке, пахнущей табаком и влажной шерстью, я вообще не была уверена, что он – человек, несмотря на всю прозаичность имени и банальность его комплиментов. Я и тогда, и сейчас верю, что наши Ангелы-Хранители регулярно навещают нас в человеческом облике, только мы не всегда к ним прислушиваемся.

Версию про то, что Тимофеем в шляпе был ни кто иной, как мой Ангел-Хранитель, подтвердил еще один эпизод два года спустя. Я возвращалась домой на позднем автобусе с не слишком удачного свидания. На мне была чудесная шляпка песочного цвета и элегантное серое пальто, но я чувствовала острое желание переодеться в невзрачную джинсовую куртку и отправиться бродить под дождем. Мои тогдашние отношения с чиновником из городской администрации начали утомлять меня – как чтение книги о хороших манерах. Все было очень культурно, по всем правилам прописного романа: розы в хрустящей упаковке, билеты в театр, кафе и кофейни, где я стеснялась заказывать дорогие пирожные. И никакой эйфории, никакого трепета, никаких ожиданий, предвкушений, волнений.

Я сидела в полудреме, такой же невнятной, как осенние сумерки за окнами. Внезапно кто-то тронул меня за рукав:

– Держите, это вам.

В моих руках оказался листок бумаги. И, подняв голову, я едва успела заметить выскочившего на остановке человека: темная куртка, шляпа, брошенный в мою сторону лукавый взгляд. Мой Ангел-Хранитель по имени Тимофей оставил меня с коротким стихотворением, написанным, очевидно, тут же, в автобусе. Листок потом потерялся, но одна строчка все-таки осела в моей памяти: «Слов оказалось так мало. На язык просилась гроза».

А еще год спустя осенью, под пологом последней сентябрьской ночи, я возвращалась домой хмельная от обуявшего меня ощущения свободы, с шальными глазами и осенним ветром в голове. Вместе с подругой забилась в переполненную последнюю маршрутку, где всю дорогу играла в гляделки с абсолютно незнакомым, но симпатичным молодым человеком. Странный светлый взгляд – насмешливый, но не вызывающий, сдержанная улыбка, узел формальности – галстук – едва заметен под воротом неформальной ветровки, кожаная папка под мышкой… Я не сразу узнала его без шляпы.

– Вы не уроните вашу папку? Может, мне ее у вас взять?

– А может, лучше мне кое-что у вас взять? Например, номер телефона?

Он пришел ко мне домой впервые – в косухе и шляпе, с пачкой зеленого императорского чая, и мой отец, заметив его с крыши бани, спросил: «Что за ковбои в нашем околотке?» Через две недели, когда осень окончательно осыпалась на городские тротуары, он сделал мне предложение.

Мы поженились в разгар января и в день свадьбы едва не опоздали в ЗАГС на собственную регистрацию, потому что с утра гуляли в лесу и валялись в сугробах под березами. Мы лежали в снегу среди деревьев, а из неба, перечеркнутого тонкими кружевами березовых веток, сыпался мягкий белый пух. Сыпался на лица, и я ничего не видела и не чувствовала, кроме этих касаний и теплых пальцев Тима в моей руке.

Мы очень мало знали друг о друге, когда поженились: наше знакомство происходило параллельно совместной жизни.

Он показывал мне фотографии своих бывших девушек, и я с удовольствием отмечала, что они все – красавицы. Мне это льстило, как и то, что вокруг Тима всегда было много женщин. Он с опытом виртуоза умел нравиться женщинам и работодателям. Однако сохранять отношения и с теми и с другими ему удавалось не столь успешно. Впрочем, меня это ничуть не пугало.

За первый год совместной жизни мы ни разу не поссорились и даже не были близки к этому. Однажды мы повздорили из-за какого-то пустяка и разбежались по разным комнатам. Но уже через пару минут столкнулись нос к носу в коридоре со словами: «Прости, пожалуйста!»

Мы жили в большой, но не обустроенной квартире Тима, на ремонт которой денег так и не накопили. Наша спальня была единственной уютной комнатой: роль кровати здесь выполнял матрас, расстеленный на полу. Вокруг него Тим расставлял свечи в бумажных абажурах, и первые месяцы мы всегда занимались любовью при свечах.

С другими комнатами мы постоянно экспериментировали: в одной наклеивали на старые обои коллажи из неудачных фотоснимков (Тим тогда как раз увлекся фотографией, и таких черновиков у него было хоть отбавляй), в другой завешивали стены географическим картами, утыканными красными флажками в тех местах, куда нам хочется поехать.

Я с самого начала знала, что наш брак – особенный. Начиная с его поспешности, удивившей всех, и заканчивая глубокой уверенностью в том, что это – на всю жизнь, и варианты не обсуждаются.

– Все влюбленные думают так же, – заметила в ответ на это моя подруга Ольга, отличающаяся повышенной ехидностью в крови.

– Дело даже не в любви, – ответила я с типично ангельским пафосом. – Есть такая штука – предназначение. Связь, которая существует еще до того, как люди увидят друг друга.

Я действительно ощущала эту связь: несмотря на всю разницу наших вкусов, режимов и привычек, разный стиль мышления и образ жизни, нас притянуло друг к другу и не отпускало. Мы могли часами спорить о религии, политике, этике – совпадали мы по взглядам куда реже, чем сходились, но эти споры сплавляли нас друг с другом еще крепче.

У нас было очень мало денег и очень много планов. А еще больше – оптимизма. Тим готовил мне овсянку с шоколадом и макароны с заправкой из тушеного лука, а я делала по выходным торты из дешевого печенья и сгущенного молока.

Первые два года мы почти не расставались. Когда впервые Тим уехал в командировку, мне пришлось пережить несколько мучительных ночей – постель без него казалась огромной, пустой и неуютной.

Когда же я как-то уехала в другой город в гости на неделю, он встретил меня в аэропорту, стиснул в руках, прижал и не отпускал несколько минут. А потом, выдохнув, прошептал на ухо: «Никогда больше не уезжай так надолго!»

Тим с первых дней учил меня, что все мои представления о своих возможностях и невозможностях – не более чем рамки, нарисованные в воздухе: «Какую сама установишь – такая и будет определять твою жизнь». Я, как послушный падаван, кивала.

А через три года после свадьбы мы, в соответствии со своими планами и желаниями, продали квартиру и перебрались в Москву.

Сначала мы снимали маленькую однокомнатную квартиру далеко от метро, но зато с роскошным видом на Москву-реку. В нашем первом московском доме было много солнца и растений в горшках. А на кухне почти всегда стояла раскладушка для гостей, бывающих проездом из других городов.

В тот первый год мы знакомились с городом – гуляли по улицам, определяя любимые маршруты, исследовали парки, усадьбы, дворцы, отслеживали все фотовыставки, к которым оба питали пристрастие. Мы обошли почти все музеи и обрели новую привычку – ходить по воскресеньям в «Иллюзион» на старые фильмы, а по дороге обязательно заглядывать в замечательную чебуречную на Солянке, чтобы купить два жирных, сочащихся соком, горячих чебурека с мясом и сыром.

Когда у нас обоих появилась стабильная работа, мы позволили себе взять кредит и купить однокомнатную квартиру в уютном зеленом Измайлове. Мы оклеили стены персиковыми обоями и поставили вдоль стен книжные стеллажи, а одну стену отвели под зеркальный шкаф. От метро до дома нужно было идти по бульвару, по аллее старых кленов, роняющих по осени листья на головы прохожим – как небесное благословение. Ветер закручивал их под ногами в шелестящий золотистый вихрь. И каждый раз, возвращаясь домой, я думала, насколько же мне повезло – жить в любимом городе, в любимом районе, с любимым человеком. Да еще и возвращаться домой под пологом из кленовых листьев. Не каждому выпадает такое счастье.

Я была счастлива. Даже в самые трудные периоды нашей жизни, когда настроение Тима или мое либидо падали на дно и не поднимались неделями, я знала, что это все временно, преходящие пустяки. И что мой брак продлится если не вечность, то, как минимум, до окончания моего ангельского века.

Наверное, о том, что с нашими отношениями не все в порядке, мне стоило догадаться еще той странной сырой зимой, когда Тим впервые ничего не подарил мне на день рождения. Подарок я, признаться, ждала, и даже пыталась угадать, что это будет. Зная, что мой любимый не отличается тонкостью интуиции, я в течение предыдущего месяца неоднократно рассуждала вслух о чудесных дамских рюкзачках, которые видела в продаже, или о том, как давно мне хочется заполучить альбом Климта в свою библиотеку, а также о прелестях масел для ванн.

Подарка не было. На следующий день после праздника я лежала в ванной, сдобренной солью и грейпфрутовым маслом, и размышляла, стоит ли затевать разговор об этом. В системе жизненных ценностей Тима подарки стояли где-то в хвосте очереди: необходимость выбора презента на день рождения или свадьбу друзей ввергала его в паническое состояние. Подарки самому себе он тоже принимал довольно равнодушно – даже штатив, о котором страдал, начиная с летнего отпуска.

Это я, как маньячка, за полгода составляла списки презентов для всех близких, записывала случайно услышанные желания и потом носилась по магазинам, разыскивая именно эти вещи. Удачно угаданное желание доставляло мне едва ли не больше удовольствия, чем получателю. Но где та скрижаль, где написано, что нужно действовать именно так?

К тому времени, как вода в ванной начала остывать, я пришла к выводу, что эпизод не стоит ни обиды, ни обсуждения. И ошиблась.

Первый сигнал об ошибке в программе поступил на следующий день. Я разговаривала по телефону с Анечкой Киверьяновой – обладательницей двух высших образований, роскошного бюста и едкого языка. Когда она мимоходом спросила меня о подарке от Тима, я замялась. В ответ на мое «ничего» Анечкин голос взвился сигнальной ракетой:

– И ты это проглотила?!

– Ну, я не придаю большого значения этим формальностям… – промямлила я, почувствовав себя не очень хорошо.

– Это, мать моя, уже не формальности! Это только начало…

Она оказалась права.

Ангел в треугольнике

Я не первая и не последняя женщина, муж которой обзаводится любовницей. Но я принадлежу к немногочисленной когорте тех «счастливиц», которые узнают об этой новости непосредственно от супруга.

Когда-то еще на первом году брака, обсуждая тему измен, мы оба пришли к выводу, что первейшая и самая существенная измена – это ложь. И тогда же пообещали друг другу, что если маловероятное станет возможным и кто-то из нас увлечется человеком на стороне, то держаться под крышкой молчания сей факт не будет.

Тим повел себя в лучших традициях джентльменства и сдержал слово.

Он приехал со своих страйкбольных соревнований в семь утра, и я уже была на ногах, ожидая его. В духовке зрела его любимая творожная запеканка: сладкий дух расползался по квартире.

Тим вошел в дверь, сбросил рюкзак и тут же, не снимая куртки, стиснул меня в объятьях. Его прохладные руки забрались под мой короткий красный халатик: я намеренно надела этот, а не длинный и пушистый – более подходящий для ноября, но меньше – для возвращения любимого мужа.

– Соскучилась? – прошептал он.

Я только кивнула, утыкаясь носом в его кашемировое плечо и прижимаясь еще крепче. В такие минуты мне хотелось врасти в него всем телом.

После завтрака мы сидели на диване в обнимку, но Тим все медлил, не снимая с меня халат. Он перебирал мои волосы, целовал лицо, но внутри его бродили, вызревая, какие-то свои мысли. Я видела это и ждала. Наконец он собрался:

– Мне нужно кое-что тебе сказать…

О, эту фразу хорошо знают все, кому приходилось грызть локти и подушки от досады! Отфильтрованные в нейтральном тоне слова – как сигнал аварии, выставленный на дороге.

Фраза, однозначно не сулящая ничего хорошего, предвещающая крах, бурю, грозу. Несмотря на кажущуюся мирность, это «кое-что» всегда прячет за собой длинный хвост.

Я только кивнула.

– Я занимался сексом с другой женщиной, – без обиняков признался он.

– Я почти догадалась, – ответила я. – Девица из твоей команды?

Я жадно надеялась, что он скажет «нет», и тогда это означало бы лишь короткий неприятный эпизод, интрижку выходного дня, о которой со временем можно будет забыть.

– Из моей.

Это грозило худшим. Несмотря на то что в груди уже начало саднить от впившейся занозы, мой разум быстро и четко просчитывал вероятности. То, что Тим не спешил просить прощения, говорило о готовящемся продолжении.

– И что же теперь? – спросила я, стараясь дышать ровнее.

Тим не сразу нашел слова, и я видела этот поиск на его лице: он, бедолага, пытался быть честным и не причинять боль, что априори невозможно.

– Мы много говорили с ней в поезде на обратном пути. Она боится как продолжения, так и окончания. А я… мне она очень дорога, по-своему. Она – чудесный добрый человечек, абсолютно не заслуживший боли.

«А я?! Я заслужила?!» – чуть не выкрикнула я, но вместо этого спросила:

– А чего же хочешь ты сам?

Ответ на этот вопрос дался ему не менее трудно.

– Пока не знаю.

Это был худший ответ из возможных. Не догадываясь об этом, он замолчал. Его лицо перекосила мучительная гримаса – ему было по-настоящему плохо, как человеку, зажатому в тиски между выбором и нежеланием выбирать. Мне стало по-настоящему жаль его, и от этой жалости собственные обида и боль притупились. Я провела ладонью по его влажным после душа волосам.

– Ты хотел бы продолжать с ней отношения, да?

– Не знаю… правда, не знаю… Да, пожалуй, если честно – хотел бы. Но я не хочу мучить тебя!

Он схватил мою руку и прижался к ней щекой.

– Как ты скажешь – так и будет, любимая.

Это было почти так же трудно, как дышать сквозь боль. Необходимость решения легла на меня неподъемной плитой, придавив к полу. И никого нет рядом, кто помог бы приподнять ее, дал подсказку. Бывают такие моменты, когда не видишь ничего, кроме темноты. А в эту темноту предстоит делать шаг, зная, что где-то рядом с дверью подстерегает яма: оступишься – и будешь всю жизнь собирать собственные кости.

Запретить ему встречаться с ней? Но я никогда не верила в силу запретов. Разве что в обратную – в то, что они только разжигают страсть к запретному плоду. Не было бы знака «нельзя» над деревом добра и зла, змею нечем было бы прельщать Еву.

Тим не оставит команду, и они будут продолжать видеться. Игра на нервах, взаимное вытягивание жил, неутоленное желание, которое с каждым днем становится все сильнее – мне хорошо знакомы эти сценарии. Они всегда заканчиваются тем, что плотину запрета прорывает.

– Я не хочу тебя ни в чем ограничивать, – сказала я. – Это твой выбор, а не мой.

– Я не могу отказаться от нее прямо сейчас, – пробормотал он.

– Понимаю.

Это была ложь. Я не понимала. Но сделала типичную ошибку всех Ангелов – промолчала.

– Я ей сразу сказал, что никогда не уйду от тебя, – проговорил Тим, держа меня за руку.

– И как она отреагировала?

– Она готова принять это.

«Еще бы ей было не принять!» – я тогда чуть не сорвалась. Каждая влюбленная женщина, столкнувшись с дилеммой «быть или не быть», решит ее быстрее любого заскорузлого Гамлета с двумя высшими. С чем бы ни приходилось мириться – наличием жены, бультерьера, привычки грызть ногти и неспособностью отличить Моцарта от Стравинского, – все это оказывается незначительным и неважным на фоне угрожающего «не быть», от которого на расстоянии несет плесенью и холодом пещеры под названием «одиночество». Быть – выбор любой женщины, чей возраст неумолимо приближается к коварной границе тридцати.

Тим ничего не просил – ни прощения, ни развода – и ни на чем не настаивал.

– А чего ты хочешь от наших отношений? – спросила я, стараясь быть спокойной, как и полагается Ангелу.

– Я бы хотел сохранить все, как есть, – сказал он.

Я понимала, что значит «все, как есть». Это включало в себя теперь не только наш брак, но и неизвестную мне девицу из его команды. За несколько дней она уже вросла в его жизнь, и операция по ее удалению была бы не из легких.

Я не знала ее, но хорошо представляла тот тип женщин, которые влюблялись в Тима: пылкая, хрупкая, большеглазая, склонная к повышенным эмоциям и испытывающая неодолимую тягу к эгоистам и наглецам. Наверняка смотрит на любимого человека глазами древней идолопоклонницы. Мало кто может отказаться от такого соблазна. Вот что означало «все, как есть».

От осеннего окна тянуло холодом. Почему-то именно в этот момент я вспомнила о том, что Тим так и не заделал монтажной пеной щель под балконной дверью, хотя обещал мне это еще прошлой зимой.

Измена – страшное слово, в котором есть ощущение необратимости. Оно даже звучит как звук разбивающейся посуды.

Но у меня к изменам отношение сложилось двоякое.

Как-то в пору радикальной юности я жаловалась подруге Ольге на любимого мужчину, который заявил, что «любовь ко мне у него странным образом сочетается с любовью к другой женщине».

– Как это так? – возмущалась влюбленная максималистка, которой я была тогда. – Двухкомнатных сердец не бывает. Не представляю!

– Но если ты чего-то не представляешь, это же не означает, что такого не может быть, – мудро заметила Ольга, остудив мой гнев.

Эта ее фраза стала для меня чем-то вроде волшебного оружия против собственного раздражения и гнева. Я не раз пускала ее в ход, когда они поднимались во мне, злобно щерясь в ответ на чьи-то слова. «Так не бывает! Чушь! Ерунда!» – и другие обвинения, готовые сорваться с моего языка, эта фраза тормозила, как набранная в рот вода. Я не Бог, я всего лишь Ангел, и конечный замысел Творца мне неведом.

Рассудительности за пять лет брака во мне созрело столько, что ее можно было бы фасовать и раздавать всем нуждающимся вместо надежды.

– Что мы будем делать? – спросила я Тима, хотя было очевидно, что он ждал ответа на этот вопрос от меня.

– Не знаю… – Его лицо исказила болезненная гримаса. – Вариантов немного. Я, конечно, могу сейчас оборвать эти отношения, пока она не слишком сильно привязалась ко мне…

Он смолк, ожидая моего хода. И я его сделала.

– Думаешь, она еще не привязалась слишком сильно? Сомневаюсь… Ты, дорогой, влюбляешь в себя женщин быстрее, чем укладываешь их в постель. Я-то знаю, о чем говорю.

– Я не хочу никому причинять боль, – простонал он, – понимаешь?

– Это не всегда зависит от нас.

Я видела, что он мучается. Но видела и то, что его сомнения вслух – не более чем жертва во имя справедливости. Прежде чем принять судьбоносное решение, людям полагается несколько пострадать и поколебаться. Хотя он знал, как поступлю я. И я тоже это знала.

– В конце концов, ты же не виноват, что нравишься женщинам.

Тим был из тех мужчин, которые никогда не бывают одни, но всегда кажутся немного одинокими. И это одно из тех сочетаний, которые убийственны для чувствительного женского сердца.

– Для меня главное сейчас одно, – сказала я. – Только честно. Ты меня любишь?

– Да! Я тебя очень люблю! – Тим сжал мою руку и посмотрел на меня так, что я не смогла не заплакать.

– Это главное, – прошептала я.

Я знаю, как на моем месте поступила бы любая нормальная женщина. Но я-то была Ангелом. И решила им оставаться до конца – либо терпения, либо жизни. Хотя, как справедливо заметила моя близкая подруга, были все основания полагать, что жизнь закончится раньше.

Осеннее между

Ангелом быть трудно. Если люди страдают, как правило, из-за других людей (или, по крайней мере, так думают), то Ангелы всегда страдают из-за самих себя. Поверьте мне как бывалому создателю индивидуального ада, идеально пригнанного по всем меркам моей души.

Чему удивляться?

Все мужчины в моей жизни становились локомотивами личностного роста, даже когда я об этом совсем не просила. Иногда меня бы абсолютно устроило, чтобы меня любили, нежили и баловали, но… Моим мужчинам всегда хотелось сделать из меня нечто лучшее, чем есть. И я почти привыкла к тому, что с каждым новым возлюбленным начинается очередная «подгонка» под идеал. У других женщин, с которыми я общалась, такой проблемы не возникало. Я не раз с удивлением замечала, что девушки могут дуть губы, капризничать, выкаблучиваться, высмеивать мужские привычки, причем им это не просто сходит с рук, а добавляет очарования. У меня же сформировалось четкое убеждение, которое, как скала, бросало гигантскую тень на всю личную жизнь: чтобы тебя любили, ты должна быть идеальной. Хотя бы для одного-единственного человека.

В начале наших отношений с Тимом мы много говорили о важности свободы, про самодостаточность и индивидуальность, про отвратительность любых трафаретов. Я была убеждена, что наконец нашла мужчину, оценившего меня такой, какая я есть. Он не требовал изучать историю политических партий, чтобы поддерживать разговоры о недостатках демократии, не тащил меня с собой на футбол, не настаивал на том, чтобы я прекратила пользоваться косметикой – ибо это нарушает естественность, не критиковал меня за то, что Баху я всегда предпочту Моцарта, а скрипку – органу.

Но эта странная осень разделила мою жизнь на две половины – прошлое и будущее, между которыми я осталась висеть, не дотягиваясь уже ни до того берега, ни до другого. Вместо моста осталось только терпение.

На улице тянулся бесконечный ноябрь: сырой, темный и пропитанный запахом гниющих листьев. Я ненавидела этот запах, как и жидкую грязь разлагающегося лета под ногами: сколько ни чисти обувь – она моментально становится еще гаже.

Вечно грязные сапоги стали для меня символом того ноября, в котором опять пришлось вспомнить, что «есть, дочка, такая работа – лепить из себя идеал». А идеальная женщина не устраивает скандалов, не поднимает голос до истеричных высот, не жалуется на то, что ей больно и одиноко. Она мудра и терпелива в своих ожиданиях.

Сам факт, что любимый мужчина может заниматься сексом с другой женщиной, меня не слишком трогал. Моя ревность была вырвана с корнем еще на первом курсе института, в пору влюбленности в однокурсника-гитариста с замашками Казановы. Антон носил длинные волосы, играл в команде КВН и не особо часто бывал на лекциях, в результате чего вылетел с факультета после третьего курса. Когда мы познакомились, мою крышу просто снесло вместе со стропилами. Выбор был прост. Либо встречаться с ним, наслаждаться близостью, смотреть на него из зала, вздыхая от счастья – мой мужчина! – и закрывать глаза на его похождения, которых он, к своей чести, не скрывал. Либо – не быть с ним. Я выбрала первый вариант и довольно быстро адаптировалась к такому стилю: обнаружилось, что наличие других любовниц никак не влияет на наши с ним отношения. Разве что способствует дополнительному уважению с его стороны: я была единственной женщиной, которой он мог жаловаться на других.

Но на этот раз все было не так просто.

Те отношения с Антоном, в которых был опробован полигамный стиль жизни, не длились долго, и я изначально не рассчитывала на серьезное продолжение. Несмотря на влюбленность, я слишком трезво мыслила, чтобы заблуждаться на этот счет. Своим здоровым нутром, не тронутым страстью, знала – пройдет. Рано или поздно моя влюбленность уйдет, и я смогу оставить этого человека всем прочим женщинам, готовым в него вцепиться.

Так и случилось.

Но с Тимом принять новый уклад нашей семейной жизни оказалось куда проще на словах, чем на деле.

Рыжеволосая смешливая Настасья из страйкбольной команды стала частью жизни Тима, а значит, и моей. Тим старался не упоминать о ней при мне, однако существование другой женщины – как присутствие покойника в соседней комнате: можно сколько угодно делать вид, что мы одни, но дрожь все равно пробирает.

Тем более сама Настасья, будучи девушкой эмоциональной и влюбленной, не давала забыть о себе. Я угадывала ее звонки еще до того, как Тим тянулся к трубке, и на его лицо набегала виновато-смущенная улыбка. Он брал телефон и уходил на кухню, а я беспомощно грызла ногти, думая – может, отобрать и разбить об стену эту чертову трубку? Или лучше сразу свою голову?

Невозможно запретить людям желать друг друга – рассуждала я. Мой выбор прост: я хочу сохранить наши отношения с Тимом и нужно потерпеть. Немного потерпеть, – и все будет хорошо. «Все непременно будет хорошо», – твердила я себе, стараясь не ловить интонации Тима, когда он отвечал на звонок. «Все будет хорошо», – уговаривала я себя, собирая посуду со стола после одинокого ужина. «Все будет хорошо, не такой уж я скверный Ангел, чтобы меня наказывать», – думала я, не глядя на часы, бесстрастно показывающие полночь.

«Все будет…» Я как мантру повторяла эти слова про себя и вслух перед Тимом, вымученно улыбаясь ему. Иногда мне хотелось крикнуть через стол: «Пожалей меня! Неужели ты не видишь, что каждый твой разговор с ней для меня пытка! Не делай этого хотя бы при мне!» Но я молчала, потому что выбор был сделан.

Иногда, когда Тим нежно гладил меня, лежа рядом в постели, мне хотелось вскочить и ударить его – отхлестать по щекам, оттолкнуть, выпихнуть из своей жизни. Его ласка в такие моменты не утешала, а только вызывала ярость, – как если бы плачущему из-за предстоящей разлуки ребенку вручили в утешение леденец.

Мне не нужны были леденцы. Я хотела быть счастливой, как раньше.

Каждый вечер, отданный Тимом Настасье, я проживала как украденный у меня кусок жизни. Хотя, как правило, в такие дни я не сидела дома, а сама встречалась с кем-то из знакомых, или засиживалась допоздна на работе, или глубоко дышала на йоге. То есть, следуя логике, я не должна была чувствовать себя ущемленной. Однако, несмотря на все потуги моего разума, логика отступала перед жгучим желанием расплакаться и пожаловаться на жизнь.

Но я предпочитала молчать, уповая на то, что страсть Тима не продлится долго. Не дольше нескольких месяцев – уговаривала я себя. Страсть – не любовь, она не может жить слишком долго.

Мужчина предпочитает хоронить свои проблемы под слоями молчания и бесподобно лживых слов вроде «у меня все в порядке» – стеклянный саркофаг, сквозь который все отлично видно, но сквозь который невозможно пробиться. Женщина горстями рассыпает свои проблемы перед любым внимательным слушателем, очищая свое внутреннее пространство. Поэтому у нас в канун депрессий обостряется инстинкт объединения.

Ничего удивительного, что именно в этот период моей жизни, в начале стылого бесснежного декабря, дали о себе знать сразу две мои потерявшиеся подруги.

После нескольких недель молчания позвонила Анечка Киверьянова, с которой мы пересеклись, когда я только начинала карьеру московского журналиста в одной общественно-политической газете. Демократия в нашей стране уже была жидкой как постный кисель, но тем не менее некоторые газеты по-прежнему позволяли себе словесные вольности в адрес политической и бизнес-элиты. Дабы эти колкости не стали предметом судебных разбирательств, юристы своим опытным взглядом вычитывали каждую нашу строчку. Именно этим и занималась Анечка.

У нее были глаза восточной гурии и роскошные темные волосы, в распущенном состоянии ниспадающие ниже плеч. Она была из тех женщин, которые распространяют флюиды секса вне зависимости от того, во что они одеты – в вечернее платье с декольте или джинсы с футболкой. Анечка гораздо больше доверяла своим глазам, чем ушам, и при этом легко читала по лицам. Словом, в Средние века ее непременно бы сожгли на костре как заправскую ведьму.

Наше знакомство началось с того, что мы оказались за одним столиком в столовой и выяснили, что обе работаем в редакции всего неделю. За полчаса, которые ушли на очередь и еду, я узнала, что у Анечки живет пять кошек, подобранных на улице, что ее муж работает репортером-криминалистом, что она родом из Тюмени, снимает квартиру в Балашихе и мечтает танцевать танго. Недавние провинциалки и новички, мы сразу притянулись друг к другу и с тех пор регулярно вместе обедали. Анечка работала не каждый день, но заканчивала только к десяти часам, когда газету увозили в типографию. Я тоже иногда задерживалась, делая работу впрок, и тогда мы вместе шли пить кофе, а потом ловить такси.

Через полгода я ушла из той газеты, и мы с Анечкой стали видеться куда реже. Хотя каждый раз встреча сопровождалась бурной радостью и заканчивалась безоблачной уверенностью в том, что повторение не за горами.

Последний раз мы виделись почти полгода назад, и с тех пор наши отношения сохранялись только на телефонных линиях и на экранчике «аськи». И вот в начале декабря Анечка постучалась среди бела дня и написала: «Привет, дорогая! Что-то давно не стыковались в реале! Как бы нам так?»

В тот же день на мою почту пришло письмо еще от одной старой приятельницы, с которой мы не виделись еще больше, хотя изредка и писали друг другу. Это была Инопланетянка – так прозвал ее наш тренер. Мы вместе учились в одном тренинг-центре, когда я попала под магию слов «личностный рост», а она хотела преодолеть какие-то внутренние барьеры, не очевидные с первого взгляда. В первый же день Инопланетянка поразила меня тем, как легко начинала разговор с незнакомыми людьми. Невысокая девушка с лицом сказочного пажа – я сразу представила ее в расшитом берете с пером. Крепкое тело, тонкие пальцы маленьких рук, чуть миндалевидные глаза. Возможно, дело было в глазах, возможно, в удивительном журчащем голосе или в манере запросто подойти и взять тебя за руку, но я была очарована ей. Инопланетянка говорила одновременно и словами, и телом: ее руки никогда не висели неловкими плетьми и не теребили друг друга, как мои. Она практически всегда прикасалась к собеседнику, и если это был приятный ей человек, то пальцы нежно скользили по его плечам и предплечьям, как кисточки, рисующие невидимый узор. И хотя Инопланетянка постоянно жила в долгах и одевалась преимущественно в секонд-хендах, после каждой нашей встречи я ощущала в душе что-то очень похожее на зависть.

Две встречи состоялись одна за другой.

С Анечкой мы традиционно состыковались в одной из центральных «Шоколадниц», и я воспользовалась случаем съесть чизкейк и выпить горячий шоколад, нарушив все заповеди правильного питания. Анечка не отстала от меня, заказав яблочный штрудель и клубнику со сливками.

– Ну, рассказывай – что у тебя творится? – Моя юристка не стала играть в дипломатию. – Есть подозрение, что ты ходишь где-то на грани депрессии.

Я рассказала. Старалась говорить спокойно и даже с юмором, подшучивая над нашим семейным укладом: «Чувствую, что он и насчет новогоднего подарка для Настасьи будет со мной советоваться». Однако Анечка не улыбалась.

– И ты посоветуешь?

– Выскажу свое мнение. А почему нет? Молчание отделяет куда сильнее, чем измена.

– Подавлять ревность – опасное занятие, – заметила Анечка, когда я изложила ей этот концепт. – Дороже выйдет.

– Да я ничего и не подавляю, – возразила я. – У меня нет ревности. И вообще. Измена – это в первую очередь ложь.

– Не знаю, не знаю… – качала головой Анечка. – Я бы не смогла.

– Их отношения – всего лишь вопрос времени. Я точно знаю, поэтому не напрягаюсь. Это проходит, ну как грипп.

На самом деле я лукавила. Когда я знала, что Тим с Настасьей, мне стоило большого труда сосредоточиться на чем-либо, кроме разглядывания своей унылой физиономии в зеркале. Но, чувствуя страсть Тима, я боялась, что если сейчас вмешаюсь, то наши отношения дадут слишком ощутимую трещину. Прервать увлечение в самом разгаре – как оторвать любовников друг от друга за мгновение до оргазма.

Но мне не хотелось признаваться в этом даже ближайшей подруге. Одна мысль, что меня буду жалеть как брошенную жену, вызывала омерзение – примерно такое же, какое я испытывала к нищим, выставляющим напоказ свои язвы, чтобы собрать побольше милостыни.

– Твоему терпению можно только позавидовать, – заметила Анечка, хотя в ее голосе слышалось больше сожаления, чем зависти. – Надеюсь, Тим понимает, как ему повезло.

– И я надеюсь, – кисло отозвалась я.

Потом мы перешли к Анечкиным делам. У нее тоже в семейной жизни все складывалось не ахти. За пять лет брака Вадим изрядно поднабрал вес и растерял ту живость, которая была ему присуща тогда, когда он зазвал Анечку в отпуск в Сочи и там представил ее матери как свою невесту. Его жизнь протекала теперь на работе и диване, на котором он часами мог читать, или слушать музыку из своей меломанской коллекции, или смотреть новости – по очереди по всем каналам. При этом других важных для Анечки действий на этом диване практически не происходило.

– Уже не помню, когда мы последний раз занимались сексом, – выдала она с привычной прямотой. – Пожалуй, месяца три назад.

– Да ты что? – Я совершенно искренне вытаращила глаза. Секс был единственной сферой наших отношений с Тимом, где мне было не на что пожаловаться. – И… как ты?

– Иногда плачу, иногда скандалю. Только толку-то?

– Даже вообразить сложно. – Я искренне недоумевала. – Мужчина три месяца не хочет? Такое бывает?

– Бывает. Если не следить за весом и здоровьем, – хмыкнула Анечка. – Вадим, конечно, отрицает, что это взаимосвязанные вещи, но я-то вижу… Он даже на третий этаж поднимается с одышкой. Какой уж тут секс?

– А ты пробовала говорить об этом?

– Минимум раз в неделю, – угрюмо заявила Анечка. – И про то, что иногда на стены лезть хочется. И про то, что я вообще-то детей хочу иметь, а при отсутствии секса завести ребенка затруднительно.

– И что?

– Беременность пока не предвидится, – отрезала она.

Мы обе помолчали: я – осмысливая сказанное, Анечка – пытаясь удержать слезы.

– Иногда мне кажется, что лень сродни алкоголизму, – сказала она наконец, промакивая глаза салфеткой. – Это болезнь, которая сильнее любви.

– Но если тебе в браке не хватает только секса, то, может, добирать это на стороне? – неуверенно предложила я. – Понимаю, что не лучший выход, но…

– Исключено. – Губы Анечки приняли форму скептичной скобки. – Вадим никогда не примет такой расклад. А обманывать его я не смогу. Мне проще сразу уйти.

– Ты уже думала об этом?

– Да, но…

Она подняла голову, и мы посмотрели друг другу в глаза. Непроизнесенное слово «развод» висело над нашими головами словно колокол, который ни одна из нас не решается потревожить.

– Ради этого разрушать все остальное? Тот мир, который мы строили пять лет?

Я знала, о чем она говорит. Этот маленький мир был невыносимо уютным – как постель в тот момент, когда звонит будильник, требуя ее покинуть. В нем было столько хороших привычных вещей, что их перечисление заняло не меньше пятнадцати минут. Они проплывали передо мной как набор картинок, заботливо вывешенных в длинном коридоре. Горячий ужин, который всегда ждет Анечку с ее поздней работы: Вадим виртуозно готовит. Теплое плечо, в которое так приятно уткнуться после рабочего дня. Массаж пяток перед сном, превращенный в веселый ритуал. Экскурсии по ночной Москве, которые Вадим устраивал для нее в первый год знакомства. Душистые вечера в Сочи, полные нежности.

– Он с самого начала меня поддерживал, как никто до этого. Даже когда мы были просто друзьями. Я долго не могла найти работу в Москве, а он давал деньги и отказывался брать обратно. А когда у меня истерики из-за диссертации были, успокаивал, гладил по голове, конфеты таскал коробками, чтобы хоть как-то подсластить жизнь. – Анечка от волнения заговорила шепотом. – И, знаешь, у нас с ним иногда бывают такие хорошие дни, когда все мои претензии мне самой кажутся следствием ПМС. Может, я и правда зациклилась на пустой половине стакана, вместо того, чтобы смотреть на полную?

Я понимала ее очень хорошо – лучше, чем саму себя. Байка о стакане, который может быть одновременно и наполовину пустым, и наполовину полным (все зависит от того, как оценивать), мне самой всегда приходила на ум, когда на язык ползли жалобы.

– Я боюсь того, что если сейчас поддамся порыву и разведусь, то потом горько пожалею, – призналась Анечка.

Для страха были основания. Ее собственная матушка, вузовская дама с реализованными амбициями, ушла от мужа, когда ребенку было три года. Как она позже объясняла своей дочери – ушла с надеждой, что тот поедет за ней и уговорит вернуться. Но Анечкин отец рассудил иначе и не погнался за ушедшей благоверной. С тех пор они не виделись, а мать Анечки всю жизнь сожалела о своем решении. Другой мужчина, который мог бы заменить бывшего мужа, ей так и не встретился. Все случавшиеся романы были не слишком долгими и недостаточно серьезными, чтобы претендовать на постоянство. Анечкина матушка моталась из общежития в общежитие, перетаскивая с собой библиотеку юридической литературы, черноглазого ребенка и тяжелое, как весь остальной скарб, чувство вины.

– А не пожалею ли я? – вопрос, который как мигрень: сколько ни успокаивай ее лекарствами, возвращается каждый раз, когда грядут трудные решения.

Отпускать любимого человека к другой женщине – больно и трудно. Но стократ труднее самой уходить от любимого человека, когда тебя никто не гонит… Никто, кроме странной назревшей потребности «иного».

Я очень хорошо понимала Анечку и именно поэтому ничего не могла сказать ей в утешение. Могла только угостить ее остатками своего горячего шоколада. Что я и сделала.

Инопланетянка приехала ко мне домой – у нее не было денег на кафе, как обычно. Она вошла, стряхивая снежинки с огромного помпона своей смешной вязаной шапки.

– Боже, какая еще женщина под тридцать носит шапки с клоунским помпоном? – Я встретила ее укоризненной миной. – Ты же полгода назад вроде бы собиралась менять стиль?

– Да, и даже купила одну облегающую водолазку. – Она улыбнулась мне навстречу, одновременно протягивая руки для объятий.

Я крепко обняла хрупкую маленькую фигурку в допотопном черном пуховичке, замотанную ярким шарфом.

– Боюсь, ты неисправима!

– Не поверишь, но я тоже этого боюсь. – Она покачала головой, разматывая шарф.

Каштановые неровно постриженные волосы лохматились из-под шапки, и отдельные тонкие пряди перечеркивали скулы и лоб, оставляя открытыми маленькие, чуть заостренные уши. Глядя на эти ушки, я испытала прилив нежности.

– Как дела, как что? – спросила я ее, когда мы уселись на полу, друг напротив друга, с чашками чая, сдобренного сливками.

– Дела как что, – протянула она распевно, передразнивая меня. – Как черти что, если быть точнее.

Когда-то давно, в пору ангельской юности и увлечения нетрадиционной медициной, я ходила на популярный тренинг по самооздоровлению. Тренер – улыбчивый мужчина с телом каратиста на первом же занятии рассказал про закон «подобное к подобному» и пояснил, что даже одинаковые болезни служат почвой для взаимного подсознательного притяжения людей друг к другу. А для примера тренер попросил в зале поднять руки тех, кто страдает заболеваниями желудка, кишечника и системы пищеварения. Обнаружилось, что все эти люди сосредоточены примерно в одном краю помещения. Потом попросили обозначиться тех, кто мучается с почками. И опять – большая часть рук поднялась где-то рядом.

Но даже если бы те примеры не поубавили в моем сознании скептицизма, встреча с Инопланетянкой нанесла бы ему непоправимый урон. Две семейные драмы, наслоившиеся на мою собственную, – это было уже чересчур для простого совпадения.

Инка закатала рукава рубашки, и мне в глаза бросились фиолетовые и синие пятна, покрывающие предплечья. Заметив мой взгляд, она усмехнулась, приблизила лицо к лампе, демонстрируя тщательно замазанный синяк на скуле.

– Димке не нравится мое увлечение тренингами, – саркастически сказала она. – Говорит, это секта, норбековщина и бессмысленная трата денег.

– Ты же не его деньги тратишь…

– Неважно. Он – человек прямой, как доска, с которой прыгают в море.

– И такой же надежный, я полагаю?

– Угу… Он порвал и выбросил все мои тетради с тренингов.

– Настоящий брутальный мужик! Кажется, ты мечтала именно о таком? Сильное плечо, суровая молчаливость и прочие достоинства супергероя из комиксов?

Я знала Димку немного, но достаточно. Он был из тех мужчин, которые никогда не плачут и еще умудряются гордиться этим. Если бы у него был щит, то на нем можно было написать что-то вроде: «Если ездить – то на джипе, если трахать – то всю ночь». Невзирая на то, хочется ли этого женщине. По счастью, мужчины такой породы никогда не обзаводятся щитами.

Улыбка стекала с лица Инопланетянки вместе с первыми слезами и капала прямо в чай.

– И откуда берутся такие мужики! – в сердцах сказала я, вспомнив еще и Анечкиного мужа.

– Оттуда же, откуда все остальные. Из наших женских рук, – буркнула Инка.

Мы помолчали. Инка рисовала пальцем на ковре невидимые иероглифы и рассматривала мое лицо. Я пыталась решить, имеют ли – с ангельской точки зрения – право на жизнь такие мужчины, как Димка.

– Я бы не смогла терпеть такое! – произнесла вслух. И тут же осеклась. Поскольку вспомнила, что вчера примерно те же слова сказала мне Анечка в ответ на лекцию о спокойном восприятии измены.

Инка убрала челку с глаз и недоверчиво прищурилась.

– Можешь не верить, но главная проблема в том, что я люблю его. И нам бывает очень хорошо вместе. Когда он не зол, не раздражен и не пытается играть в сексуального гиганта.

Она не лгала. Ее родителям тоже иногда бывало хорошо вместе, раз уж они умудрились родить троих детей и прожить в браке без малого тридцать пять лет. И при этом отец не раз поднимал на мать руку, будучи нетрезв. А нетрезвым он бывал чаще, чем выспавшимся.

Есть вещи, которые привычны с детства, и поэтому при всей их кошмарности воспринимаются сознанием как норма. Хотя Инопланетянка никогда не желала себе судьбы девочки для битья, она не испытывала шока от факта, что любимый мужчина наставил ей синяков. Я же впадала в ступор от ее нехитрых рассказов и думала о том, что при встрече не смогу даже посмотреть на Димку без приступа гнева – так, чтобы не запустить в него самым тяжелым предметом, который окажется под рукой.

Но, похоже, Анечку в подобный ступор ввергали мои рассказы про Тима и Настасью…

– О чем думаешь? – спросила Инка, проведя ладонью над огнем свечи.

– О том, откуда берутся такие женщины, как мы. Странные создания, не обделенные ни красотой, ни сексуальностью, ни умом, но при этом лишенные одной душевной косточки, без которой весь этот набор ничего не стоит…

– Какой?

– Представления о собственной ценности. Или – еще проще – любви к себе. Иначе почему мы воспринимаем наших мужчин как главную награду в жизни? Да еще тех мужчин, которые нас унижают? Почему наш язык не поворачивается сказать, что мы достойны лучшего? Почему мы видим себя замарашками с кухни, которых взяли во дворец, а не наоборот? Откуда мы беремся?

– Дорогая, это знает любой Ангел. Несчастные женщины берутся из девочек, которых мало хвалили в детстве…

Точка отсчета

У Ангелов тоже есть нервы, и это особенно заметно в начале зимы – теплой, слякотной и сырой, когда мир за окнами расплывается в серых разводах. Мертвое небо похоже на грязный полиэтилен, который натянули как преграду против солнца. Такой декабрь словно создан для того, чтобы напоминать людям об их грехах – за все прожитые жизни сразу.

В один из дней этого декабря я, очевидно, проснулась совершенно зря. Все с самого утра складывалось не так.

Три часа рабочего времени ушли на то, чтобы сделать два более-менее результативных звонка. Сотрудники региональных агентств недвижимости, у которых я пыталась добыть информацию о местных рынках, просили отправить им факс вместо электронных писем. Мне называли стоимость каких-то абстрактных квартир, и никто не мог дать вразумительной аналитики.

Отсутствие результата выматывает и внушает мысль о бесполезности любых действий. Поэтому последующий час я тупо бродила в Интернете, не чувствуя ни желания, ни сил делать что-то более осмысленное и полезное. При этом с каждой потраченной зря минутой чувство вины гудело и холодило все больше – эдакий внутренний вентилятор.

В довершение всей грустной бессмысленности я обнаружила стрелку на колготках и рекламу новой книги одного из виртуальных знакомых. Очередная волна самокритики накрыла меня с головой.

Люди женятся, гляжу… то есть книги выпускают, а ты дохлую статью который день извлечь из головы не можешь. А ведь казалось, что не самая глупая голова. Впрочем, кому это казалось? Разве только отдаленным знакомым. Я-то знаю: она набита всяким бесполезным мусором вроде сожалений и никому не нужных воспоминаний, а также узкими и странными мечтами о Климте и красных платьях. На моей голове нет шикарных блондинистых кудрей, и она даже не способна работать каждый раз, когда велю! Уволить к черту!

Однако даже на волне самокритики вернуться на больнично-белый экран и написать первую строчку я была не в состоянии.

Зависть – это мое проклятье. Видимо, доставшееся в наследство от того поколения Ангелов, из которых вышел Сатана. Я в свое время с удивлением узнала, что импульсом, побудившим его восстать против Бога, была именно зависть. Надо сказать, падшего Ангела я очень хорошо понимаю. Нет ничего более разрушительного для меня, чем наткнуться на чье-то достижение из моей же сферы в те моменты, когда работа не идет. Вот тогда и начинается настоящая свистопляска: зависть поднимает темно-зеленой волной тошноты, вслед за ней тут же ползет чувство вины за то, что позволила себе завидовать, – затем темным вихрем взметается злость на себя и весь мир. А потом все накрывается медным тазом в виде приступа хандры и бессилия.

Вот и сейчас – надо же было этой рекламе вынырнуть не в тот день, когда я успешно сдаю очередной аналитический труд, а именно сейчас – на пике тупости. И, конечно, тут же перед моим взором поплыли все незаконченные книги, которые словно горсти разнокалиберных бусин лежали в разных карманах компьютерной памяти. Недописанные повести, оборванные романы, слепленные наскоро рассказы…

В столь удручающих размышлениях прошел очередной отрезок времени.

В конце концов, я решила поднять настроение наиболее верным для меня способом: сделать себе подарок – найти какую-нибудь приятность, которая скрасит гадкий день.

В поисках приятного зашла на сайт моего любимого маленького театра и обнаружила, что завтрашним вечером у них идет спектакль «Калигула», на который мы давно собирались сходить. Почти не надеясь на удачу, позвонила и спросила насчет билетов.

– Да, есть два билета, – обрадовала меня кассир, – сбоку, правда… Но зато – второй ряд.

– Отлично! Мне два и нужно! Бронируйте.

У меня с души отлегло: судьба наконец подсластила этот день доброй ложкой меда. Не откладывая, набрала Тима.

– У меня сюрприз! – объявила я.

– Звучит заманчиво. Сюрпризы, правда, бывают разные, но, судя по твоему тону…

– Приятный сюрприз! Я тут, пребывая в злостном унынии, подумала, что мы с тобой давно не были в театре. Как ты смотришь на то, чтобы сходить? Не откладывая в долгий ящик.

– Можно, – протянул он. – А куда и на что?

– В наш любимый, на «Калигулу». Мы же давно собирались.

– А, да, это хорошо! – Тим оживился. – На «Калигулу» – с удовольствием.

– Отлично! Тогда танцуй, я уже забронировала билеты!

– На когда?

– На завтра. Как раз пятница – удобнее не придумаешь. Боковые места, правда, но зато второй ряд. Сегодня после работы поеду выкупать… – затараторила я и остановилась, настороженная его молчанием.

– На завтра? – переспросил он, хотя все прекрасно слышал.

– Да, – повторила я, уже предчувствуя неладное.

– Черт! А ты не могла сначала посоветоваться со мной? Я не могу завтра!

– Почему? Ты не говорил, что у тебя какие-то планы, – пролепетала я.

– Я обещал завтра пойти на концерт с Настей.

– Что? – на этот раз в роли глухонемого выступила я.

– Я давно обещал, и она купила билеты на эту пятницу.

На несколько секунд я испытала облегчение: эти два мероприятия выглядели несопоставимыми по значимости. Я не сомневалась, что, позлившись немного, Тим перезвонит Насте и отменит встречу. По-другому быть просто не могло. Хотя, конечно, ситуация для него получилась малоприятная.

– Ну и что ты планируешь? – как можно более мягко спросила я.

– А что можно планировать? – раздраженно спросил он. – Я же сказал: не могу завтра. Давай перенесем на другой день.

– Подожди, – недоуменно начала я, – ты разве не собираешься отменить концерт? Ты хочешь посвятить вечер Настасье, когда я планировала провести его с тобой?

– Я же сказал – прежде чем бронировать, надо было посоветоваться!

– Что значит посоветоваться? Это ты, дорогой, должен был предупредить меня о своих планах! Если ты не говорил, что вечер занят, я вполне логично считаю его свободным.

– Я забыл сказать. Мы с ней давно это обсудили, и я только сейчас посмотрел в ежедневник и вспомнил.

Мне все еще не верилось в происходящее.

– Тим, давай успокоимся и обсудим. Мне кажется, ты ведешь себя несправедливо по отношению ко мне. Ты же не раз говорил, что ваши отношения с Настасьей не должны идти в ущерб нашим отношениям…

– Не надо манипулировать! – взорвался он. – Это не имеет никакого отношения к Насте! Я точно так же мог запланировать провести этот вечер с кем угодно из знакомых. Это мое время, и я вправе распоряжаться им! И я не обязан каждый раз звонить тебе и ставить в известность о малейших сдвигах в моих планах!

Мое сердце нервно ухало, как филин в чаще. Я чувствовала недоумение, боль, страх – словно шла по знакомой тропинке и вдруг оказалась на краю пропасти. Кажется, это ощущение называется «земля уходит из-под ног»?

– Тим, я понимаю, что ты чувствуешь себя виноватым и поэтому говоришь агрессивно. – Я с трудом сдерживалась, чтобы не зареветь. – Мы же не обсуждаем, как это могло быть. Но сейчас, в этой ситуации, ты выбираешь между ее интересами и моими, понимаешь? И ты предпочтешь ее?

– Она купила билеты две недели назад, и я обещал! Ничего страшного, если мы отложим театр. И не надо манипулировать, напирая на чувство вины! Да, я агрессивен, потому что чувствую твою обиду и претензию. Хотя ты и пытаешься говорить ровно, они прорезаются в каждом слове. А я не считаю, что чем-то их заслужил.

– Так у меня нет причин для обиды?! – Я не выдержала, всхлипнула и сбросила звонок.

Мир, казавшийся до этой минуты незыблемым, треснул по швам.

Женщина с размазанной тушью под глазами – зрелище отвратное. И только это соображение заставило меня несколько унять слезы и пойти в туалет умываться. Хорошо, что мои коллеги, все как один, страдают политкорректностью и не лезут с расспросами, пока к ним не обратились. Меня проводили два-три озадаченных взгляда из-за мониторов, но не больше.

А потом мой телефон потревожил еще один звонок, который и стал отправной точкой для всех последующих событий.

Как всегда бывает в сказках и женских романах, в ту минуту, когда герой находится на краю пропасти и думает, что он один в целом мире, появляется добрая фея. Она может прийти в обличье бабы-яги, или хед-хантера, или менеджера по продажам из соседнего отдела – милейшей женщины, которая оказывается преподавателем йоги.

Для нас троих – меня, Анечки и Инопланетянки – феей стала Ася Селева.

Ася с виду – совершенно обычная женщина лет тридцати-тридцати пяти, невысокая и хрупкая. Но впечатление сразу меняется, когда узнаешь ее реальный возраст. На самом деле Асе далеко за сорок. Угадать это по ее внешнему виду абсолютно невозможно. Когда мы познакомились, она сказала, что ей тридцать пять, и эта цифра показалась мне довольно большой по сравнению с ее молодым лицом.

У Аси светлые глаза, высокие скулы и легкая походка. Куртка цвета хаки, джинсовые бриджи и две собаки на поводке – так Ася появляется на родном Сиреневом бульваре.

Второй шок, связанный с Асей, я пережила, когда узнала, что каждый ее день, включая выходные, начинается с пяти утра. К семи часам она ездила на тренировки по тай-цзы, а до выхода из дома ей нужно было выгулять собак, приготовить завтрак мужу и дочери, а также полчаса посидеть в позе лотосе, медитируя.

Если кто-то из моих знакомых и годился на роль доброй феи – так это она. Хотя Ася не добрая. В своих суждениях она справедлива как сама жизнь.

Ася умеет сопереживать, но редко кого жалеет. Вообще, она из тех фей, что дарят только путеводные клубки, но никогда – волшебные палочки.

– Привет! – услышав в трубке ее чуть хрипловатый голос, я безумно обрадовалась. Если и есть человек, которого я рада видеть в любом настроении, так это Ася.

У нее удивительное свойство: мы редко видимся – не чаще нескольких раз в год, но она всегда проявляться в те моменты, когда больше всего нужна.

– Как твои дела? – спросила она тоном, в котором, как обычно, звучало затаенное веселье. – Надеюсь, не хуже, чем было?

– Хуже, – выдохнула я.

– Вот как? Творческая пробка? Очередной приступ жажды перемен? Или обострение рефлексии? – Ася перечисляла стандартные ангельские проблемы.

– Нет, все банальнее…

– Трещины пошли по личной жизни?

– Примерно так…

– Последнее, о чем бы я подумала, – призналась Ася. – Вы с Тимом всегда казались редкой парой, где оба умеют и говорить, и слушать.

– Оказалось, что это не универсальное лекарство от проблем, – выдавила я. – И теперь в кои-то веки не могу понять, как мне быть и что делать.

– О, тогда это действительно уникальный случай. Обычно ты всегда знаешь, что делать. Или, по крайней мере, тебе кажется, что знаешь.

– Вот-вот. А сейчас даже не представляю… Голова пухнет, каждый шаг делаю наугад.

– Ты опять слишком много думаешь, – заметила Ася. – Давно пора бросить это бесперспективное занятие.

– Ну не такое уж бесперспективное. Иногда очень даже полезное.

– Вот именно что иногда, – усмехнулась Ася. – Ладно, приходи в гости, обсудим. Сейчас можешь?

Несмотря на то что Ася жила недалеко – всего в одной остановке на метро, в любой другой день я бы отказалась от визита. Времени было почти половина десятого, а на мне висела недописанная статья и будильник стоял на семь утра. Но Тима до сих пор не было дома, и мне не надо было гадать, где он. Вместо статьи на экран просились нервные закорючки жалоб. Я знала, что если останусь сейчас дома, то до полуночи все равно ничего не напишу, поскольку буду каждые пять минут смотреть на часы, войдя в тупую роль Ждущей Женщины.

– Опять думаешь? – насмешливо спросила Ася.

– Да, – призналась я. – Взвешиваю свои возможности.

– Ты же знаешь, что сомнения – лучший способ бесполезно убить время. На самом деле тебе нужно ответить на один-единственный вопрос: хочешь ли ты прийти?

– Да! – сказала я.

В тот вечер в квартире Аси Селевой – мудрой феи с молодыми глазами, – поедая фантастически вкусный Асин пирог и отгоняя льнущих собак, я рассказала ей и о том, что происходит со мной, и про то, как после перерыва возникли и притянулись в мое пространство Анечка и Инопланетянка.

Помолчав, она сказала:

– Все закономерно. Вместе вам будет проще пережить этот период. Похожие проблемы – они, знаешь ли, объединяют.

– Создать очередной женский клуб? Клуб несчастных жен?

– Фу! Не притягивай дурную карму! Несчастная жена – это выдумка феминисток. Жена может быть либо счастливой, либо разведенной. Если женщина сохраняет брак, значит, даже в таком виде он ее устраивает больше, чем свобода.

– Ты нарочно употребила слово «свобода» вместо «одиночество»?

– Нет. Если ты уходишь из того места, где тебе было плохо, ты всегда уходишь на свободу. А одиночество – оно всегда с нами, даже когда мы настолько счастливы, что не замечаем его.

– Какой же клуб ты предлагаешь создать?

– А ты собери своих девочек у меня на выходных, тогда и подумаем.

– Идея, конечно, хорошая. Мне только одно непонятно, Ася. Зачем это нужно тебе? Зачем тебе нужно с нами… возиться?

– Ну, потому что однажды… так возились со мной, – усмехнулась она. – Это цепочка, девочки. Нам передают свою силу одни люди, а мы передаем ее другим. Кругооборот силы в природе. Кроме того, мне нравится, когда счастливых женщин вокруг становится больше. И, в конце концов, мне нравитесь вы!

– До выходных еще далеко… Что мне сейчас-то делать?! – простонала я, откидываясь в кресле.

– Я думаю, надо начать с чулок, – глубокомысленно заметила Ася.

– Что?!!

– Тебе нужно купить чулки. Роскошные черные или телесные чулки на кружевной резинке, – буднично сказала Ася, словно речь шла о покупке котлет на ужин.

– Зачем?!

– Потому что женщина в чулках ощущает себя совершенно иначе, чем женщина в банальных колготках. Колготки – это всего лишь одежда, предмет туалета. Чулки – это символ. Когда ты идешь по улице в чулках и чувствуешь, как юбка касается обнаженной кожи бедер, в тебе волной поднимается сексуальная энергия. Даже если ты уже несколько месяцев спишь в обнимку исключительно с подушкой и лет десять не надевала мини-юбку.

Чулки, девочка, это не просто элемент одежды. Это волшебный предмет, преобразующий жизнь – наподобие крылатых сандалий Персея. Чулки – это абсолютно непрактично, дорого, да еще и не заметно большинству глаз! То есть это исключительный вариант роскоши, предназначенный для свиданий, праздников и прочих редких торжеств. Поэтому стоит перейти с колготок на чулки в повседневной жизни – и ты делаешь шаг за пределы ординарности, обычности. Ты выходишь из дома, словно назначив свидание новому дню. Чулки – это альтернатива бальному платью. Они не изменят тот факт, что ты так и не научилась ходить на шпильках, и не добавят тебе ловкости как визажисту. Они не улучшат твоей прически и цвета кожи, но они добавят тебе ту каплю самолюбования – как воспоминание о тайном свидании, – которой подчас и не хватает, чтобы почувствовать себя королевой.

Выбрось все колготки, которые у тебя есть, и накупи чулок. Введи это в привычку, сделай ношение чулок и пополнение их запаса своим кредо, принципом, который не меняется вне зависимости от любых перипетий в вашей жизни – смены работы, понижения доходов, долгов, проблем с мужем, конфликтов с начальством. Оставь себе эту неприкосновенную роскошь – носить чулки. И ты почувствуешь, что все с этого момента пойдет иначе. Не сразу, но иначе. Носи чулки, девочка. Носи чулки – и позволь себе быть счастливой. Никто, кроме тебя, это тебе не позволит.

Первая встреча клуба

Ни Инопланетянка, ни Анечка не отказались от приглашения Аси. И через пять дней, в один из тех вечеров, в которые не мечтается ни о чем, кроме горячей ванны, мы вчетвером собрались в Асиной квартире на Сиреневом бульваре.

Наступающая ночь перетекала из окон в комнату и оседала в углах, за шкафами и между книжными томами на стеллажах. Теплый свет бумажного торшера сглаживал морщинки у глаз и губ и делал нас всех чуть-чуть моложе.

В самой нашей идее создать клуб, безусловно, не было ничего оригинального. Большинство людей, если это не рафинированные козероги или замшелые циники, в трудные минуты тянутся к себе подобным. Мы руководствовались тем же самым инстинктом, что и члены психологических групп поддержки, общества анонимных алкоголиков, творческих кружков для начинающих поэтов и т. п.

Создать клубные правила предложила Ася, а их необходимость обосновала Анечка. По словам нашей юристки, выходило, что без общего кодекса или его подобия мы не продвинемся дальше кухонного бабьего трепа. А если мы стремимся хотя бы маленькими шажками, но топать к пресловутому и туманному счастью – которое, безусловно, где-то есть, хотя никто его давно не видел, – то нам необходимы заранее заданные правила движения. Они же – каркас, на котором в случае падений будут повисать жалкие остатки нашей воли и самоуважения.

Иными словами, без правил нет дороги. А отсутствие правил – тоже правило.

После того как устав был написан, Ася вышла из комнаты, заявив, что у нее есть для нас два сюрприза. Через минуту она вернулась, неся стопку коробочек, на которых призывно изгибались длинноногие девицы – в чем-то настолько кружевном, что у меня от одного взгляда по коже побежали мурашки.

– Я приготовила каждой из вас по паре отличных чулок! – заявила Ася и метнула нам коробки.

– Господи, сколько же эта прелесть стоит? – Анечка первая освободила от упаковки пару дымчатых чулок с широкой кружевной резинкой. – Сколько мы тебе должны?

– Это подарок. Вы мне за него ничего не должны. Но с условием. – Ася скрестила руки на груди и обвела нас интригующим взглядом. – Каждая из вас сейчас наденет эти чулки и произнесет текст клятвы, которую мы только что написали.

– Но я в штанах! – пискнула Инопланетянка.

– Сними! – не дрогнула Ася. – Девушка в чулках и свитере – на редкость пикантное зрелище. Уверена, многие из твоих знакомых дорого отдали бы за него!

Скулы Инопланетянки порозовели, но, похоже, сама мысль ее вдохновила. Мы же с Анечкой уже стягивали свои банальные колготки.

– Ася, как ты угадала размер?! – воскликнула Анечка, примерив первый чулок и любуясь своей очень соблазнительной ножкой.

Ася в ответ только пожала плечами. Как любая настоящая фея, она не выдавала своих секретов.

За чулками последовала коробка с косметикой. Ася высыпала на диван кучу самых разных предметов, предназначенных для обмана мужчин. Карандаши для глаз, подводка для губ, тушь объемная и удлиняющая, маскировочный карандаш, румяна, пудра, тени нескольких видов, гель для бровей, помады… Я мало чем из этого добра умела пользоваться, но Ася настояла на макияже, и через пять минут мы уже сидели с зеркальцами и с усердием дебютанток покрывали лица слоем тонального крема.

Наши приготовления к клятве заняли добрых полчаса. Пока мы завивали ресницы и всячески маскировали следы неурядиц в личной жизни, Ася распечатала текст. Когда мы, на ее взгляд, оказались готовы, она выключила свет во всей квартире и зажгла свечи, поставленные на металлический поднос. Огонь отражался в поверхности металла, и казалось, что мы стоим перед маленьким озерцом, над которым блуждают те самые огни, что заманивают доверчивые сердца в лесную чащу.

Мы встали вокруг этого озерца – маленького ведьминского символа – и по очереди произнесли нашу клятву.

– Стоя здесь и сейчас в самых дорогих чулках, которые я осмеливалась когда-либо надеть в своей жизни, перед лицом моих подруг, в присутствии всех богов, в которых кто-либо когда-то верил, я вступаю в наш священный женский орден и клятвенно обещаю…

– Жить ради себя: своего тела и своей души.

– Никогда не отказывать себе в том, что можно себе позволить.

– Не ждать, что потом будет лучше, чем сегодня. Помнить – любое «потом» начинается уже сейчас.

– Не предпринимать никаких кардинальных действий, не посоветовавшись с соратницами по ордену.

– Не отказываться от помощи и ухаживания.

– Различать желания и прихоти. Следовать желаниям, но иногда позволять и прихоти.

– На вопрос: «Зачем тебе это?» – отвечать честно: «Потому что мне так хочется», ибо все остальные ответы – от лукавого.

– Позволять себе ныть и плакать столько, сколько этого требует душа.

– Без зазрения совести брать деньги у бывших и нынешних мужей и любовников. Не в долг.

– Заботиться о своем теле: холить, нежить и лелеять его с не меньшим рвением, чем любимую кошку.

– Не вербовать новых членов ордена, поскольку те, кому надо, придут сами.

– Никогда не ложиться в постель с мужчиной, которого не уважаю.

– Раз в три месяца перебирать свой гардероб и безжалостно избавляться от всех вещей, которые не нравятся или не идут.

– Когда ничего не хочется делать – позволять себе ничего не делать.

– Не реже раза в неделю устраивать себе свидания с самой собой. Выводить себя – дорогую и любимую – на прогулку в парк, в любимые кафе, магазины, музеи, кино.

– Принимать на веру то, что Вселенная лучше меня знает, что сделать для моего счастья. Указывать Вселенной пути того, как сделать меня счастливой, – то же самое, что рисовать на воде.

– Принимать на веру то, что все происходящее с нами сейчас – это урок, а не наказание.

– Не пытаться объяснять каждому встречному, что жизнь прекрасна. Пусть это останется нашей тайной.

– Раз в месяц встречать в одиночестве рассвет.

– Как можно реже общаться с людьми, которые меня критикуют, и как можно чаще – с теми, кто меня поощряет.

– Любить себя такой, какая я есть.

– Есть – когда хочется есть. Спать – когда хочется спать.

– Не молчать, когда испытываю боль.

– Тренировать свое тело любым приятным мне видом спорта, но не реже двух раз в неделю.

– Выбирая между творчеством для себя и домашними делами, выбирать творчество.

– Верить, что в этом мире есть все, что нужно для моего счастья.

– Осознавать каждый день и час, что я достойна всего самого лучшего.

– Не торопиться. Особенно с решениями и выводами.

Мы сидели прямо на полу вокруг подноса со свечами и молчали, ошеломленные произнесенной клятвой и доверием.

Такое молчание объединяет лучше любых разговоров: после него каждое слово оказывается бусиной в ожерелье, которое мы собираем вместе. Я смотрела на свечу и чувствовала, как еще одна свеча загорается там, где у обычных людей находится сердце, а у йогов – третья чакра. Можно было сидеть так бесконечно, даже Анечка с ее непреходящей говорливостью погрузилась в себя, и теперь ее глаза мерцали почти потусторонним блеском. Инопланетянка совсем притихла и стала почти тенью.

Не знаю, какие еще преображения могли бы случиться с нами в эту ночь, но Ася решила вернуть нас в реальность.

– А сейчас еще один сюрприз, – негромко, но внятно сказала она и вышла из комнаты.

– Надеюсь, на этот раз будут комплекты нижнего белья, – заметила Анечка.

– А еще лучше – систры и бубны для ночных плясок под луной! – подхватила Инопланетянка.

– Или шоколадные конфеты бельгийского производства, – вздохнула я.

Но, разумеется, намерения Фей знают только сами Феи. Ася вернулась с толстой книгой в изрядно тертом кожаном переплете, на котором теснились золотые контуры замковых башен, как на старинных гравюрах. Когда она положила книгу на пол, стало видно, что это, скорее, толстая тетрадь или альбом, поскольку не было ни заглавия, ни каких-либо других надписей.

– О какое чудо! – Инка охнула и протянула руки к тетради. – Можно?

– Можно. Только не открывай пока.

– Это твой семейный альбом или блокнот с телефонами бывших любовников? – поинтересовалась Анечка, пока Инка бережно гладила обложку.

Обрезы тоже оказались покрыты золотом и в свете свечей поблескивали как металлические полоски.

– Ты почти угадала в обеих версиях, – Ася улыбнулась уголками губ. – Это золотая тетрадь моей бабушки, перешедшая ко мне по наследству.

– Ага, то есть это блокнот с телефонами ее любовников?

– Я понимаю, что список «мужских телефонов» тебя вдохновил бы больше. Но, к сожалению, это всего-навсего тетрадь, исполняющая желания, которые в нее записаны.

– Волшебная тетрадь? – усмехаясь, спросила Анечка.

– Можно и так сказать, – согласилась Ася. – На самом деле я не уверена, что она сама волшебная. Скорее, она выступает неким проводником волшебства, присущего Вселенной. Мы же не часто обращаемся со своими желаниями непосредственно наверх – в небесную канцелярию, простите мой жаргон. А тетрадь предоставляет такую возможность.

После этих слов я почувствовала неловкость, словно после неудачной шутки старого друга, на которую не знаешь как реагировать. Похоже, Анечка и Инка тоже испытали нечто подобное.

– Продолжаем играть в ведьм? – Анечка подмигнула.

– Предлагаю исписать страницы тезисами в духе «Мир во всем мире»! – хмыкнула я.

– А лучше сделать из них журавликов и пустить как письма счастья из окна! – вдохновилась Инка.

– Ну вот, теперь вы будете изо всех сил изображать из себя взрослых солидных женщин с чувством юмора. – Ася закатила глаза. – Бог мой, почему же главные глупости в своей жизни мы совершаем именно тогда, когда напускаем на себя такой солидный вид?

– Ася, не дуйся! – Я дернула ее за большой палец ноги. – Мы еще не волшебницы, мы только учимся.

– А я вам не предлагаю ничего, требующего особых знаний и умений.

– Ты предлагаешь во время собраний клуба коллективно загадывать желания?

– Зачем коллективно? Исключительно индивидуально. Вы же и так этим занимаетесь все время между сном и новым сном. Я просто предлагаю теперь записывать ваши желания в эту тетрадь.

– А зачем?

– Затем, чтобы спустя месяц я могла вас ткнуть в эту запись носом и напомнить, что именно вы желали! – отрезала Ася.

Мы помолчали. Затем Анечка проявила природную воинственность и сказала:

– Но какой в этом смысл? Мы и так слишком часто и слишком много желаем. И по большей части – недоступных нам вещей. Зачем еще вести их запись? Чтобы лишний раз получать подтверждение своей неудачливости?

– И совместно глотать слюни над пирогом, который не можем укусить, – подхватила Инка.

Ася смерила нас тем самым взглядом, под которым я сразу сбрасывала два десятка лет и чувствовала себя младшеклассницей.

– Только не надо меня уверять, что вы ни разу в своей жизни не пытались углядеть падающую звезду. Или не пытались найти пятилепестковый цветок сирени. И, конечно, ни одна из вас под бой часов в новогоднюю ночь не глотала шампанское с пеплом от записки с желанием! – Асина ирония была безмерна. – Вы в своей жизни постоянно творите кучу бестолковых и бесполезных ритуалов с одной-единственной целью – достучаться до небес. Преподнести им ваше желание на блюдечке. А теперь, когда я предлагаю вам еще одну игру, но несколько отличающуюся от привычных, вы сразу встаете на дыбы. Вы же так боитесь, что вас – не дай бог! – заподозрят в вере в чудеса! Какие же вы смешные и суеверные, мои девочки!

Ася попала в точку. Ни одной встречи Нового года не проходило без того, чтобы Анечка не писала записку с желанием и торопливо не жгла ее в пламени свечи, пока не начали бить часы. А я редко упускала возможность подержаться за плечи двух коллег с одинаковым именем. Инка же каждую весну рылась в сирени в поисках того самого заветного цветка с пятью лепестками. И мы все до сих пор бы надували щеки, пытаясь загасить все свечи на торте, если бы не стеснялись ставить такое количество свечей. И все это мы проделывали, конечно же, со снисходительной усмешкой, в глубине души надеясь, что никто и никогда не узнает, с какой жаждой мы уповаем на силу этих детских ритуалов.

– Ну и перед кем вы сейчас пытаетесь соблюсти лицо? – спросила Ася.

– Не все так просто, – буркнула Анечка. – Когда ты тетка с тридцатилетним багажом, очень трудно снова стать ребенком.

– Ты пытаешься сказать, что взрослые не имеют права на игры?

– Вот из таких ворчливых теток, как мы, и получаются мамаши, которые отрывают своих детей от игр! Из зависти! – Инка развеселилась.

– Позвольте себе хотя бы раз в жизни поиграть от души – без оглядки на то, насколько эта игра соответствует количеству прожитых вами лет! – Ася устало махнула рукой и оперлась спиной о стену, словно ее прямой позвоночник стал сгибаться под тяжестью нашей мнительности и трусливости. – Даже лежа в канаве, вы пытаетесь вести себя так, как якобы полагается приличным дамам! Сморкаетесь исключительно в носовой платочек, хотя от него воняет хуже, чем от прошлогодних носков!

– Ты права! – решительно кивнула я. – Почему бы и не поиграть? И к черту все правила поведения!

Анечка пожала плечами:

– Эта игра ничем не безумнее, чем поход к психоаналитику. Я согласна поиграть.

– Если вы не верите в чудеса, то они с вами и не происходят, – пробормотала Инка, подводя черту.

Ася удовлетворенно кивнула и раскрыла тетрадь.

– Для того чтобы желание сбылось, нужно записать его на чистом листе четко, разборчиво, понятно. И подписаться, – сказала она, бережно перелистывая страницы.

– Я вижу, там изрядная часть страниц уж исписана, – заметила Анечка.

– Разумеется. Здесь желала моя бабушка. А потом я.

– И как – сбывалось? – Я не скрыла иронии в голосе.

– Сбывалось, – странным тоном ответила Ася. – И у вас будет сбываться. А потом мне придется показывать вам ваши записи, чтобы вы вспомнили, что сами хотели этого.

Эта фраза меня насторожила.

– Ты хочешь сказать, что в этом есть какой-то подвох?

– Нет, никакого подвоха. Все честно. Просто люди слишком часто желают то, чего не знают. И не знают, чего желать.

– Ну, к нам это не относится, – уверенно заметила Анечка.

– Посмотрим. – Ася пожала плечами. – Правила игры вам понятны?

Разумеется, понятно нам было еще меньше, чем раньше. Но ни одна не решилась в этом признаться. Мы задали Асе несколько вопросов, основная суть которых сводилась к тому, что нам дозволено желать, а какие пожелания тетрадь не потерпит. На это Ася отвечала, что наши вопросы из азбучной серии «Что такое хорошо, а что такое плохо?». Мол, эти понятия существуют исключительно в личном измерении каждого человека.

– Ну как же так? – недоумевала Инка. – Хочешь сказать, что господа в небесной канцелярии позволяют желать зло другому человеку?

– Во-первых, не тебе судить о последствиях. То, что нам сегодня кажется злом, завтра может оказаться благом. Во-вторых, думай лучше о себе, – посоветовала Ася.

Золотая тетрадь пошла по кругу: не знаю, умышленно или нет, но первой Ася вручила ее мне. Анечка с Инкой следили за движениями моей руки, как за манипуляциями иллюзиониста, в пальцах которого карандаш через секунду превратится в гадюку. В космических Инкиных глазах читался почти суеверный страх. Я даже подумала, что она отпрянет, когда я протянула тетрадь ей.

– А можно озвучивать то, что написали? – спросила Инка, когда тетрадь вернулась в руки хозяйки.

– Правилами игры это не возбраняется. – Ася пожала плечами. – Если хотите – прочитаем.

– Да, – кивнула я. Анечка засомневалась, но потом тоже махнула рукой – читайте, мол.

– Да, пожалуй, это имеет смысл, – Ася усмехнулась и одну за другой зачитала наши заявки в небесную канцелярию.

Первой строчкой на волшебной странице Анечка желала привнести в свою жизнь флирта и секса. Привыкшая, как бывалый юрист, к точности формулировок, она не забыла внести пояснение для небесных служащих о том, что: секс ей необходим как минимум раз в неделю, а флирт был бы желателен ежедневно.

Я скептически фыркнула:

– Ты считаешь это конкретным желанием?

– Бог не прокурор – ему не нужны подробности, – отозвалась Анечка. – Да и что может быть конкретнее? Пожелать улучшения отношений с мужем? Пришлось бы долго и нудно расписывать техзадание: где и что требуется улучшать, а где оставить, как есть. А мне и так очевидно, что основная причина всех наших семейных склок – отсутствие нормального секса. Без секса я зверею и начинаю пилить Вадима за неубранную посуду, за сломанную полку, которую он месяц не может починить, за избыточную полноту. Будет хороший секс – все остальное приложится.

Второе ее желание было еще более простым и кратким и состояло всего из одного слова: «Похудеть».

Мечты Инопланетянки, как и свойственно космическим существам, были обширными и романтичными. Она желала встретить человека, схожего с ней по характеру и образу мышления, и обрести с ним взаимную любовь.

Именно в таких словах.

– Для этого тебе надо, как минимум, уйти от твоего нынешнего садиста, – заметила Ася.

– Да, я уже приняла это решение, – кивнула она.

– Когда успела?!

– Пока читала клятву. – Инка молитвенно сложила руки у груди и картинно подняла глаза к небу, превратившись в ангелочка с открытки.

– Ого! Похоже, мы можем гордиться первыми результатами совместной деятельности, – подняла брови Анечка.

Мы с Асей активно закивали.

– Похоже на то! Собрать клуб стоило хотя бы ради этого!

Вторым желание Инопланетянки было начать вести свои тренинги по контактной импровизации.

Мои желания были однотипными: «Побольше терпения и спокойствия» и «Сохранить брак с Тимом».

– Ты действительно этого хочешь, мой Ангел? – спросила Ася. – Конечно, поздно спрашивать, но все-таки…

– Больше всего на свете, – нехотя призналась я. – Можно сказать, у меня сейчас нет других желаний.

– К сожалению, – покачала головой Ася. – А как же наш кодекс?

– Кодекс – само собой. Но разве его нельзя выполнять, сохраняя семью?

– Можно. Но в твоем случае это довольно сложно.

– Я попробую. Сложные задачи – хобби всех Ангелов, ты же знаешь.

– Иными словами, ваше хобби – усложнять себе жизнь, – резюмировала Ася.

С того момента, заручившись через чудодейственную тетрадь поддержкой Вселенной, я начала игру – или, честнее сказать, борьбу – за сохранение своей семьи.

Декабрь без прикрас

На самом деле я несколько лукавила, когда говорила Асе, что у меня нет иных желаний, кроме как сохранить брак с Тимом. Мои профессиональные и писательские амбиции, по счастью, никуда не исчезли. Я по-прежнему стремилась продолжать карьеру в журналистике, писать неформатные книги, оттачивать слог и умение выражать мысли посредством букв. Кроме того, минувшей осенью я начала заниматься йогой, и теперь список моих целей пополнился такими конкретными пунктами, как «сесть в лотос» и «научиться делать майюр-асану». Эти асаны тогда находились за пределом моих физических возможностей, и на занятиях мне оставалось только с завистью смотреть на преподавателя и наиболее продвинутых учеников, которые непринужденно и легко завязывали свои тела в немыслимые узлы.

Все эти желания пульсировали во мне, но казались слишком незначительными, чтобы по их поводу беспокоить Вселенную. К тому же, если говорить честно, они напрямую зависели от моих собственных усилий. Чтобы рождались книги – нужно их писать, невзирая на перепады настроения, приступы лени и разочарования в себе. Чтобы сесть в лотос – нужно ежедневно делать упражнения на растяжку. Опять же невзирая на соблазн поваляться в ванне. Достижение подобных мелких целей было всего лишь вопросом времени и усердия.

Про отношения с Тимом я так сказать не могла. В этой ситуации были переплетены желания троих людей, и, что очевидно, мои и Настасьины стремления находились на разных чашах вселенских весов. Тима больше всего устроило бы равновесие, но такой вещи, как «равновесие», в природе не существует. По крайне мере, дольше нескольких секунд.

На моей стороне были любовь, доверие и понимание, сложившееся за пять лет нашего брака. На ее – страсть и гибкость, умение и готовность подстраиваться под любимого мужчину. Я любила Тима таким, какой он есть. Она считала его лучшим из всех мужчин. В нашем браке всегда царило равенство мнений, в их отношениях основные решения принимал он. Я не была настолько глупым Ангелом, чтобы не понимать последствий такого расклада.

Все, что мне оставалось, – это набраться терпения и ждать. А поскольку запасы даже ангельского терпения всегда конечны, я уповала, что Вселенная в трудную минуту подкинет мне галлон-другой из своих резервуаров.

Страсть Тима была в самом разгаре. И хотя он виделся с Настасьей всего дважды или трижды в неделю, мне казалось, что ее дух прочно поселился в нашей квартире и прячется за каждой дверью. Редко какой вечерний разговор обходился без обсуждения этой темы; впрочем, роли были давно распределены и вызубрены наизусть. Тим, заваривая невыносимо горький матэ и глядя сквозь меня, говорил о том, что он чувствует себя между мной и Настасьей как между двумя жерновами. На его месте я бы употребила более изысканную метафору – как между Сциллой и Харибдой, поскольку это сравнение ближе к истине: каждая из нас по-своему старалась поглотить его. Я же, как обычно, исполняла роль Ангела. Разумеется, не бескорыстно. Жертвы – чем бы мы ни жертвовали – редко бывают бескорыстными: даже Авраам, поднимая нож над Исааком, рассчитывал заслужить этим любовь Господа. Царевич Сидхартха пожертвовал семьей и короной, надеясь этим выкупить для себя истину. Я знаю только одного парня, чья корысть при самопожертвовании весьма сомнительна или, во всяком случае, не сопоставима с муками. Но и тот, всходя на крест, выполнял волю небесного Отца.

Я жертвовала своими желаниями как пешками в тонкой женской игре «крестики-нолики», где полем выступало сердце любимого мужчины. Ах, Настасья устроила ему очередную истерику? Ну что же, мы обойдемся без истерик. Она ревнует? О какая глупость! Нам, Ангелам, она не свойственна. Ему с ней бывает трудно? Не будем добавлять сложностей. Он не может говорить с ней откровенно? Зато может со мной.

Я прикладывала все усилия, чтобы наша жизнь текла так же, как раньше. И упорно делала вид, что это возможно.

Ночью мы засыпали в обнимку, и я прижимала руку Тима к своему животу. Он целовал мою шею, и, пока мы молчали, все казалось прежним. Утром я, как обычно, вставала на полчаса раньше, чтобы успеть сделать гимнастику, принять душ и поставить кофе. Потом будила его, стягивая одеяло и щекоча пятки. Он отбрыкивался и мычал во сне, уже проснувшись, но не открывая глаз.

– Ну что за манера будить сонных животных! – бурчал он. – Нет чтобы поцеловать, почесать за ухом, принести кофе…

– Поцеловать?! Это ты зря сказал! – Я срывала одеяло и набрасывалась на Тима с поцелуями.

Я любила смотреть на него по утрам в момент пробуждения. Еще без наведенного глянца, без тщательно подобранного выражения лица, без своих винтажных жилеток и шляп, взгляд из-под которых смутил ни одно женское воображение, сонно моргающий, растрепанный, с надутыми губами, он вызывал у меня приступы такой нежности, от которой щемило внутри, как от воспоминаний.

– Как же я тебя люблю! – шептала я, присаживаясь на край кровати и касаясь пальцами его лица.

– Как? – Он отвечал мне лукавым взглядом.

– Сильно-сильно!

– Ага, и все равно сейчас начнешь торопиться на работу, – с нарочитой досадой тянул он.

Мы завтракали, не одеваясь, и, как и раньше, я клала ноги к нему на колени. Потом он застегивал мои ботинки и провожал меня на работу. Тим был первый мужчина, кто приучил меня к этой роскоши: другие ограничивались только тем, что подавали пальто.

Он крепко целовал меня на прощание, дверь закрывалась, скрывая его, обнаженного и такого же невыносимо красивого, как и пять лет назад.

И, пока я спускалась по лестнице и под прикрытием кленов брела по бульвару к метро, мне даже удавалось поверить, что ничего страшного не случилось и все самое главное в наших отношениях по-прежнему живо.

Эта вера блекла в течение дня и теряла силу к вечеру, особенно если я знала, что сегодня мне придется ужинать наедине с монитором.

Пока я мучилась от нехватки ясности, Анечка по-прежнему страдала от дефицита секса. Интимная жизнь в ее браке все больше напоминала трагикомедию. Хотя для самой Анечки трагичного было куда больше, чем смешного. Вадим, как и любой мужчина со стеклянным самолюбием, никогда бы не сознался в том, что у него проблемы с потенцией. Поэтому свое нежелание заниматься сексом с любимой женщиной он мотивировал то усталостью, то плохим самочувствием, то просто отсутствием настроения. Постепенно близость в их отношениях стала событием, которое по редкости можно сравнить с календарным праздником. «И то, знаешь, праздники теперь случаются чаще», – заметила как-то Анечка в ответ на это сравнение. Но если ее мужа подобный расклад вполне устраивал, то саму Анечку – ни в малейшей степени.

Я ее вполне понимала: на мой взгляд, отношения, в которых нет секса, вряд ли заслуживают названия брака – даже если паспорта обоих людей аккуратно проштампованы в ЗАГСе.

– Ну, конечно, если ты решила остаток жизни посвятить усмирению плоти и подвижничеству – то это вполне подходящее начало. Но при чем здесь брак? – спросила я Анечку при очередной встрече под запах кофе.

Анечка только вздохнула:

– А что делать? Заводить любовника? Но ты же знаешь: при всем желании лгать у меня получается хуже, чем вышивать крестиком. А вышивку я последний раз практиковала в пятом классе.

– А для развода ты еще не созрела?

– И не думаю, что созрею. Кроме секса, в браке есть и другие удовольствия.

– О да, мы это проходили! Попытки забить на свои желания – самый короткий путь в ад! Вот скажи честно: ты готова так прожить всю жизнь?

Анечка не ответила, но ее лицо отразило такую гамму эмоций, словно она надкусила пирог, начиненный тараканами.

– Ломать – не строить, – выдала она наконец. – Мне уже тридцать.

– В двадцать пять ты сказала бы то же самое, – поморщилась я.

Сколько бы лет не было русской женщине, она говорит о своем возрасте исключительно с приставкой «уже».

Тем временем Инопланетянка воплотила в жизнь принятое при свечах решение и ушла от Димки, забрав с собой, в лучших хипповских традициях, только рюкзак с одеждой и две любимые книги Ошо. Димка долго не мог поверить в этот факт, звонил ей по нескольку раз на дню – то уговаривая, то угрожая. А когда она сменила номер, стал пробивать пространство нам с Анечкой, задавая один и тот же вопрос: «Когда она вернется?»

Постоянного жилья в Москве у Инопланетянки не было, как и денег, чтобы его снять. Прикинув свои финансовые возможности, что вылилось лишь в подсчет долгов и дыр в карманах, она созвонилась с друзьями в Одессе. Когда-то вместе со старшим братом она прожила там больше года и перезнакомилась с кучей людей своей же породы – не отягощенных ни стабильным доходом, ни глобальными карьерными планами, но чьи квартиры всегда были открыты для «вписки» и музыки.

Один из таких давних приятелей по одесским кухням в телефонном разговоре поинтересовался – занимается ли Инка по-прежнему контактной импровизацией?

Аренда предложенного ей зала в местном ДК составляла пятьдесят долларов в месяц. Набрать группу предложил тот же инициативный приятель, который жаждал переубедить свою сестру в том, что она не умеет танцевать.

Организовать тренинг в Одессе оказалось куда проще, чем в Москве, где Инка долго и робко пыталась предложить свои услуги среди изобилия танцевальных клубов и тренинг-центров. Маленькая провинциальная Одесса оказалась абсолютно неизбалованной в этом смысле.

Сработала ли Золотая тетрадь или за решением уйти от Димки протянулась цепочка совпадений, в любом случае через неделю мы провожали Инку на поезд Москва – Одесса.

– Весь секрет чуда – вовремя посмотреть в нужную сторону, – заметила Ася, когда поезд тронулся.

Письмо Инопланетянки

«Дорогая моя, мне так много хочется сказать тебе, что я, наверное, опять ничего не скажу.

Мне невероятно трудно даются письма, потому что каждое слово отстает от мысли на десяток миль.

Здесь теплая и влажная зима, и земля дышит почти мартовской свежестью.

Я живу на квартире у матери моего старого друга и даю уроки контактной импровизации в одном из ДК, пытаясь поймать за хвост давнюю мечту.

Но поймать за хвост мечту совсем не сложно. Куда труднее удержать ее – хитрую вертихвостку. Об этом я и не подозревала раньше, когда сама ходила на занятия по КИ и танцевала. Мне казалось, что танец – это высшая концентрация творчества: это и язык, и движение, и бесконечная спонтанность. И каждый шаг чреват новым открытием. Думала, что начну вести эти занятия и моя жизнь сразу наполнится радостью: я стану сама как воздушный шар, который не только парит в небе, но еще и тащит за собой целую связку других людей.

Знаешь, дорогая, все не так просто.

Я веду группы дважды в неделю; собирается от семи до десяти человек.

От моего дома до ДК – две остановки на трамвае, и я обычно прохожу их пешком. ДК с виду очень похож на старые советские кинотеатры в провинциальных городках, и мне иногда кажется, что его фасаду остро не хватает афиш, приглашающих посмотреть кино про красноармейца Сухова и Черного Абдуллу. Там прохладный холл, в котором пахнет линолеумом. А на вахте всегда сидит суровая старушка с вязанием и провожает меня взглядом советского контрразведчика. Ее роль абсолютно бессмысленна, поскольку в ДК нет пропускной системы. Поэтому я воспринимаю нашу вахтершу как живой манекен, призванный сохранить антураж этого места.

В танцевальном зале – паркет, станки и много зеркал, которые расщепляют меня на множество мелких инопланетянок, у каждой из которых неаккуратная стрижка и испуганный взгляд. Меня гораздо легче принять не за преподавателя, а за еще одну ученицу. Скажу по секрету: бессменная бабушка-вахтерша так и думает.

После первой недели занятий как-то вечером, когда я сдавала ей ключ от зала, она приняла его и что-то пробормотала себе под нос.

– Что-что? – переспросила я, так как мне послышалось, что обращаются ко мне.

– И скажи вашей учительнице, чтобы сама приходила за ключом, а не гоняла девчонок. Или ты ее сестренка?

– Дочка, – ответила я, чтобы снять подозрения с себя самой.

Мои ученики – чудесные ребята, которые абсолютно не умеют двигаться, но не подозревают об этом, как и все. Труднее всего приходится с бывшими бальниками – у меня их двое. Тела профессиональных танцоров заточены под движения определенного рода, и сломать эти шаблоны труднее, чем объяснить квартирной хозяйке причину просрочки квартплаты. Я призываю их фантазировать с движениями, а они, едва услышав вальс, выполняют стойку гончей и идут наматывать круги. «У меня рефлекс! – оправдывалась девочка. – Слышу эту музыку и не могу двигаться иначе». Правда, один раз мне удалось сбить их с этой схемы, продемонстрировав, что даже вальс можно танцевать по-разному. Я нагнулась к ногам, взялась руками за щиколотки и в виде такого кренделя начала выписать вальсовые круги. Эта несложная при известной гибкости демонстрация их впечатлила. На том занятии мы совместно изобрели десяток новых способов танцевать вальс. Пожалуй, это был пик моей преподавательской карьеры.

Мы танцевали вальсы, а потом вместе сидели кружком на полу и говорили о шагах, шажках и прыжках в неизвестность. Я им говорила, что стоит только сделать шаг в сторону от рефлекторной схемы, и рамки любых привычек довольно легко расширяются. Что же будет, если отбросить саму рамку? Это уже вопрос к тебе, моя дорогая. Я на него до сих пор не ответила. Да, я умею танцевать вальс десятью разными способами. Но вальс – это тоже рамка, привычка. Впрочем, я уже не о танцах.

Я думала, что изрядно раздвигаю свои рамки, разрешив себе стать преподавателем. Но я ошибалась. Моя основная рамка осталась на месте, прибитая намертво ко лбу. И я постоянно смотрю на мир сквозь нее, и даже чувствую, как прилипает к ней мокрая от пота челка.

Каждый раз, входя в зал, я чувствую, как внутри меня просыпается страх. Он словно змея, свернувшаяся в клубок, поднимает голову и шипит из глубины живота – мол, какой из тебя преподаватель? Окстись, девочка, у тебя нет ни жилья, ни денег, ни семьи, ты носишь джинсы из секонд-хенда – и хочешь учить людей прекрасному? Ты пытаешься побудить их слушать собственное тело? А кого приведешь им в качестве образца? Себя? Девочку с невыщипанными бровями?

Вот что говорит мой страх изо дня в день. Можешь себе представить, каких усилий мне стоит заткнуть его за пояс и начать занятие.

А он тем временем непременно найдет среди моих учеников девушку с идеальным маникюром, чей спортивный костюм в три раза дороже моего, и начнет ревностно наблюдать за ней. Нет, не думай, что, потерпев неудачу с мужчинами, я переключилась на женщин. Но мой взгляд! Какая бы роскошная стерва из меня вышла при чуть большей дозе злословия… В моем взгляде сконцентрирована сила десяти луп: он беспрестанно измеряет и сравнивает. Кого сравнивает? Меня, дорогая. И, разумеется, всегда не в мою пользу.

Нелепая привычка сравнивать себя с окружающими, тщательно взращенная при содействии родителей и школы. Бесконечное соревнование, в котором ты априори не можешь выиграть. Потому что всегда находится кто-то, превосходящий тебя если не в математике, то в английском, если не в цвете лица, то в длине ног.

Я всю жизнь живу с линейкой за пазухой, которая выскакивает наружу при каждом удобном случае.

О, ты знаешь эти истории! «Посмотри на Машу, она ездит на городские олимпиады по математике! И на Васю, он играет на скрипке»… Как себя должен чувствовать ребенок, у которого нет ни музыкального слуха, ни способностей к математике?

Я не виню родителей. Они были советскими людьми, воспитанными без излишней деликатности: личностный рост они измеряли исключительно в сантиметрах, а слово «самоопределение» всплывало только при выборе института. На этом самоопределение заканчивалось, и процесс шел по заранее определенной колее: диплом, аспирантура или распределение, работа по специальности, разряд за разрядом или что там есть у геологов? Поэтому для них стало шоком, что их непутевая дочь, закончив с отличием экономический вуз, отказалась работать экономистом. А я к тому времени уже поняла, что никакие пятерки и дипломы с отличием не избавят меня от линейки в кармане.

Она и сейчас высовывается каждый раз, когда в поле зрения появляется новый персонаж моей зависти.

Вести уроки танца не трудно. Гораздо труднее вести их так, чтобы вдохновлять людей на новые и новые встречи. Преподаватель должен излучать уверенность и радость. А твоя подруга в оранжевой кофте и рваных джинсах слишком смахивает на подростка, который просто дважды в неделю собирает компанию потанцевать. Это мне сказал Костя.

Да, Костя – это еще одно сбывшееся желание. Когда Надежда Ивановна – милая дама, у которой я живу, увидела нас вместе, она сказала: «О, двое инопланетян нашли друг друга!»

Он совсем рыжий во всех смыслах этого слова. У него всегда есть деньги, хотя он не прикладывает никаких усилий, чтобы их заработать. Мой Костя – ах, как приятно тает на языке слово «мой»! – занимается исключительно тем, что ему нравится, и очень редко думает о будущем. Когда в Одессе снимают кино, он работает звукооператором. Но если бы за это не платили, Костя занялся бы любительской съемкой, поскольку получает удовольствие от процесса создания фильма. У него роскошный баритон, и он поет в хоре, который зимой гастролирует по Европе. Летом Костя катается на яхте друзей и водит группы в походы по Крыму. У него веснушчатый нос и много оранжевых футболок.

И он всегда открытый – как форточка в моем доме.

Я была на гитарном вечере у подруги, которая поет в том же хоре, сидела в уголке, жевала крекеры и тихо завидовала голосам людей. Рыжий Костя подсел ко мне, забрал миску с крекерами и сказал:

– Хватит дуться на жизнь. Пойдем гулять.

Мы гуляли с ним ночью, держась за руки, в холодном парке под звездами, примерзшими к зимнему небу. Я цитировала ему Ошо и Перлза, а он сказал, что я чересчур много читаю.

– У каждого человека есть природная мудрость. Но чем больше ты напитываешься чужой мудрость, тем реже слышишь свою.

Он очень наблюдателен, как и любой, кто никогда не спешит. Когда моя танцевальная группа начала таять, Костя – лишь однажды посетив занятие – заметил, что ученики не воспринимают меня как преподавателя.

Что я тебе могу сказать? Трюк с вальсами лишь отсрочил угасание моего авторитета.

Я лезла из кожи вон, стараясь провести урок как можно интереснее, но моя старательность бросалась в глаза. Тот, кто по-настоящему знает свое дело, никогда не старается. Он всего лишь делает то, что дoлжно. А я выеживалась, оригинальничала, заигрывала с людьми, которые просто хотели учиться двигаться.

Моя группа редела, и через месяц ко мне на урок пришла одна-единственная девочка – та самая бывшая бальница. Она взяла ключ и ждала меня в пустом зале. Мы вместе сделали растяжку, подождав еще четверть часа. Мое сердце стучало так, будто подхватило икоту. Но я сделала вид, что не происходит ничего особенного, и начала урок.

Мой страх заморозился: терять было уже нечего, оставалось только получать удовольствие от движений.

Это был один из лучших моих уроков. Но, прощаясь с девочкой и ловя ее ускользающий взгляд, я поняла, что она больше не придет.

Следующий урок был через три дня. Я пришла без пяти семь, взяла на вахте ключ и почувствовала, что вахтерша проводила меня уже другим взглядом. Словно контрразведчик получил все необходимые сведения и теперь удивлен их незначительностью.

Я вошла в пустой зал. Зеркала встретили меня обычным размноженным поклоном.

Кроме меня и компании отражений на паркете не было ни души. Я, отражения и музыка, запертая в магнитофоне.

Это был провал.

Провал в самом абсолютном и чистом значении этого слова. У меня не осталось учеников.

Можно было немедленно пойти домой и найти утешение в постели с Костей. Но я решила иначе. Пожалуй, впервые в моей жизни я решила не отступать перед провалом. Я сказала себе: «Дорогая, ты же все время жалуешься, что тебе не хватает физической нагрузки. У тебя сейчас прекрасный шанс позаниматься для себя лично. Сделать себе подарок – час контактной импровизации».

Я включила музыку и начала двигаться.

А потом я лежала на полу и смотрела, как мерцают лампы – бледный неуверенный свет, то меркнущий, то набирающий силу.

Так что, дорогая, мои мечты сбылись, но, похоже, не все из них оказались мне по росту».

Рассказ Анечки за поеданием чизкейков

– Он был прекрасен. Именно такой, какого я могла вообразить после двух бокалов шампанского и трех месяцев без секса. Я только увидела его сквозь стекла нашего юридического «аквариума» и сразу поняла, что вот оно – мое несбывшееся желание. Он, несомненно, не был случайным гостем в нашем газетном бардаке. Видя, как этот юноша уверенно лавирует между столами, компьютерами, корзинами для бумаг, проводами, принтерами и неровными стопками бумаги, сжимая в руках сразу два мобильника, я могла бы дать сто очков за то, что он перешел к нам из такой же ежедневки. У тех ребят, которые, на свою голову, переходили сюда из журналов, в первые дни с лица не сходило напряженное выражение подступающей паники. На адаптацию уходило несколько недель, и потом уже человек плавал по офису как рыбка по знакомому аквариуму: с полузакрытыми глазами, не отрываясь от телефона, выруливал между столами, забывшись, начинал курить прямо на рабочем месте, оставлял свою кружку с недопитым кофе на ксероксе. Словом, усваивал правила выживания в ежедневном информационном потоке.

Этот явно был не из журнальных. Судя по его внешнему виду, он давно приспособился к такому ритму, и работа не мешала ему посещать тренажерный зал и парикмахерскую. Меня несколько смутила его розовая рубашка: блондины в розовом вызывают у меня некоторое подозрение. С другой стороны, встретить симпатичного мужчину с хорошим вкусом в наше время и в нашей стране сложнее, чем мужчину, умеющего фехтовать и слагать мадригалы.

Я наблюдала за ним сквозь стекло, прикидывая, сколько еще времени пройдет, прежде чем мы столкнемся с ним нос к носу. Неожиданно он повернулся, и я не успела отвести взгляд. Заметив, что я на него смотрю, он улыбнулся и тут же без каких-либо куртуазных колебаний шагнул к двери нашего «аквариума».

– А здесь у нас, как я понимаю, живут юристы? – спросил этот пижон в розовой рубашке.

– Я бы сказала, что не живут, а выживают, – заметила моя начальница Ольга, не отрывая взгляда от монитора.

– И кого же вы выживаете? – спросил он, состроив сочувственную физиономию.

Я едва удержалась от восклицания: «Боже! У этого мужчина есть чувство юмора». Но вслух ехидно поддержала правила игры:

– В первую очередь незваных гостей!

– Уф, как хорошо, что я не ваш гость. – Он изобразил видимое облегчение.

После этого даже работоголичка Ольга оторвалась от монитора, чтобы взглянуть на пришедшего. Завладев вниманием всей аудитории, он поклонился.

– Рад представиться. Меня зовут Михаил. Можно Миша, если при этом ласково смотреть. Я – тот человек, который закрыл собой брешь в отделе финансовых рынков.

– Надеюсь, вы не доставите нам много судебных хлопот, Миша. – Ольга насмешливо, но вполне благожелательно кивнула.

– О, политика – не мой конек! – Миша беспечно махнул рукой и присел на край моего стола.

– Вы мне мешаете, – заметила я, сочтя, что это чересчур.

– Да? Простите. Я думал, вы нарочно молчите, чтобы я задержался подольше и наговорил всяких глупостей.

Это был мужчина, просто созданный для флирта.

В следующие дни Миша регулярно заглядывал в наш «аквариум»: иногда просто на минутку, чтобы поздороваться и сказать, как мне идет новая кофточка. Я старалась не обольщаться, прекрасно зная, что мужчины такого типа самым естественным образом одаривают вниманием всех женщин, оказавшихся в их поле зрения. Тем не менее первая часть моего желания сбылась в полной мере: теперь предвкушение флирта волновало мою кровь каждый раз по дороге на работу.

Я начала совершать все те традиционные глупости, которые делают увлеченные женщины: обновила запас нижнего белья, стала на четверть часа дольше проводить за макияжем, сходила, наконец, к косметологу и мастеру по бровям.

И старалась не думать, к чему этот флирт может привести.

Но ты же знаешь – когда стараешься прогнать какие-то мысли, они проявляют особенное упорство.

Оставляя свой росчерк в Золотой тетради, я не желала секса с другим мужчиной, кроме Вадима. Мне казалось, что на стороне я вполне могу удовлетвориться флиртом – игрой, напоминающей мне, что я все-таки молодая черноглазая женщина с третьим размером груди и уже потом – жена, юрист, психолог.

Но, глядя на Мишу, особенно в те дни, когда он не надевал ничего розового, я чувствовала, что оставаться в пределах невинного флирта мне становится все сложнее.

Между тем Вадим с чуткостью ленивого мужчины начал ощущать, что со мной происходит нечто, ускользающее от него. Но он счел, что тревожить меня откровенными разговорами пока рано, и выбрал другую тактику.

В конце рабочего дня на мой телефон падал вопрос – что бы мне хотелось сегодня на ужин? И когда я после дежурства приходила домой, в квартире уже витали запахи грибного рагу, или курицы на гриле, или яблочных оладий – того, что я особенно люблю. А Вадим – чего не было с первого года брака! – кидался ко мне, чтобы снять с меня пальто и сапоги. За последнюю неделю он дважды заводил со мной разговор о диете – просил составить ему рацион и даже попытался устроить себе разгрузочный день на кефире. Правда, выдержал только до четырех часов дня, а потом пошел делать куриные рулеты.

А однажды вечером вообще растрогал меня до слез.

Я вернулась с работы, взбудораженная очередной порцией Мишиных комплиментов, и от меня, должно быть, исходили те флюиды влюбленности, на которые мужчины реагируют не хуже, чем на феромоны. Вадим усадил меня за стол и с упорством еврейской мамочки начал кормить своим очередным кулинарным шедевром – фаршированными перцами под болгарским соусом. Я попыталась съесть один, но почувствовала, что еда не лезет в горло: ее запах словно перебивал сладкий вкус недавнего кокетства. Совершенно определенно есть мне не хотелось. Вадим тотчас насупился.

– Ты же обычно приезжаешь голодная, – подозрительно буркнул он.

– Да. А сегодня нет.

– Если тебе не нравятся перцы, так и скажи. Я могу приготовить что-нибудь другое.

– Да нет, перцы очень аппетитные. Я их с удовольствием поем завтра.

– Завтра они и близко не будут такими, как сейчас. Ты же знаешь, что разогретая пища – это уже не еда, а «Макдоналдс».

– Лучше испортить еду, чем желудок! – Я начала заводиться.

– Ты что, решила худеть?

– А если и так? Совершенно не лишнее!

– Ерундой маешься! Кто тебе забил голову этими похуданиями? Твоя Ангелина? Или Оксана? Или еще какая-нибудь безголовая шлюшка?

Словом, мы поругались как обычно – громко и со вкусом. После чего я с видом скорбящей богоматери встала из-за стола и отправилась в комнату к компьютеру. Компьютерный стол стоит таким образом, что работать за ним приходится сидя спиной к дверям, и через минуту я услышала, как через минуту вошел Вадим. Шумно и обиженно дыша, он прошелся по комнате, а потом начал возиться в углу возле балконной двери. Краем глаза я наблюдала за ним, пытаясь понять, что он делает.

Вадим извлек из-под шторы две мои гимнастические гантели, давно лежавшие там в качестве пассивного оружия против лишнего веса. Одна из моих знакомых как-то пошутила, что они, скорее, пригодятся мне как оружие против воров, если те неожиданно вломятся в квартиру.

Вадим извлек эти гантели и, встав таким образом, чтобы его движения были если не видны, то слышны мне, начал делать упражнения. Жим вверх, жим в стороны, жим вверх, жим в стороны… Уже через пять минут он покраснел до малинового цвета, а его дыханием можно было разгонять мух. Сделав короткую паузу, Вадим терпеливо продолжил. А я заплакала: эта картинка была настолько же комичной, насколько трогательной. Я знала, что его спортивного рвения хватит в лучшем случае на неделю. Но он делал это, пытаясь удержать меня. Пытался показать, что не все безнадежно с его физической формой. И я почувствовала себя редкостной сукой.

Похоже, пора с чем-либо завязывать – или с надеждой на улучшение брака, или с флиртом.

Крах

Мой мир рухнул в то время, когда для всех остальных жителей нашего часового пояса начался Новый год. Наступивший год был високосным, а значит, сулил перемен больше, чем может представить отощавшее воображение современного горожанина.

Помимо прочего, для меня этот год должен был стать особенным еще по одной причине. Моя коллега Ирина, чей стаж как астролога превышал годы учебы в университете и аспирантуре, вместе взятые, еще осенью предупредила меня:

– В этом году у тебя начинается возвращение Сатурна. Это означает череду испытаний и масштабную переоценку ценностей. Закладываются основания для следующих семи лет. Так что, готовься. Год будет нелегкий.

– А как-то смягчить проживание этого года можно? – поинтересовалась я из спортивного интереса.

– Да. – Ирина серьезно посмотрела на меня поверх толстых очков. Она никогда не бывала серьезнее, чем во время астрологических прогнозов. – Да. Набраться терпения.

– Хороший совет, – кивнула я. – Главное – универсальный.

Впрочем, слова Ирины меня встревожили не больше, чем прогноз дождей на следующее лето. С астрологией я соприкасалась исключительно тогда, когда в маршрутке или такси по радио вдруг начинали зачитывать гороскоп для всех знаков зодиака на следующий день. В совместимость и несовместимость разных знаков я тоже не верила, поскольку видела достаточно Козерогов, которых принимали за Водолеев, и Рыб, которых принимали за Скорпионов, а также много другой нестандартной нечисти.

Поэтому все сказанное Ириной я благополучно забыла.

Пока не настал тот самый день.

Новый год мы с Тимом встречали в огромной компании на квартире давней знакомой, в одном из тех районов Москвы, которые почему-то принято считать центральными, хотя добираться туда менее удобно, чем до моего любимого Измайлова.

То, что ночь предстоит неординарная, я знала заранее. Еще месяц назад вопрос о встрече Нового года встал ребром – выяснилось, что Настасья собирается встречать его в том же кругу. Эта тема все последние недели висела над нами, как недозревшее яблоко над Ньютоном, угрожая в любой момент сорваться и набить шишку.

Я, не выходя за рамки роли Ангела, заявила, что ни вижу ничего трагичного, если мы пересечемся в одной компании.

– В конце концов, там будет больше двадцати человек.

– Ты не понимаешь! – страдальчески говорил Тим. – Для нее это просто немыслимо! Находиться рядом и не иметь возможности даже подойти ко мне… Она изведется!

– Ну зачем все доводить до абсурда! – вздыхала я. – Ей совершенно не обязательно играть в невидимку. Я не собираюсь устраивать ревнивых сцен, если увижу вас рядом.

– Она очень эмоциональна, и ей трудно контролировать свои действия в моем присутствии, – угрюмо говорил Тим.

– Но не будете же вы там сексом прилюдно заниматься! – восклицала я.

Тим метался, не зная, что делать. Настасья, по его словам, тоже металась, склоняясь к мысли вообще не идти на вечеринку. Чего Тим, а точнее, его чувство вины позволить не могло. Я же уперлась, что, если одну ночь мы трое проведем в одной компании, ничего трагичного не стрясется.

В итоге на этом и остановились.

То, что я совершила одну из самых крупных ошибок в своей жизни, я начала понимать уже часам к двум ночи.

Новогодняя ночь протекала шумно, хмельно и, должно быть, весело – если судить по лицам окружающих. Сама я очень скоро утратила способность адекватно воспринимать происходящее вокруг: наблюдала за всем словно из стеклянной банки, которая приглушает даже звуки. Мне запомнилось хоровое пение старого советского гимна сразу после боя часов с нарочитым пафосом: в компании было несколько роскошных мужских басов. Потом ночь сотрясалась от фейерверков и хохота…

Настасья выглядела прекрасно, я не могла это не признать. Тонкая, хрупкая, в черно-белом облегающем платье, с роскошными рыжими волосами, ниспадающими на узкую спину. Зеркало пыталось доказать, что я выгляжу не хуже, и платье янтарного цвета, обнажающее плечи, очень мне идет. Но его увещевания были тщетны: я все равно чувствовала себя неуклюжей великаншей с развившимися кудрями.

Поначалу Настасья осторожничала и то подходила к Тиму, то удалялась от него, смешиваясь с подругами. Причем она умудрялась скользить в толпе таким образом, что оставалась единственным человеком, с которым я так и не встретилась взглядом. Однако мое спокойствие и выпитое шампанское придали ей смелости, и, начиная с часа ночи, я видела их только вдвоем: моего любимого, пусть и неверного мужа и его рыжую любовницу.

С каждым истекшим часом Настасья смелела. Она липла к Тиму, не скрывая своей радости, садилась рядом, продев руку под его локоть, клала голову ему на плечо. Словом, вела себя как нормальная влюбленная женщина.

А я вела себя как обычный глупый Ангел, сам загнавший себя в ловушку.

Внутри груди разрасталась боль.

Чувствуя себя растерянной и брошенной, как сломанная кукла, я сидела на полу напротив них и пыталась понять – что происходит? Что случилось с моим любимым и честным мужем? Неужели он не видит, что я сижу как на раскаленных угольях, что мне невыносимо больно смотреть на них?

Одиночество – ледяное и жгучее – накрыло меня с головой.

Я ли это? И если я – что делаю в этом кошмаре, почему никакой воли не хватает, чтобы проснуться?

Я чувствовала себя зверьком в клетке, который инстинктивно пытается вырыть в бетонном полу нору и не понимает, почему у него это не выходит. Ведь всегда получалось, всю сознательную жизнь. А теперь – из носа течет кровь, и когти содраны, а в этой странной твердой земле – ни одного углубления…

Все мысли крутились в тупике, как загнанные белки, которым никогда не выбежать из своего колеса. Что делать? Встать и позвать Тима? У всех на глазах это будет равнозначно скандалу, и от одной этой картины горло сжималось в спазме. Нет, я не буду устраивать публичных разборок своему мужу.

Я чувствовала на себе озадаченные взгляды некоторых знакомых, и от них становилось еще более скверно. К боли прибавился стыд – словно меня голой выставили на всеобщее обозрение.

В какой-то момент моя приятельница Алла подсела ко мне на пол и, взяв за руку, прошептала:

– Прости, если лезу не в свое дело, но со стороны Тима – это полное свинство! Как ты это терпишь?

Я пожала плечами, не глядя ей в глаза. Мне не хотелось выслушивать соболезнований.

Я бы встала и уехала домой, но об этом невозможно было и мечтать до утра: еще не ходил никакой транспорт, и почти не было шансов поймать машину в этом районе.

Что мне делать? И в этот момент откуда-то – сверху, или снизу, или изнутри меня – кто-то сказал: «Дыши». И я вспомнила уроки нашего тренера. Есть много способов, которыми вы можете давать поддержку самим себе, и первый из них – дыхание.

Я расслабила тело и сделала несколько глубоких вздохов. Надо вдыхать глубоко и медленно, а выдыхать еще медленнее. Вдох на один счет, выдох – на три. Тогда уходят судорожное напряжение рук и головная боль. Вдох-выдох, вдох-выдох… Когда больше ничего не можешь для себя сделать – дыши. Дыши, девочка, вдыхай этот воздух, пахнущий апельсинами. Тебе нужно продержаться еще несколько часов…

Эти несколько часов тянулись дольше, чем любое другое время в моей жизни. Судя по лицам окружающих, они дивились моему спокойствию. Я могла бы гордиться своей выдержкой, если бы возможность ее продемонстрировать не стоила мне так дорого.

Я сидела на полу, опершись спиной о шкаф и скрестив ноги. Одна моя рука играла оранжевым шелковым шарфом – подарком Тима. Другая покоилась на двухлитровой бутылке кока-колы. Изредка я поднимала бутыль и делала глоток отвратительно-сладкой шипучей жидкости. Мне дико хотелось пить, но воды не было: только спиртное и кока-кола. Поэтому я с отвращением пила этот жидкий наркотик, давясь и ничуть не утоляя жажды.

А вечеринка все тянулась и тянулась. Кто-то разговаривал со мной. Малознакомая дама с лицом художницы предлагала вместе сходить на каток – оказалось, что мы живем в одном районе. Народ обсуждал, на какой фильм пойти завтра днем. Потом появилась и пошла по кругу неизбежная куртизанка – гитара, которую любят все, но никто долго не удерживает.

Тим был растерян: похоже, поведение Настасьи стало для него таким же сюрпризом, как и для меня. И, судя по всему, он мучился тем же вопросом: «Что делать?!» Что делать в этой нелепой ситуации, когда он, как орех между дверью и косяком, зажат между любовью и обидой двух женщин. Оттолкнуть ту, что льнет, – оскорбить ее, указав, как собачке на место. Не оттолкнуть – причинить боль другой.

Глядя на его лицо, я прекрасно понимала все эти мутные сомнения.

Думаю, что выбор был сделан не в мою пользу по одной простой причине: зная нас обеих, Тим счел, что я сильнее, а значит, справлюсь с эмоциями в отличие от Настасьи.

Он ошибся только в одном. Подавить эмоции и справиться с ними – как говорится, две большие разницы.

Я пыталась не смотреть, но даже когда отворачивалась, цепляясь взглядом за что-то другое, перед моими глазами так и стоял их двойной, почти слившийся силуэт. Тонкая фигурка девушки в черно-белом платье, прильнувшая к моему мужу, пряди ее рыжих волос на фоне его белой рубашки…

В комнате собралось больше двадцати человек, стало душно, и кто-то открыл балконную дверь. Повеяло ледяным духом зимней ночи: холод полз по полу, забираясь под ткань платья, но это было приятнее, чем ловить ртом остатки кислорода. Однако через некоторое время кое-кто из девушек, сидящих, как и я, на полу, начали ежиться от холода. Я сама подумывала встать и сходить за палантином.

В этот момент Настасья поднялась и вышла из комнаты. Но едва я, решив воспользоваться моментом, хотела подойти и сказать Тиму: «Не надо, не могу больше!» – как она вернулась. На ее плечах был накинут песочный пиджак Тима. Песочный пиджак – в цвет моего платья и шарфа. Лежал на ее открытых узеньких плечиках, оберегая их от сквозняка, тянущегося из открытой балконной двери.

Вторая встреча клуба

Вторая встреча нашего клуба состоялась в январе, после зимних каникул, в течение которых я чувствовала себя героиней «Кошмара на улице Вязов», что все время трет глаза в попытках проснуться.

С детства меня время от времени мучают однотипные сны. Мнится, что я уже проснулась, усилием воли разлепила веки и даже нашла в себе силы подняться с кровати. Во сне я, пошатываясь, бреду в ванную, чищу зубы, втираю крем в кожу, завариваю чай, ставлю тосты… Словом, занимаюсь привычным набором утренних ритуалов. Но все это я делаю сквозь глубокую сонливость, которая туманит глаза и тяжелит голову. Я тру веки, плещу холодной водой в лицо, пытаясь взбодриться. Бесполезно – предметы погружаются в туман, тело становится вялым и непослушным. Я передвигаюсь как сомнамбула, пытаясь хоть немного оживиться, но все попытки заканчиваются безрезультатно. Я мучаюсь до тех пор, пока не просыпаюсь по-настоящему. И, ощутив сквозь веки прикосновение света, облегченно вздыхаю. Вот оно – пробуждение.

Как правило, эти сны приходят ко мне в периоды глобальной усталости, которая висит на плечах, как старая тяжелая дубленка. Такая усталость поселяется не только в теле, но и в голове, заполняя собой сознание. Мозг лихорадочно работает, а тело начинает упорно сопротивляться его командам. И тогда начинается нашествие мучительных снов как выражение конфликта между разумом и телом.

Зимние каникулы были подобны такому сонному кошмару. Начиная с утра, проступающего золотыми квадратами на стене моей комнаты, и заканчивая поздним вечером, весь день я жила с желанием проснуться. Временами я включалась в разговоры с кем-то из старых знакомых, заглянувших в гости на каникулах. Но большую часть времени я воевала с болью, сидящей в груди. Мои мысли, словно нитка на катушку, наматывались на воспоминания о новогодней ночи.

Тим был очень нежен и заботлив эти дни: покупал мои любимые лакомства, водил гулять в заснеженный парк, устраивал домашние киносеансы с теми фильмами, которые мы давно хотели посмотреть. Он даже раздобыл полную коллекцию Куросавы и купил билеты в Питер, чтобы съездить и погулять по Эрмитажу вдвоем. Но мне все равно время от времени хотелось сбросить свою ангельскую шкурку и крикнуть ему в лицо что-нибудь гадкое – что-нибудь вроде: «Как ты мог?!» Я проглатывала это желание и молчала дальше, как и подобает Ангелу. К тому же, чем больше я думала про новогоднюю ночь, тем больше винила себя. Настасья всего лишь вела себя как влюбленная женщина – делала то, что требовало ее сердце. Что касается Тима… мало кто из мужчин смог бы корректно вырулить из этой ситуации, не отдавив никому ноги. Мое спокойствие – а у Ангелов, как и у англичан, это самое типичное выражение на физиономии – действовало успокаивающе на всех.

– Я догадывался, что тебе больно, но даже не подозревал – насколько! – в ужасе говорил Тим, унимая мои рыдания первого января, когда мы добрались наконец домой.

– Больно! Да, я думала, что не доживу до утра! Готова была сбежать оттуда уже после боя курантов!

– Ты же знаешь, что я не умею угадывать мысли! По тебе ничего не было видно! Могла бы, в конце концов, подойти ко мне и хоть что-нибудь сказать!

– И как бы я подошла, если вы все время сидели в обнимку? – зло рявкала я. – Вот была бы сцена – загляденье! Ревнивая жена просит мужа не обниматься при ней с любовницей!

Такие разговоры повторялись и повторялись, но не снимали мое напряжение. А вскоре просто начали раздражать Тима.

Чувство вины многие почему-то принимают за муки совести. Хотя между этими явлениями столь же мало общего, как между булимией и хорошим аппетитом.

Я тоже нередко путала эти вещи, но сейчас видела, что Тим борется именно с чувством вины. Он использовал наиболее частое противоядие – ответные нападения. Мне не оставалось ничего другого, как принять его сторону в этой борьбе.

– Стоп! – На этом месте моего рассказа Анечка округлила глаза и стукнула чашкой о стол так, что чай расплескался. – Как это – не оставалось ничего другого?

– Если человек делает все, чтобы не чувствовать себя виноватым, то попытки вызывать у него чувство вины приведут только к лишним конфликтам. Поймите, я хочу сохранить отношения, а не доказать свою правоту. Думаю, спустя некоторое время Тим сам придет к этому. Но сейчас подталкивать его к осознанию вины – то же самое, что предъявить ультиматум: «Я или она».

– Идея, не лишенная смысла! – заметила Инка.

– Мне она тоже весьма симпатична, – кивнула Анечка. – Прости за откровенность, но, по-моему, Тим уже перешел все границы. Не считаешь, что пора поставить вопрос ребром?

– Не считаю, – угрюмо откликнулась я, чувствуя себя зверем в западне. – Я принципиально против любых ультиматумов. Выбор, сделанный под давлением, лишен какой-либо ценности. По крайней мере, для меня.

– Ты написала желание «сохранить семью»? – в разговор вступила молчавшая Ася. – По-моему, ты успешно справляешься с этой задачей. От такой идеальной жены ни один нормальный мужчина не уйдет. Тим отнюдь не глупый юнец: он прекрасно понимает, что Настасья – если он сойдется с ней – не предоставит ему такой же вольницы.

Я кивнула, но что-то во взгляде и голосе Аси меня насторожило. Она говорила вроде бы серьезно и ровно, но задним фоном мне все равно мерещилась ирония.

Она была права: все шло по-загаданному. Терпения мне хватило с лихвой на то, что я и представить себе не могла. Тим не собирался уходить, даже стал более нежен и заботлив. Но… почему же день от дня я чувствовала себя все несчастней?

– Может, тебе пожелать в тетради, чтобы Тим расстался со своей пассией? – предложила практичная Анечка. – Охладел, как двигатель в застоявшейся машине?

– Зачем желать то, что и так сбудется? – Я испустила один из тех вздохов, которые Анечка терпеть не могла и называла псевдохристианскими стенаниями. – Я тебе без всяких оракулов скажу, что их отношения едва ли продлятся дольше года. Их отношения растут из взаимной страсти, а это, как показывает мой ангельский опыт, весьма непрочная основа. Любая страсть рано или поздно перегорает…

– Так-то оно так, – хмыкнула Ася, – но вопрос в том, кто протянет дольше – ты или их страсть?

Вечер был густой и холодный, словно воздух пещеры. На улице стоял вполне январский морозец, и впервые за несколько недель выпавший снег не таял. Он лежал, серебрясь в свете голубых электрических глаз города, и от этого ночь казалась светлее. Такой вечер больше всего похож на настоящую новогоднюю ночь, как ее рисуют в мультфильмах и на иллюстрациях к сказкам. Снег был до того белый, что я, как в детстве, испытала желание слизнуть его языком с подоконника, как белковый крем. Была почти уверена, что он сладкий на вкус.

Первый спокойный для меня вечер мы праздновали распитием глинтвейна. Ася варила его на газовой плите и как настоящая фея бросала в терпкое вино цвета перезрелого винограда одну за другой нужные приправы.

– Какие еще успехи в исполнении желаний? – спросила Ася, разливая глинтвейн по высоким стаканам, покрытым белым налетом словно изморозью.

– У меня все сбылось по полной программе, – проворковала Инка, не отрывая взгляда от своего бокала. – И теперь я начинаю с нуля. Мы с Костей решили перебраться в Москву на постоянное место жительства.

– Подожди, ты что – решила бросить свою тренинговую практику? – Анечка нахмурилась.

– Нет, это моя тренинговая практика решила бросить меня, – улыбнулась Инка, тоскливо глядя в глинтвейн. – Вселенная постаралась на славу. Добрые друзья нашли мне помещение, дали рекламу, набрали группу. Я сама не сделала практически ничего: приехала на все готовое. Но оказалась не готова сама. Мечта была не по размеру.

– Как такое бывает? – спросила я у Аси как у главного спеца по чудесам и желаниям.

– Если человеку подарить хорошую машину, это еще не означает, что он в мгновение ока станет отличным водителем.

Инопланетянка совсем сникла: согнулась над своим бокалом, стоящим на полу.

– Я пока не готова, – сказала она, не поднимая головы. – Я слишком не уверена в себе, чтобы быть учителем. Гашу себя постоянными сравнениями.

– Твою мать! – не выдержала Анечка. – И что ты думаешь с этим делать?

– Наращивать уверенность. – Инка подняла голову. – Уповаю на Золотую тетрадь и московскую мясорубку. Здесь иначе не выжить.

Мы еще некоторое время обсуждали перспективы наращивания уверенности в суровом московском климате. Безусловно, он не способствует долгим и вальяжным размышлениям о смысле жизни и вечных ценностях, зато прекрасно прививает навыки выживания. По крайней мере, если речь идет о таком виде местного населения, как «понаехавшие».

Ситуация Инки осложнялась тем, что их было двое, а Костя, судя по всему, был не ее парнем, а потерянным в младенчестве братом-близнецом. Во всяком случае, степень его пофигизма равнялась беспечности Инопланетянки, возведенной в третью степень. Он никогда не рвался искать работу, предпочитая, чтобы работа сама находила его. А до момента этой радостной встречи жил за счет денег, которые, по его мнению, посылала судьба. Правда, судьба, как правило, принимала вид родителей и друзей, но его это не смущало. Костя не читал Библию, но любил цитировать слова Христа о небесных птицах, которые не пашут и не сеют, но всегда имеют пищу. За это в кругу своих одесских друзей он слыл рьяным нонконформистом, достойным уважения и материальной поддержки. Инка рассказывала о нем с такой гордостью, что я не стала выпаливать то, что подумала по этому поводу. А думала я, что в наше время – когда общество регулярно приходит в экстаз от собственного уродства – быть нонконформистом куда выгоднее, чем конформистом. Современное общество – мир офисного планктона и людей, начиненных рекламой, – обожает уродов, панков и фриков, компенсируя этой любовью нехватку яркости на своих мониторах. Хотя регулярно находятся писатели, готовые объявить вслух о мировой бездуховности, на деле настоящего нонконформизма у нас давно не существует. Настоящий современный нонконформист – тот, кого нисколько не заботит, на сколько градусов его ценности расходятся или сходятся с общественными.

Но говорить о недостатках возлюбленного влюбленной женщине – занятие столь же бессмысленное, как травить тараканов на чужой кухне. Вместо этого я обратилась к Анечке:

– А как твои успехи? Судя по всему, флирт близится к логическому продолжению?

– Нет.

Анечка вдруг насупилась и из гурии превратилась в шахидку, забывшую надеть хиджаб.

– Я решила с этим покончить. Хватит с меня этих игр.

– Подожди, но у тебя вроде все шло прекрасно? Ты нашла фактически идеального мужчину – и теперь отступаешь?!

– Вадим все чувствует, – Анечка вздохнула. – Он такой интуит, что нам, девочки, до него бежать, как до горы святого Моисея. Поверите или нет, но стоит Мише появиться в моем кабинете, как звонит телефон. Как вы думаете, кто на проводе? Вадим Григорьевич. А вчера ночью, когда я с работы приехала в растрепанных чувствах, он так прямо и спросил – влюбилась? Я тут же разревелась. Он побледнел и кинулся собирать чемодан… Вещи из ящиков высыпал, носки с трусами вперемешку, диски, ручки, бритва – все в кучу швырнул. Руки трясутся, на меня не смотрит, как будто один в комнате. А на меня столбняк напал: стою и реву. Потом ожила, кинулась его уговаривать. Еле удержала…

– Зачем? – сорвалось с языка Инопланетянки, и она тут же хлопнула себя по губам.

– Нет, девочки. – Анечка покачала головой, и в ее глазах сверкнули первые слезинки. – Я не могу его обмануть. Не могу и не хочу. Мне проще уж сразу уйти…

– Так в чем же дело? – спросила Ася, подавая ей салфетку вместо носового платка.

– Ха, променять семью на краткое удовольствие без каких-либо гарантий продолжения? – Анечка фыркнула. – Ася, мне уже тридцать. В двадцать я бы даже не думала. Но я хочу семью и детей, понимаешь? И я сейчас не вижу мужчины, от которого была бы готова родить.

– Так все-таки – чем тебя разочаровал Миша? – не утерпела Инопланетянка. – Ты же была от него в полном восторге! Я поняла, он для тебя стал просто воплощением идеала.

– Вот то-то и оно, – мрачно кивнула Анечка. – Сбылось по полной программе. Все без обмана. Знаете, когда мне было четырнадцать лет, я именно так и рисовала себе идеального мужчину – симпатичный, легкий, говорливый, остроумный. Этакий вечно юный Тиль Уленшпигель в подкованных башмаках…

За пять лет брака Анечкин идеал только укреплялся – как это свойственно идеалам, не прошедшим проверку реальностью. Вадим был малоподвижным и не особо любознательным человеком, если речь шла не о политике и не о музыке. Его меломанская коллекция насчитывала сотни дисков, и раз в месяц он собирался со своими приятелями, чтобы послушать что-нибудь из классики рока под хорошее пиво. В остальное время он либо работал, либо отдыхал – в классическом толковании этого слова, где присутствуют диван, пульт и телевизор. Анечку он любил трепетно и не мог долго обходиться без нее. С большим трудом наперекор обиженному ворчанию Вадима ей удавалось выкраивать время для вечерних посиделок в городе. Но если она при этом не выключала звук на телефоне, часов с восьми трубка начинала с завидной регулярностью преподносить нам тревогу Вадима Григорьевича. Так что в скором времени начинало казаться, что и он сам незримо присутствует за нашим столиком.

Анечка, будучи воплощением Карлсона и Мэри Поппинс в одном лице, при таком образе жизни начинала задыхаться. Она обожала путешествия, танцы, долгие прогулки в парках, катание на лодке, езду верхом, театр, кино. Но вытащить Вадима в путешествие или на долгую прогулку было сложнее, чем выиграть суд у олигарха. Ибо суды Анечке выигрывать приходилось.

Понятно, что за годы брака ее мечта об энергичном, легком на подъем мужчине разрослась как не прореженный вовремя укроп. И вот, когда в лице Миши эта мечта заявилась к ней прямо на работу, Анечка решила захлопнуть дверь прямо перед носом. Мы, как добрые подруги и соратницы по клубу, тут же принялись убеждать ее, что она делает глобальную ошибку. Я имею в виду – мы с Инкой, потому что Ася с загадочным видом сохраняла нейтралитет. Но в ответ на все наши увещевания Анечка только качала головой:

– Нет, девочки, вы не понимаете!

– Что мы должны еще понимать?! – кипятились мы. – Да ты всю жизнь потом жалеть будешь!

– Нет, не буду. Ведь я мечтала совсем не о том, что мне надо на самом деле.

– В смысле?.. – Это заявление оказалось неожиданным и несколько усмирило нашу ярость.

Анечка смотрела на нас с той же снисходительностью, с которой наши редакторы смотрят на практикантов с факультета журналистики МГУ.

– Девочки, я поняла, что моя мечта – полная лажа.

– Почему?!

– Да не нужен мне на самом деле такой мужчина. И если бы я ушла к нему от мужа, то поменяла бы шило на мыло. С той лишь разницей, что Вадим, по крайней мере, умеет готовить.

– Поясни, – потребовала Инопланетянка.

Анечка пояснила:

– Мой опыт показывает, что те мужчины, которые становятся идеальными героями романа, редко так же хороши в роли мужей. Такой мужчина – вечный актер. Он прекрасен во время кризисов и бурь: подвиг записан каждой второй строчкой его расписания. Но обычная земная жизнь, покупка туалетной бумаги и поклейка обоев – не его удел. Разве только если все обои нужно будет поклеить за один час и с закрытыми глазами.

Ася посмотрела на нее таким пристальным взглядом, от которого не могла укрыться ни одна новая морщинка:

– И как же, красавица, тебя осенила эта мысль?

– Ну, это долгая цепочка умозаключений… Мы уже месяц общаемся, как-никак, – нехотя проговорила Анечка. – В какой-то момент поймала себя на мысли, что подобный упоенный флирт уже был в моей жизни. И не раз. Проходили, знаем… Встречаешь романтического героя, закручиваешь с ним восхитительный роман: сначала вкусный флирт, потом – неплохой секс. А потом… Знаете, что бывает потом? Потом выясняется, что этот герой жаждет общества многих женщин и цепляется за свою свободу как за мамину юбку. И начинается круговерть – измены, муки совести, героические попытки быть честным, трагические признания в собственном несовершенстве. Я любила встречаться с такими мужчинами в ранней юности, когда в любой момент могла показать им на дверь. Что-то не нравится, милый? Выход вон там! А сейчас… Зачем мне это сейчас? Чтобы вспомнить веселую юность? Но я пока не дожила до старческого маразма и провалов в памяти. И, знаете, девочки, я поняла одну странную штуку. Когда появляется желание родить ребенка, взгляд на мир вообще и на мужчин в частности существенно меняется. Можно, конечно, развестись с мужем и крутить романы до бесконечности, но ради чего? Чтобы потом остаться матерью-одиночкой? Повторить судьбу моей собственной матушки? Меня такая перспектива не прельщает. В общем, Ася была права. Прежде чем желать – нужно понять, чего ты желаешь.

На этом месте Анечка прервала свой монолог, и в комнате повисла озадаченная пауза. Мы все, как было понятно по лицам, размышляли насчет последней фразе. Все, кроме Аси, которая тихонько поднялась и ушла за новой порцией глинтвейна. Да, подумалось мне, от экстаза до приступа мигрени – всего один шаг.

– Во всяком случае, твое второе желание сбылось без оговорок, – заметила Инка, окидывая подругу долгим взглядом. – Ты похудела килограммов на пять, не меньше.

– Еще бы! – фыркнула Анечка. – Из-за этой нервотрепки у меня напрочь пропал аппетит!

– Главное результат, не так ли?

– Пережив приступ гастрита, я бы так не сказала, – мрачно заметила Анечка.

Инка присвистнула:

– Может, проще вообще ничего не желать, если каждое желание – как яблоко, в котором непредсказуемым образом оказывается червяк?

Ответом на ее вопрос было появление Аси, которая несла в одной руке кувшин с глинтвейном, а в другой – Золотую тетрадь.

– Часы показывают полночь, и значит, пора заканчивать дозволенные речи, – подражая Шахерезаде, пропела Ася, и ее глаза осияли нас лукавством. – Вам предстоит вторая попытка разговора с Вселенной.

– Долой эксперименты! – Как полководец, нимало не смущенный отсутствием полка, Анечка махнула рукой в сторону незримых небес.

В тетради она оставила запись: «Хочу, чтобы муж пошел навстречу моим пожеланиям», «Хочу найти время, чтобы заняться фотографией».

О своем желании фотографировать Анечка говорила уже больше года. Она с упоением читала сайты по фотоделу, ходила на фотовыставки и жаловалась на ограниченные возможности своей старенькой «мыльницы». Пару раз она даже начинала откладывать деньги на профессиональную камеру, но каждый раз они уходили на более срочные нужды – операцию кошке, кухонный шкаф, новый монитор. Кроме того, у Анечки, живущей между двумя офисами, супермаркетом и диваном мужа в Подмосковье, было не слишком много возможностей втиснуть в свое расписание еще одно хобби.

Инка, почесав ручкой кончик носа, коротко вывела: «Деньги на съем квартиры в Москве», «Работа».

– Не хочешь уточнить – какая именно работа тебе нужна? – спросила Ася.

– Я не особо представляю, чем мне хочется заниматься, кроме танцев, – пожала плечами Инопланетянка. – Поэтому выбирать не приходится.

Я же, памятуя о прошлом опыте, решила быть конкретнее в желаниях. Вывела: «Хочу, чтобы Тим снова относился ко мне как в первый год брака» и «Хочу получить заказ на книгу от крупного издательства». Последнее желание было выписано как лекарство для самолюбия: на фоне ухудшающихся отношений с Тимом моя самооценка стремительно падала. Необходимы были кризисные меры для ее спасения.

Ответ Вселенной номер два

Первой Золотая тетрадь откликнулась на желание Инопланетянки. Она позвонила мне на следующее же утро, по счастливой случайности оказавшееся субботним.

– Привет, дорогая. Представь себе, работает! – с ходу выпалила Инка.

– Что работает? Прости, я еще не проснулась, и мои способности к телепатии несколько притуплены.

– Асина тетрадь работает!

– А за предыдущий месяц ты не убедилась в этом?

– Ну, те события слишком легко было списать на совпадение, – усмехнулась Инка.

– Все чудеса, происходящие в этом мире, можно легко списать на совпадение, – пафосно изрекла я. – Каждый получает по своей вере. Но что тебя все-таки убедило?

Инка давно дожидалась этого вопроса и жарко заговорила в трубку. Голос у нее, как и руки, был всегда танцующий, выделывающий па на тонах и полутонах.

– Я сегодня утром проснулась с отвратительным настроением, голова забита одной мыслью – где взять деньги? Просто как пропеллер Карлсона в ухе: пытаюсь чем-нибудь заняться, зарядку сделать, принять душ, а в голове все равно неотвязно жужжит – деньжат-нет, деньжат-нет, деньжжжат нет и не будет… И квартирный вопрос встал для нас ребром. Те добрые люди, у которых мы жили с приезда в Москву, вчера попросили меня поскорее найти другую квартиру. Их не упрекнешь: квадратные метры понадобились для их собственных нужд. Но когда тебе излагают такую просьбу, ты за несколько секунд понимаешь, что значит быть бездомным. Две недели на то, чтобы найти новое жилье и переехать… Боже мой, Ангел, ты не представляешь, как я ненавижу переезды! Коробки, пакеты, распотрошенные шкафы, куча хлама, в котором, помимо накопившейся ерунды, непременно пропадет что-нибудь важное и дорогое. Но, впрочем, дело даже не в этом. Главная проблема, от которой меня тошнило, как от гамбургера, – деньги. Ты же знаешь, чтобы найти сейчас квартиру – даже самый дешевый вариант, – требуется в один миг выложить шестьдесят штук рублей!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.