Близнецы - Добрый убийца

— Прямо из палаты уволокли? — не поверил Ермаков. — Да вы, генерал, просто-напросто хулиган!

Отметив в интонации профессора нотки восхищения, Иван Григорьевич приободрился:

— Профессор, вы в прошлом человек военный, поймете, некогда нам было антимонии разводить. Пока я бы по инстанциям колотился, у него нога сама по себе могла отвалиться, А без ноги сыщику плохо.

Что такое жить без ноги, Ермакову можно было не объяснять.

— Маша, театр отменяется, — крикнул он жене.

Мария Андреевна недовольно покосилась на незваного гостя:

— Ну вот, а я первый раз это вечернее платье надела.

— Уж извини, Машенька. Тут некоторые товарищи таких дел понатворили, что теперь мне деваться некуда, — кивнув на генерала, ответил жене Ермаков.

— Супругу мы до театра доставим, — пообещал Грыжин.

— Нет, без Кости я на балет не пойду. Надеюсь, Большой театр завтра не закроют. Сходим в другой раз, — ответила Мария Андреевна и гордо понесла на кухню пустое ведро.

— Маша у меня ко всему привыкла. Двадцать семь лет вместе, — улыбнулся Ермаков.

Спускаясь на лифте, Константин Филиппович подумал, что не зря оставил машину у подъезда. Но использовать свою «Таврию» ему не пришлось. Рядом с ней красовался «Шевроле» Управления внутренних дел.

— Прошу. Полковник Бобров с Петровки прислал за вами, — пригласил Иван Григорьевич профессора, открывая ему дверцу рядом с водителем.

— Мне еще и обратно ехать, — предупредил Ермаков, усаживаясь на сиденье.

— Обижаете, профессор, — улыбнулся генерал. — Доставим до дома со всеми почестями. — И обратился к водителю:

— Давай, Коля, жми.

Водитель рванул с места и включил сирену. По дороге Иван Григорьевич рассказал, как Петр Ерожин выследил убийцу. Как тот стрелял в сыщика и ранил его в ногу. Как Ерожин задержал убийцу, протаранив машину преступника, после чего сам оказался в больнице.

— Для пенсионера вы довольно лихо организовали операцию по спасению друга, — заметил профессор.

— Связи остались. Позвонил в МЧС, там мой дружок замом у министра пока служит.

Он сбегал к начальству. Тот мужик нормальный, все понял. Я, конечно, умолчал, что ребята Ерожина из больницы выкрали. А так все начистоту выложил. — Иван Григорьевич подмигнул Ермакову.

— Меня как разыскали? — полюбопытствовал Константин Филиппович.

— Полковник Бобров на вас ориентировку через десять минут выдал. Вы уж не взыщите, профессор. У нас пока в управлении люди работают.

— Все понимаю. Но почему Петр Григорьевич на таран пошел? — задумчиво проговорил Ермаков. — Он же выследил убийцу. Вот и молодец. Сделал свое дело. Что, в Питере ОМОНа нет?

— У подполковника свои соображения имелись. Много личного с преступником у него связано. Не хотел Петя чужими жизнями рисковать, — объяснил генерал и посмотрел на часы.

— Они сейчас в воздухе? — заметив взгляд попутчика, поинтересовался доктор.

— Через полчаса приземлятся, двадцать минут им надо, чтобы добраться до больницы.

Не позже чем через час пациент окажется в вашем распоряжении, — отрапортовал Грыжин.

В больнице на профессора в парадном костюме — а переодеться он не успел, — явившегося в компании с генералом, смотрели во все глаза.

— Дайте ему халат, — указав на Грыжина, бросил Ермаков охране и, опираясь на трость, пошел к грузовому лифту. Лифт для персонала уже отключили. Иван Григорьевич с трудом натянул халат поверх своего генеральского кителя и поднялся на третий этаж по лестнице. Медсестра средних лет, с сеточкой мелких морщин вокруг внимательных бесцветных глаз, провела его в кабинет заведующего отделением:

— Просили вас обождать тут. Сам пока готовится. Побегу помогать.

Иван Григорьевич, кряхтя, сел на диван и из кармана кителя извлек плоскую фляжку.

Затем он не спеша открутил крышку и сделал большой глоток.

— Теперь держись, сынок, — негромко проворчал генерал и откинулся на спинку дивана. Он припомнил, что они знакомы немногим более десяти лет. «А сколько всего накрутило за эти годы», — подумал Грыжин. Все началось со звонка в новгородскую квартиру дочери. Он позвонил в то время, когда молодой сыщик начал следствие по делу убийства начальника областного потребсоюза Кадкова.

— Как тебя зовут, капитан? — спросил тогда заместитель министра.

— Петей, — ответил Ерожин.

Через несколько дней Соня приехала в Москву. От дочери Иван Григорьевич и узнал, что мужа застрелила она. Генерал тогда подумал, что капитан Ерожин — хитрый парень и захочет за свое благодеяние помощь заместителя министра в карьере. После первой личной встречи, когда они оба выпили в баньке замминистра, генерал понял, что сильно ошибался.

Парню просто приглянулась его дочка, и тот, засадив в тюрьму тунеядца Эдика, ее прикрыл.

Вот теперь Эдик расправился с Соней, да и еще дел наворотил. Что и говорить… У них с Петром Ерожиным все эти годы Эдик Кадков лежал камнем на сердце. Каким бы он не был проходимцем, убийства ведь он тогда не совершал!

Это они с Ерожиным сломали ему жизнь, превратив парня в зверя. Поэтому Петр и пошел на таран. Они встретились как на дуэли. Да нет, в случае с Эдиком это была скорее охота — один на один, как на медведя с рогатиной.

Поначалу Петра Григорьевича с Ерожиным связывала их общая тайна, но постепенно генерал привязался к Петру, и тот стал для него вроде сына. Грыжин ценил талант сыщика.

И хоть ворчал, что слабость к прекрасному полу мешает Ерожину добиться больших чинов, в глубине души он гордился парнем и симпатизировал его бесшабашности и презрению к званиям и карьере.

Генерал посмотрел на часы и снова потянулся к фляжке.

«Пора бы им быть», — подумал Иван Григорьевич и глотнул своего любимого армянского коньяка «Ани».

Время шло. Ермаков заходил несколько раз, но надолго не задерживался. Генерал все чаще поглядывал на часы:

«Только бы довезли нормально. Что-то долго они тянутся», — в очередной раз забеспокоился Иван Григорьевич и услышал стук женских каблучков.

В тишине больничных коридоров они звучали оглушительно громко. Дверь кабинета открылась, и Грыжин увидел жену Петра.

— Дядя Ваня! — проговорила Надя и бросилась к генералу.

— Довезли? — спросил Грыжин.

— Довезли. Профессор уже его смотрит. — Молодая женщина прижалась к Ивану Григорьевичу, с трудом сдерживая слезы. Грыжин обнял Надю и почувствовал, как она дрожит в его руках.

— Не надо, девочка. Ты умница. Ты сделала все, что могла. Петро выдюжит. Он мужик крепкий. Ты не сомневайся.

— Правда? Вы правда так думаете? — всхлипнула Ерожина.

— В хорошие руки мы твоего мужа сдали.

Ермаков сам ногу на войне потерял. Он цену конечностям по себе знает. Зря резать не будет.

Если уж и решится, значит, по-другому нельзя.

— Я понимаю. Только бы жил, — вздохнула Надя и достала носовой платок.

— Вот и молодец, что понимаешь, — похвалил Грыжин девушку и подумал: «Нормальную бабу взял Петро в жены. Хоть и тоща, а сострадает мужу».

В коридоре снова послышался стук каблуков, но на этот раз шагающих явно было больше. Через минуту в кабинете заведующего отделением сидеть было не на чем. В больницу прибыло семейство Аксеновых почти что в полном составе. Не хватало только Любы и Глеба.

Марфа Ильинична привезла корзину с провизией. При виде продуктов Надя вспомнила, что очень давно ничего не ела. Хозяйничала Марфа Ильинична. Она поставила электрочайник и принялась выкладывать на рабочий стол профессора привезенные деликатесы.

Елена Николаевна пыталась уговорить Надю перекусить, но дочь от волнения потеряла аппетит:

— Мама, еда не лезет в горло. Давай дождемся заключения профессора…

— А я, с вашего разрешения, закушу, — сообщил Сева Кроткий. Он заметно похудел, но с тех пор как Надя его видела в больнице, уже успел немного наверстать в весе.

— Ты, Карлсон, ешь, а я пока не могу, — грустно сказала Надя.

Аксенов стоял молча и теребил пачку «Ротманса». Закурить в кабинете профессора он не решался.

— Если помрешь с голоду, кто станет мужа выхаживать? — стыдила Надю бабушка.

В одиннадцать вечера в больнице появился Бобров.

— Ну как дела? — спросил он, неловко застегивая белый халат.

— Пока не ясно. Ждем профессора, — ответил генерал.

— Вижу, неплохо ждете, — заметил полковник, оглядев профессорский письменный стол, заставленный тарелками со всевозможной снедью.

— Присоединяйтесь, Никита Васильевич, — предложил Аксенов.

— Я из дома, — отказался от еды Бобров. — Моя помощь нужна?

— Ты бы, полковник, проследил, чтобы Глеба на трассе не дергали. Он без документов на машину по шоссе идет, — попросил Грыжин.

— Его с Питера ведут. Не беспокойтесь, Иван Григорьевич, — успокоил Бобров.

— Для вас мой кабинет не маловат? — спросил возникший на пороге профессор, с изумлением оглядывая собрание родственников и друзей.

Надя бросилась к Ермакову, остановилась возле него, но сказать ничего не смогла.

— Ты кто? — Профессор оглядел с ног до головы бледную красавицу, но ответа не, дождался.

— Это его жена Надя, — пришел на помощь Грыжин.

— Только, милочка, не падайте здесь в обморок, — строго предупредил Ермаков и, улыбнувшись, добавил:

— Мне на сегодня вашего мужа вполне достаточно.

— Как он? — еле прошептала Надя.

— Будет жить. А при такой красавице жене, по-моему, будет жить очень даже неплохо, — ответил Наде Константин Филиппович.

И, поняв, что данных слов для нее недостаточно, прошел к своему креслу, резво освобожденному Севой, и устало уточнил:

— У вашего мужа сломано несколько ребер. Одно раздроблено. Маленький осколок ребра откололся. Его пришлось удалить. Именно это, а не пулевое ранение давало температуру. Простреленная нога тоже запущена. Но.., капельницы, антибиотики… Интенсивная терапия… Через две недели заберете.

Реакция собравшихся ничем не отличалась от истошного вопля болельщиков после гола, забитого любимой командой.

— Вы с ума сошли! Тут же больница, — оборвал профессор, стукнув от возмущения тростью об пол. — Быстро по домам.

Грыжин взял чашку, сполоснул ее кипятком из чайника, затем извлек из кармана свою фляжку и вылил остаток жидкости.

— Профессор, это хороший армянский коньяк. Выпейте за здоровье Петра. А мы уж дома не один тост произнесем за ваше здоровье.

Ермаков усмехнулся, взял у генерала коньяк и медленными глотками опорожнил чашку. Надя подошла к профессору, схватила его руку и начала быстро ее целовать.

— Полноте, милая. Мужчинам руки не целуют, — смутился Ермаков. — И потом, мне кажется, что вам звонят.

Надя вытерла слезы и вынула из сумочки мобильный телефон. Звонил Глеб.

— Глебушка, родной, все в порядке! Петру ампутацию делать не будут.

— Ура! — закричал Глеб.

— Вы где? — спросила Надя.

— У меня потек радиатор. Нельзя покупать подержанных запчастей. Экономия к добру не приводит. Придется до завтра торчать в Вышнем Волочке, — ответил Глеб.

Надя услышала в трубке, как Михеев и Люба весело расхохотались.

3

Когда Петра Ерожина в Москве перевели из реанимации Первой градской больницы в общую палату и больной уже стал самостоятельно передвигаться, в другой лечебнице, в Петербурге, где серое питерское небо виднелось через стальные прутья решетки, по-прежнему лежал под капельницей Эдуард Михайлович Кадков.

Первые дни декабря выдались ветреные и морозные. В северной столице выпал снег. Дворик тюремной больницы побелел и под свежим снежным покровом не выглядел столь уныло, как еще несколько дней назад. Но Эдик двор видеть не мог. Он только вчера пришел в сознание. Понемногу вспомнив, как он оказался на больничной койке, Кадков скрипнул зубами и попробовал пошевелиться. Резкая боль в груди и спине не дала сдвинуться с места. Эдик застонал, обвел глазами свою палату и, заметив решетку на окне, грязно выругался.

В висках стучал навязчивый вопрос «почему?». Ведь он все рассчитал, все сделал грамотно. Эдуарда Михайловича Кадкова, судимого за убийство отца, на свете больше нет.

Если нашли труп Ходжаева с его ксивой, то должны были на Кадкове поставить крест.

А не найти труп, выброшенный посреди дороги, невозможно. Эдик был уверен, что убийство депутата Звягинцева и его матроны повесят на сынка Ерожина. Зойка подтвердила, что парня дома нет. Мамаша, конечно, скрывала от посторонних арест сыночка, но Эдика не проведешь. «Гриша в отъезде и когда вернется, не известно», — ответила мамашка Зойке по телефону. Казалось, что все складывается как нельзя лучше, так где же он все-таки прокололся? В больницу его привезли с документами на имя Сергея Васильевича Дорохова. Он выложил за них штуку баксов. Но фальшивая ксива теперь не поможет. Последнее, что запомнил Эдик перед тем, как очнуться на больничной койке, было лицо следователя Ерожина. Если тот жив, то документы на имя Дорохова можно воткнуть себе в задницу. Мент Эдика узнал.

В палату вошел санитар. Кадков сквозь щелки прикрытых глаз пронаблюдал, как немолодой мужчина в белом халате с безучастным выражением усталого красноватого лица сменил капельницу и, почесав затылок, вышел.

"Алкаш, — отметил про себя Кадков и подумал:

— Пожалуй, через недельку оклемаюсь. А на воле куча бабок и классная девчонка. И еще папашкино наследство".

Кадков был уверен, что его заначку не нашли и никогда не найдут. Кейс Ерожина он запрятал лихо. «Только воли теперь не видать, — опять промелькнула невеселая мысль. — Где же я фраернулся?»

Эдик принялся вспоминать все по порядку с того дня, когда вышел на волю. А вышел он голодным. Чувство голода не оставляло долго.

Даже наполнив желудок, Кадков первые две недели все равно хотел есть. Он ел от случая к случаю, не чувствуя вкуса еды и не насыщаясь.

Две недели он добирался до родного города.

Денег не было. Кормился, воруя на базарах или выклянчивая еду у сердобольных старушек.

Однажды в станционном буфете он спрятался за ящики в подсобке, и когда решил, что буфет закрыли, вылез и накинулся на окаменевшие котлеты в витринном холодильнике. Но в буфете остались сторожа. Два дюжих мужика набросились на Эдика и били его. Били прутами по спине. Спина превратилась в кровавое месиво. Эдик потом долго зализывал раны.

Шрамы от побоев остались до сих пор.

В первый раз он наелся до отвала у Зойки.

Зойку Эдик ждал с утра. Последние сто километров до города он доехал в кузове грузовика, забравшись туда на бензоколонке, пока водитель заливал бак. Днем Эдик на улицах появляться опасался. Его вид не внушал доверия, а оказаться опять на нарах сын покойного начальника потребсоюза не желал. К тому же в городе его многие знали, и предстать перед старыми знакомыми в виде грязного бродяги Эдику не позволяла гордость. Он давно продумал план своих действий и в том, что скоро станет богатеньким, не сомневался. Квартиру Куропаткиной Кадков нашел без труда. На улице, где она жила, кроме названия, мало что изменилось.

Эдик забрался на чердак дома наискосок от Зойкиного и просидел там до сумерек. Скорлупу от яйца, съеденного им в тот день, и обнаружил через некоторое время Глеб Михеев…

В палату снова вошли. На этот раз, кроме санитара, над больным склонились два врача.

Эдик, стараясь казаться бесчувственным, из-под прикрытых век с настороженным любопытством разглядывал пришедших. Один врач — мужчина с желтоватым сухим лицом — отбросил простыни и начал щупать Эдику грудь.

Другой доктор — женщина — внимательно разглядывала приборы, фиксирующие показатели жизнедеятельности пациента.

— Да, он в сознании, — сказал желтолицый. Эдик зажмурился, стараясь не выдать себя. — Нечего умирающего разыгрывать.

Скоро будешь показания давать, — строго сообщил врач.

— Притворяется? — безразличным тоном поинтересовалась женщина.

— Разыгрывает жмурика, — подтвердил желтолицый и, обратившись к санитару, добавил:

— Дай ему баландочки, а капельницу убирай. Пусть завтра в общую палату перебирается. Санаторные условия ему больше ни к чему.

Санитар снял капельницу и вышел вслед за докторами. Снова оставшись в одиночестве, Кадков открыл глаза и уставился в потолок…

Зойка пришла домой к вечеру. Тогда он и наелся впервые до отвала. Но сначала он утолил другой голод — мужской. Как он набросился на нее! Эдик теперь с отвращением вспоминал пышные формы своей подруги. Вот ведь кто мог его заложить! Хотя Зойки больше нет. Он закрыл ей рот навсегда. Вспомнив, как удачно ему удалось распорядиться зельем старого ветеринара, Кадков самодовольно улыбнулся. Старичок Галицкий и не подозревал, что его шведское лекарство годится не только для собак.

Первый опыт Эдику пришлось проделать над самим «Айболитом». Он позвонил в дверь ветеринара, когда в его кармане уже хрустели сторублевки и: доллары, а одет бывший зек был как «новый русский» в дорогие заграничные шмотки. Галицкий открыл дверь и первым делом посмотрел под ноги Эдика. Он искал глазами собачку и, не обнаружив ее, поднял удивленный взгляд на посетителя.

— Моего сенбернара переехала тачка. Надо усыпить. Собака при смерти, тащить его к вам тяжело, да и не захотел напрасно мучить, — сказал Эдик, вынув пятьдесят долларов.

— У меня прием, я не могу отлучаться, — посетовал Галицкий, с сожалением поглядев на купюру.

— Не беспокойтесь, зарядите мне шприц, и я сам все сделаю, — предложил сердобольный хозяин сенбернара.

Галицкий задумался, еще раз взглянул на зелененькую банкноту и пригласил Эдика в кабинет. Там он открыл ящик стола и, взяв оттуда пузырек, ушел за шприцем. Когда Галицкий вернулся, Эдик внимательно рассмотрел бутылочку с ядом и удовлетворенно отметил, что в пузырьке еще осталось больше половины содержимого. Галицкий не успел произнести ни слова, как Эдик вырвал шприц из рук старенького ветеринара и всадил иголку тому чуть ниже локтя. Действие яда оказалось мгновенным. Галицкого тошнило, но он уже потерял сознание. Эдик аккуратно завернул баночку с отравой и шприц в носовой платок, спокойно взял пятидесятидолларовую банкноту и все это спрятал в карман. Когда он выходил из квартиры, ветеринар был мертв.

Зная особенности препарата, с Ходжаевым Кадков сработал уверенно. Он долго соображал, как притупить бдительность чеченца, и решил поставить на стол до прихода Руслана бутылку коньяка и две полные рюмки. Из одной рюмки все время пили то Зойка, то сам Эдик. У чеченца должно было создаться ощущение, что коньяк в рюмки все время наливают. На самом деле рюмка с ядом оставалась нетронутой. Но это все произошло позже, а в тот день, вернее в ту ночь, которую Эдик провел впервые под крышей Зойкиной квартиры, бывший зек наконец-то расстался с чувством голода. Он был сыт и спал с бабой…

За дверью палаты раздались голоса. Эдик расслышал, как один из говорящих радостно сказал другому:

— Давай, Игорек, двигай к Маньке под бочок. Небось не дождется, когда муж придет и засунет.

— Мне бы сперва пожрать, — ответил другой и тоже развеселился.

— А ты слопай зековскую баландочку и придешь домой готовеньким, — посоветовал первый.

«Охрана меняется», — сообразил Кадков.

Мысль добыть оружие, а потом подбросить пистолет как улику одному из виновников его заключения пришла Эдику еще на зоне. Он поначалу не думал убивать именно мента. Решение созрело в кафе «Русич», когда старший лейтенант Крутиков подозрительно покосился в сторону его столика. Блюститель порядка ужинал с девушкой и находился в лирическом, с точки зрения Кадкова, расслаблении. Это и побудило Эдика начать охоту. Выйдя из кафе, он притулился за брошенным грузовиком, что ржавел во дворе. Затем отследил, как лейтенант проводил девушку и та зазвала его к себе.

Во дворе, кроме ржавого грузовика, стояло несколько сарайчиков, в которых жильцы держали разный хлам. Эдик, не спуская глаз с дверей дома, посшибал замки и сарайчики обследовал. В одном он обнаружил старый, но рабочий велосипед и кусок трубы. Кадков припрятал велосипед в кустах сирени и, прихватив трубу, вернулся в подъезд. Он долго ждал на лестнице, часто прикладывая ухо к дверному замку. По тишине в квартире Эдик без труда догадался, чем занимаются молодые люди. Он точно рассчитал, что после свидания старший лейтенант будет рассеян, и подобраться к нему незамеченным окажется совсем не трудно.

Счастливый Крутиков спустился со второго этажа словно с небес и, получив трубой по затылку, скончался на месте. Но Кадков решил не оставлять милиционера возле двери, а оттащить его в темный двор и там раздеть. Будучи большим выдумщиком, он задумал переодеться в форму лейтенанта и явиться к девушке убитого. Кадков не знал, что Назарова тоже работает в милиции. Он предположил, что подруга лейтенанта осталась в квартире одна и будет неплохо с ней позабавиться. Эдик спрятал тело Крутикова за мусорный бак и уже хотел приступить к реализации своего замысла, но тут появился пенсионер с ведром, и убийца не стал рисковать. Он вскочил на велосипед и помчался из города. "

Татьяна Назарова так и не узнает до конца жизни, что пенсионер Васильев своим ранним выносом помойки, возможно, спас ей жизнь.

Завладев пистолетом Крутикова, Эдик решил недельки две отсидеться у своей няньки в деревне. Он вовсе не рассчитывал застать там ее внучку Валю, о существовании которой не знал. До него доходили слухи, что сводная сестрица Вера в Питере без мужа прижила ребенка, но то, что ребенок этот уже взрослая девушка, Эдику в голову не приходило.

— Проснувшись по утру в избе Дарьи Ивановны, Кадков вспомнил ее слова о внучке и из любопытства решил слазить на сеновал. Но, увидев юную девушку, разрумянившуюся ото сна на свежем воздухе, озверел. Сорвав с Вали одеяла, он навалился на нее и стал целовать в пухлые губы. Валя не сразу испугалась. В полусне она просто отпихивала его, не понимая, в чем дело. Когда же девушка очнулась, она истошно закричала. На ее крик явилась нянька с вилами. От кулака своего воспитанника пожилая женщина отключилась, и Кадков снова набросился на Валю. Он разорвал на ней платье, содрал трусы и, жадно впившись в губы, овладел, не обращая внимания на крики и мольбы о помощи. После толстухи Куропаткиной с ее пышными, но от частого пользования подвядшими прелестями юное тело Вали показалось Кадкову верхом наслаждения. Поэтому, когда нянька днем спрятала Валю у мусульманина, он чуть не пристрелил ее от ярости. Потом, немного поостыв под дулом двустволки Халита, который взял внучку Никитиной под свою защиту, Эдик решил не поднимать лишнего шума и на другой день из деревни убрался. Но свежее тело девушки не забыл.

Вернувшись в Новгород и узнав от Зои, что в бывшей квартире папаши теперь проживает чета депутата Звягинцева, мститель стал тщательно готовиться к налету. Кадков понимал, что осторожный народный избранник кому угодно дверь не откроет. Поэтому он предварительно написал записку и подбросил в почтовый ящик. В записке он соврал, что привез из Москвы для депутата посылку от прежней владелицы квартиры Сони Кадковой.

Она сообщала, что возвращает новым жильцам то, что случайно забрала при переезде.

Жадноватый депутат на вранье клюнул. Ему стало любопытно посмотреть на содержимое таинственной посылки. Дверь открыла супруга Звягинцева и получила пулю. Вторая пуля досталась самому хозяину, вышедшему на шум в коридор.

Еще в зоне Эдик решил, что начнет вольную жизнь с посещения этой квартиры. За год до ареста он однажды застал отца, стоящего на четвереньках в гостиной. Тот что-то прятал в дырку, аккуратненько сделанную в полу.

Эдик тогда прикинулся, что не заметил растерянного раздражения родителя. Через месяц, празднуя рождение Михаила Алексеевича, Кадков-младший притворился пьяным, и его оставили ночевать в отцовском кабинете.

Ночью Эдик осторожно выскользнул из-под одеяла, прокрался в гостиную и тихонько простучал паркет в том месте, где видел отца в странной позе. Под тремя паркетинами обозначалась пустота. «Вот где папаша держит свои цацки!» — обрадовался догадливый, сынок, но вскрыть тогда тайник не решился.

И вот теперь, через десять лет, он уверенным шагом прошелся по гостиной, вычислил нужное место и, присев на корточки, принялся за дело. Через пятнадцать минут паркетины легли на свои места, а содержимое тайника перекочевало в карманы наследника. Перешагнув через труппы хозяев, Эдик не спеша удалился, предварительно создав на кухне натюрморт из бутылки «спрайта» и хрустальных стаканов. Бутылку днем уперла Зойка из раздевалки боксеров стадиона «Вымпел», а стаканы Эдик добыл из хозяйского буфета. Покойный депутат и не догадывался, что, рискуя и добывая взятками крохи со столов толстосумов, топчет немалый капитал, вышагивая по полу собственной квартиры…

За дверью вновь послышались топот и голоса. Палаты обходил вечерний патруль. Охранник, сменивший в прихожей Игорька, отрапортовал, что на его посту происшествий пока не случилось. Кадков закрыл глаза и притворился спящим. Трое, в наброшенных поверх формы халатах, протопали к койке, внимательно осмотрели больного и отправились дальше. Охранник выключил свет.

Эдик в темноте попробовал повернуться на правый бок, но от боли стиснул зубы, выругался и остался лежать на спине…

— Зойка поначалу выполняла поручения Эдика нехотя и со страхом, но после того как всучила брошку своему хозяину и получила штуку баксов, забегала как козочка. За несколько дней она успела подложить пистолет в раздевалку боксеров, выдать звонок с доносом в ментовскую и заманить к себе Ходжаева. Правда, единственным поручением, которое Куропаткина выполнила с удовольствием до материального поощрения, стал звонок сынку Ерожина, Гришке.

— Что я должна ему говорить? — спросила Зоя.

— Опиши ему свои сиськи, жопу и ляжки.

Нарисуй, как он это все получит, и пригласи на свидание в «Интурист», — напутствовал Эдик.

Зоя выдала звонок и была в ударе. Хвалить свои прелести по телефону ей до этого не приходилось, но женщина справилась с заданием блестяще.

Кадков шаг за шагом раскручивал свой план. Адреса Соньки и Ерожина в Москве Эдик получил в справочной. О своей бывшей мачехе он все выведал у старушек на скамейке возле подъезда. Они и назвали ему артиста Шемягина. С Ерожиным оказалось сложнее. Возле его башни в Чертаново старушки не сидели.

Дело Кадкова вели несколько следователей, и потому, кто из них Ерожин, Эдик не помнил.

Пришлось подежурить возле квартиры. Но Эдик быстро понял, что мент осторожен, и следить за ним не безопасно. Сыщик успел отправить жену к родителям и жил один. Эдик дождался, когда тот уехал, и выломал дверь., Найти столько баксов в маленькой квартирке мента Кадков не ожидал.

Удача опьянила Эдика, и он вдохновенно выдумал, как разделаться с Соней. Своим замыслом Кадков весьма гордился. Еще в юности он часто подпаивал на отцовские деньги местных артистов и публику эту изучил. Логично рассудив, что столичный киногерой не должен сильно отличаться от новгородских коллег, Эдик легко подловил Шемягина. Он подвез Егора на студию и имел достаточно времени, чтобы разделаться с Соней. Бывшая мачеха сразу открыла дверь. Она кого-то ждала.

Эдик с удовольствием отметил, что Соня постарела, сильно подурнела. Женщина узнала Эдика не сразу. Кадков вел себя изысканно. Он не кричал, не грозил Соне, а говорил с ней ласковым и вкрадчивым голосом, даже называл мамой. От этого голоса вдова папочки сделалась белая как мел и выложила Эдику все, что его интересовало. Под конец он попросил женщину показать, в какой позе нашли мертвого Михаила Алексеевича. Когда Соня улеглась на тахту, демонстрируя эту позу собственным телом, Эдик ее пристрелил. Работая в перчатках, Кадков был уверен, что и выстрел в Соню, и второй выстрел в голову артиста припишут Шемягину. Но он не учел одного маленького обстоятельства. Эдику не пришло в голову, что пистолет Ходжаева зарегистрирован. Если бы не это, самоубийство артиста выглядело бы абсолютно реальным.

Кадков спокойно разъезжал на белом «Мерседесе» Ходжаева и пользовался его документами. Он позволял себе и выпить за рулем, усвоив, что, имея баксы в кармане, инспекторов можно не бояться. Эдик разменял сто долларов на мелкие купюры и, когда его останавливали, совал ментам десятки без сожаления.

Ерожина Эдик убивать не хотел. «Пусть живет и знает, что его сынок отдыхает на нарах». Только тогда, когда он увидел подполковника возле квартиры отравленной Зойки, решился стрелять. Слишком близко к нему подобрался московский мент. После неудачного выстрела Эдик и удрал в Питер к Вале, но первым делом он отправился в деревню Кресты к няньке. Привез Никитиной корзину гостинцев, бил себя в грудь, объясняя, что он раскаивается в своем поступке. А Валю он полюбил и хочет жениться. Сказал, что даже сменил фамилию и имя, чтобы его не понукали прошлым.

Женщина не сразу, но поверила. На Дарью Ивановну сильное впечатление произвел новый имидж воспитанника, его шикарная одежда и запах дорогого одеколона. Да и белый «Мерседес» свое дело сделал. Эдик наплел, что пошел в бизнес и теперь много зарабатывает, Женившись на внучке Никитиной, он оплатит ее высшее образование и вообще создаст девушке райскую жизнь. Дарья Ивановна развесила уши и выдала адрес дочки и Вали. — Девушку Кадков ждал в «Мерседесе» возле школы с букетом роз. Валя вышла с рюкзачком за спиной в дешевеньком плащике и, простившись с подружками, зашагала домой.

Кадков немного проехал за ней, потом обогнал и остановился. Выскочив из машины, он схватил Валю за руку и впихнул на заднее сиденье. Валя не успела вскрикнуть, как оказалась вся в розах. Эдик заявил — если она его не выслушает, он пустит себе пулю в лоб. И достал пистолет. Валя открыла рот и затихла.

Эдик говорил долго. Клялся ей в любви, рассказал о том, что ему довелось пережить в тюрьме, куда он попал по навету. Уверял, что полюбил ее с первого взгляда — там, на чердаке, у няни.

— Я полночи сидел и смотрел на тебя, а потом не выдержал. Десять лет без женщины молодому мужчине прожить нелегко.

Заметив на глазах Вали слезы сострадания, Эдик попросил не покидать его сразу.

— Ты можешь сейчас уйти, но я останусь одиноким и несчастным, — проникновенно прошептал Кадков.

Валя не ушла. Кадков пересадил ее на переднее сиденье, и они поехали по магазинам.