Катынь. Post mortem

И каким-то странным образом она помнит, как при прощании, когда отец отправлялся на войну, из-за этого полушубка возник скандал. Анна хотела положить полушубок в его багаж, но отец повесил его обратно на вешалку в передней. Наконец наступил момент расставания. Вероника видит теперь его прощальный взгляд из-под козырька полевой фуражки. Могла ли она предположить, что больше никогда его не увидит, но она помнит этот охвативший ее пронзительный страх, как перед пасхальной исповедью. Отец пытается улыбнуться, но на его лице лежит какая-то тень. Какое-то странное напряжение сквозит во взгляде его глаз, в которых всегда светилась уверенность в себе. Он протягивает к ней руки, но в этой форме, с этим планшетом на боку он кажется ей каким-то неприступным. Вероника видит, как над воротником его полевого мундира нервно ходит кадык, словно отец отчаянно пытается проглотить семечко подсолнуха, застрявшее в горле. Она помнит запах этого мундира, запах одеяла, кожи и папирос «Египетские». Слышит его слова, которые должны бы звучать браво, но этому мешает сдерживаемое волнение: «Я скоро вернусь. Если у меня есть две такие девушки, как вы, то нельзя слишком надолго отлучаться из дома». За его спиной стоит ординарец, толстощекий весельчак Макар, всегда смеявшийся по любому поводу, и только когда Франтишка поручала ему отрубить голову предназначенной для бульона курице, он становился серьезным и осенял себя широким православным крестом. Да, она помнит, что Макар держал тогда в руках чемодан отца. И вот тут появилась бабушка Буся, неся в руках черный полушубок с каракулевым воротником. У Вероники этот полушубок ассоциируется с холодом, с зимой, а ведь сейчас август, дни стоят жаркие, вечера душные, так зачем нужен полушубок? Верно, папа прав, что не хочет его брать: «Я же на войну отправляюсь, а не на охоту». Его мать не обращает внимания на эти протесты. Она окликает ординарца. «Макар, положите это в багаж господина майора! – почти приказывает Буся, а затем, обращаясь к сыну, говорит: – Сентябрь может оказаться холодным, а у тебя, Ендрусь, слабые почки! – и снова произносит вслед удаляющемуся ординарцу: – Не потеряйте, Макар, этот полушубок!» Ординарец щелкает каблуками перед Бусей, как перед командиром, и бросает молодцевато: «Так точно! На войне все может пригодиться!»

И пригодился. Может быть, именно поэтому Буся потом повторяла, что войны ведут мужчины, но именно женщины лечат их раны.

Вероника переворачивает страничку. Там начало декабря. Тогда они уже покинули квартиру в казармах в Пикулицах и прятались в деревне у Франтишки. Туда дошли известия от Буси: дедушка Ники вместе с другими профессорами Ягеллонского университета был арестован немцами и отправлен в Заксенхаузен. Оттуда он не вернулся. А Ника с матерью ходили в сельский костел молиться за жизнь отца. Анна, поддавшись уговорам Франтишки, даже ходила к гадалке. От жены фельдшера она услышала, что над головой майора Филипинского пересеклись потоки недобрых сил, но он не из тех людей, которые сдаются. Может быть, это был как раз тот самый день, когда Анджей записал мелким почерком: Прошусь в лазарет. Мне надо выжить. Человек живет не только ради себя. На всякий случай я передал адрес Анны и мамы поручику С.

Поручик С. Да, когда Вероника с ним познакомилась, он был уже полковником С. Полковник Ярослав Селим. Вероника прикрывает глаза и видит лицо мужчины, опаленного войной. У Ярослава был настолько сосредоточенный взгляд, что казалось, будто именно в этот момент он готовится выстрелить из винтовки в какую-то цель. На любого человека он смотрел как на противника, будто размышлял, насколько тот сильнее его и успеет ли он попасть ему в лоб прежде, чем сам получит пулю. Да, это был взгляд снайпера, который оценивает, надо ли нажать на спуск сейчас или можно чуть повременить. Должно было пройти немало времени, прежде чем они – Анна, Буся и Вероника – поняли, что этот человек уцелел в аду, в который он не собирается возвращаться, и при этом должен еще расплатиться по своим долгам. Именно таким он явился к ним в Кракове в 1945 году. Она помнит эту первую встречу: он стоял на пороге их квартиры и прежде, чем что-либо сказать, внимательно изучал ее, глядя из-под козырька полевой фуражки с «вороной» над козырьком, как будто сравнивая ее лицо с тем образом, какой запечатлелся в его памяти: «Барышня Ника? Простите, Вероника… Вы стали взрослой и красивой девушкой». Прежде чем увидеть ее наяву, он увидел ее на фотографии. От него Вероника услышала, что говорил ее отец, о чем он думал, узнала, что он делал записи в своей записной книжке: «Господин майор все время беспокоился, как там его девушки. Все время о вас говорил, так что и мне спустя какое-то время стало казаться, что знаю и жену его, и дочь, словно я когда-то на самом деле вас видел».

Он явился посланцем из того времени, которое Анна навсегда для себя определила как время post mortem. Он был единственным человеком, кто мог им хоть что-то сказать об Анджее. О живом Анджее. Это именно ему майор Филипинский показал фотографии Анны и Вероники, это ему майор дал адрес своей матери в Кракове, ему оставил свой портсигар, когда собрался отправиться в лазарет. В записной книжке он фигурирует как поручик С. А в их жизни он появился как полковник Ярослав Селим. Посланец из тех мест, из которых живым никто не вернулся. Этот человек теперь тоже живет лишь в ее памяти. У Вероники нет даже его фотографии. Он вошел в жизнь трех женщин так же неожиданно, как и вышел из нее. Кроме памяти о нем, сохранился единственный след. Для нее ценный, как наконечник дротика тысячелетней давности, найденный в раскопках…

Пассажир видит, как женщина, отвернувшись от окна и как будто что-то неожиданно вспомнив, берет свою большую кожаную сумку с коваными накладками и из ее внутренних кармашков вынимает нечто, что может уместиться в ладони. Она разворачивает бумагу. Своими длинными пальцами она осторожно ставит этот таинственный предмет на столик рядом с фотоаппаратом. Пассажир внимательно вглядывается, но издалека ему трудно понять, что это за предмет. Какой-то кулон из латуни? Деталь фотоаппарата? Амулет?

Это гильза от патрона. Если взглянуть на ее основание, то вокруг капсюля, где осталось углубление от бойка пистолета «вальтер», можно увидеть фабричный знак: «Геко, калибр 7.62». Гильза стоит рядом с фотоаппаратом. Она слегка подрагивает в такт вибрации вагона поезда. Вероника какое-то время смотрит на гильзу, и вдруг из глубин ее памяти вновь всплывает лицо Ярослава. Он чем-то взволнован, с трудом берет себя в руки, после чего в поисках какого-то окончательного аргумента во время возникшей горячей дискуссии вынимает нечто из кармана мундира и держит на ладони. Это гильза. Та гильза, которая сейчас незаметно приближается к краю столика вместе с вздрагиваниями мчащегося поезда. «Стреляли из пистолета «вальтер», – говорит он тоном командира, который не приемлет никаких возражений. – Именно так выглядит гильза патрона от пистолета фирмы «Геко», калибр 7.62! Это боезаряд немецкого производства!» – «Откуда она у вас?» – в недоумении спрашивает мать, протягивая руку за гильзой, но он не ответил на вопрос, лишь положил гильзу на вытянутую ладонь Анны, скупым кивком головы поклонился и вышел из комнаты. И тогда мать сказала: «Странный человек». – «Что значит странный?» – спросила Вероника, а Анна, пожав плечами, как-то нерешительно ответила: «Он какой-то… двойной». Она тогда не смогла объяснить, что имела в виду, а Юр моментально этим воспользовался: «Да, как хорошо сказано – двойной, ведь этот полковник, думается мне, продался русским с потрохами».

Примечания

1

Польский орден за воинскую доблесть, учрежденный в 1792 г. и возрожденный польским парламентом в 1919 г. с тем же статутом и традициями после обретения Польшей независимости 11 ноября 1918 г.

2

Текст написан автором специально для русского издания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.