Атакую ведущего ! (Рассказы)

      - Кажется, все нормально. На всякий случай сбавь скорость. Прибери обороты мотора, не газуй. Мы идем рядом со своей территорией, так что не волнуйся...
      За селом Верховцевом штурмовики развернулись на север, к Днепру, и пошли к дому. Сереброву я приказал садиться первым, и он приземлился нормально.
      Докладывая после полета разведданные начальнику штаба, я показывал на карте:
      - Вот здесь, товарищ майор, на нашем берегу, у Кременчуга, скопилась такая масса фашистов, что их с высоты километров за двадцать видно: они драпают по железнодорожному мосту на запад. Через Днепр прошел грузовой поезд. Едва он прополз на ту сторону, как сразу за ним потянулись фашистские танки, машины, артиллерия. А севернее Кременчуга, у села Великая Кахновка, проскочив на бреющем, я тоже видел огромное скопление народа. Но непохоже, чтобы это были немцы, даже показалось, белые платки пестрят...
      Начальник штаба сказал:
      - Ну и глазастый! Это именно наши люди, украинцы, молодежь в основном. Гитлеровцы в рабство их гонят. Только что из штаба дивизии предупредили.
      Наше командование приняло решение отрезать врагу путь за Днепр, взорвать железнодорожный мост. Несколько групп самолетов-штурмовиков по очереди заходили на цель. Дым от взрывов рассеивался, а мост стоял. Одну из групп пришлось сопровождать на цель и мне. Возвратившись с задания, я с сожалением рассказал технику звена Панину:
      - Во, Антоныч, чудеса! Над целью "илы" сыпанули бомбы, в воздухе потемнело, мост окутало дымом. Ну, думаю, все. Я, конечно, прошел над мостом посмотреть результаты, дым отнесло в сторону, а он стоял как миленький. Видно, от своих погибать не хочет...
      - Товарищ капитан, - заговорил Михаил Антонович, - может, поговорите с командиром полка, одна идейка есть.
      - А вы сами, Антоныч!
      - Да ну, к нашему брату технарю другой раз не слишком прислушиваются.
      Я отправился на КП. Минут через пятнадцать Панина вызвали к командиру. Вот они уже с инженером полка Кравцовым направились в мастерские. Погрузили на машину бухту толстого троса, сварочный аппарат и поехали на стоянку к штурмовикам. Часа через два вернулись.
      - Ну что, Антоныч, сварганили что-нибудь?
      - К штурмовикам ездили, одно рацпредложение внедрили.
      - Что же вы там предложили?
      - Понимаете, командир! Стокилограммовая немецкая бомба длинная, но сравнительно тощая. Сбросит ее летчик и прицелится отлично, а она проскочит в сантиметре от фермы моста и бухнется в воду. Ну взорвется, конечно, на глубине, а мост стоит. Тут дело случая - прямое попадание. А сейчас мы к шести бомбам, к их корпусам, приварили по три ушка. За них троса зачалили, на концах приделали якорьки, обмотали троса вокруг бомбы и подвесили под крылья. Теперь, когда летчик дернет за ручку "Сброс", бомба сорвется с подвески, троса размотаются и, извиваясь, потянутся за ней хвостом. Пролетая мимо, какой-нибудь якорек обязательно за ферму зацепится. Бомбу рванет к мосту, и попадание обеспечено.
      После обеда на цель шла очередная группа "илов". Сопровождать ее послали меня. Командир полка так и сказал:
      - Ты в разведку летал, все сам видел, так будет вернее.
      Восьмерка штурмовиков запустила моторы. Поднимая буруны пыли, самолеты стали выруливать на взлетную полосу. Послышался голос командира группы майора Степанова:
      - Денисов! Я - Степанов! Ты в воздухе внимательно посматривай за передним звеном, как бы не размотались мои троса...
      - Понял, Демьяныч! Как сыч буду глядеть. Вскоре взлетели, а минут через десять показался могучий Днепр. Свинцовую гладь, словно ниточка, пересекал железнодорожный мост. На левом берегу реки темнела огромная масса отступавших войск. Ударила немецкая зенитка. Правее штурмовиков повисли с десяток черных шапок взрывов. Пара самолетов Ил-2, специально выделенная для подавления зенитного огня, отвернулась вправо, обстреляла батареи. Стрельба с земли прекратилась. Штурмовики шли к мосту, наша шестерка истребителей сновала над ними. Вот в наушниках послышалась команда:
      - Внимание, горбатые! Приготовиться-я! Огонь!
      На мост полетели бомбы. Я видел, как за отдельными фугасками, сзади, извивались троса. Штурмовики с левым разворотом стали уходить на свою территорию. Я сделал круг - посмотреть вниз. Серым каракулем вспыхнули над водой взрывы. Все окуталось дымом. Когда он рассеялся, я пролетел над мостом. Одна из ферм своим концом уперлась в воду. В реке барахтались сотни фашистов. Я услышал голос Степанова:
      - Денисов! Передай, пожалуйста, попадание!
      - Демьяныч, молодец! - радостно выкрикнул я. - Мост взорван! Третья ферма от левого берега сорвалась с опоры и одним концом упала вниз...
      - Понял, Денисов! Благодарю! - И Степанов стал передавать на нашу наземную радиостанцию: - "Енисей"! Я - Степанов! Задание выполнил.
      В связь вошла наша командная станция и передала:
      - Степанов! Я - "Утес". Большой хозяин очень доволен работой. Он благодарит группу истребителей, сопровождавших вас. Можете идти домой!..
      Не успел я после посадки вылезти из кабины, а на аэродроме уже всё знали. Летчики, друзья, техники поздравляли меня:
      - Молодец, командир! Путь фашистам отрезан.
      - Вот теперь трофеев достанется...
      - Что там трофеи! Главное, десятки тысяч ребят и девушек, угоняемых в Германию, вернутся домой...
      Слушая похвалы, я все время искал глазами техника звена Панина, увидев, окликнул его:
      - Антоныч! - Техник засуетился на месте и направился в обратную сторону, к землянке. - А ну, ребята, перехватить нашего батьку и качать его. Это он мост взорвал. Его выдумка с тросами решила дело...
      Грузного пожилого человека быстро догнали и, как он ни сопротивлялся, подхватили на руки.
      Осторожно подбросили вверх раз, два. А когда из его карманов посыпались шплинты и гайки, упал разводной ключ, я сказал:
      - Кончай, ребята, а то наш батя совсем рассыплется...
      Вскоре старший техник-лейтенант Панин был награжден орденом Красной Звезды.
      Странный объект
      В передвижном домике жарко топилась самодельная печь, сделанная из бензиновой бочки. Летчики, сняв куртки и пододвинув ближе к печи скамейки, весело рассаживались вокруг нее. Старший лейтенант Белоусов, коренастый, плотный парень, зябко потирая свои крупные руки, в которых уместились бы два моих кулака, ворчал по-стариковски:
      - Ну и зима тут гнилая! Температура плюсовая и одет в меховой комбинезон, а зуб на зуб не попадает. Эх, вот у нас в Сибири сейчас знатные морозы стоят! Бывало, идешь вечером с гулянья, под сорок жмет, а не замечаешь, только снег под ногами скрипит. И дышится легко. А здесь дышим одной сыростью... - Хлопнув в ладони, он поднялся с места и весело предложил: - Ну что, братцы, забьем козла от горькой жизни?
      К нему за стол, где лежали косточки домино, подсели летчики Королев, Сайфутдинов и Филиппович. Старший лейтенант Гришин, любивший поспать, воспользовался моментом и незаметно вышел из домика. Теперь заберется в кабину своего самолета - досыпать. Лейтенант Водолазов сегодня счастливчик. До него дошла очередь читать книгу "Овод". Он достал ее из-за отворота куртки и примостился в углу. "Овод" был в новом переплете. С неделю назад капитан Чалышев, закрыв фонарь, читал ее в кабине. Вдруг ему дали сигнал на вылет. Он запустил мотор и тут вспомнил о книге. Лишний предмет в кабине мог привести к несчастному случаю. Чалышев не придал, видимо, значения тому, что крутится винт, и, кинув книгу на траву, пошел на взлет. Старый, зачитанный до дыр томик подхватило мощной струей от винта, и листы разлетелись в разные стороны. Надо было видеть, с какой любовью исправляли летчики и техники оплошность Чалышева. Они долго ходили по стоянке, собирая вырванные листы. По вечерам подбирали "Овода", собирали заново, аккуратно склеивали страницы тонкой папиросной бумагой. А сержант Ревуцкий, работавший до войны в типографии переплетчиком, сделал новый прочный переплет.
      Поглядывая в окно, я заметил, как над полем появился пассажирский самолет Ли-2. Прижатый облаками, он заходил на посадку так низко, что, казалось, чертил крылом по земле. Когда самолет сел, к нему подошла закрытая брезентом машина с красным крестом. Я, мучимый любопытством, вышел на улицу. У самолета рядом с другими незнакомыми мне офицерами стоял наш полковой врач. Заметив меня, он махнул рукой. Я подошел.
      - Хочешь посмотреть фашистский концлагерь? Детишек оттуда вывозят. Видишь, первую партию отправляют самолетом? - тихо сказал Смирнов. - Иди отпросись у командира.
      Я заторопился в штаб. Дерябин был один.
      - Товарищ командир, разрешите на пару часов отлучиться!
      - Куда?
      - Да с майором Смирновым в концлагерь хотим поехать.
      Дерябин посмотрел на часы, затем в окно, по стеклу которого бежали капли, и махнул рукой:
      - Давай, только недолго... Вдруг солнце выскочит...
      На санитарной машине мы поехали к лагерю. Издалека увидели серый кирпичный забор, ряды бетонных столбов. Они стояли в три ряда и были густо опутаны колючей проволокой. Совсем недавно по ней пропускали электрический ток. По периметру лагеря возвышались сторожевые вышки. Сквозь паутину колючей проволоки виднелись унылые бараки. А еще дальше высились красные кирпичные трубы, теперь уже остывшие, уже не рассеивавшие по окрестным полям свой страшный жирный пепел. Откровенно говоря, при виде этой угрюмой картины я готов был повернуть назад, но отступать было поздно. Сержант закрыл за нами черные железные ворота, которые лязгнули громко и омерзительно. Я вздрогнул и невольно оглянулся.
      В лагере поражал царивший здесь порядок. Все в линию, все симметрично. Ровные шеренги бараков, прямые чистые дорожки. На серой стене какого-то служебного здания огромный плакат. Прижав палец к губам, с него смотрела женщина, а внизу были нарисованы три аршинные буквы "PST!". Эта надпись "Молчи!" - преследовала нас по всему лагерю.
      В сопровождении одного из военных врачей мы пошли к бараку. Около него стояли машины. В одну из них два пожилых санитара поднимали на руках детей, подсаживали их в кузов. Мы заглянули под брезент, дети боязливо отпрянули в глубь машины. Это были мальчики и девочки лет десяти - двенадцати. Все были одеты во что-то серое, бесформенное. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, и испуганно глядели на нас. Маленькие узники были настолько худы, что походили на живые скелеты.
      - Откуда вы, ребята? - голос у меня невольно дрогнул.
      Они долго молчали. Наконец один мальчик немного осмелел, потянулся к нам. Бледный, какой-то весь прозрачный, он показал на звезду на моей шапке и что-то сказал по-польски. Осмелела и черноглазая девочка с черной челочкой волос. Она тихо сказала:
      - Я из Смоленска. Два года мы с сестренкой жили в лагере. Потом нас перевели сюда. Моя мама здесь умерла. Недавно меня разлучили с моей сестренкой Варей. Мы с ней близнецы. Где она теперь, я не знаю. Наверно, умерла...
      И девочка горько заплакала.
      В это время к кабине передней машины подошел военный врач.
      - Куда вы их везете, доктор? - спросил я.
      - Как куда? В госпиталь. Выхаживать, - ответил он.
      Так вот почему к нам прилетел Ли-2 в такую дрянную погоду...
      - И много их здесь, в лагере?
      - Таких-то мало. - Врач помолчал, а затем глухо добавил: - Больше тех, которые ходить уже не могут, - и кивнул на раскрытую дверь барака.
      Мы подошли к бараку, заглянув внутрь. Я невольно отшатнулся. Показалось, что на двухэтажных нарах лежат груды костей. В проходе стояли наши медсестры. Они кормили с ложек обессилевших, истощенных ребят, обреченных, как мы узнали позже, на уничтожение в "специальном цехе".
      Потрясенные, мы со Смирновым молча шли мимо этих маленьких человеческих призраков. Через открытую дверь служебной комнаты мы увидели наших офицеров из армейской разведки. Они сидели за столом, просматривали документы. Смирнов попросил разрешения войти. Нам разрешили. Сразу бросился в глаза десяток ременных плеток, висевших на стене. На конце одной из них тускло поблескивала свинцовая головка, напаянная на тонкий тросик. Пожилой майор поймал мой удивленный взгляд:
      - Можно пощупать, товарищи! Взять в руки, подержать. Такое не забудете всю жизнь. Эти плетки в этом "трудовом лагере" были единственными "воспитателями".
      Потом мы очутились в мрачном, с зарешеченными окнами корпусе. Это был крематорий. Здесь стояли газовые печи. Их квадратные чугунные двери были открыты настежь. На толстых, покрытых окалиной колосниках лежали обгорелые человеческие кости. На полу лежал густой слой серого пепла.
      И мне вдруг вспомнился этот странный объект. Летая на задание, в разведку, я видел, как из этих самых труб поднимался в небо густой черный дым. Я терялся в догадках, никак не мог понять, отчего это начальство, которому я регулярно докладывал о том, что у немцев вовсю работает какой-то военный завод, не отдавало приказа об его уничтожении. Оказывается, вот какой страшный "завод" здесь работал...
      Майор медицинской службы, сопровождавший нас, никаких объяснений не делал. Да и к чему? Все было ясно и без объяснений. Быстро, не задерживаясь, осмотрели мы прокопченные помещения и с понятным облегчением вышли на свежий воздух. Майор предложил нам пройти еще в спецкорпус. Мы со Смирновым переглянулись: идти или отказаться? Уж больно все это тяжко было! Все же пошли.
      Врач открыл дверь аккуратного серого здания. На нас пахнуло крепким запахом карболки. В просторном, выложенном белой плиткой помещении было светло и чисто. Сначала осмотрели зал, где стояли машины с какими-то никелированными металлическими штангами и проводами, отдаленно напоминавшими сварочные аппараты. Врач на ходу пояснял что-то, но я не слишком внимательно слушал. Словно ожидая увидеть что-то уж вовсе ужасное, я все время невольно озирался по сторонам.
      Прошли в следующий зал. У стен стояли белые металлические шкафы, похожие на холодильники. К одному из таких шкафов и подвел нас майор. Я через стекло взглянул внутрь и оцепенел. В большом эмалированном судке лежали пять детских головок. Одна из них, обращенная к нам мертвым лицом, была с челочкой. Она была разительно похожа на ту девочку, которую я только что видел в машине.
      - В этом и в следующих залах, - сказал врач, - нацисты производили самые изощренные опыты и эксперименты над живыми людьми. Над детьми...
      Идти дальше у меня уже не было сил, и я заторопился к выходу...
      Вечером мы с капитаном Чернобаевым пришли на свою квартиру, которую снимали у пожилой польки. Дверь открыла хозяйка. Она была в нарядном темно-синем платье. Из-под цветастого платка выглядывала прядка совершенно седых волос.
      Из кухни аппетитно пахло жареным луком. Хозяйка пригласила нас на ужин. Мы, поблагодарив ее, вежливо отказались, объяснив, что только сейчас перекусили в летной столовой.
      В дверь постучали. Я открыл. На пороге стоял старшина Баранов.
      - Здравия желаю, товарищ капитан! - весело сказал он, входя в комнату. - Я вам и Чернобаеву чистое постельное белье принес и мыло, вы такого еще и не видели. Сегодня ж суббота...
      - Молодец, Баранов, спасибо!
      Баранов ушел. Я взял большой круглый кусок мыла с красивой, яркой этикеткой. Мне улыбалась краснощекая белокурая девочка, внизу было написано что-то по-немецки. Мыло источало тонкий, душистый аромат.
      - Кузьмич! - сказал я Чернобаеву. - Смотри, как вкусно немцы изготавливают мыло.
      - Да, расстарался где-то наш старшина.
      Мы решили мыться. Первым в ванную комнату пошел Чернобаев. Я, поджидая его, стоял с полотенцем в руках и смотрел на пустынную, сумеречную улицу с тесно прижавшимися друг к другу унылыми, серыми домами. Вдруг из ванной донесся шум, сердитые возгласы хозяйки. Я пошел на шум.
      В открытых настежь дверях ванной увидел Чернобаева. Лицо его было густо намылено. Перед ним стояла старая хозяйка с брезгливо-гневным выражением на лице.
      - Что тут у вас происходит? - спросил я. - Кузьмич, в чем дело?
      Чернобаев сквозь густую мыльную пену растерянно улыбнулся и развел руками:
      - Сам ничего не понимаю. Пришел, стал умываться, а она давай ругаться, кричать, ногами топать...
      - Что случилось, хозяюшка? - как можно ласковее спросил я у польки.
      Она в ответ что-то быстро заговорила, нервно размахивая руками и указывая тем же брезгливым жестом на мыло.
      В конце концов Чернобаев хотя с трудом, но понял ее. Он до войны служил на Украине и немного понимал по-польски.
      Я увидел, как изменилось выражение его лица и он кинулся смывать мыльную пену. Потом, насухо вытеревшись, сказал:
      - Мыло сделано в лагере, из этих, сам понимаешь...
      И, не договорив, махнул рукой и пошел в свою комнату.
      Оказалось, что хозяйка до прихода наших войск работала на немецкой фабрике - наклеивала этикетки с красивой белокурой девочкой на это мыло. Проходя мимо ванной, она увидела скомканную и брошенную в мусорное ведро знакомую облатку и пришла в ярость.
      Снова на меня повеяло ледяным холодом фашистского концлагеря. Перед глазами встали тот проклятый шкаф, мертвая головка смоленской девочки Вареньки, Я не сомневался, что это была она...
      Крылом к крылу
      В середине апреля 1945 года началось победоносное наступление советских войск на Берлин. Наш полк перелетел за реку Одер. Аэродром находился на большой поляне, окаймленной сосновым лесом. На его окраине среди деревьев стояло несколько низких деревянных бараков. В них разместились летчики и обслуживающий батальон.
      После посадки я собрал летчиков эскадрильи у своего самолета и на случай боевых вылетов приказал им переложить полетные карты. Вдруг раздался радостно-удивленный возглас Рябова:
      - Командир! Да ведь в последний раз карту перекладываем: сам Берлин в планшет вмещается!
      Это замечание вызвало у летчиков шумную реакцию. Послышались острые шутки в адрес Гитлера и всей его фашистской своры, доживавшей - мы в это свято верили - последние дни.
      Во второй половине дня с севера потянуло холодом. Поплыли серые, плотные облака. К вечеру небо прохудилось, пошел сильный дождь. О себе напомнила близкая Балтика.
      На рассвете мы проснулись от грохота близких артиллерийских выстрелов. С перепугу повскакали с постелей и, на ходу застегивая пуговицы, побежали в укрытие.
      Над нашими головами со свистом летели тяжелые снаряды. Лежавший рядом со мной капитан Чернобаев боязливо огляделся:
      - Сергей! Неужели фашисты прорвались, окружили нас? Погибнем не как настоящие летчики, в небе, а словно тараканы в этой чертовой щели...
      Мы на всякий случай вытащили из кобуры пистолеты, перезарядили их. Вдруг правда немцы появятся.
      Стрельба длилась примерно полчаса и внезапно прекратилась. Высунув головы, мы осторожно огляделись. Никого нет, тихо. Только позже выяснилось, что наш аэродром оказался между двумя шоссейными дорогами. По той, что была справа от нас, на запад шли наши танки, а по той, что слева, прорывались к своим, оказавшимся в "клешне", фашистские "тигры" и бронетранспортеры.
      Каким-то образом обнаружив друг друга, они начали перестрелку, и в прямом и в переносном смысле мы оказались между двух огней. К счастью, ни наши, ни немецкие танки не пошли во взаимную атаку, не то подавили бы они наши самолеты, словно яичные скорлупки.
      После завтрака мы, командиры эскадрилий, направились на командный пункт. Вскоре туда со свернутой в трубку картой пришел дежурный метролог. У него был такой вид, будто именно он виноват в том, что дождю не видно конца.
      - Ну, чем порадуешь, Новиков? - спросил Дерябин. Капитан развернул карту, положил ее на стол и сказал:
      - Вот видите, товарищ подполковник, улучшения не обещаю. Над нами проходит мощный циклон. Пока его не протянет на юг, ничего не изменится.
      Дерябин хмуро посмотрел на карту:
      - Ну что ж, друзья, если ко мне вопросов нет, я вас не задерживаю.
      Мы вместе с командиром полка вышли на улицу и стали смотреть на дорогу, по которой на запад шли наши войска. Дерябин повернулся к нам и с досадой сказал:
      - Что обидно, рядом по дороге идут машины с боеприпасами, артиллерия, пехота, а мы взлететь не можем. Так и Берлин без нас возьмут!
      После обеда некоторые летчики досыпали украдкой, забравшись в кабины. Пошел и я к своему самолету.
      По краю летного поля, пощипывая тощую траву, уныло бродил беспризорный скот: свиньи, овцы, коровы...
      Подхожу я к своему самолету - у хвоста стоит большая пестрая корова. Вытянув шею, она мирно пережевывала жвачку. Я подошел поближе, она повернула голову в мою сторону.
      Корова смотрела такими грустными глазами, будто хотела сказать что-то.
      - Здорово, кума! - невольно вырвалось у меня. - Ты чего здесь делаешь? Прокатиться на самолете хочешь?
      Корова еще больше пригнула шею, потянулась ко мне.
      - Колпашников! - крикнул я механику, который, открыв капот, осматривал мотор. - Смотри, гостья припожаловала.
      Механик обернулся и от удивления открыл рот:
      - Ты откуда, милая? А ну, пошла! Посторонним на стоянке находиться не дозволено.
      И он стал шарить глазами по земле, ища хворостину или палку.
      - Тпрусь, говорю! - замахнулся Колпашников на корову. Та приподняла голову с длинной паутиной слюны на губах и жалобно замычала.
      - Да она же по-русски не понимает, - усмехнулся подошедший к нам Водолазов. - Дай-ка я ее поясным ремнем перепояшу.
      И он стал расстегивать пряжку.
      - Погодите-ка, товарищ лейтенант, - сказал Колпашников, приседая перед коровой на корточки. - Э, да она не доена! Смотрите, у нее молоко на землю капает, а вымя-то, вымя как разнесло! Видите, соски в сторону торчат.
      - Вот в чем дело! - сказал Водолазов, застегивая ремень. - Ах, бедняга, что же нам с тобой делать? Давай, Колпашников, подои ее. Ты, я вижу, крупный специалист по коровам, - предложил он.
      - Подоить? - опешил механик. - Да я не знаю, с какой стороны и подойти к ней, не то что доить!
      - А что, и правда, ребята, - сказал я, подходя к корове. - Надо что-то придумать. Самому попробовать, что ли? В детстве, помню, приходилось доить, когда мать болела...
      - Конечно, товарищ командир! - подзадорил механик. - Я бы сам, да страшновато. Эх, жаль, что девчата наши, оружейницы, еще не приехали.
      - А ну, неси из кабины парашют! - приказал я механику. - Уж если садиться под нее, так по всем правилам.
      Механик легко прыгнул на крыло.
      - А куда сдаивать будем? - крутил я головой в поисках посуды.
      - Пока на землю, товарищ командир, чтобы облегчение ей дать, - сказал Колпашников, - а потом я разыщу что-нибудь... Во, во! Видите, как пошло, аж струи бьют! - подбадривал механик, бегая вокруг меня и коровы.
      Вскоре нашлось и ведро. Тугие белые струи звонко ударили о донышко. Нас окружили зеваки - летчики, техники. Время от времени давали ценные, по их мнению, указания.
      - А вы, товарищ капитан, ошибку в жизни сделали, в летчики пошли. Ваша планида совсем другая, - пошутил мой заместитель Рябов.
      - Еще успеет перековаться. Глядишь, рядом с Золотой Звездой Героя "Серп и Молот" повесят, - поддакнул лейтенант Водолазов, гладя вытянутую морду коровы, которая от этой ли ласки или от моих усилий теперь блаженно дремала. Механик Колпашников участливо наклонился к пеструшке:
      - Что же твои хозяева бросили тебя, сбежали? Видишь, мы тебя выручаем. А попалась бы такая, как ты, красавица на глаза фашистам, они бы из тебя вареную говядину сделали. Молодец против овец, а против молодца - сам овца. Стоило заявиться русскому Ивану, он и пятки показал.
      Раза три я отдыхал, так немели руки, Наконец вымя коровы похудело и обвисло. Я встал и, потряхивая кистями рук, скривился от боли:
      - Ой, братцы, совсем отсохли! Как теперь штурвал держать?
      Увидев у самолета кучу народа, подошел замполит, подполковник Хрусталев.
      - Вы что тут митингуете?
      - Да вот немецкой корове на русском языке политграмоту втолковываем, товарищ подполковник, - ввернул кто-то с озорным смешком. - Может, поймет она, что ее хозяева понять не смогли.
      - Поддается агитации? - улыбнулся замполит.
      - Вполне. Вот ее благодарность!
      Рядом с Хрусталевым поставили полное ведро с шапкой молочной пены.
      Тут же, у самолета, мы дружно вычерпали теплое молоко кружками, котелками и пустыми банками из-под тушенки...
      * * *
      Вскоре погода наладилась, выглянуло солнце. По небу теперь плыли легкие облака. Зеленые сосны, промытые дождем, источали крепкий запах. Первая листва на деревьях радовала глаз своей свежестью.
      Аэродром ожил. По стоянке между самолетами засновали машины с горючим и сжатым воздухом. Механики расчехлили машины, готовя их к боевым вылетам. Из кабин слышались радиопереговоры и громкие щелчки перезаряжаемого оружия: девушки-оружейницы готовили к воздушным схваткам пушки и пулеметы. Повсюду слышались шутки, смех. Настроение у людей было приподнятое, каждый чувствовал: до победы оставались считанные дни.
      В тот же день я получил задание: сопровождать своей эскадрильей группы штурмовиков в район Потсдама.
      Надев шлемофон, я взял летный планшет и пошел к самолету.
      Вокруг моего "яка", что-то подкручивая и подвинчивая и напевая под нос веселый мотив, ходил механик. Увидел меня и смущенно улыбнулся.
      - Ну, как наш корабль? - спросил я. - Готов к бою?
      - Порядок! - ответил Колпашников. - Бензином заправлен по самое горлышко.
      И он полез в кабину за парашютом. Достав его, механик расправил лямки. Я просунул в них руки и защелкнул замок. Сел в кабину, включил радио. В наушниках послышался знакомый голос ведущего "илов" майора Степанова:
      - Денисов, привет! Как настроение?
      - Нормально! Тебя вижу, взлетаю! - ответил я, заметив, как низко, над самым лесом, показалась группа штурмовиков.
      Взлетел четверкой. За мной - звено Рябова и пара лейтенанта Иванова. Мы, пристроившись к "ильюшиным", пошли в сторону Потсдама.
      Над Берлином вверх тянулись столбы дыма, кругом полыхали пожары; в гитлеровском логове догорал фашизм. Южнее города работала неизвестная нам группа штурмовиков. Они, став в круг, обрабатывали позиции врага. "Илы" ныряли по одному вниз, стреляли из пушек, а сбросив бомбы, плавно набирали высоту для нового захода. Возле них ходила восьмерка "яков".
      Наземная станция наведения предупредила по радио ведущего наших "илов":
      - Степанов! Работай с левым кругом, не мешай соседям. Восточнее вас работают друзья-варшавяне.
      - Какие еще варшавяне? - удивленно переспросил Степанов. - А-а, понял, понял! - торопливо добавил он, видимо вспомнив про находившийся неподалеку от нас аэродром польских летчиков...
      Штурмовали поляки отлично, и я невольно залюбовался их работой.
      На восточной окраине Потсдама наши штурмовики сбросили бомбы. На втором заходе вниз полетели шары с горючей жидкостью.
      В воздухе было спокойно, даже зенитки не стреляли. Взглянув вниз, на озеро Охабель, я увидел на его зеркальной поверхности острую стрелку волн. По озеру шел небольшой пароход. Он тянул на запад три баржи. Караван находился как раз посредине озера, примерно в километре от берега. Я по радио немедленно передал на станцию наведения:
      - "Ока"! Я - "тринадцатый"! По озеру Охабель в сторону Потсдама идет пароход с баржами. Как поняли? Прием!
      - "Тринадцатый"! Я - "Ока"! - тотчас ответили с земли. - Немедленно атакуй! Это переправляются на ту сторону фашисты. Постарайся сорвать переправу. Как понял?
      - Понял отлично!
      Я внимательно осмотрелся кругом. "Мессершмиттов" пока не видно, все спокойно. Убедившись, что штурмовики в безопасности, я передал ходившему над ними Рябову:
      - Рябов! Остаешься с "илами". Я атакую пароход. Видишь, шлепает по озеру?
      - Вас понял, - ответил Рябов. - Работайте спокойно.
      Я положил самолет на ребро с углом градусов в семьдесят и нырнул вниз.
      Белый, с высоты казавшийся игрушечным кораблик рос на глазах. Уже четко стала различаться толстая труба, выбрасывающая тугую струю черного дыма. Я дал длинную очередь из пушки и пулеметов по баржам, по палубе парохода. Фашисты, прячась от моего свинца, заметались. Во время второй атаки снаряды, видимо, угодили в машинное отделение. Над пароходом выросло белое облако пара, его стало заволакивать густыми темными клубами. Фашисты стали прыгать в воду.
      Я доложил об успешной атаке на командную радиостанцию. Слышу в ответ довольное:
      - Молодец, "тринадцатый"! Благодарю. Хорошо помог пехоте!
      Только направился к своим штурмовикам, слышу в наушниках чей-то взволнованный голос:
      - Маленькие, маленькие! Выше вас, справа, "мессеры"!
      Я взглянул вправо. Действительно, со стороны Берлина подходили три четверки "мессершмиттов". Я передал команду Рябову:
      - "Тридцать первый"! Набери на всякий случай высоту, понаблюдай за нами сверху.
      - Понял, - откликнулся Рябов.
      Фашисты, однако, не пошли к нам, а кинулись в атаку на поляков. Судя по стремительности нападения и манере, это были опытные пилоты. Польские истребители бросились отбивать атаку, и в воздухе закружилась плотная карусель из самолетов. Над темнеющим внизу лесом то и дело сверкали трассы пулеметных очередей.
      Мы, охраняя свои "илы", в бой пока не вступали. Вдруг я увидел, как левее меня в хвост польскому штурмовику пристроился "мессершмитт". Стрелок-радист, отбиваясь, ударил по "мессеру". Польский истребитель бросился товарищу на помощь. Мне было хорошо видно, как поляк догонял немца. Он так увлекся погоней, что совершенно забыл про свой хвост. А к нему в то время уже подкрадывался другой "мессер". Еще минута, и его срежут! Не раздумывая, я сверху бросился на фашиста. Выжимаю из "яка" все, что можно, а сам кричу:
      - Обернись, друг!.. В хвосте "мессер"!
      Но тут же вспомнил, что поляк меня не слышит, наши передатчики работают на разных волнах.
      Чтобы спугнуть немца, дал издалека по нему очередь. Мельком заметил, что и поляк пустил по "мессеру" сноп огня. Тот сразу задымил.
      Но и фашист, который подобрался к хвосту польского "яка", успел ударить. И видимо, попал, потому что польский летчик сразу же вышел из боя и сбавил скорость. Очевидно, машина была повреждена. Вдруг он положил самолет на бок и нырнул вправо - вниз, под меня. Что он делает?! Я тоже развернулся вправо и увидел сзади моего самолета пару фашистских истребителей. Они резко уходили вверх.