Боже, спаси русских!

История тоже может дать нам множество примеров жестокости. Чего стоит хотя бы знаменитая помещица Салтычиха, находившая удовольствие в изощренных издевательствах над крепостными. Чего стоят и наши родные правители старых и новых времен.

Джайлс Флетчер в XVI веке пишет о Москве: «Жизнь человека считается ни по чем. Часто грабят в самих городах на улицах, когда кто запоздает вечером, но на крик ни один человек не выйдет из дому подать помощь, хотя бы и слышал вопли».

В англоязычном интернет-журнале «Russia Profile» приводятся страшные факты: «...уровень агрессии в стране зашкаливает, число самоубийств, преступлений, убийств (большинство из которых совершается близкими друг другу людьми) страдающих алкоголизмом невероятно велико».

Все сказанное отнюдь не свидетельствует о том, что русские зверства какие-нибудь исключительные. В других странах тоже всего дурного хватало, с этим никто не спорит. Разговор о нашей отечественной жестокости порою вызывает отторжение, а порой – возражения вроде следующего: «А вот в Европе еще больше зверств творилось!» Еще как творилось. Но это не делает наши зверства более симпатичными.

Представьте, идет суд над серийным убийцей. Адвокат говорит: «Предлагаю оправдать, так как обвиняемый убил всего семь человек! Гораздо меньше, чем Джек-потрошитель!» Вот примерно так и рассуждают наши историки – апологеты Ивана Грозного и прочих мучителей.

И кстати, не думайте, что Бунин был такой уж злой или что он не любил русский народ. Он написал, между прочим, рассказ «Лапти» о мужике Нефеде, который ценой жизни пытается помочь больному ребенку – сыну своей барыни. Нефед идет в страшную метель пешком, чтобы принести из города красные лапти, которые мальчик просит в бреду.

И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...

О ПОЗОЛОЧЕННОЙ РОГОЖКЕ

Книг о России и русских пишется изрядно. Разных книг. Обидных и не очень обидных. В ответ мы часто подменяем понятие истории набором историй, которые перекрывают доступ кислорода к истинной истории. Мы по привычке подменяем истину очередной историей и прописываем ее в разряде патриотических. А дальше, как у нас принято, без удержу: из генномодифицированных, опасно оптимистических утверждений клюются неробкие тезисы о нашей эксклюзивной особости. Из балагана повседневности несется развеселенькая песня «Мас-сква-зва-анят-кала-кала». В этом исполнении вид у Родины с иголочки, такой торжественный, что хочется пойти и переодеться в бальный зипун и парадную шапку-ушанку.

Мы так и делаем, а потом беремся рассуждать: если и есть что-то примечательно обидное в наших палестинах – так это возмутительные случаи опоздания троллейбуса номер VXXII.

Все хорошо в России-матушке, утверждаем, и таращимся в закопченный неоштукатуренный потолок (как будто это творение рук Микеланджело), где неутомимый паучок мушек в сети заманивает, и внутренним взором трудолюбиво созерцаем разливы рек, подобные морям, полное гумно, избу, покрытую соломой, далее по тексту.

Как сказал один неплохой писатель: «Конечно, здоровый оптимизм и добрая бравада уместны. Но, кажется, мы чересчур увлекаемся, закрывая глаза на неприятные обстоятельства. Разве капитан "Титаника" говорил своим пассажирам и экипажу: "Айсберги? Плевать я на ниххотел!"? Нет, я так не думаю».

Неужели патриотизм в том, чтобы с лицами, спокойными и безмятежными, такими благостными и просветленными лицами, перед тем как перерезать горло оппоненту, вдохновенно зачитать цитату из сборника «Мы самые лучшие»?

Есть, есть польза в том, чтобы понаблюдать за собой глазами заморских путешественников. Всякие гости к нам приезжали. Не следует думать, что иноземцы, описывая Россию, стремились что-нибудь намеренно передернуть, преувеличить признаки слабости народной и разложения страны. Подобное, безусловно, встречается, но не оно показательно. Если кто-либо пишет о жестокости властей, произволе чиновников, забитости людишек, это вовсе не означает, что западных странников переполняет желание очернить Россию. Они просто рассказывают о том, что видят, восторгаются людьми, обычными русскими людьми, их трудолюбием, открытостью, хлебосольством, при этом путешественники неустанно говорят о преступности и вседозволенности чиновников. Таким образом они объясняют незавидность судьбы русского человека. Путевые заметки многих иностранцев по настроению близки мысли «Не слишком ли я жесток, не слишком ли предвзято и пренебрежительно мое описание?». Нет, следует ответ, я не слишком жесток и предвзят, когда вижу такое...

В нашей книге мы попытались дать непредубежденный портрет России, нашей Родины. Процитировать не только критику, нередко обидную, часто справедливую, но и вполне честные и достоверные оценки нашего российского общежития.

Это вовсе не патриотизм, когда раскрашиваешь позолотой рогожку, безуспешно прячешь беды Отечества за половичок и, с ужасом обнаружив, что цирк сгорел, клоуны разбежались, пытаешься с оставшимся составом сыграть «Гамлета». Или «Боже, царя храни». Патриотизм – это когда ощущаешь сердечную потребность в Родине.

Человеку очень нужна Родина – чтобы не затеряться в повседневности, чтобы было куда возвращаться.

Родина... В этом слове есть что-то подлинное и большое. Человеку даже неловко становится за свою всегдашнюю мелочную суету.

Любить Родину... Значит, безгранично удивляться в душе. Самому себе удивляться. Масштабу чувства.

Мудрецы учат: если смело посмотреть в глаза тому, что вселяет в вас ужас, а вместо страха попытаться ощутить здоровое человеческое любопытство и заинтересованность, то этот ужас испарится без следа.

Будем наблюдать за русскими. За собою.

С эпохальными оголяльщиками России нам не по пути. Бродят их пыхтящие идеи, как тень отца Гамлета, и не внемлют просьбам: «Проходите, проходите, не толпитесь здесь, к нам новые гости пришли, светлые и радостные!»

Не по пути нам также с сусальными воспевателями. «Добрава здоровьичка, гой еси», – говорит кто-нибудь из них, сладенько так ехидничая, чистенький такой, в парче слов и жемчугах благостей. В ответ нужно отвечать: «Сам ты это слово!»

Как хочется действительно полюбить и суметь понять Родину. Себя самого. Никто не сможет устоять перед такой роскошной приманкой: стать больше, чем заслуживает, осознать себя лучшим, чем тот, каков он есть сейчас.

Никто не знает, кто он такой. Никто по-настоящему этого не знает, а человеку, который не знает себя, нужно, очень нужно узнать: кто он такой? Не только как частность, но, более того, как часть чего-то такого, что больше частности, – часть Родины, к примеру.

Продолжаем говорить о нас, о русских. Наблюдать. Удивляться. Отчаиваться. Восторгаться. Не соглашаться... становясь лучше...

Россия – щедрая душа?

Какие бы гадости ни писали иноземцы о нашем русском характере, скупыми они нас никогда не называли. Приезжие дивились: как только они попадали в Россию, денег на еду тратить не приходилось. Из русского дома их никто не выпускал без обильного угощения.

Знаменитый Джакомо Казанова, посетивший Россию в XVIII веке, с изумлением рассказывает, как жили московские баре: «Это единственный в мире город, где богатые люди действительно держат открытый стол. Для этого не нужно быть приглашенным, достаточно быть известным хозяину. Бывает также, что друг дома приводит многих из своих знакомых: их принимают так же хорошо, как и других. Нет примера, чтобы русский сказал: "Вы являетесь слишком поздно". Они неспособны на такую невежливость. В Москве целый день готовят пишу. Три повара частных домов так же заняты, как рестораторы Парижа, а хозяева дома подвигают так далеко чувство приличий, что считают себя обязанными есть на всех этих трапезах, которые зачастую без перерыва продолжаются до самой ночи. Я никогда не обзавелся бы домом в Москве: мой кошелек и мое здоровье одинаково были бы разорены».

Русские вельможи, конечно, имели средства, чтобы удивить заезжую знаменитость. А иногда были хлебосольны не по средствам, как отец Онегина, который «давал три бала ежегодно». И надо отметить, что даже в брежневскую эпоху, когда все вкусное являлось дефицитом, мы умели накрывать для гостей роскошные столы.

Однако вернемся к старым временам. Очень понравилось русское хлебосольство Александру Дюма, кстати, писатель был не дурак хорошо поесть: «Гостеприимство русских тем приятнее для иностранцев, что в русских домах бывает весело благодаря именинам, рождениям и различным праздникам, которых в России множество. Таким образом, имея более или менее обширный круг знакомых, человек может обедать по два-три раза в день и столько же раз бывать вечером на балах. Нужно отобедать у русских вельмож, чтобы иметь представление об их роскоши. Была середина декабря, и, когда я вошел в столовую, меня больше всего поразило великолепное вишневое дерево, усыпанное вишнями, которое стояло посреди стола. Можно было подумать, что находишься во Франции в середине лета. Вокруг этого дерева лежали горы апельсинов, ананасов и винограда – такой десерт трудно было бы найти в Париже даже в сентябре. После первого блюда в залу вошел метрдотель, неся на серебряном блюде двух неизвестных мне живых рыб... то были две стерляди. Так как стерляди водятся только в Волге, расстояние от нее до Петербурга не меньше трехсот пятидесяти лье, и могут жить только в волжской воде, пришлось везти их в течение пяти дней и пяти ночей в крытом и отапливаемом возке, чтобы вода в той посудине, где они помещались, не замерзла».

Князь Александр Борисович Куракин жил в своем имении Надеждине в екатерининские времена. У него всегда проживали десятки гостей – друзья друзей. Это Куракина не волновало, он заботился лишь о том, чтобы гости не беспокоили его в неурочное время. Для этого гостю при въезде давалась специально отпечатанная инструкция, в которой каждому разрешалось жить на всем готовом и распоряжаться прислугой по своему усмотрению, но хозяина навещать лишь в строго определенные часы.

О хлебосольных барах с большим удовольствием повествует любитель русской старины Михаил Пыляев, например, о петербургском богаче Всеволоде Андреевиче Всеволжском, принимавшем на своей мызе «Рябово» в дни именин около 500 гостей, причем каждого устраивал в особом помещении. Русской щедростью и широтой души отличался и фаворит Екатерины II, серб по национальности, Зорич: в своем шкловском поместье летом он устраивал поездки в санях по рассыпанной по дороге соли, а на подготовку богатых фейерверков уходило несколько месяцев. Уже упомянутый нами Григорий Потемкин в 1791 году праздновал взятие Измаила. Он устроил для народа не только угощение, но и бесплатную раздачу платья, обуви, шапок. Произошла, разумеется, давка. Приглашенных было три тысячи человек.

В дни коронации торговцы обязаны были поить народ даром. Один купец, Савва Яковлев, отказался от этого славного обычая при вступлении на престол Екатерины П. Возмущенный народ, по словам Пыляева, «произвел буйство на улицах». Державин написал про этого жадину стихотворение «К Скопихину». А народ придумал легенду: дескать, государыня пожаловала прижимистому купцу пудовую чугунную медаль и повелела носить по праздникам.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.