Волжане - Поветлужье

– Ну, Вячеслав Владимирыч, знаешь, чем порадовать. А то нам как-то не до нее, родимой, было, когда этого сорванца искали.

Тут же разодранная на куски птица разлетелась по тарелкам, и через пару минут, сопровождаемых пластиковым звяканьем стаканов и хрустом перемалываемых челюстями кусков, пошел неторопливый разговор о жизни, ничем не отличающийся от тысяч таких же разговоров на кухнях необъятной страны.

– Вот вы, пацаны, на нас неодобрительно смотрите… Вот ты особенно, Тимофей, – начал, как самый старший, егерь. – Спиваются, мол, отцы ваши в точности как другие мужики в деревне. В чем-то ваша правда, хотя еще пару лет – и вы сами начнете хохолки друг перед другом и девками задирать да горькую потреблять. А уж курить-то втихаря наверняка пробовали не раз уже… Только заметьте, молодежь, что ваши отцы сильно отличаются от других мужиков в деревне. Ума не пропивают, а посмотреть со стороны местных… местной пьяни то есть, так трезвенники трезвенниками. Только по своим да церковным праздникам отмечают. Ну вот еще под такой великий повод, как сегодня. А руки-то у них какие золотые! Вот твой отец, Володька… Во-первых, с образованием. Ветеринар – человек на селе всегда уважаемый. Во-вторых, свое хозяйство – и опять же тут профессия пригодилась. В-третьих, в помощи никому не отказывает, лечит скотину соседям за «спасибо». Другой и плюнуть без денег не согласился бы, а он и в дождь и снег… За это и жинка его поедом ела, а потом, как сверкнуло ей в глаза золотишком, так бросила все и укатила… Э-э-эх…

– Михалыч, хватит при детях-то…

– Извини, Слав, просто свои потуги на этом пути вспоминаю.

– Да ладно тебе, пап, – отозвался Вовка. – А то я не понимаю ничего… У мамы с отчимом только и разговоры про то, кто что купил и что надел. Вот в возраст войду – и к тебе перееду.

– Ну-ну… – грустно улыбнулся Вячеслав.

– Так вот, про что это я… Вот я и говорю, с головой у вас отцы, ребята, – продолжил, улыбнувшись, егерь. – Твой, Тимка, в молодости механизатором был, а как колхоза не стало, новую профессию освоил, теперь в кузне горбатится… Если кому оградку сковать или починить что по хозяйству, то к нему. «Николай, родной наш, помоги, выручи, век не забудем…» Так, Степаныч?

– Да уж кончились кованые оградки-то… едрена Матрена. Навезли польских заготовок – теперь дешевле купить их в магазине да приварить где душа ляжет у заказчика. Ручная ковка никому не нужна. По крайней мере, сюда, в глубинку, за этим уже никто не поедет…

– Говорят еще, что ты ножи теперь взялся изготавливать да узор травить на клинках выучился? Покажешь? – заинтересованно спросил егерь.

– Да что там показывать… Так, пару на заказ сделал. Не скажу, что все премудрости при этом освоил, на любительском пока уровне…

– А травишь-то как?

– Да этим, как его… хлорным железом. Тут ведь не в нем суть. Главное – нарисовать, чтобы рука не дрогнула… Окунаю в парафин клинок, а потом по нему завитки накладываю. Вот это как раз самое муторное.

– Угу, угу… Главное ведь, ребятки, для нашего человека, чтобы у него какая-то цель большая была в жизни. Или дело интересное, или оставить по себе добрую память. А то и просто чего-нибудь достичь, чтобы самому себе доказать. Что-то возвышенное, что ли, не просто кусок какой изо рта у другого отнять… Тогда он жилы из себя рвет, стараясь этого добиться. Вон как страну расширили! Ведь впереди всегда простые поселенцы шли, навстречу опасности, к вольной жизни!

– От плохой жизни они убегали, Михалыч, от крепостничества, от притеснений.

– Не всегда, Слав, не всегда. Вот у меня прадед держал на Кубани табун лошадей, дом богатый был. Когда Столыпин землю раздавал в Сибири, то он все распродал и со всей семьей рванул в те места. Не поверишь… за месяц, пока добирались, все деньги со своей женой пропили да прогуляли, приехали на место голы и босы. Получили земельный надел в тайге, топор да лопату, как говорится, в зубы за казенный счет, и вперед… Так за год он на кедровых орехах так поднялся, что опять скотину и лошадей завел, пятистенок поставил. Зачем все это ему надо было, а? Что-то просит все время русская душа, к чему-то стремится… А если не получает она того, что нужно ей, то через некоторое время человек ломается. Или спивается, или засасывает его трясина стяжательства… Вот поэтому у нас гениев и талантов немерено в стране. А с другой стороны, полно опустившихся людей или такой сволочи, что рука отказывается пристрелить, хочется зубами рвать… Только вот никто понять не может, чего же все-таки наша душа просит, даже мы сами. Поэтому во всем мире и говорят о ее загадке.

– Ну не скажи, Михалыч, – влез в разговор Николай. – Иногда человек такой рождается, что с детства его научить ничему доброму нельзя, все под себя гребет, едрена вошь… Все только я да я, да для себя, какая уж там душа? Встречал я таких, и не так уж и редко.

– Бывает и такое, бывает. Иногда случается на переломах истории, как у нас было. Народ звереет от голодухи, нищеты. Все ходят нервные, злые… так что, может, это и генетически передается. Потом все устаканивается, конечно, но поколение вырастает почти напрочь отмороженным…

– А когда все как в болоте живут, лучше, что ли? Все равно некоторые кропают друг на друга доносы или просто делают ближнему пакость. Приезжал тут один городской франт, рассказывал, как он при переезде мощные колонки к стене поставил и врубил по самое «не могу». Соседям своим решил праздник устроить. Пусть порадуются, мол, самого его все равно на этом месте завтра не будет, и те ему уже ничего не выскажут… – Николай рубанул в воздухе рукой от избытка чувств. – Хотелось мне ему по роже двинуть, да жена покойная… земля ей пухом, не дала – праздник какой-то не хотела портить. А родился-то и жил он в тишине да покое, когда ни о каких переломах истории и подумать никто не мог.

– Да уж, бывают люди на свете, которые, кроме чувства гадливости, ничего не вызывают, – опять согласился Иван. – Это как раз от воспитания зависит, и может, как раз тот случай, когда с его предков вся эта мерзость началась… Ведь воспитывают не только словами, но и примером своим.

– Что там ни говорите, мужики, – начал Вячеслав, – но народ после перестройки в худшую сторону изменился. У нас еще ничего, а в городе что творится… Грызут друг друга почем зря, все думают только о том, как бы обогатиться. А если какие терзания и есть у кого, то вином заливают… Все норовят проехаться за чужой счет. Столица все под себя гребет, скупает все подряд и все соки из людей выжимает. Капитализм, мать вашу… Люди, конечно, отвечают тем же. Пофигизмом к делу на урезание зарплаты, формальным подходом на эту самую соковыжималку. Другими люди стали, равнодушнее…

– Так я и говорю: от воспитания многое зависит и от традиций, – поднял указательный палец вверх Иван. – Если свои традиции все порушили, а ведь порушили же, истребив как класс крестьянство в тридцатые годы, то где другие взять? С Запада тебе только такая помощь придет, как деньги грести лопатой… туда же, на Запад, да как обмишурить близких своих. Еще технологии, чтобы лопата получалась поболее. А без коренных традиций и воспитания нет, и народ мрет как мухи, даже себя не воспроизводит. До войны еще рожали по привычке, в деревенских семьях по восемь-девять детей было, а начиная с конца тридцатых всех погнали в город на заводах работать. А уж после войны Хрущ так прижал деревню, что и сами побежали… А в городе что? Там все думают только о себе, любимом. Детей не рожают… Нищету, мол, плодить не хотят. Обставят квартиры мебелью заграничной, коврами да хрусталем – и нате вам, нищие. Как будто их предки во дворцах жили. Не рожденных еще детей уже убивают своими заплесневелыми мозгами! Так и вымрем все, потому что сердцевины в нас не осталось…

– Прав ты, конечно, Михалыч, – кивнул Николай, опрокидывая стопку. – Только вот оборону перед войной тоже надо было создавать, промышленность поднимать. Не скрутил бы Сталин всех в железный рог, так и вырезал бы в войну фашист весь народ… И насчет тебя у меня закавыка есть. Ты ведь в свои почти сорок лет, уж прости меня, не женился и детей не нажил. А других осуждаешь.

– Твоя правда. Надо было хозяйство поднимать… И технологии всегда нужны, чтобы детей и жен защищать, только вот не надо ради этого искоренять свою суть и ломать народ через коленку. И как поступить перед войной надо было – я тебе тоже не скажу, потому что не знаю. Кто-то говорит, что и сам он хотел напасть на Германию, мировая революция ему покоя не давала. Еще с двадцать первого года, когда наши красноармейцы шли на Варшаву, а им поляки надавали по шее и в концлагерях большинство сгноили. Правда или нет те его думки – теперь не докажешь. Одно скажу: никакое промышленное развитие не может достигаться ценой человеческого горя и огромного количества невинно замученных и убитых. Вот начальников, которые проворовались, надо было отстреливать, вместе с уголовниками… Не теми, которые колоски с поля таскали от голода, а которые грабеж и воровство себе в профессию записали. Вообще всю элиту в стране надо время от времени перетряхивать. Согласился взяться за дело и не справился – снимать и на веки вечные в подсобники, без права занимать какую-нибудь должность. А то хозяевами жизни себя почувствуют от безнаказанности, а не слугами народными… Только вот не надо меня сейчас осуждать, Степаныч, что я так жизнями людскими вольно предлагаю распоряжаться. Одних расстрелять, других на задворки жизни… И вопросов провокационных не надо. Типа, если немного расстрелять, это ничего? И где граница между «много» и «немного». И еще что-то там насчет слезы невинного ребенка… Я, если надо, переступлю не только через слезинку, но только если будет надо! Мне, тебе, детям вот нашим, но не ради каких-то там идеалов!

– Да я что… я ничего, Михалыч, что ты взъелся-то? – опешил Николай.

– Извини, в душе накипело… В лесу, пока бродишь, какие только темы сам с собой не обсуждаешь… А в продолжение разговора вот что скажу. Есть такое выражение: «Не верь, не бойся, не проси». Пусть оно из арестантской жизни, но ведь и для многих других дел подходит. Верить надо только своим, а доверять тем, кто за тобой идет. Не бояться делать то, что д€олжно. За родных-то бояться сам Бог велел. И не просить ни у кого милости жить, как ты хочешь… За это надо драться. А также нечего других упрашивать, чтобы они жили как ты. Не надо всему миру доказывать, что ты первый, единственный и самый передовой, а также учить этот мир жить по-своему! Надо просто делать так, чтобы людям лучше жилось. Не вообще всем людям, а тем, за которых ты в ответе. А другие сами к тебе потянутся. Особенно те, у кого стержень внутри послабее будет. Некоторые ведь – сами с усами, их никаким примером за собой не вытянешь. Вон японцы, к примеру… Уж на что Вторую мировую проиграли, а кто скажет, что они другими внутри стали, несмотря на то что переняли потом все западное? Меняются все, конечно, но зачем менять внутреннюю суть, как мы? Зачем? Порушили страну, отказались от себя, стараемся быть похожими на других. На Европу ту же кичливую, которая в своих колониях геноцид творила, а теперь про всеобщее благо талдычит. А от этих метаний шатаемся под напором со всех сторон без своего нравственного стержня. Как бы не дометаться, вот…

– Думаешь, если стержень останется, то все так хорошо будет? – усмехнулся Николай. – С чего же тогда революции одна за другой век назад вспыхивали? От хорошей жизни? Думаешь, нравственный стержень твой во власть имущих раньше был?

– Это ты меня уел, признаюсь. Туда только полные зас… нет, скорее совсем пустые люди туда идут. По крайней мере, сейчас. Да и раньше то же самое было – видать, потому и сказал, что с ними делать надобно. Редко-редко вменяемый человек попадется – и тот ничего поделать не сможет, даже если на самый верх залезет. И то такой его портрет идеальный нарисуют, так облизывать начнут, что все доверие к нему теряется. Хотя в любом случае лучше иметь хоть что-то делающих, чем тех, что страну протрындели… А ведь какая бы власть ни была, чуть поменьше начальнички воровали, воруют и будут воровать, пока с корнем их не вырвать. Чем сильнее облизывают задницу того, кто повыше их сидит, да славословят про народ и его защиту – тем больше в карман кладут. Да ладно еще это – так народ же еще за быдло держат. Как у нас все хорошо да сколько сортов колбасы в магазине лежит! А народ этот только такую колбасу может купить, которую есть нельзя. Столько дерьма, прости Господи, в нее напихано. И никто эту дрянь наверху запрещать не собирается, потому как сами на этом наживаются хорошо. Только умильные рожи из ящика строят. А люди утратили эту… пасс… Вячеслав, как ты говорил?

– Пассионарность…

– Вот, выбили подчистую все хорошее в людях, когда они жилку свою за что-то дельное рвали. За детей, за лучшую жизнь… Не за сытую – за нее и сейчас друг другу глотки рвут, – а именно за хорошую… свободную, что ли. Сказать не могу… И что тут делать – тоже не знаю. И насчет меня… – продолжил Иван. – Не встретил я никого, вот и не нажил детей. А по старым традициям дед или отец мне бы холку намылили еще лет до двадцати и невесту сосватали. Теперь бы жил и детей растил… Было бы для меня это хорошо или нет… не скажу. А вот для продолжения рода это очень неплохо.

– А ты вот, Иван, упомянул традиции, – чуть сменил тему Вячеслав, вскочив на ноги и потянувшись в усеянное звездами небо. – Да у нас на Руси всегда тьма народов была, у каждого ведь традиции-то свои. И на Руси, и на той же Украине. А у татар даже религия другая…

– А ты еще забыл тех, кто все эти народы и создал… Словене, поляне, древляне, вятичи, меря, мурома, мещера – из них русские получились. Булгары, часть удмуртов и мари, что те успели подмять, – это те же татары. Кто там еще был – я даже не знал никогда, не то чтобы упомнить. Чуваши из тех же племен вышли, кажись, которые Волжскую Булгарию образовали. Но не пожелали ислам принять, наособицу остались. Все разные, но принимают нас во всем мире как единых. Значит, есть какая-то схожесть, что-то общее во всех народностях, раз они живут вместе. Иначе друг друга изничтожают на корню, следов не остается… Так о чем это я? Традиции-то у всех свои, но все они о том, как землю пахать, как дом строить, как детей растить. А традиций, как деньгу зарабатывать, я не припомню что-то. Вот так-то…

О… пацанва уже наелась от пуза и засыпает, наслушавшись наших бредней. Ну да, о чем же еще около костра за бутылкой говорить. Мы, чай, не научный кружок юных пионеров, великих мыслей о спасении Расеи в качестве пособия для наших юных талантов дать не готовы… Давай постели-ка им, Слав, как самый молодой, одеяла около костра лежат… А нам пенок и моего спальника хватит, благо по ночам тепло сейчас. Эх… даже одну втроем не допили, вояки…

Глава 3

Нежданная встреча

Несмотря на ясное, вызвездившееся под вечер небо, утро пришло сплошными серыми клочьями туч, накрывшими галдящий озерный мирок теплым покрывалом. Начал накрапывать мелкий нудный дождь, заставляя спящих людей недовольно ежиться и забираться глубже под одеяла, чтобы не прерывать сладких утренних сновидений. Один лишь егерь проснулся и выбрался из-под разложенного спальника, приступив к обычному для себя лесному утреннему моциону. А спустя несколько минут он уже начал греметь ложками и котелками, намывая их в прибрежном песке. Потом разжег костерок, забрав из-под куста заготовленные еще с вечера дрова, и повесил котелок над огнем. Вскипятив воду и заварив чай, выложил рядом немудреные сушки и стал собирать мешки и рюкзаки, предварительно дав команду на подъем. Молча, позевывая и содрогаясь от утренней прохлады, народ бродил от озера к близлежащим кустам, пытаясь проснуться и защититься от висящей в воздухе влаги, напяливая на себя редкие влагонепроницаемые шмотки. Наконец сгрудившись у костра, стали греметь кружками и собираться в обратный путь.

Пробирались в сторону поляны долго. Заметная только из-за вчерашних следов тропинка немного повиляла в утреннем сумраке и сама собой исчезла. И хотя точного времени никто не засек, прошло более чем сорок минут, прежде чем егерь спохватился и послал мужиков оглядеться вокруг. Однако, не получив от них никаких обнадеживающих сведений, повел колонну дальше. Бурелом довольно скоро кончился, и потянулся светлый смешанный лес, иногда перемежаемый сосняком. Через верхушки деревьев проглядывало чистое голубое небо, уже освободившееся от утренних туч. Влажный поначалу воздух прогрелся вместе с верхним слоем нападавших сухих иголок, и ботинки легко пружинили по старой хвое, доставляя удовольствие от ходьбы и позволяя времени быстро и незаметно скользить вперед. Вовка с Тимкой иногда отбегали в сторону, кидались шишками по порхающим среди стволов деревьев белкам и сосредоточенно рассматривали очередного красноголового дятла. Наконец был объявлен привал.

– Вот что, мои дорогие, – начал Иван. – Потерялись мы. Сначала я думал, что просто промахнулись мимо нашей поляны. Шли ведь строго на юг, так что через пару часов куда-нибудь да должны были выйти. Но часы эти давно прошли, да и лес здесь другой – светлый, сами видите. Такого у нас отродясь не было… А уж эта история с озером, чудесное пришествие которого мы как-то серьезно до сих пор не обсуждали… Короче, мужики и… хлопцы, – бросил егерь взгляд на безмятежно развалившихся на траве ребят. – Решить нам надо, куда дальше двигаться. Попрошу по старшинству высказать свое мнение. Сначала ты, Николай, потом Вячеслав, далее Тимка, как прямой участник всей этой круговерти, а напоследок Володька…

– Ха, Михалыч, если уж ты заблудился, то нам-то дороги вовек не найти, – ответил, сплюнув в сторону, Николай. – Надо переть напролом, как шли, – выйдем к какой-нибудь речке и пойдем по течению. А там появятся обжитые места или увидим кого-нибудь… Тогда просто стрельнем в воздух и спросим дорогу.

– Если по пройденному времени считать, то деревню свою мы уже пройти должны были, а шли-то еще ходче, чем пробирались к озеру, – задумчиво прокомментировал егерь высказанное предложение. – На юге же от деревни сплошных лесов нет, поэтому мы с запасом должны были бы на открытом месте оказаться… Разве что леший нас по лесу кругами водил. Да я ведь на солнце каждые две минуты смотрел. Так что… давай теперь ты, Вячеслав.

– Не нравится мне вся эта история с озером, дубами… тремя, – стрельнул глазами в Тимку тот. – Не послушать ли вначале, что молодежь скажет? Они довольно долго шептались и спорили, может быть, что-то прояснят нам? А, Тимка?

Тот, насупившись, покачал головой и отказался говорить, даже получив локтем в бок от Вовки. Последний поначалу не отступался, однако, поняв, что его усилия разговорить друга не приводят к положительному результату, заговорил сам:

– Боится он, бать, что засмеете вы его. С ним же такие приключения произошли и непонятности!

И Вовка стал выкладывать про пресловутый третий дуб, всегда, по Тимкиному мнению, присутствующий на поляне, про рано наступивший закат и про абсолютную тишину, про свою якобы сломанную руку… А также про тетку Меланью, про то, как Тимка шишку набил о дерево, про летающие тарелки, про барабашек и разные необъяснимые явления, которыми буквально кишит окружающая жизнь и познания о которых Вовка получил в городе из телевизора, подключенного к без малого полусотне каналов кабельного телевидения.

– Предположим, сынок, ты так долбанулся о дерево, что у тебя в голове день вполне мог сократиться… Особенно если ты без сознания некоторое время провалялся. Да и на следующий день в обморок опять грохнулся, – начал размышлять Николай.

– Нет, Степаныч, не все так просто, – прервал его Иван. – Часы пяти не показывали, когда темнота упала, так? Ну-ка покажи, Тимка, может, они встали? Да нет, почти правильно, две минуты – не та разница. А уж про сломанное запястье… Придумать такое у взрослого фантазии не хватит, не то что у одиннадцатилетнего ребенка… Э-э-э… нет. Если только… Говоришь, когда тишина наступила, побежал с поляны долой? А в какую сторону?

– Ну, не побежал, а так… заторопился. Сначала к дубу, хотел на помост влезть, хватанул по пути мешок, самос… трел… – договорил все-таки Тимка до конца. – А потом о корень зацепился и… хрясь, в какое-то дерево влетел. Ну, ссадину потрогал и дальше почесал. Вот.

– Так что ты надумал, Михалыч? – залюбопытствовал Вячеслав. – Что значит «если только…»?

– Что значит, что значит… Любопытной Варваре знаешь что оторвали? Сам-то молчишь, молчун ты у нас изрядный, а другие должны все сразу выкладывать? Ладно, ладно, не обижайся, просто… не время еще моим мыслям наружу выходить. Слишком уж все запутанно и странно. Как говорится, все страньше и страньше… Вот выйдем из леса – все сразу прояснится. По коням! Впереди еще полдня. Попить, оправиться, позавчерашние бутерброды в зубы и… дай бог нам выбраться из этой хрени.

После привала шли ходко, но постоянно озирались на солнце, лишь иногда отвлекаясь на живописные окрестности. Живности стало, не в пример вчерашнему дню, гораздо больше. Мальчишки даже пару раз увидели лисий песочный хвост, порскнувший куда-то в кусты. Однако егерь почему-то зарядил крупной картечью ружье и взял его на изготовку, положив дуло на плечо, благо ветки не мешали. Вовкин отец, поглядев на Михалыча, тоже изготовил свою двустволку, оставив, правда, ее висеть за спиной. Стали немного забирать на восток и под вечер, часов в семь, уже порядком уставшие от топанья по опять начавшему густеть лесу, набрели на хорошую поляну с ручейком. Там молча побросали вещи и разбрелись вокруг на поиски дров. Развели костер, вскипятили чайку и принялись за остатки вчерашних гусей. Вовка с Тимкой сразу после ужина заснули на разбросанных вокруг костра одеялах, взрослые немного поговорили ни о чем и тоже начали укладываться спать, перенеся разговор на утро. Не просто так говорят, что утро вечера мудренее… Мало ли какая мысль посетит за ночь.

Но новый день не принес ничего нового. Все долго отсыпались после вчерашнего длинного похода, потом нарочито медленно стали завтракать теми же зачерствевшими бутербродами и чаевничать.

– Так, у нас, кроме хлеба и консервов, осталась пара потрошеных гусей и картошка. Той вместе с овощами килограммов шесть будет, – приподнял мешок егерь. – Негусто. Если кого-нибудь съедобного встретим, отпразднуем салютом из наших стволов, а пока нам надо решить, куда будем двигаться дальше. Я вчера повернул на восток, надеюсь выйти в сторону Ветлуги, если будем держаться этого направления. С жильем на этой реке все-таки погуще, однако лес, как видите, начинает портиться. Места мне совершенно незнакомые, а километровку и компас я отдал мужикам при поисках и, как на грех, обратно не забрал. Да и не думаю я, что карта могла бы помочь нам сейчас… Ладно, доедайте, собирайтесь. А вам, ребятки, придется потерпеть. Сегодня нам надо постараться выйти к людям, поэтому подстраивать скорость движения под вас, как вчера, мы не будем… Но если что – жалуйтесь. Жалобы будут рассмотрены. В плановом, так сказать, порядке. Жалобщики наказаны.

– Слушаюсь, мой капитан! – вытянулся во фрунт Тимка и отдал честь на иностранный манер.

– Кгх-х-хр… – состроил рожу егерь. – Руку к непокрытой голове в русской армии не прикладывают, кадет!

Тут уж и Вовка включился в игру, вытянувшись и отдав честь, прикрыв макушку другой ладонью.

– Эх-х-х, робяты! Мне бы вас годочек погонять – такими справными солдатами бы сделал! – разулыбался бывший капитан.

– А что, Михалыч, – улыбнулся Вячеслав, – не стать ли тебе на время нашим командиром… пока не выведешь? – и хитро подмигнул пацанам. – А звать тебя будем капитаном. Лесным. Лесной капитан – звучит!

– Буду, буду… Только слушайтесь! – вошел в роль новый начальник. – Рота, подъем! Стройся!.. Отставить! Разбирай пожитки – и пешим порядком в колонну по одному шагом марш! Ать, два… Тронулись, значит.

Весело начав утро под неясные перспективы дальнейшего блуждания, пятерка затерявшихся путешественников лихо протопала часа три под раздававшиеся для «кадетов» команды капитана и веселые шуточки остальных участников движения, вспоминавших дела славной молодости и беззаботного детства. Не смущали их ни скользкие овражки с мелкой порослью кустов, ни завалы из сгнивших деревьев, преграждавшие путь. Небольшие озерца обходились на раз, более продолжительные топкие болотца переходились с большей осторожностью. Один раз Вячеслав чуть не попал в мочажину, привлеченный в стороне сочной зеленой травой, но вовремя отпрыгнул назад с внезапно провалившейся под его весом моховой кочки. За это он был подвергнут нудной лекции со стороны командира о вреде глупости и разгильдяйства, а также о необходимости соблюдать интервал движения и не сходить с тропы. Но в целом шли бодро. Долго, часа четыре, пока не устали. И уже начали присматривать место для небольшого роздыха, как впереди раздался рев кем-то потревоженного зверя.

– Николай, ты с детьми! Топор в руки! Вячеслав, заряжай жаканом, если есть, – ринулся вперед Иван, скидывая наземь рюкзак.

Вовкин батя отрицательно покачал головой и, перехватив ружье, побежал за егерем.

Открывшаяся им на небольшой полянке метров в пятидесяти от начала рывка картина заставила обоих на пару секунд застыть в оцепенении. Огромный медведь нависал над повергнутым наземь человеком, у которого все лицо было залито кровью. А в стороне оторопело стоял небольшого роста подросток лет двенадцати, одной рукой поправляя сваливающуюся на глаза холщовую шапку, а второй судорожно удерживая что-то похожее на копьецо с перекладиной пониже наконечника. Последнее он направил на зверя, уперев торец в землю позади себя.

– Так, Слав, у тебя ведь дробь… Ну-ка, стрельни в воздух! Только не в медведя, в того не вздумай – мы его не положим с таким нашим арсеналам. Ты посмотри, какой здоровый… Только раздразним и получим по полной программе!

Тут же прозвучал выстрел, и медведь с мальчишкой соизволили обратить внимание на новых участников противостояния. Парнишка просто уставился на них, приоткрыв рот и бросив наконец-то заниматься своим головным убором. А зверь несколько мгновений постоял, оценивая новых противников, отошел на пару шагов от распростертого тела и, слегка развернувшись боком к двум людям, издавшим такой грохот, приподнялся на задних лапах и протяжно заревел. Видя, что это ничуть не повлияло на расстановку сил, медведь немедля бросился в атаку.

– Слава, стреляй и перезаряжай! – в то же мгновение во всю глотку закричал Иван, делая несколько быстрых шагов к медведю одновременно с выстрелом. Бурый зверь тут же остановился, словно налетел мордой на незримое для него препятствие, даже загривок хозяина леса как будто бы поднялся дыбом от такого движения. После этого мохнатый великан медленно поднялся на задние лапы и боком пошел в сторону. Сделав несколько шагов, он опустился обратно на землю и стал медленно уходить в кусты. Пройдя метров пять, повернулся назад и еще раз заревел, вытягивая оскаленную пасть в сторону своих противников, а затем стал не спеша удаляться. Люди на поляне медленно проводили глазами уходящего зверя, а затем еще несколько минут вслушивались в затихающий в стороне треск под лапами лесного исполина.

– Ну ты гигант, Михалыч… Я думал, нам хана пришла, – напряженно выдохнул Вячеслав. – Ты же никогда не рассказывал о своих встречах с мишками…

– А я и не встречался с ними… так. Издали иногда видел. Знаю только, что бежать от него нельзя. – Егерь опустился на колено, опершись на ствол осины. – Не в службу, а в дружбу, Слав… Сбегай за Николаем с детьми, приведи сюда. Медведь вроде в другую сторону ушел, но так безопасней будет. И рюкзак мой тащи, а я пока посмотрю, что там с раненым…

Вячеслав рысцой убежал, а Иван поднялся, подошел к лежащему без памяти окровавленному человеку и помахал рукой подростку, застывшему с рогатиной.

– Давай подваливай, парень, поможешь! Как же вас угораздило на мишку нарваться? – начал ощупывать он раненого. – Давай-ка перевернем его на спину. Да ты помогай, помогай, что стоишь, как будто не понимаешь… От шока отойти не можешь, что ли? Так… дышит, ребра вроде целы. По крайней мере, он не стонет, когда его трогаешь. Ага, по морде лапа прошлась, вон как кожа болтается. Сейчас ребята подойдут… ага, бегут уже. Слышь, Вячеслав, ты у нас ветеринар как-никак, обработай рану, а я сейчас парнишку поспрашиваю, где у них тут селение, – раненого срочно нужно нести к врачам… Хотя, может, его и нельзя тревожить – посмотри опытным глазом, я и пропустить что-то мог. Так, парень, теперь с тобой… Как зовут? Откуда путь держите? Где тут у вас ближайшая деревня? Подраненного нужно в больничку доставить…

Тот переводил тревожный взгляд с одного лица окружающих его людей на другое, остановился на пацанах и, видимо, что-то для себя решив, закланялся в пояс и затараторил, невнятно при этом произнося половину слов. Сгрудившиеся вокруг раненого односельчане различали только некоторые, пробивавшиеся сквозь всхлипы, выражения.

– Спаси вас Христос, добрые люди… Мыслил, смертушка пришла от лютого зверя… Батюшка мой… век благодарить буду. Дай вам Бог доброе здравие на многая лета!

– Так, стоп, богомольный, – прервал его командирским рыком егерь. – Отвечай по существу: где ближайшее село? Только нормальным русским языком, а не тем, чем ты пытаешься объясниться…

После десяти минут мытарств информацию все-таки выудили, но пришли к мнению, что предки парня явно заблудились здесь несколько сотен лет назад, потому что тот отвечал c дикой примесью какого-то славянского наречия. Понятные выражения выглядели примерно таким образом:

– А? Э-э-э… Радиславом кличут… А весь у нас поставлена на Ветлуге… Сами мы с батюшкой по зиме белку промышляем на заимке… Ныне же сруб решили поставить, а сами мы с Переяславля, вольные людины… Я там и родися… Убегли со своей отчины, согнали нас вороги с родной землицы… налетели… и поча нарубати мужей лучших… Ну, мы и сбегли, ужо не поубивали нас… Живем тут среди язычников…

– Чудно ты говоришь, добрый молодец, – подстраиваясь под Радислава, продолжил расспросы Иван. – Понимать-то мы тебя, конечно, понимаем, иногда, правда, через слово, а то и два, но… Врач у вас где? Доктор? Батюшку твоего лечить надо, а для этого лекарь нужен… Чтобы отец твой потом живой-здоровый бегал.

– Не совсем разумею… Но нет у нас ни лекаря вашего, ни волхва, одни мы с батюшкой на полсотню поприщ. А до веси нашей идти целую седмицу. Сруб мы тут порешили заложить, да хозяин лесной не позволил.