Берегите солнце

      Явственно ощущалось, что скоро, очень скоро настанет та знаменательная, та желанная, добытая в таких муках, в таких страданиях, такой кровью минута в истории этой войны, в истории государства, когда, подобно набату, прозвучат слова: "Вперед, на запад!" Дух победы носился над лесами и селениями и вместе с воздухом вливался в грудь, вызывая в душе чувство новизны, бодрости и радостного восторга. Ожидание достигало самого высокого нетерпения...
      Немцы еще тянулись к Серпухову, к магистралям. Но натиск противника становился все слабее и слабее, и вскоре фронт на некоторое время замер. Теперь шли упорные схватки за населенные пункты, за высоты, за выгодные позиции.
      В середине ноября немцы предприняли второе генеральное наступление на Москву. Они медленно и ожесточенно прогрызались сквозь железные огневые заслоны и охватывали город с трех сторон. На северо-западе подошли к дачным поселкам и станциям Сходня, Красная поляна, Лобня, на юге подступили к Кашире. Казалось, еще несколько дней, несколько наступательных рывков, и армии Гитлера сомкнутся восточнее Москвы.
      Но на пути бронетанковой армии Гудериана неприступной скалой стояла Тула, и, не захватив ее, невозможно было двигаться дальше, на Москву.
      Член Военного совета Сергей Петрович Дубровин пригласил меня к себе. Мы сидели в избе на его половине. За тесовой перегородкой работал генерал-лейтенант Ардынов.
      Сергей Петрович объяснил мне обстановку, сложившуюся на Западном фронте, сказал, что положение наше тяжелое до чрезвычайности, спросил о готовности батальона к предстоящим боям. Я доложил, что батальон пополнили людьми, дали оружие и боеприпасы - все то, что мы просили; шинели заменили полушубками с маскировочными костюмами, бойцы отдыхают, лейтенант Тропинин организовал учение...
      - Сергей Петрович, - спросил я, - перейдем ли когда-нибудь в наступление мы?
      - Чтобы перейти в наступление, врага сперва надо остановить, - ответил Дубровин. - А он все еще лезет!.. Измотать, остановить, а потом... На нашем участке тоже ожидаются большие события.
      В это время с шумом растворилась дверь, и в избу вошли двое - так стремительно входят к старшему начальнику лишь в минуты большой тревоги и для принятия безотлагательных решений. Это были полковник Ждимирский, начальник штаба, и полковник Борилов, разведчик.
      - Важные вести, товарищ генерал, - сказал Ждимирский.
      - У вас всегда что-нибудь важное, Петр Степанович, - ответил Ардынов со сдержанной иронией.
      - Неважное решаю сам.
      - Сергей Петрович, выйди к нам! - позвал командующий.
      Я спросил шепотом:
      - Мне уйти?
      - Не надо. Тебе интересно будет послушать.
      Мы вышли из за перегородки. Сергей Петрович сел к столу, на котором была расстелена карта со свисающими к полу краями; я устроился в углу на лавке - на меня даже не обратили внимания. Полковник Ждимирский докладывал суховато и четко:
      - Сегодня с утра более семидесяти танков противника с мотопехотой при поддержке пятнадцати самолетов начали атаку наших войск в стыке между нашей и соседней армиями. Армейский корпус противника сбил передовые части Тридцать восьмой стрелковой дивизии и занял деревню Ольховку. Одной группой он ведет наступление на Суханово, другой - на Александров. Этот прорыв создает угрожающее положение Туле с северо-запада... Если неприятелю удастся занять Александров, то, развивая наступление, он постарается перерезать дороги Тула - Серпухов.
      Ардынов поднял на полковника глаза, над очками взъерошились серые воробьи бровей.
      - По всей видимости, Гудериан задумал, наступая с запада и с востока, замкнуть кольцо вокруг Тулы, а затем бросить войска на Серпухов и дальше на Москву. Замысел-то не ахти какой хитрый... Сведения о наличии такого количества танков, участвующих в прорыве, правильны? - спросил он начальника разведотдела. Полковник Борилов подтвердил:
      - Данные неопровержимы, товарищ генерал.
      Ардынов повернулся к Сергею Петровичу, как бы спрашивая его, что будем предпринимать.
      - Выход один, Василий Никитич, - спокойно ответил Дубровин. - Нужно связаться с командующим соседней армией, согласовать с ним действия и подвижными частями ударить по флангам прорвавшегося противника. Одновременно! И отсечь клин у самого его основания.
      - Весьма правильное решение, товарищ дивизионный комиссар, - подтвердил полковник Ждимирский.
      - Соедините меня с генералом Брагиным, - сказал Ардынов. - Вызовите командира танковой бригады. Как вовремя она подоспела! И командира отдельного батальона капитана Ракитина.
      Сердце у меня горячо и гулко заколотилось.
      - Я здесь, товарищ командующий!
      - Ах, да! Я забыл, что ты у своего воспитателя... Отличись еще разок, парень.
      - Батальон готов выступить в любой час! - сказал я.
      - Посиди. Сейчас танкист придет.
      Генерал Ардынов, повернувшись к начальнику штаба, стал давать необходимые указания и распоряжения. Ждимирский, высокий, худощавый, с пролысинами на седой голове, стоя записывал.
      В это время зазвонил телефон, и дежурный телефонист, послушав, передал трубку командующему.
      - Генерал-лейтенант Ерагин!..
      Ардынов спросил его:
      - Тебя вызывал Верховный? Меня тоже. Только что...
      И Ардынов и Брагин хорошо знали друг друга и о совместных действиях договорились быстро, без затруднений; оба понимали критическую опасность момента: если немцев не остановить сейчас, они могут расширить прорыв и уйдут далеко вперед, на соединение с танковыми дивизиями Гудериана. И тогда Тула окажется в петле...
      Танкист понравился мне сразу, как только он вошел в избу и доложил о своем прибытии; доложил просто, даже как-то беззаботно, точно встретился с давнишними приятелями. Невысокий, худощавый, он был, судя по резким и нетерпеливым движениям, вспыльчивого нрава, взгляд серых и холодноватых глаз выражал и его ум, и выдержку, и дерзость; молодое лицо, накаленное морозом, пылало свежим румянцем; на верхней губе выделялась тоненькая полоска усиков.
      Обстановку, сложившуюся на фронте, он уяснил сразу же, как только взглянул на карту, задачу свою понял и готов был выполнять немедля.
      - Сколько у тебя машин? - спросил командующий танкиста.
      - Сорок пять. Тяжелые, средние и легкие танки. Полный состав: два батальона танковых, один мотострелковый. - Он снял шлем, открыв взъерошенные русые волосы.
      Ардынов возбужденно-радостно потер руки, прошелся, прихрамывая, по избе.
      - Богатеем, Сергей Петрович! Богатеем... - Он повернулся к танкисту. Вместе с твоими танкистами будет действовать отдельный стрелковый батальон капитана Ракитина. Прошу познакомиться и подружиться.
      Подполковник, обернувшись ко мне, чуть откинул голову, и я встретился с его взглядом, строгим, оценивающим: командир бригады обязан был знать, что за человек будет стоять с ним плечом к плечу в бою и можно ли на него положиться. Я глядел на него внимательно, ожидая одобрения. Подполковник улыбнулся доверчиво и простодушно - утвердил!
      - Оленин, - сказал танкист, сжимая мою руку.
      Генерал Ардынов обнял нас обоих за плечи и, чуть подталкивая к выходу, сказал по-свойски, просто, отеческим тоном:
      - Я на вас надеюсь, ребята... Прорыв, который совершил противник, очень опасен. Действовать надо стремительно и умело. У него много танков, и самолеты есть. Выбирайте наиболее уязвимые места и бейте по ним со всей решительностью. Не медлите. О часе выступления доложите.
      В последний раз я уловил блеск очков на лице Ардынова, уронив взгляд, увидел пухлую от бинтов раненую ногу. Я уже шагнул через порог, когда услышал свое имя.
      - Дима! - Меня позвал Сергей Петрович. Я вернулся, взглянул ему в лицо; глядел долго-долго; оно было до боли знакомо мне и любимо: морщинки, уходящие от глаз к просвечивающим желтизной вискам, светлые, отливающие сединой усы с желтыми прокуренными кончиками, светлая и родная улыбка, русая с сединой прядь на лбу, - лицо человека, который помог мне выйти в люди.
      - Прощайте, Сергей Петрович, - сказал я.
      Он погладил ладонью мою щеку, а большим пальцем провел по моей брови.
      - Прощай, - сказал Дубровин тихо. - Я счастлив, что ты у меня есть... сынок. Сбереги себя... - Мы обнялись крепко, по-солдатски. - Иди, - сказал он, не глядя на меня.
      Я вышел. В морозном безветрии густо валил снег, и улица села потонула в белой и вязкой мгле.
      У калитки часовой и Чертыханов отряхивали друг друга от снега.
      Когда я появился на крыльце, Чертыханов поспешно повесил автомат себе на шею и вытянулся, как бы ожидая приказаний. Так он делал всегда при посторонних или незнакомых людях. Незнакомым для него был сейчас подполковник Оленин.
      Возле крылечка у стены приютилась узенькая, запорошенная снегом лавочка.
      - Сядем, - предложил Оленин и варежкой смахнул с лавочки снег.
      - Сядем.
      - Тебе сколько лет? - спросил он.
      - Двадцать четыре.
      - А мне двадцать девять. Разница небольшая. Обойдемся без церемоний, на "ты"?
      - Согласен.
      - Кто этот старательный боец с такой симпатичной рожей? - Оленин указал на Чертыханова. - Когда я сюда входил, он так передо мной встал, точно на параде перед командующим. Эй, подойди сюда!
      Прокофий приблизился, остановился чуть поодаль от нас и, покосившись на меня, - я мигнул ему, приободряя, - сказал просто, с достоинством, с глубоко запрятанной усмешкой:
      - Извините, товарищ командир, я не слыхал такого воинского звания: "эй". Я - Прокофий Чертыханов, по званию - ефрейтор, товарищ командир...
      - Подполковник, - подсказал я.
      - Спасибо. Если Вас не затруднит, товарищ подполковник, то обращайтесь ко мне по-уставному: товарищ ефрейтор или товарищ Чертыханов...
      Оленин даже привстал, удивляясь спокойствию и нахальству Прокофия.
      - Твой? - спросил он меня.
      - Мой. - Я едва заметно кивнул Чертыханову, и он мягко и бесшумно отодвинулся к часовому, словно уплыл.
      - Плут? - спросил Оленин, глазами указывая на Прокофия.
      - В известном смысле, - ответил я.
      - Храбрый?
      - Беззаветно.
      - Верный?
      - Истинно.
      - Честный?
      - Как сама правда.
      - Тебе повезло, капитан. - Он положил руку мне на плечо. - Однако давай решать основной вопрос. Сейчас двенадцать десять. Когда ты можешь быть готов к выступлению?
      - Через час, - сказал я.
      - О, это отлично! У меня так не получится. У меня сложнее... Стремительность нашего выступления в таком случае будет зависеть от меня. А разведку высылаем через час. Пошлешь ты: тебе легче. Согласен? К тебе прибудет мотоциклист с моим извещением.
      Подполковник Оленин прошел за калитку, на ходу легонько толкнул плечом Чертыханова - должно быть, в знак примирения, - вспрыгнул в седло мотоцикла, завел его и, помахав мне рукой, умчался.
      2
      Мы свернули с шоссе и сразу же провалились по пояс в рыхлый снег. Подполковник Оленин шел справа от меня и, выбираясь из кювета, кричал что-то, должно быть, ругался, досадуя на буран, на заносы, на невидимые в темноте снежные западни. Не отставая, ползли за нами связные. Ефрейтор Чертыханов, опережая меня, вымахнул на бровку с твердым скрипучим настом ветер, проносясь, слизал с нее снег.
      - Давайте руку! - крикнул он мне.
      - Сам выберусь! - крикнул я в ответ, едва различая его в темноте.
      Темнота казалась живой, осязаемой, свирепо расходившейся, подобно океану, застигнутому штормом; она окружала со всех сторон, секла по лицу, по глазам жгучей крупой, валила с ног. Свет фонариков бессильно тонул в ней, не достигая наста, лишь заметно было, как в розовых лучах вихрились снежинки.
      - Надо держаться поближе друг к другу, - наклоняясь к моему уху, сказал Оленин. - Можем потеряться!
      - Расстояние небольшое, - ответил я. - Скоро железная дорога.
      Начались кусты. Снег в них стал глубже, но ветер тише, словно налетал он на какую-то преграду и замирал. Вскоре мы уперлись грудью в белую стену. Это была насыпь. Попробовали взобраться, но тут же вернулись: подъем был слишком крут.
      - Боюсь, не возьмут его танки, - сказал Оленин. - Да и от моста далековато. Пройдем еще немного.
      Мы двинулись вдоль насыпи, отыскивая более пологий откос для въезда. Шли вперед, возвращались, Оленин то и дело поднимался на кручу и тут же спускался, обеспокоенный: нет, не то... Наконец ноги нащупали вставший поперек нашего пути невысокий занесенный снегом вал. Должно быть, когда-то здесь проходила полевая дорога через насыпь. Подполковник обрадовался.
      - Нам, кажется, повезло, капитан! - крикнул он весело и толкнул меня плечом. - Эту горку мы возьмем. И работа потребуется небольшая. Зови бойцов, пускай погреются. А мои ребята займутся оборудованием моста. Пойдем взглянем, что творится наверху.
      Я послал связных на дорогу: от каждой роты по взводу с лопатками сюда; танкисты покажут, что надо делать.
      Вверху, на насыпи, ветер дул беспрепятственно, упругой темной стеной, и мы низко пригнулись, чтобы не упасть. Полотно было занесено, шпал не видно, лишь кое-где слабо мерцали рельсы. Я тронул Оленина за рукав.
      - Меня, знаешь, что тревожит? Поезда. Надолго займем перегон...
      - А что делать? - крикнул комбриг в ответ. - Я послал на станцию человека предупредить начальника о нашей переправе. Постараемся как можно скорее. Тут где-то должны быть штабеля шпал - на случай ремонта пути. Без них мы можем завязнуть на этом берегу до утра.
      Чертыханов тотчас предложил свои услуги:
      - Разрешите мне поразведать насчет шпал?
      - Давай, ефрейтор, действуй, - сказал Оленин. - Они должны быть и на этой стороне реки, и на той.
      Не прошло и минуты, как отдалился от нас Чертыханов, впереди раздался окрик, а вслед за окриком прозвучал выстрел. А еще минуту спустя, вверх, во вьюжную темень взвилась ракета. Последовала короткая, как бы предупреждающая пулеметная очередь. Пули просвистели вдоль полотна. И я и Оленин метнулась под откос, увязая в сугробе.
      - Уж не ефрейтора ли подстрелили? - спросил комбриг. - Очумели совсем! По своим бьют.
      - Его не подстрелишь, - возразил я неуверенно и, приподнявшись, выглянул наверх. По снегу между рельсов кто-то полз по-пластунски, отдуваясь и бормоча ругательства. Я тихо окликнул: - Прокофий, ты?
      - Я, товарищ капитан.
      - Тебя ранили?
      - Как бы не так! - Он перевалился через рельс и скатился к нам. - Черта с два получим мы шпалы! У моста нашу охрану пушкой не прошибешь. Стоит сделать неосторожный шаг - пулю в лоб влепят, как по нотам. И даже не извинятся.
      - Надо дать им знать о себе, - сказал я. - Иначе они нас не подпустят.
      Пока мы раздумывали, как быть, люди, охраняющие мост, двигались к нам навстречу, намереваясь, видимо, проверить, не диверсанты ли к ним подбираются. Шли трое. Они осторожно ступали по полотну, придвигаясь к нам все ближе и ближе, и когда поравнялись, подполковник Оленин громко сказал:
      - Что же вы стреляете?
      Трое замерли.
      - Кто такие? Что вам тут нужно? - спросил один. Второй пояснил более мирно:
      - Приказано стрелять без предупреждения. Мало ли кто шляется тут по ночам.
      Мы назвали себя.
      - Вставайте и выходите сюда.
      Мы выбрались из укрытия.
      - Руки вверх! Идите вперед. Не оглядывайтесь. При первой попытке к бегству - стреляем.
      Мы прошли с поднятыми руками метров пятьдесят. Прокофий, покосившись налево, заметил во тьме заметенные снегом штабеля шпал и воскликнул не без торжества:
      - Товарищ подполковник, вот они, шпалы-то!
      - Значит, живем, ефрейтор! - отозвался Оленин.
      - Разговоры прекратить! - тут же последовал повелительный окрик.
      Не доходя до моста несколько шагов, мы остановились, и боец из охраны, подбежав к будочке, стоящей у въезда на мост, что-то кому-то доложил, приотворив дверцу. Из будочки, застегивая на ходу шинель, вышел человек и, оглядев нас, велел опустить руки, пригласил к себе. В будочке было тесно и тепло: топилась железная печурка. Лейтенант, командир розы, охранявшей мост, неулыбчивый молодой человек, проверив наши документы, сделал выговор:
      - Это объект стратегического значения. Не будь моста, Тула давно бы задохнулась. Гитлер издал специальный приказ захватить эти переправы. Сам Гитлер! Значит, понимает их значение... Как же мы должны его охранять! А вы, словно маленькие, ночью, на мост, без спроса... - Он стал звонить кому-то и, выяснив обстоятельства, сказал, обращаясь к командиру бригады: - Можете действовать, товарищ подполковник. При вас будет находиться сержант Платонов.
      - Это я, - представился обладатель повелительного голоса.
      - Проведи товарищей командиров, - сказал неулыбчивый лейтенант.
      Ветер гудел в переплетениях металлических ферм; задувал он и с боков, и сверху, и снизу; в промежутки между шпалами видна была застывшая, засыпанная снегом река.
      - Осторожней, товарищи, - предупредил провожатый. - Идет поезд. - Он прислонился спиной к железной перекладине, одной рукой обнял стояк, другой прикрыл лицо. Мы сделали то же самое. - Держитесь крепче!
      Мост задрожал еще до того, как на него вкатился состав. Потом нас обдало дымом и искрами от паровоза, оглушило грохотом металла. Мост гулко содрогался и как будто стонал под тяжестью груза, мы чувствовали, как он трепетал каждым своим упором. Поезд ушел в Тулу на помощь нашим полуокруженным войскам.
      Сопровождавший нас сержант, кивнув вслед последнему вагону, сказал словно бы по глубокому секрету:
      - Каждый состав, который здесь проходит, надо проверять самым строжайшим образом, хотя и на паровозе и в вагонах следуют наши люди. Совсем недавно, неделю назад, ночью, вот так же проследовал поезд на Тулу. И что же? После него один наш красноармеец случайно обнаружил вот здесь, на этом месте, мину замедленного действия. Огромную! Он, конечно, не растерялся, схватил ее и выбросил в реку. Пока бежал докладывать командиру роты, мина взорвалась. А что, если бы она на мосту взорвалась? Тут нужен глаз да глаз...
      Продвинувшись метров на сто пятьдесят вперед от моста, мы определили место спуска танковой колонны с насыпи, затем вернулись на мост.
      Там уже кипела работа: саперы и бойцы мотострелкового батальона бригады по двое таскали на плечах шпалы и укладывали их вдоль рельсов, создавая таким образом сплошной настил. Людей на мосту копошилось так много, что трудно было пробраться; слышались лишь отдельные слова команды, восклицания здоровых, занятых спешной и горячей работой молодых парней и внезапные взрывы смеха. В этот момент они и не думали, наверное, что их ждет на том берегу, впереди... По всему мосту были рассыпаны розовые вспышки фонариков, как будто кто-то, зажигая спички, прикуривал на ветру.
      А там, где мы наметили подъем на насыпь, работали бойцы нашего батальона - барахтались в снегу, выравнивая дорогу; ветер уносил во тьму вместе с вихрями поднятой лопатами снежной пыли веселый до беззаботности смех. Командир бригады, остановившись у въезда, похвалил красноармейцев:
      - Молодцы, ребята! Танк взлетит тут, как на крыльях. - Но в голосе его я услышал едва скрываемое беспокойство. - Через полчаса, я думаю, начнем переправляться, капитан, - сказал он мне.
      - Волнуешься? - спросил я.
      - Нет, ничего... Впрочем, это ведь впервые в моей практике. - Он послал связных в колонну с приказом приблизить машины к насыпи и, как только настил будет готов, сразу начать переправу. - Заставлять простаивать поезда в такое напряженное время просто преступно. Хорошо, что ночь, пурга, а то налетов не избежать бы.
      Из белой мглы выступил Астапов с лопатой в руках.
      - Взгляните, товарищ подполковник, - сказал он. - По-моему, хватит, гладенькая дорожка получилась.
      - Прекращайте работу, - сказал Оленин, посветил на часы и озадаченно проговорил, вглядываясь в темноту:
      - Чего они медлят?
      - В кювете не завязнут? - спросил я.
      - Если на таких ямках будут вязнуть, то что же это за машины? Идут! Чувствуешь, земля вздрагивает? От их походки!
      В отдалении колебалась реденькая цепочка тусклых огоньков: впереди каждой машины бежал боец и светил фонариком, чтобы не сбиться с дороги. Подполз к насыпи первый танк и, окатив нас густой снежной пылью, встал, тихо рокочущий, весь запорошенный, будто взмыленный от бега... Вскоре спустился к нам командир мотострелкового батальона и доложил, что настил готов и можно начать переправу.
      - Начнем, - сказал Оленин, и мы поднялись на железнодорожное полотно, остановились поодаль.
      Командир тяжелого танка, светя фонариком, взбирался по откосу на насыпь, за ним, не сворачивая, медленно ползла громадная машина, по сторонам в напряженном молчании тесной толпой стояли красноармейцы, следили, как она ползла все выше, выше. Вот она достигла полотна, осторожно развернулась вправо и двинулась в сторону моста.
      - Молодцы! - негромко, как бы про себя, произнес подполковник Оленин с облегчением. - Умелые ребята!..
      Вслед за первой уже взбиралась вторая машина - огонек впереди идущего человека как бы манил ее за собой. И эта развернулась, заскрежетав металлом о металл, и тронулась к переправе. Потом третья, четвертая...
      - Пойдем взглянем, что там, на мосту, - сказал комбриг и зашагал, обгоняя машины, по засыпанным снегом шпалам.
      На мосту мимо нас, словно по заводскому конвейеру, неспешно, через определенные промежутки, двигались танки. Мост тихо гудел, скрипели и глухо постукивали под гусеницами шпалы.
      - При таком порядке, - крикнул Оленин, - мы быстро освободим мост!
      Но через несколько минут движение оборвалось. Мост опустел. В наступившей тишине слышно было, как в железных переплетениях ферм свистел ветер. Прибежал танкист и, тяжело дыша, захлебываясь воздухом, сказал, что один танк завалился.
      - Как завалился?! - Командир бригады рванулся, пересчитывая ногами шпалы. Я поспешил за ним.
      На том месте, где разворачивались машины, один танк, не успев вовремя взять вправо, перевалил через пути и съехал вниз по другую сторону полотна. Танкисты торопливо закрепляли стальные тросы, чтобы вытаскивать его.
      - Чей танк, кто командир? - спросил Оленин, подбегая и оглядываясь.
      - Я, товарищ подполковник. - Снизу по вспаханной танком борозде, цепляясь руками за мерзлые кочки, взбирался танкист. - Лейтенант Лаптев. Упал, товарищ подполковник.
      - Кто упал?
      - Я упал. Споткнулся о рельс и упал. А водитель и проехал. Ему бы остановиться надо, если свет погас, а он проскочил. - Голос у танкиста дрожал. Оленин в ярости схватил лейтенанта за отвороты полушубка и сильно встряхнул.
      - Никто не падает, один ты упал! Убить тебя мало!..
      - Виноват, товарищ подполковник.
      - Виноват, - передразнил Оленин. - Конечно, виноват! Растяпа! Вытаскивать надо. Живо!
      Лаптев проворно вскочил и скатился вниз к своему танку.
      В это время со стороны Серпухова медленно и тяжело накатывался состав. Паровоз издал несколько отрывистых гудков. Ветер уносил звуки за реку. В отдалении от разворота стоял на полотне красноармеец и предупреждающе взмахивал фонарем. Эшелон остановился, слышно было, как шумно дышал паровоз, выпуская пар, до нас долетали мелкие и холодные капли.
      - Так я и знал! Именно в такой момент и должен подойти состав! воскликнул Оленин. - Надо же...
      От паровоза тотчас прибежал машинист, невысокий, шустрый человек в шапке с торчащими в стороны наушниками, в коротком пиджаке, перепоясанном ремнем, в белых валенках с калошами, на боку - кобура с наганом. Он еще издали закричал всем, кто находился на путях:
      - Что же это вы делаете? Очистить пути! Немедленно!
      - Не кричи, - сказал ему Оленин. - Без тебя тошно.
      - А мне не тошно? - Машинист сразу определил, что Оленин старший начальник, и, наскакивая на него, закричал еще громче и визгливей. - Ты знаешь, с чем я иду? Знаешь? С грузом. Самым ценным для обороны Тулы. Оружие везу, продовольствие. Да!.. Я обязан доставить его в самом срочном порядке. А вы меня задерживаете! Вас за такие дела по головке не погладят. За такие дела военный суд положен! Немедленный!
      Оленин круто обернулся к нему.
      - Пошел ты... знаешь куда! Не крутись под ногами, как волчок. Не мешай! А мы с чем едем? С мешками картошки, что ли? Уходи отсюда! - Он сказал это с такой решимостью и злостью, что машинист поперхнулся и отступил.
      - Чего ты на меня окрысился? - уже тише и примирительней проговорил он. - Я же не за свое страдаю...
      - А я за чье?
      Машинист огляделся - в темноте различил танки справа, один танк, под откосом, слева, - и присвистнул озабоченно.
      - Так мы можем простоять до утра... - Ветер рвал с него шапку, он придерживал ее обеими руками. - Утро настанет - самолеты могут заприметить состав и расшибут его вдребезги. Эх!..
      - Не расшибут, - сказал Оленин. - Через полчаса тронешься. Время - еще полночи нет. Успеешь.
      Свалившийся танк зацепили тремя тросами. Оленин крикнул собравшимся на полотне людям:
      - Отойдите! Может лопнуть трос. - Он взмахнул рукой, подавая команду.
      Машины мощно взревели, тросы натянулись туго, до звона, как струны. Танк из-под кручи медленно пополз вверх, гусеницы его вспахивали мерзлую насыпь. Вскоре показался над полотном высоко вскинутый зад машины; еще полметра, и танк опрокинулся всей своей тяжестью на пути. Теперь он сам чуть подался назад, ослабляя тросы. Их отцепили, и танк, загребая одной стороной гусениц, развернулся, чтобы двинуться к мосту. Командир бригады пригрозил лейтенанту Лаптеву:
      - Еще раз упадешь - несдобровать тебе! - И тут же развеселился: вся эта история осталась уже позади, - хлопнул лейтенанта по плечу. - Давай кати!..
      Метель утихла. Студеный ветер раскидал тучи, по черному небу щедро рассыпались звезды, крупные и спелые, и на какой-то момент ночь показалась мне мирной и празднично прекрасной.
      Но вот ниже звезд повисли два осветительных снаряда, они загасили живое мерцание звезд, залили все вокруг мертвенным, тревожным сиянием. В темной вышине ходили вражеские самолеты. Торопливо, захлебисто, обгоняя друг друга, били зенитки, сплошным кольцом обложившие мост. Но самолеты все же изредка прорывались и бросали бомбы. Одна из них, разрубая темноту, упала в реку, взорвалась с глухим всплеском, и до нас долетело крошево льда и холодные брызги воды.
      Машинист паровоза отчаянно крикнул - он сознался потом, что вел состав к фронту впервые и впервые встретился с бомбежкой.
      - Видишь, теперь видишь! - Верткий, он наскакивал на Оленина и кричал: - Разнесут эшелон, с чем приеду в Тулу? Черт бы тебя взял с твоими танками! Куда тебя понесло!..
      Командир бригады не слушал его. Он следил, как выползали на насыпь машины, разворачивались и уходили в темноту моста. Машинист сплюнул в сердцах, выругался и потрусил к паровозу.
      Я не стал дожидаться, когда переправятся все танки, спустился с насыпи и полез по снегу, выбираясь на дорогу. За мной шумно валили бойцы, которые выравнивали въезд для танкистов. Через некоторое время автоколонна тронулась и по деревянному мосту перешла на правый берег Оки.
      3
      К рассвету мы достигли переднего края обороны Тридцать восьмой стрелковой дивизии. Выбиваясь из последних сил, она вела тяжелые бои с превосходящими силами врага. Морозный, как бы разреженный воздух полнился гулкими орудийными раскатами, пулеметной скороговоркой и одиночными ружейными выстрелами.
      Еще в пути мы встретили конную разведку сержанта Мартынова. Покрытые плотным мохнатым инеем, лошади в темноте казались серыми и огромными. Сержант спешился и, передав коня Пете Куделину, впрыгнул ко мне в кабину грузовика. Он коротко, точно и, как всегда, немного хмуро доложил о том, что ему удалось выяснить. Самый ближайший от нас пункт - Монино. Вечером противник выбил из него один стрелковый батальон Тридцать восьмой дивизии. Батальон отступил к лесу в километре от села и сейчас готовится к отражению вражеской атаки.
      - Я подбирался к селу, товарищ капитан, - заключил Мартынов. - У немцев танки, артиллерия, минометы и до полка солдат. Между селом и лесом - чистое поле. А справа пролегает балочка, вся в кустарнике. За селом балка образует большую лощину. А дальше, за лощиной, деревня Росица, она тоже занята немцами...
      На дороге я отпустил автоколонну, и батальон поротно свернул вправо, в лес. Вскоре мы вышли на опушку, и перед нами открылась заснеженная равнина, белая, с легким налетом пороховой копоти.
      Отступивший сюда батальон оборудовал позиции для обороны. Бойцы выкладывали перед стрелковыми ячейками барьеры из плотно спрессованного снега, маскировали пулеметные гнезда, устанавливали орудия для стрельбы прямой наводкой. Командир батальона, измотанный, с потрескавшимися от мороза и сочащимися кровью губами, небритый, с воспаленными веками, встретил нас с таким волнением, что чуть не расплакался. Командный пункт его промороженная палатка, закиданная еловыми ветками, а в ней два связиста прямо тут, на передовой.
      - Старший лейтенант Федосеев. - Он стащил варежки и долго тряс мне ладонь обеими своими холодными руками. - Так только в кино бывает, честное слово: думаешь, ну все, конец! Но в последний момент приходит выручка. Так и тут... Жмет, сволочь, и жмет, никакой передышки. - Он позвонил командиру полка и доложил о нашем прибытии.
      Вскоре на командном пункте старшего лейтенанта Федосеева появился командир бригады Оленин, и следом за ним на мохнатой лошадке, запряженной в деревенские розвальни, притрусил командир полка майор Негреба, большой, молчаливый человек, с лицом, казалось, навсегда застывшим в каком-то очень важном раздумье и решимости.
      "Военный совет" наш был коротким. Эту стремительность внес подполковник Оленин. Он предложил атаковать противника немедля. Командир батальона Федосеев живо и с надеждой откликнулся:
      - Мы тут бог знает сколько времени не видали наших танков, а немцы и подавно!
      - Теперь мы их покажем, - сказал Оленин. - Артдивизион даст огневую подготовку, а потом пустим танки и пехоту: две роты мотострелкового батальона моей бригады, остатки батальона Федосеева. Рота отдельного батальона капитана Ракитина с противотанковой пушкой подберется к селу по оврагу, вот там.