Пятница, 13 число (сборник)

Я как кошка!.. Побыстрее даже. Сижу наверху, собака внизу лаем исходит.

С дерева видно дом, куда шел. Уже приятель несколько раз выходил на крыльцо в платочке – не иду ли. Где?! Сижу на дереве… полчаса.

Еще говорят, собаки чуют, что с человеком творится. Что она может чуять? Что я жене наврал?.. Жена не чует, а она чует?.. Сорок минут словно птица! Сижу на ветке… Сорок пять уже… Как она чует?

Может, когда врешь, что-то выделяется в организме? Какая-нибудь кислота, и они ее чуют? Может, совесть начинает подванивать, и они чуют? У них же чутье собачье.

– Эй, как тебя?.. Мухтар, голос сорвешь. Перестань, час уже лаешь без передыха. Связки порвешь, скотина… Отдохни, тварь неугомонная!.. Ну хорошо, я больше не буду врать. Я говорю: я больше не буду врать!

Ты смотри, перестала лаять.

– Всё, больше не вру, слово офицера. Что?!.. Что ты опять зашлась?.. Я не офицер?.. Я забыл, что я не офицер. Просто так говорят – «слово офицера», дескать, «честное слово». Честное слово, больше не буду врать. Клянусь. Клянусь тебе, Мухтар!

Улеглась под деревом. Может, они и чуют что-то. Мы-то чуем, когда что-то не так. С коррупцией вон какая борьба, а мы чуем, что толку мало. Милиция реже стала стрелять в людей, а все равно неспокойно на душе, что-то она чует… Порнографию все чуют. Раньше не чуяли, она за версту была, а сейчас под носом – задохнуться можно. Везде порнография. Да что порнография, сперва пусть каждый за себя ответит… Я вот неплохой человек.

– Снежок, я неплохой человек. Слышишь? Я говорю, что в принципе я неплохой человек, но чую, что мог бы быть лучше… Собак никогда не бил. Никогда! Люблю собак очень… От алкоголя зависим… особенно на халяву… От денег, от женщин зависим, не всегда смотрю на них как на сестер. Вообще не так живу, как мечталось в молодости. Все тебе говорю как на духу, не знаю почему. Никогда так ни с кем не говорил… Стыдно живу. Жену вот решил обмануть, а она у меня замечательный человек, не то что я.

Мордой крутит, как будто в самом деле что-то понимает. Ой, ой! Извертелась вся.

– Дружок, мы сами в себе не можем разобраться. Человек – это великая тайна! Вот сейчас у тебя перед глазами произойдет чудо, загадочный акт перерождения. Не из гусеницы бабочка вылетит, а из одного человека выйдет совершенно другой человек. Сейчас. Минутку еще… Всё! Всё, меня прежнего нет. Я уже никому не завидую, ничего не боюсь. Надоело бояться. Понимаешь, Дружок, все время озираешься, как бы хуже не стало, как бы заработка не лишиться, как бы кто-нибудь тебя не так не понял. Да пошли они все!.. Если начистоту, я и тебя теперь не боюсь… Малыш, я спускаюсь. Я спускаюсь, Малыш! В гости ни к кому не иду, возвращаюсь к жене, я ее люблю… Вот и спустился… Прощай. Что?.. А где станция?.. В ту сторону?.. Спасибо… Спасибо… Любишь, когда гладят?.. Дай лапу… Меня зовут Александр, будем знакомы. А ты что одна-то?.. Не сложилось? Плохо. Я чую, что-то не так у тебя – шерсть свалялась, блохи небось… Поедем ко мне… А что? Жена обрадуется несказанно, слово офицера… Проходите, женщина, она никого не тронет, она добрая… Пошли. Расписания не знаешь?.. Когда следующая электричка, не знаешь?.. Ну, ничего, пошли… Не отставай, времени мало – надо еще где-то жене цветы купить.

Забыл

«Сделай доброе дело, и тебе воздастся сторицей», – вспомнил вдруг Иван Петрович, проходя мимо церкви Рождества Христова.

У врат храма сидел нищий, человек средних лет с испитым, но гладко выбритым лицом. Всем своим видом он тоже как бы говорил: «Известное дело – сотвори добро, и тебе воздастся сторицей».

Иван Петрович никогда нищим не подавал, а тут что-то взял и подал сразу рубль.

В скверике неподалеку от церкви присел он перевести дух. Отдохнув, собрался было продолжить путь и тут увидел на краю скамейки сторублевую купюру, ее зажало между рейками, и она чуть дрожала на прохладном, уже осеннем ветру.

Иван Петрович посмотрел вокруг, нет ли еще где ей подобных. Их что-то нигде не было.

«Ничего, и так хорошо, – решил он. – Отдал рубль, получил сто. Добро воздалось и – смотри-ка! – именно сторицей. Надо же! Да-а-а… А если бы я подал не рубль, а пять рублей?»

Иван Петрович осекся, ему, убежденному атеисту, сделалось стыдно за вспышку жадности. Кто-кто, а он-то знал, что Бога нет и никто никому ничего за просто так не воздаст. Никто никому никогда. Вот она – суровая правда жизни, и хватит о грустном.

Он поднялся со скамейки, чтобы идти домой, но ноги привели его к церкви Рождества Христова.

Нищий сидел на прежнем месте с прежним заученным выражением лица, по-прежнему струился от него легкий аромат перегара. Иван Петрович вздохнул, как вздыхают при прощании с близкими, которых больше никогда не увидишь, и бросил в кепку пятирублевую монету, еще раз испытующе посмотрел на гладко выбритого и направился в сторону сквера.

Прежняя скамейка была занята, он сел напротив. Старик, занявший его место, беспокойно озирался, беспрерывно ощупывал карманы, как будто где-то здесь потерял деньги или документы.

Ивану Петровичу стало неловко наблюдать за стариком, он отвел глаза, а потом просто стал смотреть себе под ноги.

Сперва ему померещилось, что правой ногой стоит он на пятисотрублевой купюре, потом понял, что это явь. Быстро поднял деньги, спрятал почему-то за пазуху. Скорость, с которой он это проделал, неприятно удивила его самого. Но тут же он отвлекся тем, что… нашел опять точно в сто раз больше, чем отдал. Ровно в сто раз! Ни копейкой больше, ни копейкой меньше. То есть подай он пятьдесят рублей, сейчас бы непременно нашел пять тысяч.

И ему показалось, что он хотел ведь подать именно пятьдесят рублей, но что-то помешало ему. Или даже он хотел отдать нищему все, что у него было с собой. Кажется, так… И не важно, что Бога нет, кто-то воздает. А какая разница кто? Дают – бери, а бьют – беги.

Иван Петрович побежал к храму.

У нищего при его появлении, кроме выражения «Даже не сомневайся: сделал доброе дело – обязательно получишь в сто раз больше», появилось еще одно выражение, нечеткое, подслеповатое, но все-таки прочитать его можно было. Читалось так: «Какого черта?»

Иван Петрович подал пятьдесят рублей. Через окатившее сердце тепло понял, что сделал правильно. Если прогорят, то не все деньги, а только пятьдесят рублей, и он все равно останется в выгоде.

В скверике народу прибыло, и как показалось Ивану Петровичу, все озирались, шарили взглядом вокруг себя.

«Дармоеды, – почти вслух сказал он, – работать надо, а они всё надеются на чудо, на дармовщину. Испортили народ. В церкви кинулись, а Бога-то нет. Совесть, может, есть, да и то не у всех. Жадность есть, эта, наоборот, сейчас почти у всех… А кстати, нищему зря все-таки отдал пятьдесят рублей, зря. Пропадут деньги».

Краска, выступившая на лице Ивана Петровича, состояла из жадности, досады, стыда, ущемленного самолюбия. Вероятно, такое чувство, которое испытал Иван Петрович, испытывают преступники, когда им зачитывают приговор.

Ветер гнал в его сторону лишь сухие листья, одни листья и только листья и наконец, как бы в насмешку, подогнал целый клубок спутавшихся листьев. Иван Петрович пнул клубок ногой, тот распался, из центра его выпала пятитысячная купюра.

И тут ветер – порывистый, злой, сильный – дунул так!.. Дунул-то он дунул, резок-то он резок, да Иван Петрович опередил его. В мгновение ока схватил он купюру, а еще через мгновение стоял перед нищим.

Нищий при виде Ивана Петровича почему-то переложил бумажные деньги из кепки в карман пиджака. Иван Петрович, наоборот, переложил все свои деньги в кепку нищего, во рту у него пересохло, он строго посмотрел на небо и неумело перекрестился.

По дороге в сквер большие цифры, с трудом помещавшиеся в голове, неуклюже бегали по извилинам его мозга, сталкивались, расшибались, вновь складывались, принося всякий раз различные «итого», но и в худшем случае выходило очень много.

Свободных скамеек в сквере не было, Иван Петрович подсел к беспокойному старику, и они на пару стали озираться и оглядываться.

– Потеряли что-нибудь? – участливо спросил старичок.

– Миллион, – сказал Иван Петрович.

– Ничего, – успокоил старичок, – у нас найдут – вернут.

– У нас-то, – не то спросил, не то сразу согласился Иван Петрович. – Само собой.

От этих слов под сердцем у него вдруг образовалась пустота. То есть сердце билось явственно, но в то же время его как бы и не было.

Иван Петрович опрометью кинулся к храму.

Нищий исчез.

– Вот вы как! – сказал Иван Петрович и посмотрел на небо. – Ну-ну.

Когда он вернулся в сквер, там почему-то никого не было, лишь слева и справа на дороге видны были спины удалявшихся людей.

По силуэтам их Иван Петрович безошибочно определил: «Сговорились».

Денег на автобус не осталось, небо быстро наливалось свинцом, ветер, игравший с листвой, рванул вдруг дико и зло – кепку с головы сорвало и понесло вдоль дороги.

– Ну-ну, – сказал Иван Петрович и погнался за кепкой.

Кепка лежала в середине мелкой старой лужи, в грязи. Ветер успокоился, сквозь шорох листьев Ивану Петровичу послышалось: «Сторицей платят только за бескорыстное добро».

– А-а-а, – протянул Иван Петрович, – забыл.

Логика

Логики мало в нашей жизни, поэтому не все у нас и ладится. Вчера с лучшим другом – еще в детском саду на соседних горшках сидели, – вчера мы с ним слегка выпили. Да нет, прилично выпили. У него дома… Погоди!.. Да, у него дома. По случаю того, что… того, что… Какой-то случай был.

Ну, не важно. Сегодня я к нему с утра забегаю… У него оставалось чуть-чуть. Выходит – я не узнал его! Лицо раздуло, мятый весь, в глаза не смотрит, больно ему смотреть в глаза человеку.

Думаю: по случаю чего же мы вчера так хорошо посидели?.. Ну, не важно. Он говорит:

– У меня горе. Вчера пропали серебряные ложки.

Я ему:

– Кого-то ты пригрел, значит. Сейчас мы эту тварь вычислим. Кто у тебя вчера был в гостях?

Он говорит:

– Ты.

Я говорю:

– Думай, что говоришь. Кто еще?

Он говорит:

– Больше никого.

Я говорю:

– Как же никого? Пить меньше надо. Жена твоя была.

– Она не могла взять.

– Почему?

– А смысл какой?

Я говорю:

– Логично. Тогда зайдем с другой стороны. Кого вы подозреваете?

Он:

– Тебя. Ты к нам больше не приходи.

Я говорю:

– Спасибо. Столько я для тебя сделал! В школе ты ничего не знал – я тебе помог окончить с золотой медалью. В институт – ты его названия до сих пор не можешь выговорить – я за тебя экзамены сдал. На работу тебя устроил – ничего не делаешь, деньги гребешь лопатой. С женой твоей будущей тебя – не знаю зачем – познакомил. Квартиру тебе помог получить. Ложки тебе эти серебряные подарил!.. Давай лучше не будем пороть горячку, давай подробно восстановим события. Я ушел когда?

Он:

– Полтретьего.

– Так. Ложки были на месте?

– Были.

– Вот!!! Значит, их взял не я!

Он:

– А кто?

– Жена твоя.

– А смысл?

– Логично. А сам?

– А смысл?

– Логично… Когда обнаружили пропажу?

– В три часа. Искали до утра – никаких следов.

Я говорю:

– Спокойно. Думаем только головой. Кто мог взять?

Он:

– Ты.

– Я ушел в половине третьего, они были?

– Были.

– Значит, не я.

Он говорит:

– И я жене говорю: «Он ушел в половине третьего, ложки были, значит, не он». Она: «А кто тогда?» Я ей говорю: «Ты!» Она: «А смысл?» Я говорю: «Логично».

Стоим с ним, в квартиру он не пускает, в глаза не смотрит.

Я говорю:

– Давай первым делом успокоимся… Успокоился?

– Да.

– Теперь спроси не свое сердце, а свой разум: кто взял?.. Спросил?

– Спросил.

– Кто?

– Ты.

Я говорю:

– Я ушел полтретьего, они были!

Он:

– Я все понимаю, и жена все понимает. Она даже спросила меня: «Честно ты не брал?» Я ей: «А смысл?» Она: «Логично. Остается твой друг».

Я говорю:

– Я ушел полтретьего.

Он:

– Так нам обидно стало. Столько ты для нас сделал. Самый близкий человек нам после отца-матери. Как ты мог?!

Я говорю:

– Как я мог, если я ушел, они дома были?

Он слезы вытер, говорит:

– Утром забылся коротким сном. Вижу – ты взрослый сидишь на горшке и в руках у тебя серебряные ложки.

Я говорю:

– Я ушел полтретьего – они дома были!

Он:

– Так мне обидно стало!.. И тут жена толкает: «Нашлись ложки! Я их сама спрятала от греха подальше и забыла».

Я тогда говорю ему:

– Теперь мы можем пройти в дом опохмелиться?

Он:

– Нет. Мы решили, что ты больше не должен бывать у нас.

– Почему? Не я же ложки взял!

– Не ты, конечно. Ты ушел полтретьего, они дома оставались. Но так обидно нам было, когда думали, что взял ты!

Я ему:

– Логика-то где, логика-то?!

Он говорит:

– Как же где? Мы измучились, когда думали, что это ты обокрал нас. Видеть тебя больше не хотим.

Я ему:

– Но взял-то не я.

Он:

– А измучились-то мы!

Ну что?.. Вроде логично все.

Редкая болезнь

Страшные есть болезни! Не приведи господи кому-нибудь из вас. Не приведи господи.

Сосед у меня – вот такая морда, кровь с молоком. Жизнелюб редкий – бабник! ворюга! певун! Петь любил – не остановишь. Голосину еще бог дал!.. Слуха, правда, не было.

Улыбался двадцать четыре часа в сутки, даже во сне, жена все время пугалась. Тупой! Поговорить не о чем, но вот все делал с радостью: ел, пил, целовал. А гигиену не соблюдал. Ну и подхватил где-то, врагу не пожелаешь… Аллергия на деньги!

Сперва не мог видеть крупные суммы в чужих руках – задыхался. Кстати, это у многих сейчас. Короче, врачи не обратили внимания. Дальше хуже – не смог смотреть на мелкие деньги… в своих руках, потом вообще не мог думать о деньгах – у него мгновенно случался… не помню научного названия, если просто сказать – расстройство желудка.

Вот такая болезнь, а он всю жизнь только о деньгах и думал. Врач родственникам говорит: «Надо как-то отвлечь его от поноса».

А как отвлечь?.. Сейчас же всё за деньги. Он телевизор не мог смотреть. Включит – там или секс, или убийство. То есть или за деньги, или из-за денег. Ну и он мчится опять туда, откуда только что вышел.

А если телевизор не смотреть, чем заниматься?.. Читать он не любил. Хотя не буду зря охаивать, может, любил, но не умел. Никогда никто не видел, чтобы он читал.

Со стороны посмотреть – может, даже и смешная болезнь, но не дай бог, если самому придется всю жизнь провести в туалете.

Медицина оказалась бессильна. Знахарь один знал, как вылечить, но он такую сумму заломил, что сосед тут же и обо… об этом по-научному как сказать, не помню.

Есть, конечно, еще бесплатная медицина, но это крайний случай, когда уже полное отчаяние, это в общем-то у нас, считай, уже предпоследнее медицинское учреждение. Последнее – морг.

Главная беда – у нас сейчас, куда ни сунься, везде разговоры только о деньгах: скоро ли у нас миллиардеров станет больше, чем бомжей, будет ли приватизироваться стабилизационный фонд, одно ли и то же монетизация и добровольный уход из жизни? Ну и так далее.

Вывозили его в море, оставляли посередине одного в лодке. Ну, конечно, с запасным бельем. Говорили: «Думай только о море, думай только о море!» Он сидит в лодке, думает только о море: какое оно красивое, грозное, сколько кораблей погибло, сколько на дне лежит золота… Ну и всё! И пригодилось запасное белье.

Раз повесили его над пропастью – тут уж совсем не до денег, страх один. И он час висит, другой – вроде на поправку пошел. Что же, воздух чистый, горный! Такой воздух не купишь ни за какие… деньги. Ну и всё опять – уже воздух такой, что никому даром не нужен.

Короче, страшная болезнь. Всё, конец ему. Он перед смертью пошел последний раз порадоваться жизни. На троих с двумя бомжами взяли бутылку водки, плавленый сырок. На хлеб уже у него денег не осталось, хотя на протяжении всего демократического переустройства общества воровал изо дня в день.

Выпили, он расплакался – тяжело расставался с жизнью, – рассказал о своем горе. Один бомж вдруг и говорит ему:

– А ты продай свою болезнь.

– Кому?

– Государству. Оно выявит возбудителя болезни, сделает порошок.

И сразу у соседа в мозгах прояснило. Олигарх приходит к государству: «Продай ради Христа завод или какую-нибудь гидроэлектростанцию!» Государство ему: «Выпей со мной на брудершафт – продам», – и незаметно в стакан ему порошка побольше. Он выпьет, только подумает о сверхприбылях – тут болезнь его и настигнет.

А если у всех олигархов будет аллергия на деньги?! Мы сможем с пятьдесят восьмого места по уровню жизни уйти на восьмое!

С коррупцией государство хотело бодаться, все некогда начать. Кто берет, кто не берет?.. Дать всем чиновникам по пилюле и сразу ко всем пустить посетителей. Те деньги на стол, и всё! И не надо звать собак, искать, кто берет на лапу, кто нет. И мы уже на втором месте по уровню жизни!

В Госдуме, перед тем как они начнут голосовать то ли просто за лучшую жизнь, то ли за лучшую жизнь только для себя, каждому по таблетке! Конечно, перед этим окна все настежь! Однозначно.

В ЗАГСе можно будет легко узнавать, кто по любви, кто по расчету. Да мало ли где! Точно выйдем на первое место, если, конечно, государство в этом будет заинтересовано.

Сосед в тот же день написал несколько объявлений от руки, повесил возле Госдумы, Совета Федерации, Совета министров, рядом с Администрацией Президента: «Продаю большой понос за хорошие деньги». Или «хороший понос за большие деньги». Как-то так.

Пока звонков нет. А зря! Дождутся – народ еще какое-нибудь средство придумает, порошок не понадобится, а результат будет тот же самый.

Себе на уме

Народ стал себе на уме. Не на все реагирует адекватно. Ждешь, что адекватно, а он себе на уме.

Сейчас вот все сидят в Интернете. Если человек не в Интернете, значит, он сидит… в туалете. Вреда много от Интернета.

Приятеля решил разыграть в день его рождения. Говорю: «Сайт новый открылся – «Однофамильцы». Загляни».

Он туда. Там нашел «Педруновы». Фамилия его Педрунов. Сергей Петрович. Его портрет; сказано, что родился в деревне Старые Педруны – всё как есть. И вдруг: «Злостный неплательщик алиментов, – (он даже не женат!) – просьба оказать содействие в задержании». Розыгрыш такой. Народ же должен на просьбу отреагировать адекватно.

Он утром на работу идет, дрожит – сейчас начнут задерживать. А он еще работает агентом

по рекламе: стоит у метро со щитом на спине, народу кругом тьма.

Никто даже близко не подошел. Ну, пальцем тычут, детям показывают, плюются, а задержать никто не пытается.

Вечером у него день рождения справляем – сидим… в Интернете, думаем, что с народом стало, почему никто не пытался задержать. Он говорит:

– Давай теперь попробуем на тебя дать ту же информацию, только напишем еще «За помощь в поимке – хорошее вознаграждение».

Я ему говорю:

– Это ничего не даст, народ на просьбу «задержать» не реагирует.

Но информацию заслали уже глубокой ночью.

Утром я вышел во двор мусорное ведро вынести. Собственно, как вышел? Три шага сделал – меня хоп под руки, и в отделение милиции… алкаши местные… можно сказать, друзья.

Привели меня в отделение. Дежурный ничего не знает, сидит, тоже хочет опохмелиться. Начальство уехало, вознаграждение не оставило.

Алкаши говорят:

– Не надо нам миллиона, дай на пиво, и мы ушли.

Он их тоже в камеру.

Через час начальство объявилось, еще через час разобрались, отпустили меня. На работу опоздал, голодный, в майке, с мусорным ведром. Ну, пошел домой. Собственно, как пошел… три шага сделал – меня хоп под руки… другие уже люди… и в отделение. Хорошо, начальство на месте. Через час разобрались, я им говорю:

– Сопроводите меня, пожалуйста, с собакой в парикмахерскую, я там внешность поменяю.

Привезли меня в салон красоты, отдали победителю конкурса на лучшую прическу недели, вышли покурить. Через десять минут заходят…

Милиционеры:

– Где человек, которого мы привезли?

– Вот он.

– Нет, которого мы привезли.

– Вот он.

Понял?.. Оболванили так, что собака не узнала.

Ну, уехали они, я пошел домой. Собственно, как пошел?.. Три шага сделал – меня хоп под руки.

К вечеру разобрались, ведро мусорное пропало и мусор пропал, остался я в майке и трусах. Холодно. Что хорошо – на улице темно, глаз коли. Фонари у нас горят только днем. Ну и слава богу, пошел домой.

Собственно, что значит пошел?.. Три шага сделал – меня хоп под руки и в отделение. Быстро разобрались, но уже четыре ночи. Рисковать не стали, отвезли меня домой.

Женя сперва не пускала:

– Зачем мне чужой мужчина? Скоро свой объявится, пошел ведро вынести.

В смысле – не стоит менять шило на мыло. Объяснили ей всё, она тогда пустила… в шесть утра.

В половине седьмого я уже был у Сереги. Опять поудивлялись, что народ неадекватно себя ведет, и решили посмотреть, что будет, если на обоих дать информацию «Опасные преступники, хорошо вооружены, за помощь в задержании баснословное вознаграждение».

Серега сказал:

– В десять нас начнут ловить сетями.

Я сказал:

– В девять на нас везде поставят капканы.

В половине восьмого к нам очередь стояла на километр… за помощью. Кто, чтобы теще отомстить, кто, чтобы повлиять на начальство, кто, чтобы помогли у государства взять свое.

Народ опять повел себя неадекватно. Деньги к нам рекой. Мы, правда, ничего не делаем. Что само получается, за то деньги себе оставляем, что не получается – возвращаем. Нам хватает… отдохнуть от безделья… на Канарах.

И только на Канарах нам наконец стало ясно, что от Интернета… много пользы!

Поxожи

Что-то много стало людей, похожих друг на друга. Конечно, едим одно и то же… только разной свежести, в Интернете на одни и те же сайты заходим – «Одноклассники» и «порнография», – ужасы по телевизору смотрим одни и те же, даже голосуем все время за одних и тех же.

Еда очень сказывается. У нас один из подъезда весной дачу купил, а оказалось, рядом с пасечником. Подружились. У него теперь мед на завтрак, на обед, на ужин.

Осенью смотрим – вылитый Лужков. Даже на лбу появился след, как от кепки, хотя он всю жизнь шляпу носит.

Так это слава богу, что на Лужкова похож. Он теперь с утра на рынок с двумя пустыми корзинами зайдет – через полчаса выйдет с полными доверху. Нет, он платить-то платит. Нельзя не платить. Ну как же! Нарисовал несколько купюр по сто тысяч рублей. На одной стороне Медведев в Кремле, на другой Путин в кимоно. А на просвет – вроде Путин в Кремле, а Медведев в кимоно. Такая у них степень защиты… у денег.

И что?.. Он купит на тысячу, а ни у кого сдачи с утра нет – «Ладно, берите так». Кто поумнее, конечно, дает сдачу… девяносто девять тысяч. В общем, удачно у него получилось.

А другой из нашего же подъезда купил дачу рядом со свалкой. По документам всё вокруг экологически чисто, в пределах санитарных норм, то есть по документам жить можно. Ежи, птицы, черви у них не водятся, они не знают, что там можно жить. А сосед знает, и он живет, ест, что в местном магазине продают. Ест месяц, другой. На третий смотрим на него – вылитый Гитлер: челка, усики, взгляд сумасшедший. То есть по документам Сидоров, а так – Гитлер. Не повезло ему здорово. По документам повезло, а на самом деле не очень – теперь каждый его старается толкнуть посильнее, занять у него побольше и не отдать никогда. Сейчас хочет продать дачу – а кто у Гитлера купит?

А еще один из другого подъезда стал есть только овощи и фрукты. Начал расти, лицо стало загорелое, но его теперь то и дело останавливают на улице: «Геннадий Петрович! Геннадий Петрович!» С Малаховым путают. «Скажите, пожалуйста, я что-то стал жены пугаться. Какую траву мне заварить?»

Он, чтобы отделаться, начал налево-направо советы давать. А он же не Малахов, напутал все. Многим теперь жены, кроме травы, ничего есть не дают, и конечно, они стараются его подкараулить.

Но больше еды на похожесть влияют Интернет и телевидение. Внутренний мир у всех один и тот же, проще сказать – никакой, а он сказывается на внешности. Я-то не особо в Интернете, но чую. И думал, меня не коснется. Но недавно на улице женщина подходит, говорит:

– Ты, паразит, домой думаешь возвращаться?

Я говорю:

– Я – паразит?!

Потом вижу – женщина красивая, говорю:

– Я – паразит.

Решил вернуться дня на два. Но тут к ней подходят три амбала, говорят мне:

– Отец, мы же есть хотим.

Я не стал возвращаться. Что, я ее первый раз вижу. Тем более она не в моем вкусе. В моем вкусе моя жена.

Домой пришел – она обрадовалась, руками всплеснула. Что-то она раньше никогда руками не всплескивала. И странно как-то радуется – улыбается, а глазами косит на кухню.

Я на кухню. Там на столе коньяк, шампанское, закуски разные, пирожные – в гости кто-то пришел.

Кто же это пришел к нам в гости?.. А это я пришел к нам в гости. Только я чуть помоложе меня, рубашка поаккуратнее сидит и мошна у брюк в самый раз, а не болтается по полу.

Жена растерялась – не знает, кому коньяк налить, а обоим жалко – кризис еще не кончился.

И главное – у того голос похож на мой, и он говорит ей про меня:

– Кто это?

Жена плечами пожимает, мол, первый раз вижу, ходят всякие.

Я побежал за документами в соседнюю комнату, что я – это я. Он в это время, не будь дурак, сбежал и коньяк с собой прихватил.

А задержись я где-нибудь на полчаса даже по уважительной причине… хоть у той женщины… чем бы все кончилось?

Дамы и господа, давайте питаться разнообразнее, давайте больше читать всяких хороших писателей; в Интернет надо… я извиняюсь, как в туалет – только в случае крайней нужды. С телевидением надо строго поговорить – что они несут? Духовно мы уже на нуле, уже пошло на минус.

Надо что-то делать, а то так придешь домой, а уже поздно… уже ни коньяка, ни шампанского.

Летучка

Посвящается предпринимателям в области культуры

– Что с культурой?

– С культурой плохо.

– Ёпрст!

– Нравственность падает.

– Да ты что?! Ах ты, бёныть!

– Упала уже.

– Да твою мать! Да как же так?

– Не поднять уже нравственность!

– Нет, я падлой буду в натуре, я нравственность подниму. Даю три миллиарда!

– Бугор Иваныч, ты – человек! А то уже дошли – стреляют на улицах.

– Вчера?

– Всегда.

– Вчера не мы.

– Вчера не мы, а позавчера…

– Даю шесть миллиардов!

– Бугор Иваныч, на шесть миллиардов мы фильм снимем, будем его в кино показывать. И, Бугор Иваныч, фильм не коммерческий, про проституток, а элитарный.

– Про кого?

– Про педерастов. Ты будешь в главной роли.

– Даю десять миллиардов!

– Бугор Иваныч!!! За десять мы тебе памятник поставим в центре Москвы!

– Не надо.

– При жизни, Бугор Иваныч! Памятник от интеллигенции.

– Не надо, я сказал.

– Надо! В полный рост памятник!

– Не надо, сука! Я в розыске.

Суета сует

Как народ живет, не знаю. Я вроде в достатке, и то жена вчера говорит:

– Всё! Иди грабь. Есть нечего. И продать нечего.

Я говорю:

– Как нечего?

Огляделся – у нас осталось: табуретка, веревка и кусок мыла.

И тут сосед влетает, кричит:

– Можно заработать кучу денег! Надо сняться в порнофильме!

Жена говорит:

– Как же! Довели страну, теперь играй им в порнофильмах. А человек уже месяц не может играть даже в домашних спектаклях.

Сосед:

– Чего мочь-то? Выйти на улицу голым, пробежать двадцать метров… Цель фильма – показать, что народ не одурманен этой американской заразой, что он возмущается. Толика загримируют, Толик выйдет голый, за ним погонятся, он побежит, сядет в машину и уедет. И тысяча долларов его!

Поехали на съемки. Возле какой-то барохолки остановились: шашлыки, музыка, независимое радио ведет передачу «За что бомжи любят олигархов».

Я разделся, перекрестился, вышел. Машина отъехала. А водитель неопытный – встал, где нельзя. ГИБДД поперла его.

Короче, стою голый, машины след простыл.

«Сейчас, – думаю, – народ возмутится, а бежать некуда».

Только подумал, тут же какой-то мужик подходит, говорит:

– Компьютеры не возьмешь?

Я в чем мать родила. Говорю:

– Какого… цвета компьютеры?

– Белого.

– Нет, – говорю, – красных взял бы штук сорок, а белые даром не нужны.

Только отделался от него, две девицы подходят, краснеют на ходу. Всё! Сейчас шум, скандал, мордобой, неопознанное тело.

Подошли, говорят:

– Вы нас не сфотографируете? А то всем некогда, а мы торопимся.

Я смотрю – действительно все торопятся и этим некогда. Сфотографировал их. И уже как-то начал осваиваться потихоньку, успокаиваться начал. Поворачиваюсь вправо – милиционер, с ним две женщины. Милиционер спрашивает:

– Этот?

Одна:

– Этот.

Милиционер:

– Сколько было в кошельке?

– Пятьсот рублей.

– А этот вырвал и бежать?

– Да.

– Точно он?

– Он!.. Только тот вроде негр был.

У меня прямо гора с плеч. Тут откуда ни возьмись собака, оскалилась сразу. Думаю: «Ведь она может цапнуть. Да хоть и за ногу. Как я побегу, когда народ возмутится?»

Хорошо, женщина какая-то отогнала ее, обошла меня три раза и сперва ничего, только:

– О-ой!.. Ну надо же!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.