Посмертно подсудимый

Второе – Б. А. Трубецкой ссылается на откровения самого Липранди относительно форм и методов агентурно-провокаторской деятельности и своего отношения к революционному движению в своем «Объяснении» к своей же «Записке» в III Отделение, сочиненной им в 1849 году. Там Липранди пишет, что революционные заговоры – это «зло великой важности, угрожающее коренным потрясением общественному государственному порядку», что «таков мой образ мыслей и таково мое внутреннее убеждение», что он «почитал себя в обязанности следить все нити порученного моему наблюдению дела, как бы они при первом взгляде ни представлялись ничтожными и не заслуживающими внимания…»[48] Однако и здесь сказанное относится к 1849 году, а за четверть века убеждения человека могли коренным образом измениться. Третьей, и едва ли не главной, уликой против Липранди Б. А. Трубецкой считает странности его поведения в связи с арестом В. Ф. Раевского: «4 февраля 1822 г. Липранди с подозрительной неожиданностью выезжает на четыре с лишним месяца в Петербург. А через день (!), 6 февраля, был арестован В. Ф. Раевский, и затем начались репрессии против видных деятелей кишиневской ячейки Южного общества».[49] Следует отметить, что сам Раевский несколько по-иному излагает эти события. После того как Пушкин предупредил его о предстоящем аресте, Раевский предложил ему пойти с ним к Липранди, чтобы посоветоваться, и этот визит тут же состоялся. Раевский датирует посещение 5 февраля 1822 г., а свой арест – 6 февраля. Даже если мемуарист ошибался немного в датах, его рассказ не может не изменить оценку поведения опытного разведчика. Одно дело, когда тайный агент, «наведя» на «первого декабриста» военное командование, уезжает из города, чтобы не быть причастным к аресту. Совсем другое, имевшееся в данном случае, – когда выясняется, что арест Раевского был уже предрешен, об этом знал не только сам декабрист, но и Пушкин. В этой ситуации внезапный выезд тайного агента уже никак не вяжется с его опытностью в агентурно-сыскных делах. Следовательно, и этот факт не может быть признан достаточным доказательством. Что же касается репрессий против «видных деятелей» кишиневской ячейки Южного тайного общества, то и здесь не чувствуется руки «профессионала» в этом деле. Допустим, по донесениям Липранди был смещен с поста командующего дивизией М. Ф. Орлов, а командир бригады этой дивизии П. С. Пущин уволен в отставку. Вряд ли опытный разведчик и агентурист смог не увидеть связи, например, Орлова с руководителем всего Южного тайного общества Пестелем. И Орлов, и Пущин «потерпели гонения по службе» в связи с делом Раевского. Детали этого дела были известны правительству (так же как и состояние дел в дивизии Орлова) вовсе не только от тайных агентов. Четвертой уликой причастности Липранди к ведомству тайной полиции Б. А. Трубецкой считает то, что тому удалось легко уйти от ответственности по делу декабристов. Да, Липранди попал в знаменитый Алфавит декабристов. Однако в нем в отношении Липранди было записано следующее: «Был взят по показанию Комарова, назвавшего его членом, но на вопросы Комиссии все главнейшие члены Южного и Северного обществ утвердительно отвечали, что Липранди не только не принадлежал к обществу, но не знал о существовании оного и ни с кем из членов не имел сношений. Сам Комаров не подтвердил своего показания, сделав оное гадательно».[50] Таким образом, у следственной комиссии была лишь одна улика – показания Комарова, от которых тот отказался. В связи с этим нет ничего необычного в том, что Липранди был освобожден от ареста. Кстати сказать, в такой ситуации оказался далеко не один Липранди. Вспомним хотя бы Грибоедова, в отношении которого следствие располагало куда более вескими уликами. Ссылка же на мемуарное свидетельство генерал-майора С. Желтухина об уверенности Липранди в его скором освобождении от следствия также может показаться странной сама по себе, если к ее оценке мы подойдем, будучи уже уверенными в причастности Липранди к декабристскому движению (пусть даже и по долгу своей разведывательно-провокаторской деятельности). Если же мы отрешимся от этого, как от уже абсолютно доказанного, то ничего странного в этом не увидим. Пятый довод против Липранди заключается в следующем: подозрительно, что Николай I через два года после ареста – освобождения Липранди назначил его начальником вновь учрежденной высшей тайной заграничной полиции. Однако и это само по себе ни о чем не говорит. Николаю было известно (через того же Бенкендорфа) о редких талантах Липранди как специалиста именно в области заграничной агентурной работы, о том, что он многого добился на этом поприще. Перед следственной комиссией он «очистился», и у Николая I вопрос о его назначении, видимо, не вызывал сомнений. Существует аналогичный пример: Грибоедов, чье членство в Северном обществе подтвердили на следствии Рылеев, Трубецкой, Оболенский, Бригген, Оржицкий, после следствия заведовал внешними сношениями с Персией и Турцией, а в 1828 году был назначен полномочным министром-резидентом (послом) в Иран. В качестве шестого довода Б. А. Трубецким приводится запись самого Пушкина в его второй «Программе записок», относящихся к 1833 году: «Кишинев… Липр[анди] – 12 год – mort de sa famm – le renegat[51]». Однако ренегат – это, как известно, отступник, человек, изменивший своим убеждениям и перешедший в лагерь противников. Следовательно, если последнее относится к Липранди, то это означает, что в 1833 году поэт считал, что Липранди изменил своим ранним политическим убеждениям (кишиневско-одесского периода), а вовсе не считал, что он был тайным агентом десять лет назад.

Слабым, по нашему мнению, доказательством (его можно считать седьмым) является и ссылка на письмо Н. С. Алексеева Пушкину от 30 сентября 1826 г. В нем Алексеев сообщает поэту, что Липранди «живет по-прежнему здесь довольно открыто и, как другой Калиостро, бог знает откуда берет деньги».[52] Б. А. Трубецкой делает вывод, что, по-видимому, Алексеев уже признал в Липранди нечистоплотного в морально-политическом отношении человека, подозревал его в давних связях с полицией. «Сорить деньгами» Липранди не стеснялся не только в присутствии Алексеева. Это его свойство было известно и В. Ф. Раевскому, и самому Пушкину, и многим другим. Следовательно, можно сделать такой вывод: Липранди пировал на свои «сорок сребреников», если исходить из того, что он был новичком сыска, дилетантом, а не профессиональным военным разведчиком. Однако Липранди не был, как известно, ни дилетантом в своем деле, ни новичком.

Вряд ли можно однозначно оценивать и отказ Пушкина встретиться (вместе с Липранди) с находившимся в заключении в Тираспольской крепости В. Ф. Раевским. В своих воспоминаниях сам Липранди описал это следующим образом: «На вопрос мой, почему он не повидался с Раевским, когда ему было предложено самим корпусным командиром (Сабанеевым. – А. Н.), Пушкин, как мне показалось, будто бы несколько был озадачен моим вопросом и стал оправдываться тем, что он спешил, и кончил полным признанием, что в его положении ему нельзя было воспользоваться этим предложением…»[53] По этому вопросу В. Кулешов справедливо заметил, что «Пушкин поступил весьма осторожно и мудро».[54] Он знал, что Сабанеев «засадил» Раевского в тюрьму, и, несомненно, использовал бы посещение Пушкиным арестованного как против Раевского, так и против самого Пушкина.

Мы вовсе не подвергаем сомнению серьезность подозрений, выдвинутых в литературе в отношении Липранди. Тем не менее, по нашему мнению, это всего лишь, так сказать, «косвенные» и разрозненные улики. И в настоящее время нет документальных данных, позволяющих категорически утверждать, что Липранди на юге шпионил за Пушкиным, являясь агентом тайной полиции. «Окончательное решение вопроса, – справедливо утверждает А. Ф. Возный, – по-видимому, возможно в том случае, если будут обнаружены исчезнувшие дневники и другие бумаги Липранди, его письма». По мнению этого автора, «документы о получении Липранди денег на агентурную работу и его отчеты о ней» могут находиться в одесском архиве Воронцова.[55] В общем, для окончательного вывода нужны документальные подтверждения. И вряд ли этот вопрос можно решать с такой легкостью: «Если вчитаться в его (Липранди. – А. Н.) мемуары, опубликованные в XIX веке, станет ясно, что он подвизался тогда на юге в качестве секретного агента самодержавия… следил за ссыльным Пушкиным, декабристами, греческими повстанцами».[56] По нашему мнению, непредвзятое прочтение этих записок позволяет сделать вывод о том, что их автор на редкость доброжелателен к юному поэту, а «Записки» по справедливости считаются «одним из ценнейших источников биографии поэта, с обширным кругом сведений, касающихся кишиневского и одесского окружения Пушкина, его быта, привычек, исторических, социальных и отчасти литературных интересов».[57]

Если признать, что Липранди уже в южной ссылке Пушкина шпионил за ним, то определенную трудность вызывает объяснение того, почему он не донес куда следует об антиправительственных взглядах поэта. Б. А. Трубецкой объясняет это тем, что Липранди «считал достаточными те сведения о Пушкине, которые, как он полагал, должен был сообщить генерал Инзов, под надзор которого был послан Пушкин».[58] Но так мог думать лишь новичок сыска, а не профессионал, каковым был Липранди. Он прекрасно знал, с какой заботливостью и теплотой относился Инзов к опальному поэту, как выгораживал его. Долг Липранди – тайного агента – требовал от него совсем иного поведения. Более правдоподобно, по нашему мнению, объясняет это В. Кулешов: «Он (Липранди. – А. Н.) мог точно знать, что Пушкин к заговору не принадлежит, а сообщением о резких, неосторожных высказываниях поэта Петербург не удивишь».[59]

Если же согласиться с той версией, что Липранди стал агентом тайной полиции позже кишиневско-одесского периода жизни поэта, то следует отметить, что Пушкину в определенной мере «везло» на «переродившихся» друзей. Таковым был и Я. Н. Толстой (1791–1867) – участник Отечественной войны 1812 года, член Союза Благоденствия, председатель общества «Зеленая лампа», адресат стихотворения Пушкина «Философ ранний, ты бежишь…». Известно очень теплое письмо Пушкина Я. Н. Толстому от 26 сентября 1822 г. из Кишинева. Однако впоследствии следует перерождение, он выбирает «путь Липранди и Дубельта» и становится агентом III Отделения.[60]

Пушкин и Каролина Собаньская

Переписка поэта свидетельствует о том, что одному из самых сильных любовных увлечений Пушкин был обязан не кому иному, как агенту тайной полиции. Последний, вернее последняя, является и адресатом одного из шедевров пушкинской лирики – «Что в имени тебе моем?». Оно написано 5 января 1830 г. в ответ на просьбу польской красавицы Каролины Собаньской. 2 февраля Пушкин написал в ее адрес два письма, поражающих нас глубиной его чувств к адресату. В одном из них сказано: «Сегодня 9-я годовщина дня, когда я вас увидел в первый раз. Этот день был решающим в моей жизни» (10, 270). Следовательно, Пушкин познакомился с Собаньской в феврале 1821 года во время кишиневской ссылки, в один из своих приездов из Кишинева в Киев. Каролина Собаньская, урожденная графиня Ржевусская, дочь киевского губернского предводителя дворянства, впоследствии тайного советника и сенатора, видного масона, получила отличное образование, слыла прекрасной пианисткой. Юной девушкой ее выдали замуж за пятидесятилетнего помещика, но жила она с ним недолго. В 1819 году сблизилась с графом И. О. Виттом – начальником военных поселений в Новороссийске, организатором тайного сыска за декабристами на юге (и впоследствии за Пушкиным в Михайловском). По воспоминаниям современников, Собаньская страстно любила этого человека, нравственные качества которого были таковы, что даже великий князь Константин Павлович (моралист, как известно, не особенный) называл его «негодяем» и «достойным виселицы». Связь их продолжалась до 1836 года. В Собаньскую был влюблен и Адам Мицкевич, посвятивший ей ряд стихотворений. Не менее чем сама Каролина известна в литературе и ее сестра – Эвелина Ганская, ставшая незадолго до смерти Бальзака его женой. Кстати сказать, Эвелину по Одессе знал и Пушкин. Об этом сохранилось его собственное свидетельство в письме к А. Н. Раевскому в октябре 1823 года из Одессы, где поэт называет ее Аталой, по имени одноименной героини романа Шатобриана. О том, что для Витта Каролина была не только любовницей, но и его тайным агентом (а впоследствии и жандармским агентом), свидетельствует в своих «Записках» Вигель. Он был «ослеплен ее привлекательностью, – вспоминает мемуарист, – но когда, несколько лет спустя, узнал я, что Витт употреблял ее и серьезным образом, что она служила секретарем сему в речах умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы, что потом из барышень поступила она в число жандармских агентов, то почувствовал необоримое от нее отвращение».[61] О последующих ее связях с самим Бенкендорфом свидетельствует ее письмо к нему, на котором есть пометка о том, что первый жандарм России ответил ей 4 декабря 1832 г.[62] С Собаньской Пушкин встречался в Одессе, а в 1828 году и в Петербурге. Разумеется, нет никаких оснований предполагать, что в своей агентурной деятельности эта дама делала какие-либо исключения для Пушкина.

Примечания

1

Даты в соответствии с историко-литературной традицией приводятся по старому стилю.

2

Оно было опубликовано в 1900 году. См.: Дуэль Пушкина с Дантесом – Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г. СПб. 199 С.

3

В юридических журналах («Социалистическая законность» и «Советская юстиция») этому процессу было посвящено несколько небольших, ознакомительного характера статей, приуроченных к пушкинским юбилеям, – M. Н. Гернета, В. Д. Гольдинера, А. Т. Бажанова, А. Вознесенского и др.

4

Нагибин Ю. Предисловие к альбому «Моей души предел желанный. Пушкин на юге». Киев, 1986.

5

Цит. по: Жизнь Пушкина. Т. 1. М., 1988. С. 302.

6

Русская старина. Т. 98. СПб., 1899. С. 279.

7

См.: Слюсарский А. Г. Василий Назарович Каразин. Харьков, 1952. С. 58.

8

Пушкин А. С. Полн. собр. соч. В 9 т. Изд. второе. Изд-во АН СССР. М., 1956–1958. T. I. С. 350. Дальнейшие ссылки на это издание помещены в тексте непосредственно после цитирования. В скобках указываются том и страница так: (1, 350).

9

Жизнь Пушкина. Т. 1. С. 301.

10

По характеристике Ф. Н. Глинки, Фогель был одним из самых знаменитых тайных агентов.

11

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1985. С. 210–211.

12

Глинка Ф. Соч. М., 1986. С. 315, 29–30.

13

Глинка Ф. Соч. М., 1986. С. 315, 29–30.

14

Свербеев Д. И. Воспоминания о Чаадаеве. Русский архив. 1868. С. 977.

15

Письма H. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 287.

16

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 223–224.

17

Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Т. 1. М. – Л., 1936. С. 191.

18

Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. Л., 1925. С. 5.

19

Пущин И. И. Записки о Пушкине. М., 1984. С. 44.

20

Русская старина. 1890. № 11. С. 505.

21

Былое. 1906. № 11. С. 28–29.

22

Пущин И. И. Указ. соч. С. 14, 48.

23

Пущин И. И. Указ. соч. С. 14, 48.

24

А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 237.

25

Жизнь Пушкина. Т. 1. М., 1988. С. 331.

26

Временник Пушкинской комиссии. Л., 1969. С. 43–44.

27

В 1822 году вследствие разногласий с Александром I по внешнеполитическим вопросам был вынужден покинуть Россию, а в 1827 году стал президентом Греции.

28

Русская старина. 1887. Т. 53. С. 241–242.

29

Цит. по: Хазин М. Твоей молвой наполнен сей предел. Кишинев, 1987. С. 128.

30

Русская старина. 1883. Кн. 12. С. 658.

31

С. А. Тучков (1767–1839) – литератор, генерал-майор, позднее генерал-лейтенант, во время кишиневской ссылки Пушкина служил в Измаиле, где поэт с ним и встречался, член кишиневской масонской ложи «Овидий».

32

Суццо Георгий (1763–1836) – молдавский эмигрант, бежавший из Румынии.

33

Там же. С. 655.

34

См.: Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826–1855 гг. СПб., 1909. С. 8.

35

Русская старина. 1883. Кн. 12. С. 657.

36

Русская старина. 1887. Т. 53. С. 243.

37

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 364, 375.

38

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 364, 375.

39

Цит. по: Цявловский М. А. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. Т. 1. М., 1951. С. 261.

40

Русская старина. 1899. Т. 98. С. 277.

41

Командир корпуса, в который входила дивизия М. Ф. Орлова, поборник палочной дисциплины и других аракчеевских порядков в армии.

42

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 384.

43

В январе 1826 года поэт из Михайловского писал Жуковскому: «В Кишиневе я был дружен с майором Раевским» (10, 198).

44

Там же. С. 293.

45

См.: Возный А. Ф. Полицейский сыск и кружок петрашевцев. Киев, 1976. С. 74.

46

Записки Сергея Григорьевича Волконского (декабриста). СПб., 1901. С. 318.

47

Русская старина. 1883. Т. 40. С. 657–658.

48

Русская старина. 1872. Т. 6. С. 70–71.

49

Трубецкой Б. А. Пушкин в Молдавии. Кишинев, 1983. С. 91.

50

Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 277.

51

Смерть жены – ренегат (фр.) (8, 75).

52

Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М. – Л. Изд-во АН СССР. 1937–1959. T. XIII. С. 301.

53

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 351.

54

Кулешов В. Жизнь и творчество А. С. Пушкина. М., 1987. С. 111.

55

Возный А. Ф. Указ. соч. С. 82.

56

Мих. Искрин. Загадка «выстрела» // Вечерняя Москва. 1988. 2 февр.

57

Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975. С. 223.

58

Трубецкой Б. А. Указ. соч. С. 93.

59

Кулешов В. Указ. соч. С. 111.

60

Эйдельман Н. Пушкин. Из биографии и творчества. 1826/1837. М., 1987. С. 326–327.

61

Вигель. Записки. М., 1891. VII. С. 185–186.

62

Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М, – Л., 1935. С. 185–196.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.