И старик одним духом выпил до дна предложенную ему чашу.
— Уфф! — вздохнул он удовлетворенно и, немного отдышавшись, добавил: — Не вино, а молоко львиное!
В это время Аршак вскрывал письмо.
— О, да ведь это от моего львенка! — вглядываясь в знакомый почерк, воскликнул он. — Милый ты мой! Но почему же он сам — то не пришел?
— Как так? Разве не пришли? Ведь с фермы ребята еще вчера ушли, — сказал дядя Мурад.
И тут же пожалел: жена Аршака вскрикнула: «Ой, чтоб я ослепла!» — и выронила из рук глиняную чашу, которую ей только что вернул старик.
— Погоди-ка, жена, давай раньше прочтем. Ну куда они могут пропасть! — больше для того чтобы успокоить самого себя, а не жену, сказал Аршак и начал читать.
— Да это не мне! Парень деду своему пишет. Отец! — крикнул он в комнату. — Внук тебе с фермы письмо прислал!
— Да — а? А что же он пишет? — послышалось из комнаты.
— Что? Вот прочту сейчас. Пишет, что должен тебя омолодить. Ха — ха — ха! — раскатисто захохотал Аршак. Однако, прочитав еще несколько строк, посерьезнел. — Как это — на Дальний Восток? Сдурел мальчишка!
Но ведь правду говорят, что пьяному море по колено. Ни письмо сына, ни тревога жены не произвели на Аршака особого впечатления. Он даже начал хвастаться, что детство его сына проходит так же, как детство знаменитых путешественников: необычно!
…Когда поздней ночью Арам вернулся домой, он застал такую картину: жена горько плакала, била себя по коленям и причитала. Узнав, что и Ашот не вернулся с фермы, Арам серьезно обеспокоился, однако на жену прикрикнул;
— Чего ты разревелась? Не ребенок же он! Не станет дома сидеть, держась за твою юбку.
Он лег, быстро уснул и проснулся еще затемно — так он обычно вставал, отправляясь на охоту.
Хмель за ночь прошел. Арам увидел жену, которая, кажется, так и не отходила от окна, перевел взгляд на нетронутую постель любимого сына и встревожился: «Не случилось ли действительно чего с мальчиками?»
Жена ахала, охала, ломала руки и то и дело повторяла: «Ох, сынок мой… Ох, сынок, где, под какой скалой ты остался?»
— Я сейчас слетаю на ферму на лошади бригадира. Скоро вернусь — солнце еще не взойдет, — сказал Арам.
— Погоди, пусть рассветет. Куда ты в такую метель? — пыталась остановить его жена.
Но Арам, взяв ружье, вышел из дому. Какая там метель, какие волки, когда пропал Ашот!
До фермы Арам, однако, не доехал. На полпути он встретил Аршака, возвращавшегося оттуда. Еще вечером жена заставила его поехать.
— Точно… Убежали на Дальний Восток, — коротко объявил Аршак. Он был очень удручен.
— Откуда ты знаешь?
— По всему видно. Письмо есть? Есть! А Шушик — так та прямо сказала матери: едем на Дальний Восток, к тиграм!.. Должно быть, твоего сына слова повторяла.
И Аршак смутился: «Не обиделся бы Арам».
— Да и мой, надо сказать, от твоего недалеко ушел. Тоже голова ветреная, — добавил он, чтобы исправить ошибку.
— Но что же нам делать теперь? Не начать ли искать их в горах, не поднять ли народ?
— Если в горах — сами придут, не младенцы! Твой сын — охотник, сына Авдала — пастух, собака с ними умная. Будь они в наших местах, собака наверняка дала бы знать… Нет — нет. Как бычки, которым ветер ударил в голову, пропали, ушли.
Покачав головой, Аршак стегнул лошадь. Стегнул свою и Арам. И бедные животные, утопая в глубоком снегу, в пене и поту уносили обратно в село своих погруженных в глубокую задумчивость седоков.
Известие о пропаже ребят быстро облетело село. Школьники с серьезными лицами окружали учителей, директор школы говорил по телефону с районным начальником милиции.
Снова прочитали письмо Гагика, снова спросили почтальона и Аршака, которые были «на месте», говорили с людьми и пришли к заключению, что ребята, кажется, и в самом деле отправились на Дальний Восток.
— В этом возрасте случается… В этом возрасте головы у детей всегда бывают набиты разными фантазиями, а особенно у таких, как Ашот. Его — то я хорошо знаю, — сказал директор школы, старый педагог с маленькой седой бородкой и сгорбленной спиной. — Сумасбродное детство! Впрочем, и я когда — то убегал из дому, — признался он, по — видимому взволнованный воспоминаниями. — Кажется, в Африку.
— Значит, не надо село на ноги поднимать, людей на поиски посылать? — спросил председатель колхоза Арут. — Уфф! И без того хватает у меня хлопот, а тут еще эти ребята. Сущее наказание!
И вечно чем — то занятый Арут начал кричать на Арама и Аршака, обвиняя их в том, что они «растят для колхоза недисциплинированные кадры»…
— Если они уже теперь убегают из села, какие же из них колхозники выйдут? — шумел он.
Однако Саркиса, сына Паруйра, председатель взял под свою защиту.
— Он что? Он вроде ягненка. Развесил уши! А вот сынок Арама — это парень с цепи сорвавшийся. Вот и сбил он с толку Саркиса. А может, просто даже припугнул и с собой увел. Все мог! У него и отец такой — разве он на собраниях меня не запугивает? Тоже мне критик выискался! — бушевал Арут.
Слушал все это Арам, кипела в нем кровь, но он сдерживался, чтобы не «пустить по ветру председательские перья».
Несмотря на то что из района во все концы были разосланы телеграммы с просьбой задержать беглецов, все решили, что кому — то необходимо поехать вслед за ними.
Но кому?
Назвали Паруйра, как наиболее расторопного.
— Ты хорошо говоришь по-русски, свет и людей повидал — говорил ему Аршак. — А если тебе одному неохота, давай и я поеду, и Арам не откажется.
— Арам? Когда бы Арам человеком был, не родил бы разбойника! Сына моего с толку сбил! — шумел Паруйр.
Его уши стали красными, мясистый лоб покрыла испарина, темно — серые глаза помутнели — такая разбирала его злость.
— Ну, не будем ссориться. Нам теперь надо лететь, чтобы перехватить детей на дороге, — успокаивал его Аршак.
— Да будь они прокляты! Нет у меня сына! Пусть себе едет! — в пылу раздражения орал Паруйр, который, конечно, не меньше других переживал исчезновение своего единственного сынка, но в душе не верил в легенду о том, что ребята убежали на Дальний Восток.
Ну, раз у Паруйра «нет сына», доярка Ашхен — вдова с двумя детьми, а пастух Авдал, отец Асо, не может покинуть стадо, оставалось ехать Араму и Аршаку.
Паруйр обрадовался такому решению и, завидев издали председателя Арута, заспешил к нему:
— Видал таких умников? Говорят — бросай дела, поезжай на Дальний Восток. Глупости говорят! Когда уехали? На какой станции на поезд сели? Почему никто их не видел? Да и откуда у них деньги на билеты были?
В глазах Арута замелькали хитрые огоньки.
— Ладно, ладно, Паруйр! Хватит об этом. Ты лучше вино приготовь, завтра с утра начнем отправлять в Ереван.
Слово «приготовь» председатель не случайно выделил, и не случайно глаза его при этом заблестели. Паруйр понятливо подмигнул Аруту:
— Приготовим! Не посылать же такое вино, чтобы люди пили и отравлялись.
— То есть как это — отравлялись? Разве наше вино ядовитое? — с упреком шепнул председатель.
— А шестнадцать градусов? Это, по — твоему, не яд?…
— Да… Ах ты, разбойник! Снизь!
«Снизь!» В устах председателя Арута это короткое слово стоило ста тысяч!
А у Паруйра ход мыслей был примерно такой: «Снижу, конечно, снижу. Не позволю же я, чтобы честные советские граждане пили вино крепостью в шестнадцать градусов, теряли голову и начинали оскорблять, друг друга…» Нет, Паруйр этого не допустит! К пятидесяти бочкам крепкого, хорошего вина он добавит десятка три бочек чистой, прозрачной, бегущей с гор воды, и тогда крепость вина снизится примерно до десяти градусов. Приличное вино! Такое можно пить, не опасаясь скандалов.
…Тесные ряды бочек, стоявших в погребе, как всегда, вызвали в сердце Паруйра радостное волнение. Весь его внутренний мир, чувства, совесть, горести и радости да, по существу, и самое его бытие — все было связано с порученными его попечению складами, с хранящимися здесь общественными продуктами. Вне этих складов у Паруйра не было ни жизни, ни цели — ничего! Как рыба без воды, не смог бы Паруйр жить без колхозных складов. Они придавали ему силу, уверенность, твердость воли. И приятелей было у него много — таких, которые еще издали снимали перед ним шапку. «Человек чувствует себя на верху блаженства, если тот, кто еще вчера тебя презирал, сегодня с улыбкой кланяется тебе в пояс и льстиво спрашивает: «Как здоровье, Паруйр Абакумович?…»
Но… зачем столько говорить о каком — то заведующем колхозными складами? — спросит читатель.
Да, действительно нас интересует не Паруйр, а сын его, Саркис.
«Мир — сало, а ты — нож. Режь, сколько силенки хватает», — постоянно говорил мальчику отец, и эта заповедь глубоко запечатлелась в мозгу Саркиса. С детства он видел, как живет его отец, подражал ему и, воспитанный им, твердо усвоил, что весь мир служит только его интересам.
Теперь Саркис оказался плечом к плечу, рука об руку с товарищами, которых не любил, с товарищами, отцы и матери которых были честными колхозниками и воспитали в своих детях любовь к труду — упорному и полезному для общества.
Понятно, как трудно было ему вступить в борьбу со злыми силами природы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О том, что ни одно существо добровольно не согласится стать пищей другого
Когда Ашот проснулся и открыл глаза — это было уже на пятое утро, — он увидел, что Асо. разрезает на куски толах — одну из своих коротеньких, из грубой ткани обмоток.
«Что ты делаешь?» — взглядом спросил его Ашот. Асо, тоже молча, поднял правую руку и сделал ею несколько вращательных движений у себя над головой.
— Праща? — догадался Ашот. Асо кивнул.
Проснулся Гагик, протер глаза и вышел из пещеры.
— Поздравляю! — крикнул он с порога. — Снова на метр снега навалило!
Мальчики невольно вздрогнули, а Шушик всплеснула руками. Она давно уже не спала — разве в таком холоде можно уснуть?
— Это хорошо, я как раз такого снега и ожидал, — подчеркнуто беззаботным голосом сказал Ашот. — Раньше снег сверху подмерзал и куропатки убегали, а теперь не уйдут — провалятся.
— А как мы их ловить будем: за хвост или за голову? — ехидно спросил Гагик.
— И сколько килограммов будет весить каждая? — впервые вмешался в разговоры старших товарищей Асо.
— Ого, Асо! Невелика мышка, да зубок остер! И ты меня вышучиваешь? — удивился Ашот. — А ну, дай-ка погляжу, что ты там сделал. Ну, изрезал обмотки, а где же ты веревочку возьмешь для своей пращи?
— Мой чулок можно распустить, — утирая слезы, сказала Шушик.
— Я не позволю трогать твой чулок, хушкэ Шушик! Погляди-ка, сколько у меня веревочек! — И Асо показал на свои лапти.
А лапти у него были особенные. Они отличались от обычных тем, что верх их был прошит густой сеткой из толстых разноцветных ниток. Мальчик распустил часть этих ниток и скрутил из них шнурки для трех пращей.
— Умеешь метать? — спросил он Ашота, но, словно испугавшись, что вопрос прозвучал обидно, поторопился исправить свою ошибку: — Ну конечно же, умеешь!
— А ты?
— Я? Кое — как, — скромно ответил Асо.
— Ладно, если так. А пока давайте-ка умоемся снежком. Ох, да сколько же его выпало! Какой чудесный день для охоты! Сегодня мы ею и займемся. Пойдем-ка за куропатками. Шушик, ты раздуй огонь, а мы скоро вернемся.
Ребята взяли свои первобытные молоты и вслед за Ашотом направились к выходу, но на пороге пещеры остановились. Как ринуться в эту бездну снега? И зачем?
А снег все еще продолжал сыпать, мелкий — мелкий. День был мрачный. Реденький занавес тумана закрывал вершины гор, окружавших ущелье. Ни одной куропатки не было видно вокруг, ниоткуда не доносилось ее обычной песни.
— Ничего нет, куда ты нас ведешь? — сделав всего несколько шагов, недовольным голосом спросил Саркис.
Мало приятного было пробиваться сквозь глубокий и холодный снег.
С трудом скрывая свое раздражение, Ашот — не столько для Саркиса, сколько для Гагика и Асо — сказал:
— В такую погоду каменные куропатки прячутся в расщелины скал. Надо вспугнуть их. Когда взлетят и сядут на мягкий снег, тогда и будут наши.
— Наши? Ну, коли наши — пойди принеси! — проворчал Саркис и, свернув с дорожки, проложенной в снегу товарищами, углубился в кусты. Там можно было найти что-нибудь более доступное — шиповник, крушину.
— Не пойдешь с нами? — жестко спросил Ашот, и горячие глаза его гневно сверкнули.
— Захочу — пойду, не захочу — не пойду! — вызывающе ответил Саркис. — Что я, раб твой, что ли?
— Ладно, раскаешься… За мной, ребята!
И Ашот, красный от негодования, двинулся, раскидывая снег, к тому склону горы, где каждое утро распевали куропатки.
Каменные куропатки — птицы оседлые, и, если они были где — то несколько дней назад, значит, там их и нужно искать. Так, по крайней мере, думал Ашот.
А Гагик шел нехотя. «Безнадежное дело, да разве назад вернешься? Неудобно», — думал он.
В это время над головами ребят пролетела стайка воробьев, которых преследовал ястреб. Птички в панике попрятались в кустах.
Ашот удивился. Что делают здесь, в Барсовом ущелье, воробьи?
Юный охотник знал, что в горах и в лесах воробьи почти не встречаются. Они всегда живут по соседству с человеком, под его покровительством, — в построенных им сараях, в сложенных им скирдах. Человек защищает их от ястребов, от лисиц, и они безвозмездно пользуются тысячью созданных человеком благ.
Так как же попали воробьи сюда, в это пустынное место?
— Ребята, здесь, кажется, люди жили! — взволнованно высказал Ашот свое предположение.
Но мальчикам было не до того. Они побросали свои молоты, вытащили пращи и обрушили на воробьев целый град камней.
— Одного подбил, честное слово!. Я видел, как он упал! — возбужденно закричал Гагик и кинулся было разыскивать свою добычу.
Но Ашот остановил его:
— Не надо, Гагик! Это не воробей был, а мой камень. Тебе померещилось. Это от волнения. Пойдем…
И действительно, стоило ли гоняться за воробьями?
Нет, охота, видать, дело нелегкое. Такая вот незавидная птичка, а тоже жить хочет и всеми силами старается спастись — то в кустах спрячется, то на крылышки свои понадеется и улетит.
Ребята шли за Ашотом туда, где, по его убеждению, должны были обитать куропатки. Однако Гагик все еще не мог забыть о воробьях. «Неужели же мы так ни одного и не подбили? Нет, кажется, это все — таки не камень упал, а воробей», — раздумывал он, с тоской оглядываясь на кусты.
С большим трудом одолели мальчики те двести — триста шагов, которые отделяли их жилище от Куропачьей горы, как прозвали они скалу, стоявшую к западу от пещеры. Неуклюжей башней возвышалась она в ряду кряжей, окаймлявших ущелье справа.
Скала была отлогой, и потому снег особенно обильно покрывал ее склоны. На его белой поверхности кое — где чернели лишь расщелины, из которых пробивались пучки желтой травы, сухие стебли каких — то растений да редкие, чахлые кустики.
Здесь — то, в корнях этих растений, и прячутся куропатки в дни, когда выпадает глубокий снег. Здесь они и корм кое — какой находят — семена трав, почки, ягоды.
Ребята не дошли еще до этих расщелин, когда Ашот распорядился:
— Кидайте камни, шумите!
На ощупь отыскивая в снегу камни, мальчики стали бросать их в кусты, кричать, свистеть. Надрываясь, лаял Бойнах.
И расчеты Ашота оправдались. Несколько куропаток встревоженно покинули свои убежища и побежали вверх по скале. Движения их были неуверенны. Птицы вязли в мягком, только что выпавшем снегу, утопали в нем, а некоторые даже останавливались и просто прятали в снег голову. Вероятно, они думали, что так их не увидят. Это характерно для куропаток. Когда спрятаться некуда, а взлететь невозможно — мягкий снег не позволяет опереться и оттолкнуться, — они от ужаса зарываются головками в снег.
Ашота брала досада — нельзя подняться на скалу! А ведь тогда так просто было бы живьем взять их, этих уткнувшихся в снег птиц.
— Пращами, пращами! — крикнул он товарищам, — Асо, есть у тебя камни?
Хлоп, хлоп, хлоп! — швыряли ребята камнями. Но какое же существо согласится стать пищей другого! И куропатки, так же как воробьи, находят пути к спасению. Зарываясь в снег, они невольно стряхивают его с острых 'камней и таким образом получают опору, тот трамплин, который им необходим для взлета.
Фр… фрр… фрр…
Сметая снег со скалы, куропатки одна за;Другой поднялись, взлетели и сели несколько повыше пещеры, в которой приютились ребята.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
О том, что получается, когда неопытные люди пытаются заниматься охотой
Итак, добыча ушла из рук. Асо и Гагик от огорчения скисли. Ашот же, наоборот, почему — то еще больше воодушевился.
— Видали? — спросил он. — Вот теперь — то все будет в порядке! Пойдем.
Но Гагик не тронулся с места.
— Пока я не пойму, почему ты так считаешь, не пойду, — заявил он решительно.
— Нашел время для объяснений! — возмутился разгоряченный близостью дичи Ашот, но все же пояснил: — Не видишь разве, что они сели на плоскую верхушку скалы?
— Так… Что же с того? Ты скажи так, чтобы мне понятно стало! — постучал Гагик пальцем по лбу.
Асо тоже не понимал Ашота. Он никогда не охотился на куропаток и не знал, как их ловят. Но он считал, что спорить и задавать вопросы сейчас не время. Раз Ашот приказывает, надо подчиняться. Так, по крайней мере, Асо научился вести себя на ферме. Прикажет что-нибудь старший пастух — приложи руку к правому глазу и скажи: «Слушаюсь! Сделаю!»
— Тупица! — сказал Ашот Гагику. — Не говорил я разве, что, когда много снега, куропатки или прячутся в расщелинах, или зарываются в снег? А там, наверху, нет никаких щелей, плоско. Не видишь? Как сели, так и пропали все — утонули в снегу. Значит, надо пойти и взять их. Скорее!
— Дошло, — согласился Гагик.
На этот раз путь был не так труден. Чтобы попасть на вершину скалы, ребятам нужно было вернуться по проложенной тропе к своей пещере, свернуть здесь влево и уже отсюда подниматься на гору. Но тут — то и начались настоящие испытания. Снег доходил мальчикам до пояса. Спускаться отсюда вниз было бы просто, но вот подниматься… Для этого, по крайней мере, нужно было быть сытым.
— Асо, отведи Бойнаха к Шушик и поскорее возвращайся, — тяжело дыша, распорядился Ашот.
— Ладно. Давайте я и эти молоты заодно отнесу, зачем они нам?
— Да, отнеси, и так тяжело…
Внизу из — за кустов показалась голова Саркиса. Он стряхивал снег с веток и внимательно осматривал их — искал ягоды. Находил он их или нет, кто знает, но если не бросал это занятие, значит, хоть что-нибудь там было…
Асо вернулся со своим пастушьим посохом в руках и быстро пошел вперед. Ему — то не был в редкость такой снег. Много раз вместе с отцом мальчик пробивал овцам путь с фермы на пастбище, а там отгребали снег лопатами, чтобы животным легче было искать траву.
Вот и сейчас. Опираясь на крепкий кизиловый посох, мальчик делал скачки вперед — так, словно должен был перепрыгнуть через какое-нибудь препятствие. Раньше всех добрался он до верхнего края скалы и спустил посох Ашоту.
Подражая пастушку, такими же, хотя и не столь ловкими прыжками поднялся Ашот, а уже за ним, по протоптанной дорожке, — Гагик.
Достигнув «крыши» скалы, ребята остановились, чтобы передохнуть, но вскоре Ашот начал осторожно продвигаться вперед. Ребята видели, что он чем — то сильно взволнован. Приложив палец к губам, он призывал к молчанию и кивком головы на что — то указывал.
Гагик вгляделся и заметил в центре «крыш» несколько маленьких ямок — словно кто — то бросил камни и они утонули в снегу, оставив в нем кривые, неровные вмятины. Теперь уже всем было ясно, что в глубине каждой из них сидит по куропатке.
Ашот сделал еще несколько шагов вперед. Он продвигался так легко, бесшумно, что куропатки и не подозревали о грозившей им опасности.
Дойдя до первой ямки, Ашот, напряженно припоминая все приемы отца, осторожно запустил в нее руку, и уже через секунду — другую в его руках трепетала куропатка.
Ах, этот трепет! Он волнует сердце охотника так, что оно, кажется, вот — вот разорвется… От радости кричать хочется!
Гагик стремительно кинулся к другой ямке, упал на нее грудью и, почувствовав в своей руке перья птицы, закричал:
— Поймал, поймал, скорее!
Но куропатка выскользнула, обсыпав снегом все лицо Гагика.
— Ссс! — сердито цыкнул Ашот.
Однако Гагик, кажется, совсем потерял голову. Перебегая от одной ямки к другой, он наваливался на них всем телом, суетился. Но куропатки не давались ему — взлетали то из — под мышки, то из — под ладоней — в общем, из — под самого носа охотника.
Асо тоже бросался то в одну, то в другую сторону и тоже впустую: с таким же шумом и клохтаньем куропатки ускользали и от него.
Ашот стоял, дрожа от гнева.
Руки его были заняты пойманной птицей — он не успел ни спрятать ее куда-нибудь, ни отдать товарищам, чтобы заняться дальнейшей охотой…
— Дурак! Что ты делаешь? — крикнул он Гагику, Но было уже поздно: Гагик с Асо разогнали всех птиц.
— Почему мы не сумели их поймать? — удивленно спросил Гагик.
Рядом с ним стоял Асо и виновато улыбался.
— Дурак! — сердито повторил Ашот. — Не видел ты, что ли, как я ловил? Разве можно наваливаться на ямки? Надо просто тихо сунуть туда руку и… Фу, да кому я говорю! Ты только и умеешь над людьми смеяться, над тем, над другим… Ах, как они удирали!
Сожаление и досада с такой силой овладели Ашотом, что он готов был сесть на снег и заплакать. Кто знает, встретится ли им еще когда-нибудь такая возможность удачно поохотиться? Ведь как только поверхность снега чуть — чуть подмерзнет, куропатки спасены. Они с такой легкостью и быстротой будут убегать, что «за ними не поспеет и конный», как любил шутить отец Ашота.
Молча, опустив головы, вернулись ребята в пещеру.
— Ай, куропатку поймали? — обрадовавшись, вскочила с места Шушик. — Но почему вы носы повесили?
Ашот ничего не ответил.
Молча ощипали они куропатку, голову и внутренности отдали Бойнаху. Подержав птицу на ладони, Гагик все же не утерпел:
— Сколько же она весит?
Ашот не ответил. Он был мрачен и молчалив. В его воображении одна за другой — фрр… фрр… фрр… — взлетали и исчезали куропатки.
— Полкило будет, — сам себе ответил Гагик. — Да, в наших местах каменные куропатки не меньше домашней курочки. Десять — двенадцать куропаток, каждая по полкило. Значит, Асо, по нашей неопытности у нас с тобой пять — шесть кило мяса из рук вылетело. Жаль, ах как жаль! — огорченно покачивал он головой, и только в уголках маленького рта притаилась едва заметная улыбка.
А куропатка и на самом деле была крупная и жирная. Ее быстро зажарили, разделили на пять равных частей и с аппетитом начали есть. Бойнах ловко подхватывал косточки, и жадный взгляд собаки ясно говорил: «Все? Нет ли там еще чего-нибудь?»
Мог ли пастушок выдержать этот взгляд? Конечно, он поделился с Бойнахом не только косточками.
Саркис же и костей собаке не дал — разгрыз их и обсосал изнутри и снаружи.
После «обеда» ребята прилегли отдохнуть. Ашот, Асо и Гагик все еще думали о первой своей охоте; Шушик вспоминала о маме, а Саркис… Он вспоминал о том, как сегодня утром отделился от товарищей, как сам для себя набрал шиповника и крушины, поел их, ни с кем не делясь. «Почему же они дали мне кусок куропатки?» — искренне удивлялся он.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
О том, как иногда счастье улыбается недостойным людям
Это произошло на шестой день.
В тот день природа, казалось, начала подавать ребятам кое — какие надежды. Небо было безоблачным, на южных склонах Барсова ущелья таял снег, да так быстро, что его тяжелые глыбы с гулом скатывались с гор, со скал, с деревьев. То, что снег был глубок, ничего не значило: выпав нынешний год раньше времени, он мог быстро сойти. Ведь ноябрьское солнце на южных склонах Малого Кавказа бывает таким же жарким, как, например, августовское где-нибудь на Урале.
Саркис раньше всех вышел из пещеры и остановился у входа в нее с каменным молотом в руках, словно ожидал чего — то. Возможно, что на него подействовал случай с куропаткой и он решил вместе с товарищами выйти на работу.
Солнце уже поднялось высоко, и снег так ярко сверкал в его лучах, что ребята, выйдя из пещеры, зажмурились.
Перед тем как двинуться в путь, Ашот произнес целую речь.
— Не думайте, — сказал он, — что Барсово ущелье пусто» Просто мы плохо знаем природу или, как говорит мой отец, не умеем читать книгу природы. Ведь надо обращать внимание на все, на каждую мелочь, изучать каждый след! Тогда, быть может, мы и найдем что-нибудь…
— Доклад окончен? — с усмешкой спросил Гагнк.
— Какой еще доклад? — обиделся Ашот.
— Прошу извинить — не доклад, а вступительное слово. А теперь послушайте меня. Мне кажется, что мы должны поискать другой путь для выхода из этого ущелья. А ты о еде говоришь…
— Не трудись понапрасну. Отец говорил, что единственный путь в это ущелье и из него — Дьявольская тропа, по которой мы и пришли. Поглядите: справа, слева и позади — всюду скалистые стены. Остается только то, что впереди.
Они спустились на дно ущелья и дошли до его нижнего края. Спереди оно обрывалось каменным карнизом, похожим на плоскую крышу. Заглянув туда, ребята в страхе отшатнулись — там была глубокая пропасть. В дно ее узкой лентой вклинивалась часть Араратской долины. Видно было, что все дождевые и паводковые воды, собирающиеся в Барсовом ущелье, скатываясь по этой скале, тысячелетиями сглаживали ее вершину и грудь.
— Ну что, сможешь здесь спуститься? — спросил Ашот. — Подойди-ка поближе, погляди!.. Ну? Чего ж ты?… — Ашот не договорил, хотя ему очень хотелось проучить Гагика.
— Я? Подумаешь! А что тут такого? Тоже нашел пугливого человека! Дай веревку — сейчас же спущусь, — сказал Гагик и даже сделал шаг вперед.
Но, искусно скрыв испуг, он сейчас же отступил и сделал вид, будто ищет камень, чтобы кинуть в пропасть.
Камень загремел, стукаясь об отвесные выступы скалы, прогрохотал внизу, и снова наступила тишина.
Ребята молча осматривали скалы. Да, единственным выходом из ущелья была Дьявольская тропа. Она вилась по склону горы над пропастью. Сейчас, покрытая глубоким снегом, она была совсем непроходима.
— Неужели она никогда не откроется? — спросила Шушик.
— До весны, вряд ли. Погляди, сейчас часов одиннадцать, но солнце до нее еще и не дошло — ведь склон — то смотрит на запад!
Молча рассматривали ребята кряж, по которому пришли в ущелье. Да, снег там и не думал таять. Там все скрыто под его белым покрывалом: ни выступов, ни рас щелин, ни впадин не видно.
Справа и слева от ребят тянулись скалистые кряжи. Они сближались так, что почти закрывали ущелье спереди, словно сдвинулся какой — то гигантский занавес. Между этими высокими стенами оставалось лишь узкое пространство — тесный проход, и, если бы произошло чудо и эти две стены сомкнулись, Барсово ущелье оказалось бы закрыто почти наглухо. Вот в какое недоступное место попали ребята.
Слова Гагика о веревке заинтересовали воображение Ашота. «Из чего же нам свить ее?» — подумал он.
Однако вслух сказал:
— Ну, о веревке потом. А пока решим, как же нам наконец найти какую-нибудь еду.
Ребята пошли по направлению к подножию гор, раскинувшихся справа. Там росли деревья — большие, маленькие, кривые, узловатые, и одна только рябина выкинула свои густо усеянные ягодами ветви высоко в небо.
Асо с трудом взобрался на дерево — он тоже сильно ослабел за эти дни — и начал сбрасывать вниз уже увядшие, а частью и высохшие ягоды. Ни одной из них мальчик не отправил в рот. Рябина оказалась пресноватой, невкусной, высохшей — почти одни только зернышки, — но ребята были так голодны, что не заметили этого.
— Как решаем? Каждый будет есть то, что сорвет, или соберем, а потом разделим? — спросил Гагик, но ясно было, что сам — то он сторонник первого решения.
— По — моему, надо взять пример с Асо, — отозвалась Шушик. — Он же не ест!
Но разве у всех было столько терпения, сколько у пастушка? Собирая ягоды, Гагик то и дело забывался и кидал их не в шапку, а в рот.
— А что тут делает этот гриб? — вдруг удивленно воскликнул Асо, заметив на дереве старый, совершенно сухой гриб, наколотый на шип голой ветви.
Но, увлеченные рябиной, товарищи не обратили на это никакого внимания.
К Асо подбежал Бойнах. Он понюхал ягоды рябины, гриб, но ни то, ни другое не пришлось ему по вкусу. Присев под деревом, пес задрал голову, высунул язык и стал нетерпеливо повизгивать. По — видимому, это означало:
«Найдете ли вы наконец и для меня какой-нибудь съедобный кусочек или нет?»
Что мог поделать Асо! Сердце его болело за собаку, но где взять для нее еду? Мальчик слез с дерева и начал вместе с товарищами собирать ягоды.
Чуть в стороне ходил, с трудом сгибая свою высокую фигуру, Саркис. Поднимая ягоды, он кидал их себе в рот с такой ловкостью, какой трудно было ожидать от этого увальня.
Собрав ягоды, ребята уселись в круг. Ашот расстелил свою куртку, высыпал на нее всю рябину и разделил на пять равных кучек. Тогда — то Асо протянул ему и свой старый гриб.
— А как мы его разделим? — спросил пастушок и, покраснев, предложил: — Не отдать ли гриб нашей Шушик?
— Больше не было? — заинтересовался Ашот.
— По — моему, нет. Погоди-ка, я погляжу. Тщательно осмотрев дерево, он заметил еще два сероватых пятна и смущенно почесал затылок:
— Есть… Ни они на тонких ветках. Трудно будет добраться.
Ребята начали кидать в дерево камешки, ветки, и один гриб упал.
Ашот воодушевился.
— Мы их размочим, а потом поджарим, — сказал он и тут же положил грибы в талый снег, скопившийся в одной из впадин на выступе скалы.
