Сержант Беркович (Сборник рассказов)

      - Понятно, - кивнул Беркович. - Завещания нет, и теперь наследники перегрызутся между собой.
      - Напротив! Буквально за сутки до нового инсульта Гиршман позвонил своему адвокату - это Нахмансон, известная личность, - и сказал, что составил завещание. Договорились, что адвокат приедет на виллу через два дня, чтобы все окончательно оформить. А через сутки - инсульт...
      - Но завещание Гиршман написал - об этом он заявил Нахмансону совершенно определенно, - продолжал Хутиэли. - После похорон наследники обыскали виллу с подвала до крыши и не нашли ничего похожего на завещание. Вчера они обратились в полицию, и лучшая группа экспертов повторила обыск, действуя самым тщательным образом. Амос Хан осмотрел даже клочки бумаги в мусорном баке. Ничего!
      - И тогда вы вспомнили о рассказе Эдгара По?
      Хан сам о нем вспомнил. Но, видишь ли, экспертиза с тех пор стала чуть более профессиональной. Хан не мог бы упустить из виду такую деталь, как скомканный лист бумаги, лежащий на самом видном месте. Когда он говорит, что завещания на вилле нет, то это значит, что его там нет на самом деле. Между тем, оно там должно быть непременно, поскольку в последние дни своей жизни Гиршман на улицу не выходил.
      - К нему мог прийти кто-то, кому он передал бумагу.
      - Об этом Хан, естественно, подумал, - кивнул Хугиэли. - На вилле была женщина по имени Гита Мозес, которая убирала в комнатах и готовила Гиршману еду. Она утверждает, что никаких бумаг хозяин ей не передавал, и ни одна живая душа к нему за последние сутки не приходила.
      - Очень интересно, - протянул Беркович. - Классическое противоречие: вещи на вилле нет, и она там есть. Вы хотите, чтобы я нашел то, что не удалось обнаружить бригаде лучших экспертов?
      - Я хочу, чтобы ты подумал. Где еще можно спрятать бумагу с относительно коротким текстом?
      - Почему - коротким?
      - Гиршман сказал по телефону адвокату, что завещание не длинное.
      - Понятно, - пробормотал Беркович и надолго задумался.
      - Только не говори мне, что на вилле есть тайные сейфы или секретные ниши в стенах, - предупредил Хутизли. - Все это проверено. Обычный дом, никаких секретов.
      Беркович кивнул и сложил руки на груди. Минут через двадцать он тяжело вздохнул и сказал виноватым голосом:
      - Нет, ничего в голову не приходит. Если только Гиршман не сжег завещание...
      - Проверили, - буркнул Хугиэли. - Пепла не обнаружили.
      - Тогда не знаю, - сдался старший сержант. - Послушайте, инспектор, если в моем кабинете все равно ремонт, а здесь я как бы уже на птичьих правах, то, может, я съезжу на виллу?
      - Поезжай, - согласился Хутиэли. - Хотя думаю, что это пустой номер.
      Вилла художника Абрама Гиршмана стояла в конце улицы, за которой до берега моря тянулась аллея, засаженная чахлым кустарником. В холле Берковича встретила дородная дама лет пятидесяти, представившаяся сестрой художника Бертой. По-видимому, она считала себя главной претенденткой на наследство, поскольку держала себя с уверенностью хозяйки дома и не отставала от Берковича ни на шаг, пока он медленно, внимательно глядя по сторонам, обходил салон, две спальни, кухню, ванную и другие служебные помещения. Картины Гиршмана, висевшие в салоне и одной из спален, старшего сержанта не вдохновили. Пожалуй, он и сам вслед за Хутиэли сказал бы "мазня", но, в отличие от инспектора, Беркович понимал, какая работа мысли была вложена в каждый мазок, выглядевший цветовым пятном. Если за подобные картины люди платили тысячи долларов, значит, полотна того стоили.
      Вернувшись в салон, Беркович спросил у Берты:
      - А где же мастерская? Где ваш брат работал?
      - Здесь - никогда, - покачала она головой. - Мастерская у Абрама в Тель-Авиве. Он любил шум улицы, звуки города его вдохновляли.
      Беркович присел на край огромного кожаного кресла и задумался. Он не увидел ничего, что могло бы пройти мимо внимания эксперта Хана. Какая-то бумага лежала на видном месте на круглом столе у окна, но даже издалека было видно, что это присланный по почте счет.
      - Вам нравятся картины брата? - спросил Беркович, чтобы прервать затянувшееся молчание.
      - Нет, - отрезала Берта. - Правда, после первого инсульта Абрам стал рисовать лучше. Я хочу сказать - реалистичнее. Он даже мой портрет сделал, очень натурально. Но эти картины - в мастерской. А то, что видите - старье, работы двадцатилетней давности, Абрам тогда увлекался абстракциями.
      - Когда я вступлю в права наследства, - добавила она твердо, - то сниму эти картины и сложу в кладовой. Они меня раздражают.
      Берковича они тоже раздражали, хотя он и не мог сам себе объяснить причину. Нормальные абстракции, линии и пятна, что-то они наверняка символизировали в свое время, сейчас вряд ли поймешь, и спросить уже не у кого.
      - Скажите, Берта, - сказал Беркович, - а кто отправлял письма, которые писал брат?
      - Гита отправляла. Но в последние дни Абрам никому не писал, отправить завещание по почте он не мог, меня полицейские уже об этом спрашивали.
      - Не сомневаюсь, - пробормотал Беркович. Эксперт Хан был человеком дотошным и наверняка не упустил ни одной возможности.
      - Я пойду, извините, - сказал старший сержант, вставая.
      - А зачем вы, собственно, приходили? - настороженно спросила Берта.
      - Думал, что-то придет в голову, - пожал плечами Беркович. - Всего хорошего.
      По дороге к двери он остановился у одной из картин, в центре которой были три пятна - красное, желтое и синее - а фоном служила мешанина размазанных по холсту цветных полос. По мнению Берковича, это можно было назвать "Сон сумасшедшего", но на рамке не было названия и проверить догадку не представлялось возможным. Беркович бросил взгляд на подпись художника и вышел за дверь. На улице тоже была мешанина красок - рекламы, зелень, небо, живой, не абстрактный мир.
      Подойдя уже к машине, Беркович вспомнил деталь, которая бросилась ему в глаза в салоне и на которую он не обратил внимания.
      - Черт! - сказал старший сержант и чуть ли не бегом вернулся обратно.
      - Простите, - бросил он удивленной Берте и начал переходить от картины к картине. Пройдя по второму кругу, Беркович удовлетворенно улыбнулся и, еще раз попрощавшись с ничего не понимавшей женщиной, покинул виллу.
      - Старые картины, - объяснял он инспектору Хугиэли полчаса спустя, - они там висят много лет, примелькались. Никто, естественно, не стал разглядывать подписи. А стоило! Когда я выходил, то бросил взгляд на картину, висевшую у двери. Она была подписана "Арнольд". Почему Арнольд? Ведь Гиршмана звали Абрамом! Я вернулся и осмотрел все подписи. Во-первых, это свежая краска. Во-вторых, подписи разные и каждая состоит из одного слова. Но если читать подряд, начав с самой дальней от входной двери картины, получится: "Все деньги и недвижимость оставляю брату своему Арнольду". Вот так.
      - Ловко, - сказал Хутиэли. - Могу себе представить, как станет беситься Берта.
      - Но ведь это, с позволения сказать, завещание не имеет юридической силы, - пожал плечами Беркович.
      - Почему же? Если эксперт докажет, что подписи сделал собственноручно Абрам Гиршман, то не имеет никакого значения - на бумаге это написано или на холсте. М-да... Я же говорил, что завещание должно находиться на видном месте.
      - И вы, как всегда, оказались правы, инспектор - воскликнул старший сержант.
      Дело девятнадцатое
      УБИЙСТВО АККОРДЕОНИСТА
      В небольшой комнате стояли продавленный диван, небольшой столик и пластмассовая табуретка. Тело убитого лежало на диване, из-под головы натекла небольшая лужица крови. Эксперт - сегодня дежурил молодой, но очень добросовестный Вадим Певзнер - складывал свои приспособления, а полицейский фотограф возился с аппаратурой.
      - Удар по затылку острым предметом, - сообщил эксперт. - Что-то вроде отвертки. Смерть наступила практически мгновенно.
      - Когда это произошло? - спросил старший сержант Беркович.
      - Видишь ли, в комнате натоплено, это ухудшает возможности для...
      - Знаю, - прервал Беркович, - но приблизительно?
      - Не ранее трех часов назад, скорее что-то около часа. Собственно, измерения температуры тела ни к чему: его же убили после представления, а минут через пять тело обнаружили, так что и без экспертизы все ясно.
      - Да, - согласился Беркович, - вот только убийца испарился, будто призрак.
      - Мы с ним, - Певзнер кивн"л на труп, - тебе еще нужны? Если нет, я заберу тело на экспертизу.
      - Валяй, - кивнул Беркович и присел к столику. Дожидаясь, пока унесут убитого, старший сержант приводил в порядок мысли и первые впечатления.
      Дмитрий Маргулин, сорока трех лет, репатриировался с женой и сыном в девяносто втором из Донецка. Два года спустя ушел из семьи и с тех пор жид один. По профессии полиграфист, но работы по специальности не нашел и работал сторожем. Иногда подрабатывал тем, что играл на аккордеоне - это было давнее увлечение, в свое время Маргулин закончил музыкальную школу, дальше учиться не стал, но играть любил, особенно когда платили - на свадьбах, вечеринках, детских утренниках.
      Очень много заказов было на новый год - не еврейский, конечно, а, как говорили в Израиле, календарный. Нынешний, девяносто девятый, не составил исключения. В "русском клубе" давали по шесть представлений в день - сначала артисты из Ашдода, их сменили ребята из Хайфы, а потом играла группа из Беэр-Шевы. Маргулин аккомпанировал на аккордеоне клоунам, фокусникам и дрессированным собачкам. Три представления подряд, а потом его сменял Олег Рубин, и так было четыре дня, сегодня - пятый. Для Маргулина - последний.
      Отыграв, как и раньше, три представления, Маргулин удалился в предоставленную ему комнатку. Когда уборщица Ира Гаммер вошла, чтобы протереть пол, вопль ее был слышен, кажется, даже в полиции на противоположном конце города.
      Импрессарио Игорь Будницкий быстро навел порядок, удалил посторонних и вызвал полицию. Во всем, что успели рассказать Берковичу возбужденные Будницкий, Гаммер и Рубин, была, пожалуй, одна только неувязка, но из-за нее дело представлялось необъяснимой загадкой.
      Когда тело убитого унесли, Беркович положил на стол блокнот, выглянул в коридор, где толпилось человек двадцать под бдительным наблюдением патрульного полицейского, и сказал:
      - Игорь Наумович, войдите, пожалуйста. Будницкий выглядел совершенно разбитым, и его можно было понять. Зрителям придется вернуть деньги, убытки неизбежны, а кто их компенсирует, не полиция же?
      - Давайте повторим для протокола, - сказал Беркович, открыв блокнот и списав из удостоверения личности данные первого свидетеля. - Итак, вы стояли за кулисами...
      - Я стоял за кулисами, - забубнил Будницкий. - Представление закончилось, Маргулин ушел со сцены...
      - Вы с ним говорили? Может, он кого-нибудь ждал?
      - Я с ним не говорил. Собственно, я видел его мельком, я ведь стоял у противоположной кулисы... Через минуту-другую мимо меня прошла Ира с ведром, я ей еще сказал, чтобы она протерла в коридоре, там клоуны пролили воду... Потом подошел Рубин, спросил о чем-то, и тут мы услышали крик...
      - Понятно, - сказал Беркович. - Почему вы думаете, что убийца не мог убежать незамеченным?
      - Но ведь со сцены единственный выход! И я стоял на дороге. И мимо меня никто не проходил! И на сцене тоже никого не было, артисты разошлись по своим уборным, это на втором этаже, и я бы видел, если бы кто-нибудь из них спустился. Это уже потом набежала толпа...
      - Понятно, - повторил Беркович. - Скажите, Игорь Наумович, вы давно знали Маргулина? Были ли у него враги9
      - Я о нем мало знаю - как-то он пришел, предложил свои услуги, я его послушал, сказал: если что, позову. Ну и звал время от времени. Сейчас вот тоже.
      - Подпишитесь здесь, пожалуйста, - сказал Беркович. - И позовите Ирину Гаммер, если не трудно...
      У уборщицы дрожали пальцы, она то и дело всхлипывала и по три раза повторяла одно и то же.
      - Никто в комнату не заходил. Никто не заходил. Никто, ни одна живая душа. Я подтирала пол, и дверь все время была перед моими глазами. Все время я видела эту дверь, все время, пока сама не вошла и...
      Она начала было плакать, но взяла себя в руки.
      - Но ведь сам Маргулин должен был войти, верно? - сказал Беркович. - Уж этого вы не можете отрицать.
      - Я ничего не отрицаю! - испуганно воскликнула женщина. - Я ничего не говорю!
      - Вы находились в коридоре с того момента, когда закончилось представление?
      - Почти. Ну, может, минута прошла или две.
      - Значит, в эти две минуты Маргулин вернулся к себе, и кто-то мог войти с ним, а потом и выйти незамеченным?
      - Не знаю. Мог. Нет, не мог - ведь у выхода из коридора стоял Игорь Наумович!
      Беркович попросил уборщицу расписаться в протоколе и позвал Олега Рубина. Второй аккордеонист был моложе Маргулина, но такой же рослый. Держался он спокойно, но по слегка дергавшемуся глазу можно было догадаться, чего это спокойствие ему стоило.
      - Вы видели Маргулина, когда пришли на смену? - спросил старший сержант. Рубин покачал головой.
      - Я вошел из зала на сцену, Димы там уже не было, - глухо проговорил он, подбирая слова, будто забыл их значение. - Положил инструмент и подошел к Будницкому.
      - Кто был в коридоре, кроме уборщицы?
      - Никого.
      - Что вы сделали после того, как услышали крик?
      - Ну... как что... Мы с Будницким побежали, дверь была открыта, ну... увидели Диму. Тут навалило столько народа, что...
      - Может, вы знаете - были ли у Маргулина враги?
      - Понятия не имею, - пожал плечами Рубин. - Знакомы мы давно, лет шесть. Приходилось вместе играть. И сторожить тоже вместе приходилось. Нет, не знаю...
      Рубин покачал головой, подписал бланк протокола и вышел. Через час Беркович имел показания еще пяти человек - клоуна, дрессировщицы собачек, злого волшебника и двух гимнастов. Ничего нового старший сержант не узнал. Все утверждали, что сразу после представления Маргулин покинул свое место в кулисе, а потом они его не видели, поднялись к себе и спустились, услышав крик. Никто из них не мог быть убийцей, потому что у всех было железное алиби - они вместе ушли со сцены и вместе спустились. Разве что артисты сговорились провести полицию, но эта версия представлялась Берковичу чрезвычайно маловероятной. Правда, если все остальные версии и вовсе окажутся фантастическими - не мог же убийца на самом деле испариться! - то придется вернуться к этой, но удовольствия от подобного варианта развития событий Беркович не испытывал.
      - Вы что-то еще хотели мне сказать? - обратился он к дрессировщице Асе Варзагер, когда артистка уже подписала бланк протокола.
      - Я7 - нахмурилась девушка. - Н-нет
      - Извините, - вздохнул Беркович, - значит, вы все время думали о чем-то своем...
      Ася покачала головой. Берковичу действительно показалось, что дрессировщица видела больше, чем сказала - она все время хмурилась, шевелила губами, что-то ее явно смущало, возможно, какая-то незначительная деталь. Старший сержант уже имел дело с такими свидетелями. В конце концов они проговариваются, и чаще всего в их сомнениях нет никакого смысла, но ведь бывает и иначе, не Асе, в конце концов, об этом судить.
      - Может, вы все-таки что-то видели и не придали значения? - спросил Беркович.
      - Нет, - решительно сказала Ася. - Ничего я не видела.
      - Ну хорошо, - вздохнул Беркович. - Всего вам хорошего.
      Оставшись один, он внимательно перечитал протоколы. Старший сержант точно знал, что кто-то из тех, кого он сейчас допрашивал, убил Маргулина. Иначе быть не могло, не сваливать же убийство на призрака! И кто-то наверняка сказал нечто, выдал какую-то деталь... Кто?
      Беркович попытался восстановить ход событий, начиная с того момента, когда представление закончилось и Маргулин ушел к себе, а артисты поднялись наверх. В это время Будницкий уже стоял в коридоре, уборщица тащила ведро с водой, а Рубин поднимался на сцену из зала. Кто же из них врал? Уборщица, утверждавшая, что никто к Маргулину не входил? Будницкий, утверждавший, что никто не проходил по коридору? Или все-таки кто-то из артистов? Та же Ася, например, чувствовавшая себя явно не в своей тарелке. Хотела же она - точно хотела! что-то сказать. Ничего она, понимаешь, не видела. А если...
      Беркович выглянул в коридор - Ася Варзагер торопилась к выходу, держа на поводках четырех милых пудельков.
      - Ася! - крикнул старший сержант. - Можно вас на минуту? Девушка нерешительно вошла, собаки принялись обнюхивать Берковичу ноги.
      - Вы сказали, что ничего не видели, - напомнил старший сержант. - Может, что-то слышали, если я вас правильно понял? Ася смотрела в пол и о чем-то размышляла.
      - Понимаете, - сказала она, - это ведь могло быть и случайно..
      - Что именно?
      - Когда Дан и Руди прыгали через обруч, Дима обычно играл туш. Все дни, и сегодня тоже. Первые два представления. А на третьем он сыграл польку.
      - Ну и что? - не понял Беркович. - Какая разница, что он сыграл?
      - Польку обычно в этом месте играл Олег... Но этого ведь не могло быть, верно?
      - Вы хотите сказать... - нахмурился Беркович. Он замолчал, не закончив фразы,
      - Давайте мы это зафиксируем, - сказал старший сержант минуту спустя. Может, это и не имеет значения, а может...
      Домой к Рубину Беркович явился в тот же вечер после того, как навел кое-какие справки и еще раз проанализировал ситуацию.
      - Вы это неплохо придумали, - сказал он. - Мотив для того, чтобы расправиться с Маргулиным, у вас был: вы обокрали в прошлом году фабрику, которую охраняли в паре с ним, Маргулин об этом знал и шантажировал вас, верно? Вы пришли сегодня после второго представления, на вас не обратили внимания, да и потом никто не вспомнил, что уже видел вас в тот день. Прошли к Маргулину, убили его, взяли аккордеон и заняли место в кулисе. Там ведь полумрак, со сцены виден только силуэт аккордеониста, все думали, что это Маргулин... А после представления сделали вид, что поднялись на сцену из зала. Там было много людей, никто опять не обратил внимания. Вы подошли к Будницкому и стали ждать, когда обнаружат тело. Алиби действительно безупречное, и мне бы ни за что не догадаться, если бы вы не сделали единственную ошибку.
      - Какую? - не удержался от вопроса Рубин.
      - Вы сыграли полечку, и собачкам это не понравилось, - объяснил Беркович.
      Дело двадцатое
      ЛИЦО НА КАРТИНЕ
      Я и не знал, что его настоящее имя Иосиф Парицкий, - сказал старший сержант Беркович, положив на стол газету.
      - Ты же никогда не интересовался живописью, - отозвалась Наташа, наливая мужу крепкий, как он любил, кофе. - Если бы ты хоть раз побывал на его выставке, то знал бы, конечно, что Офер Бен-Ам - псевдоним. Сын народа... Он так и жил, между прочим. Якшался со всяким сбродом, а потом писал картины. В молодости предпочитал постимпрессионизм, а в последние годы работал в манере примитивистов.
      - Да, - согласился Беркович, - примитива там хватает.
      - Жалко человека, - вздохнула Нашата.
      - Жалко, - кивнул Беркович. Если бы Наташа видела художника после смерти, она пожалела бы его еще больше. Пуля, выпущенная из "беретты", попала Бен-Аму в глаз, выстрел был сделан в упор. Судя по всему, была драка, Бен-Ам сцепился с нежданным гостем, должно быть, держал пистолет в руке, но грабитель оказался сильнее, повернул ствол и...
      - У Бен-Ама действительно была попытка ограбления или это версия для прессы? - спросила Наташа.
      - Скорее всего, - сказал Беркович. - Время было позднее, три часа ночи. Мастерская на первом этаже, а спал художник на втором. Должно быть, услышал какое-то движение внизу, взял свой пистолет и спустился. Застал вора в мастерской, началась драка...
      - Выстрел должны были слышать, - осторожно заметила Наташа.
      - Конечно. Он разбудил почти всех соседей. Но спросонья люди не очень соображают. Несколько человек видели, как от виллы Бен-Ама отъехала машина. А все остальное... Двое утверждают, что это был "шевроле", а трое - что это "сузуки". Один свидетель уверен, что машина была бордового цвета, а другой что темно-зеленого. И так далее. Все это нормально, Наташа, свидетели еще и не так путаются, но нам-то от таких показаний какой прок?
      - А следы? - продолжала спрашивать Наташа, пользуясь тем, что муж охотно отвечал на вопросы. - Отпечатки пальцев или след шин...
      - Вижу большого любителя детективной литературы!
      - Не иронизируй, - нахмурилась Наташа. - Что я такого сказала?
      - Ничего, - вздохнул Беркович. - Дождей, ты же знаешь, давно не было, на асфальте никаких следов. А в мастерской отпечатки пальцев только самого Бен-Ама. На пистолете и на ручке двери...
      - Значит, пистолет был в руке у Бен-Ама? - удивилась Наташа.
      - Именно. Кстати, репортер "Едиот ахронот" сделал из этого вывод, что художник покончил с собой. Выстрелил себе в глаз, видишь ли.
      - Почему нет?
      - Во-первых, машина. Ее же свидетели не выдумали. Во-вторых, пулевой канал... Бен-Ам мог сделать именно такой выстрел только если придерживал правую руку левой. Если он решил покончить с собой, то это просто бессмысленно. Кто-то старался вывернуть художнику руку, в которой тот держал пистолет, и последовал выстрел...
      - Грабитель успел что-нибудь взять?
      - Нет. Видимо, Бен-Ам спал чутко и спустился в мастерскую буквально через несколько минут после того, как туда влез грабитель.
      - А как он влез-то?
      - В мастерской два окна, выходящих на море. Вечер был жаркий, Бен-Ам, видимо, любовался пейзажем, а потом пошел спать, отставив окна открытыми.
      - Неосторожно...
      - У него в мастерской сигнализация, и обычно художник тщательно проверял, заперты ли окна и двери. Но бывало, и, по словам соседей, не так уж редко, что он забывал обо всем на свете и тогда мог оставить открытым окно, мог забыть выключить газ в кухне... Однажды уехал на неделю в Париж, а входную дверь оставил открытой настежь. Вспомнил в самолете и звонил из аэропорта Орли, чтобы соседи нашли в салоне ключ и заперли дверь. В общем, художественная натура. А вчера вечером он не запер окно в мастерской...
      - Значит, вор был знаком с Бен-Амом, - заметила Наташа, - иначе откуда ему было знать о его рассеянности?
      - Конечно, - согласился Беркович. - Оперативники весь вчерашний день работали по связям и знакомым Бен-Ама. Даже нашли четырех подозрительных лиц: один раньше сидел за изнасилование, другой - наркоман, третий давно враждует с художником, а как-то даже подрался с ним на вернисаже, четвертого сам Бен-Ам терпеть не мог и грозил измордовать при удобном случае... Ну и что толку? Это разве повод для подозрений?
      - У кого-то из них может быть машина марки "шевроле"...
      - Или "сузуки". Бордовая или зеленая. Нет, Наташа, ни у кого таких машин нет, что ровно ничего не доказывает, потому что на самом деле свидетели могли ошибиться, и машина была, скажем, темно-серым "фиатом"...
      Беркович вздохнул и допил уже остывший кофе. Через час он вошел в мастерскую художника. Эксперт Хан сидел на корточках перед подоконником и пытался отыскать хоть какие-то следы, оставленные грабителем.
      - Вчера два часа возился, - пожаловался он, - и теперь вот... Ничего. Убийца был, скорее всего, в мягкой обуви. Босоножки или что-то в этом роде. В них сейчас половина Израиля ходит.
      - Неужели в драке он не поцарапался, не порвал на себе рубашку, не оставил какой-нибудь нитки на майке художника?
      - Оставил, конечно! Не только нитку, но целый лоскут от рукава. Ну и что? Если ты мне предъявишь порванную рубашку, я тебе скажу, от нее ли лоскут. А без этой улики что я могу сказать? Только то, что на убийце была совершенно стандартная рубашка, которую можно купить в любом магазине.
      - Можно хотя бы сделать вывод, что убийца - не миллионер.
      - Миллионеры чужих квартир не грабят И к тому же миллионер, отправляясь на дело, мог надеть рубашку за сорок шекелей, чтобы замести следы.
      - Железная логика, - мрачно сказал Беркович и обвел взглядом висевшие на стенах картины. По его мнению, большая часть работ представляла собой жуткую мазню - лица людей были перекошенными, серыми или, наоборот, красными, как у индейцев. Несколько картин, впрочем, были написаны в другой манере - назвать это реализмом у Берковича язык не повернулся бы, но все-таки люди здесь выглядели более живыми и узнаваемыми. Женщина, разглядывающая украшения в витрине магазина - усталое лицо, бедная одежда, у нее наверняка нет денег, чтобы купить кулон или кольцо, но ей хочется... На соседней картине сцена в кафе: похоже, что двое мужчин выясняют отношения из-за женщины. На третьей она висела ближе к двери - Бен-Ам изобразил, как один мужчина душит другого.
      Беркович сделал шаг назад и едва не опрокинул мольберт, пришлось наклониться и поднять упавшую на пол кисть. Старший сержант повертел кисть в руке, пытаясь определить место, откуда она упала. На табурете рядом с мольбертом стояла баночка с растворителем, из нее торчали три кисти, но та, которую поднял Беркович, была сухой.
      Старший сержант положил кисть поверх красок и обернулся к эксперту, соскабливавшему что-то с подоконника.
      - Рон, - сказал Беркович, - ты разбираешься в живописи?
      - Ровно настолько, насколько это нужно для дела, - отозвался эксперт. Если тебе нужна консультация специалиста...
      - Достаточно твоего мнения. Посмотри на эту картину. Можешь ли ты сказать, работал ли над ней художник, и если да, то когда?
      - Раз он ее писал, то, ясно дело, работал, - резонно сказал Хан, но все же подошел к картине, изображавшей процесс удушения, и принялся внимательно всматриваться в лица мужчин. Минуту спустя он потер пальцем какую-то шероховатость на подбородке мужчины, душившего соперника.
      - Знаешь, - сказал эксперт, - эту морду подправляли совсем недавно. Дня два назад, не больше. А скорее - вчера. Но ведь картина написана в прошлом году, вон в углу дата...
      - Если снять верхний слой краски, - возбужденно сказал Беркович, - ты сможешь восстановить лицо, которое было под ним?
      - Запросто, - уверенно заявил эксперт. - Только зачем?
      - А затем, что там изображен убийца!
      - Что за странная идея, У Бен-Ама не было времени, чтобы...
      - Было. Ты сам сказал, что картине больше года!
      - Ну-ка, - потребовал Хан, - изложи подробнее.
      - Потом, - отмахнулся Беркович. - Сними картину и займись делом. И кстати, захвати с собой кисть, вот эту, которая сухая. Вряд ли там есть отпечатки пальцев, но все же...
      Вечером Беркович вернулся домой в отличном расположении духа и с порога объявил:
      - Наташа, я это дело прикончил! Художника убил его давний приятель и коллега, представляешь? Негодяй вчера давал показания в числе прочих друзей Бен-Ама, и никому даже в голову не пришло...
      - Ничего не поняла, - сказала Наташа, накрывая на стол. - Когда ты голоден, то изъясняешься очень непонятно.
      - Сегодня я от нечего делать рассматривал картины в мастерской, - начал объяснять Беркович, - и мне показалось, что на одной из них лицо мужчины какое-то странное, будто двойное - из-под очертания подбородка видна краска другого оттенка. А рядом стоял мольберт, причем все кисти, кроме одной, торчали из банки с растворителем, а одна - сухая - лежала отдельно. И я подумал: почему эта кисть не в банке? Если Бен-Ам ею пользовался, то должен был положить в растворитель, верно? И зачем он подрисовывал лицо мужчины на картине? Кстати, там было изображено убийство: один человек душил другого. Допустим, подумал я, что кисть держал не Бен-Ам, а некто, пришедший ночью в мастерскую. Он подправлял лицо на картине, а в это время явился с пистолетом хозяин, узнал посетителя, тот бросил кисть, началась драка, ну дальше все, как определил эксперт... Случайный выстрел и все такое.
      - Кому было нужно подрисовывать чье-то лицо? - удивилась Наташа.
      - Все выяснилось, когда Хан снял верхний слой краски. Там было изображено лицо Игаля Цукермана, одного из приятелей Бен-Ама, тоже, говорят, неплохого художника. Мы пришли к этому Цукерману, и я сказал ему пару слов, а потом Хан нашел рубашку, от которой был оторван лоскут... В общем, несколько лет назад Цукерман задушил некоего Арнольда Векслера, дело тогда пришлось закрыть, потому что убийцу не нашли. А Бен-Ам обо всем догадывался или знал наверняка сейчас уже не скажешь. И нарисовал эту сцену в своей примитивной манере. Манера манерой, но узнать Цукермана можно было без проблем, у него очень характерная внешность. Картина стояла в мастерской, и Цукерман как-то ее увидел. Вида он не подал, не станет же человек без лишней надобности признаваться в убийстве! Картина так бы и стояла, но Бен-Ам решил ее выставить в галерее Орена. Оставалась неделя, и Цукерман не знал, что делать. Сказать Бен-Аму, чтобы тот не выставлял картину? Это означало - признаться. Сделать вид, будто ничего не происходит? Но на выставке его могли узнать десятки людей, сопоставить факты... В общем, он решил подправить лицо, надеясь, что Бен-Ам не станет перед самой выставкой накладывать еще один слой краски. А там видно будет...
      - Цукерман знал привычки приятеля, - продолжал Беркович, - приехал поздно ночью, окно, как он и думал, оказалось открытым, он забрался в мастерскую и принялся исправлять собственное изображение. А тут явился Бен-Ам с пистолетом в руке...
      - Кошмар, - сказала Наташа. - А за что он задушил того?..
      - А, - махнул рукой Беркович. - Шерше ля фам. Любовь.
      - Ты сказал это так, будто любовь - великое зло, - возмутилась Наташа.
      - Если из-за женщины убивают, то любовь - зло, - твердо сказал Беркович и отправился в ванную, оставив за собой последнее слово.