Право на возвращение

      - Да какая разница, - поморщился Гинзбург. - Кахалани жалуется директору, директор звонит Ройтману, а тот мне в руки письмо об увольнении. Это быстро... И такая меня злость взяла! Я ему говорю: "Чемодан открой!". Все по инструкции, мало ли что я его лично знаю... Он на меня смотрит, я на него. Дуэль. Кто кого. Он небрежно мне кивает и идет себе дальше. Ах так? Я кричу вслед: "Покажи чемодан!" Знаете, мне в тот момент действительно начало казаться, что в чемодане бомба - почему он такой тяжелый, почему Кахалани так бережно его держит, почему не хочет показать?.. Он повернулся ко мне спиной и пошел к школе. Идет и ждет, наверно, что я подбегу и скажу: "Не говори с директором, хорошо, я согласен на твои вшивые пятнадцать процентов"... Вот тогда у меня перед глазами красные круги появились... Давно я так не... В юности разве что, когда при мне Юрка с соседнего двора принялся обнимать Алю, которая мне очень нравилась. Она его отталкивала, а он... У меня в глазах потемнело, а что было дальше - не помню. В результате мы оба в травмопункте оказались: он с переломом носа, а я с сотрясением мозга... Но я о чем... Я кричу, а Кахалани даже не оборачивается, идет быстрее, почти бежит. Ну хорошо, ты так, тогда и я по инструкции. Достаю пистолет, это я помню, по секундам отпечаталось, навсегда... Мне казалось, что я все ужасно медленно делаю... Снимаю с предохранителя... Поднимаю ствол повыше, чтобы не дай Бог... И дважды...
      Гинзбург замолчал, смотрел на Карпухина широко раскрытыми глазами, и казалось, не видел он перед собой ничего - ни гостя своего, ни кухни, а только спину убегавшего электрика и свою руку с оружием.
      "Широко закрытые глаза", - вспомнилось Карпухину название последней работы Кубрика, он хотел посмотреть этот фильм, даже билет в "России" заказал, но они с Руфочкой не пошли - Сима подхватила в тот день инфекцию, поднялась температура... Так он фильм и не увидел. Может, там и не было ничего о человеке, смотревшем перед собой, а видевшем только то, что в душе...
      - Я и подумать не мог, что в это время меня проверять придут, - неожиданно спокойным голосом сказал Гинзбург и добавил: - У вас сигареты не найдется?
      - Сигареты? - опешил Карпухин. - Нет, я не курю. Но и вы вроде не курите?
      - Не курю, - согласился Гинзбург. - А вот пару дней в камере провел... Там все курили и мне предлагали, было неудобно отказываться. Вот я и... Знаете, как ни странно - впервые в жизни.
      - Понравилось?
      - Нет. Но все равно... Тянуло. Все курили, и меня тянуло. И сейчас вдруг... Не обращайте внимания.
      - Вы думаете, - сказал Карпухин, - его засудят?
      - Кого? Баренштейна? Нет, думаю - нет. Он-то, в отличие от меня, Кахалани не знал, ситуацию оценил однозначно, действовал точно по инструкции... Наверно, его и не арестуют. Да ведь и сегодня - отпустили, верно? Честно, я был так оглушен, что не очень помню, что стало с Баренштейном.
      - Под залог, - сказал Карпухин.
      - Значит, выкрутится.
      Помолчали. Карпухин пил кофе, Гинзбург доливал ему из термоса, и Карпухин хотел спросить - почему, ведь на столе стоял электрический чайник, а на полочке три банки с разными сортами растворимого кофе. Должно быть, взгляд его был достаточно красноречивым - Гинзбург улыбнулся отстраненной, будто не ему принадлежавшей улыбкой:
      - Это мне Маша утром в суд принесла, - сказал он. - Тогда не до кофе было, так надо допить, верно? Маша очень хороший кофе готовит, это не растворимый...
      - Да, - подтвердил Карпухин, - очень вкусный кофе. Очень.
      Неожиданно вырвалось:
      - У вас замечательная жена, Миша. И невестка. Обе они замечательные.
      - Ага, - кивнул Гинзбург. - А вот сын подкачал, да...
      - Я не...
      - Что есть, то есть. Игорь какой-то... бесхребетный. Ничего не хочет в жизни. А статью мою, - опять переменил тему Гинзбург, - ваш друг из посольства, наверно, уже передал по адресу? Вы ему адрес оставили, полагаю?
      - Нет, - нахмурился Карпухин. - Не оставлял. И не велел ничего с диском делать. Они только скопировали... на всякий случай. Я же не знал, что может произойти с лэптопом, хотел подстраховаться.
      - Все в порядке, Александр, - улыбнулся Гинзбург. - Могли бы и передать, ничего в этом... Костя Журавлев... Вы сказали, он сейчас в "Грозах", да, Костя быстро бы разобрался, что ничего в этой статье нет нового, хорошая статья, но все это и Косте, и мне, и Аскольду было понятно еще лет... ну, в начале девяностых точно. Старье.
      Карпухин поставил чашку на стол. Старье. Зачем же...
      - У вас такой удивленный вид, - усмехнулся Гинзбург. - Послушайте, Александр, вы действительно думали, что в лэптопе есть такое... Из-за чего его бы стоило похищать, потрошить пароли, переписывать?
      - Но ведь вы сами... Эта бумага с кодами...
      - Конечно! - воскликнул Гинзбург. - Конечно! Коды, это так вдохновляет! Начинаешь думать, что там действительно... Особенно, если коды так быстро раскалываются. Александр, конспиратор из меня никудышный, но когда Кахалани ко мне пристал со своими предложениями, я решил проверить его на вшивость. В общем, записал я эту статью и коды придумал... Хороший программист такие коды должен уметь раскалывать... ну, не скажу за час, но за сутки точно. И пришел я на встречу, несу лэптоп, глаза у него стали, как... Он у меня, понятно, ничего прямо не спрашивает, но я вижу, как человек напрягся. Понятно, что он подумал. Смешно, да. Господи, и как все закончилось...
      Гинзбург помрачнел, хотел плеснуть и себе из термоса, но кофе кончился тоже, в чашку вытекли две долгие капли.
      - Не хотите же вы сказать, - осторожно произнес Карпухин, - что на самом деле ничего в Израиле не делали, так и работали сторожем, а ракеты...
      - О! Конечно. Знаете, Александр, странная страна - Израиль. Вроде так здесь все для меня складывалось плохо - никому не нужен, и знания мои пшик, и опыт не годится, и жулики хотят меня обобрать... в общем, конец, и все такое. Но... может, человеку и надо, чтобы ему было плохо, тогда голова начинает работать втрое лучше? Нет, наверно, не так, не потому. Наверно, если плохо, то одно из двух: или ломаешься совсем, или с такой силой хочешь выбраться, подняться, остаться на плаву... В общем, здесь я столько всякого придумал, сколько не сделал за все годы работы в "Энергии". Честно. Рассказывать не стану, не потому, что не доверяю, глупости, вы все равно не поймете, могу и рассказать, но смысла нет, вы до дома не донесете, все забудете или перепутаете, я не в обиду вам говорю, не обижайтесь, Александр, вот если бы на вашем месте Костя сидел, Журавлев, он бы сразу...
      - Поедем вместе, - вырвалось у Карпухина. - Увидите Журавлева, Карелина.
      - Ну, куда я поеду? - удивился Гинзбург. - У меня же суд осенью, кто меня сейчас выпустит, невыездной я.
      - Да, забыл, - поморщился Карпухин. - Послушайте... Если вы не в лэптопе хранили...
      - А! Господи, Александр, есть столько способов... Я использовал самый простой, проще пареной репы. Все, что делал, посылал по электронной почте себе самому на один из бесплатных почтовых серверов. А с диска стирал так, чтобы никакой возможности восстановления. И все. У меня десятка два адресов на разных серверах - не русских, кстати. То есть, и на русских тоже, но не обязательно. Вот. И посылал почту, чтоб вы знали, не со своего лэптопа, а записывал на дискету, шел в Интернет-кафе и оттуда... Дискету потом форматировал. И все. Попробуйте найти.
      - И не собираюсь, - помотал головой Карпухин, - я в компьютерах чайник.
      - Ну да, - усомнился Гинзбург, - вы же, говорили, финансист, значит...
      - О, это другое дело. Пользователь. Юзер. Конечно. А во всем остальном...
      В дверь кухни коротко постучали, и голос Руфи сказал:
      - Саша, ты вообще знаешь, сколько сейчас времени?
      Карпухин посмотрел на висевшие над кухонным шкафом электрические часы: двадцать два сорок три.
      - Заходи, - сказал он громко, - что ты скребешься, как мышка?
      В кухню ввалились сразу все: за Руфью последовала Маша, мгновенно оценила обстановку, убрала со стола термос, включила чайник, достала из шкафчика пакеты с печеньем и вафлями, а за Машей вошла Юля, почему-то державшая Симочку за руку, как маленькую, и девочка не сопротивлялась, хотя терпеть не могла такого к себе отношения. Не было только Игоря, но Карпухин о нем и не подумал, Игорь вообще как-то выпал из его восприятия реальности: Юля в реальности была, а ее муж - нет.
      - Саша, - сказала Руфь, - если мы сейчас не поедем, то придется брать такси, а по ночному тарифу это будет...
      - Да-да, - Карпухин встал, - мы уже поговорили.
      - Вы еще к нам придете, верно? - спросила Маша, перестав возиться и протянув Карпухину обе руки. - Извините, я даже не поблагодарила вас за все, что вы сделали для нас... для Миши.
      - Ну что вы... - смутился Карпухин. - Я, собственно... Это Николая Федоровича благодарить надо. Он... то есть, посольство... и адвоката оплатило, и детектива наняло. Вот если бы не Мейер...
      - Если бы не Мейер, - подхватил Гинзбург, - сидеть мне лет пятнадцать, и то в лучшем случае.
      - Ты вообще о чем думал, когда в этого дурака стрелял? - неожиданно взвилась Маша и пошла на мужа, скрестив руки на груди. - Почему ты сначала что-то делаешь, а потом думать начинаешь? Или вообще не думаешь!
      - Все-все, - прошептала Руфь на ухо Карпухину, - пошли-пошли, действительно, поздно.
      И они ушли. Такси вызвали по телефону, Гинзбург вышел с ними на улицу, не хотел, чтобы гости одни в темноте ждали машину. Маша попрощалась с семейством Карпухиных, будто они были знакомы сто лет, из которых полвека не виделись, а Юля стесненно поцеловала Руфь в щеку, Симочку обняла, Карпухину протянула руку.
      - Вы ведь еще поработаете вместе, - сказала она. - Миша все равно не сможет без своих ракет. Здесь или там. Есть же у него право на возвращение... к работе.
      Гинзбург что-то пробормотал, чего Карпухин не расслышал, и Юля закончила:
      - В общем, приходите. Прямо завтра.
      - Я даже думать не мог, что этот кошмар так быстро закончится, - сказал Гинзбург, глядя в темноту. Машина вынырнула из-за угла, тихо подъехала, Руфь открыла двери: спереди, рядом с водителем, для мужа, и сзади, куда подтолкнула Симу.
      - Мы еще поговорим, - продолжал Гинзбург. - Я только хочу сказать, Александр... Знаете, странное дело. Когда вы предложили мне работу у Карелина... в "Грозах"... Я хотел согласиться. А сейчас... Не знаю. Нужно опять попробовать. Здесь.
      - Давайте обсудим это завтра, - быстро сказал Карпухин. Действительно: что за разговор, такой важный вопрос - и на улице, на ночь глядя.
      - До завтра, - сказал Гинзбург и пошел в дом.
 

* * *

      И было завтра, и было послезавтра - весь месяц. Встречались - не каждый день, конечно, но часто. И в Иерусалим вместе ездили, Гинзбург любил этот город, чувствовал его, хотя, как выяснилось, и бывал-то в столице всего несколько раз за годы жизни в Израиле.
      Под тихой, придавленной куполами утренней печалью Храма Гроба Господня Карпухин с Гинзбургом бродили вдвоем, отойдя от остальных, решивших непременно посмотреть на саркофаг в маленькой келье. Храм выглядел то ли полуразрушенным, то ли недостроенным - не сравнить с соборами в Европе или с московским Храмом Христа Спасителя. Но почему-то именно этот храм был настоящим, а остальные - красивыми, но необязательными. Что-то было здесь, дух Спасителя, что ли, аура наднебесья, "над небом голубым есть город золотой"...
      - Александр, - сказал Гинзбург, - здесь такое место... Сам себя не обманешь. И другого. Все слышно. Я хочу сказать... Может, я и не вернусь... Нет-нет, не говорите ничего, я еще не решил... Но даже если останусь здесь, все равно работать мы с Костей будем вместе. А письмо я ему сам напишу. У меня есть его адрес. Да-да, не смотрите так. Я его как-то вычислил. Наверно, у Кости было трудное время, и он в сети предлагал... Нет, не хочу об этом здесь. Если Костя в "Грозах", значит, все у него в порядке. А на старый адрес пусть посматривает. Так и передайте, хорошо?
      - Хорошо, - кивнул Карпухин.
      Они поднялись на Голгофу, там на скамеечке мирно сидели рядком Маша, Юля, Руфь и Симочка. Смотрели на то место, где когда-то стоял крест, и думали - каждая о своем. Говорить здесь не хотелось ничего, но и без слов люди понимали друг друга.
      Мы ждем вас в "Грозах", - сказал Карпухин.
      Я там буду, обязательно, даже если останусь, - сказал Гинзбург.
      Что бы ты ни решил, мы всегда вместе, - сказала Маша.
      И я с вами, а если Игорь не захочет, я его уломаю, - сказала Юля.
      Господи, - сказала Руфь, - даже если тебя нет, все равно, сделай так, чтобы всем было хорошо. Всем. Всегда.
      А Симочка молчала. Она столько хотела сказать... столько...
      Греческий монах в длинной черной сутане прошел мимо них и принялся поправлять длинный ряд свечей. Он оглянулся, поднял руку и осенил всех крестным знамением. По-православному, справа налево.
      - Аминь, - прошептал Карпухин.