Суд

Сетеб склонил голову. Он понял, чего ждет от него жрец. Пахор протянул Сетебу нож.

– Это оружие выковано из бронзы, которая упала со шлема Гора, пронзающего гиппопотама. Нож этот не знал промаха в руке жреца, когда приносились жертвы Птаху. Пусть он будет точен и в твоей руке.

Сетеб взял клинок, укололся и вскрикнул.

– А теперь идем, – сказал Пахор. – Боги ждут.

В последнюю ночь перед Судом Хатор не мог заснуть. В каморке, где он жил теперь один, было сыро и смрадно. Хатор думал об учителе. Со вчерашнего вечера, после визита знатной женщины, скульптор стал почетным гостем в доме Сархаддона. Ему отвели лучшие комнаты, но Хатору в гостеприимстве было отказано, и даже сам учитель будто забыл о его существовании. Хатору казалось, что Минхотеп неспроста избегает встреч с ним, юноша помнил взволнованный шепот: «Если сможешь, беги!» Но бежать – значит оставить учителя в опасности.

Хатор долго ворочался на жесткой подстилке. Вскочил, вышел из каморки. Среди навесов послышался шорох, Хатор прижался к степс и похолодел от ужаса: ему показалось, что это бродят беспокойные души мертвых. В лунном снеге Хатор увидел человека, который, озираясь, шел к тяжелой, украшенной медными кольцами двери в хозяйские покои. Дверь легко поддалась нажиму его плеча. Когда неизвестный скрылся в доме, юноша проскользнул следом. Незнакомец что-то высматривал. Наконец они оказались в небольшой комнате, устланной мягкими циновками. Человек опустил ниже светильник, который нес в левой руке, и Хатор едва не вскрикнул, узнав Сетеба, склонившегося над спящим скульптором.

Сверкнуло лезвие ножа. Хатор метнулся вперед, выхватив из-за пояса тем. Оружие обрушилось на голову убийцы. Сетеб дико закричал и рухнул навзничь. Светильник выпал из его рук и погас.

– Учитель! – Хатор бросился к старику.

Дом наполнился движением. Крики слуг, шум распахиваемых дверей. Сархаддон в сопровождении телохранителей ворвался в спальню.

– Что здесь происходит?! – вскричал бальзамировщик. – Убийство в моем доме, о боги!

Минхотеп, стоявший на коленях перед Сетевом, поднял голову.

– Убийцы – там, – сказал он, с трудом переводя дыхание. – Они убивают в людях самое лучшее – совесть…

Старый скульптор замолк на полуслове. Страшная усталость охватила его. Он понял, что все бессмысленно. Цель, которой Минхотеп посвятил жизнь, не стоит тех мук, какие пришлось вынести. Вопреки справедливости он может простить Хафре его зло, потому что более ценным, единственно ценным стали для него ученики. Его мастерство, душа, которую он вложил в них. Теперь остался один Хатор. Нельзя рисковать и его жизнью.

Скульптор рванул тонкую золотую цепочку и швырнул амулет к ногам Сархаддона.

– Передай это… сам знаешь кому, – сказал он.

Бальзамировщик схватил амулет и скрылся, окруженный слугами.

– Что теперь будет с нами, учитель? – спросил Хатор.

– Суд, – сказал Минхотеп. – Но не над мертвым – над живыми…

На семьдесят второй день после смерти Великого Дома Кемт являл собой страшную картину запустения и горя. Стоял месяц хойяк[22], разлив Яро достиг высшей точки, но шадуфы[23], перекачивающие воду на сухие поля, бездействовали.

В городе мертвых неисчислимые толпы народа с самого утра стояли на коленях, устремив взгляды в сторону заупокойного храма. Оттуда доносилось пение: жрецы приносили последнюю перед погребением жертву. Царские храбрецы освободили от людей широкий проход от храма к усыпальнице. Единственная плита, которая должна была после погребения навсегда закрыть вход в могилу фараона, держалась в поднятом положении канатом.

Минхотепу удалось пробраться близко к помосту у пирамиды, и он в каком-то отупении разглядывал многотысячную толпу. Хатор поддерживал учителя за плечи. Юноша был насторожен, угрюм. Он видел перед собой Сетеба, свой занесенный для удара тем, струю кропи…

А Миихотеп думал. И проклинал себя за слабость. Он совершил глупость, вернув амулет. Минутная слабость прошла, но теперь уже поздно менять решение. Слово дано. Вот они, крестьяне Кемта, стоят на коленях, как стояли всю жизнь. Бедняки, обираемые жрецами и царской казной, замученные и затравленные, но свято верящие, что проклятый богами Хафра – посланец Озириса. Скажи им правду, Минхотеп, и тысячи рук протянутся к тебе, тысячи глоток выплеснут на тебя ругань и проклятия, и даже царские храбрецы не спасут тебя от растерзания. Великая вещь вера, но слепая вера в праведность порока – ужасна. И все-таки Минхотеп промолчит…

Пение, доносившееся из храма, стало громче. У начала дороги показалась процессия. Во главе ее, держа в руках бело-красную корону царя обеих стран, шел верховный жрец Иссахар. Он ступал медленно, устремив взгляд в одну точку, туда, где у входа в усыпальницу стоял жрец с мечом наизготовку. Следом на повозке, влекомой буйволами, везли саркофаг, Минхотеп хорошо представлял себе лицо Хафры, скрытое под тремя гробами – гранитным, алебастровым и золотым. Лицо тирана, губителя, возможно, и сейчас скрытое под маской. Лицо человека, которого он, Минхотеп, может лишить погребения. Зачем он вернул амулет?

Шествие замыкала группа из сорока двух жрецов – это были Судьи над мертвым. Они не пели вместе со всеми – ритуал запрещал Судьям перед началом обряда воздавать хвалу умершему. Но тем с большим рвением они запоют гимн Озирису, когда признают Царя царей чистым от грехов. Протопали мимо жрецы, саркофаг водрузили на помост. Гул пронесся над долиной: верховный жрец подал знак, и люди встали с колен, речь наследника нужно было слушать стоя. Минхотеп открыл глаза, встал, опираясь на руку Хатора.

Тихо стало вокруг. Менкау-Ра вышел к изголовью саркофага, и в тишине слышен был скрип его сандалий. Минхотеп всматривался в этого человека, думал: какой он? Что общего между ним и тем, кто лежит в гробу, и к кому царевич, сын Юры, обращает сейчас свою молитву?

Суд над мертвым начался.

Менкау-Ра воздел руки к вершине пирамиды, сказал громко, так, что его слышно было у дальних могил:

– Так говорит царь, покоящийся здесь. Я любил тебя, народ Кемта, и все заботы посвящал тебе. Я думал только о твоем благе и твоем счастье, никакое бремя не было для меня слишком тяжелым, никакой труд слишком большим. Я не грабил храмов, не обманывал, не опечалил никого. Никогда не закрывал я уха от голоса истины.

Усмешка на лице Ммнхотспа застыла. Не грабил храмов? О да, если не считать того, что потрачено на строительство пирамиды. Не обманывал? Еще бы, соли считать правдой ложь, а истиной – святотатство! Заботы посвящал народу? Л кому же еще? Разве не о спокойствии народа заботился Хафра, когда приказал уничтожить всех, кто видел Сфинкса? О воистину благословенный владыка!

Наследник вернулся к семье, взял за руку царицу. Минхотеп не видел лица Юры: она стояла с низко опущенной головой, сгорбившись, жалкая несчастная женщина.

Из группы Судей вышел Глава – высокий жрец с несоразмерно короткими руками. Опираясь на посох, он приблизился к саркофагу.

– Народ Кемта! – воззвал жрец. – Царь твой, лежащий здесь, просит тебя о почетном погребении. Кто может обвинить умершего в злодействе, кто может упрекнуть его за тягостную жизнь, кому он причинил вред телесный или по имуществу, пусть выйдет и пожалуется на него. Здесь стоят его Судьи, которые решат честно и справедливо, без ненависти и пристрастия. И пусть жалобы будут без ненависти и мстительности! Кто пожалуется ложно, тот наказание за вымышленную вину навлечет на собственную голову. Но у кого есть справедливое основание для жалобы, пусть тот выйдет без страха и робости!

Молчание. А ведь они действуют наверняка, думал Минхотеп. Богам угодно, чтобы каждого умершего, будь то пекарь или фараон, судили после смерти Судом людей. Сколько раз за малейшую провинность, неуплату налога Судьи отказывали в погребении крестьянину. Ка не может покинуть тело и отправиться на поля Иалу[24] – вечный позор. Но Царь царей… Никто не слышал, чтобы его осудили земные Судьи. Кто решится? Да ведь они и не знают ничего о Хафре, эти люди…

Еще раз выступил вперед жрец, снова прозвучали над толпой ритуальные слова призыва. Стоявшие далеко не слышали, что говорил жрец, но каждый знал с детства слова обращения, каждый знал: настанет день, и на великом Суде он, как и все, простит Царю царей его грехи. Простит вытоптанные лучниками посевы – Великий Дом не мог знать о такой мелочи. Простит угнанного в рабство за долги сына – таковы законы. Простит умерших от голода внуков – так повелели боги, а не фараон. Простит все, и встанет на колени, и скажет вслед за Главой Суда: «Войди, оправданный, войди в покой!» И будет счастлив: он видел погребение владыки.

Минхотеп едва держался на ногах: мир вокруг него начал растекаться расплавленным оловом, пирамида осела. Он оперся на плечо Хатора и в зыбкой тишине услышал голос, насмешливый, низкий, знакомый:

– Великий Озирис, неужели вы все слепы?!

Минхотеп невольно шагнул вперед: у края помоста лицом к толпе стоял Ментах. Хитон висел на нем клочьями, борода была спутана.

– Я Ментах, бывший царский зодчий, строитель пирамиды!

Толпа всколыхнулась. Минхотеп не смел обернуться, оторвать взгляда от лица друга. Озирис не потерпел, думал он, Озирис не потерпел…

– Вы все, – продолжал Ментах, – трусливые шакалы. Я жил среди вас. Я знаю все. Знаю, что каждый таит в сердце легенду о Сфинксе. Что сказать вам? Сфинкс у вас под ногами. Копайте! Копайте мотыгами, руками. Копайте, и вам откроется правда о вашем владыке. Ну! Чего вы ждете?!

Ментах побежал к толпе. Иссахар молча поднял два пальца. Никто не увидел, откуда была пущена стрела, она вонзилась в спину отшельника, затрепетала. Ментах упал, и Минхотеп услышал крик, свой крик, смешанный с тысячеголосым воплем толпы. Святотатство! Невиданное святотатство – убийство на Великом Суде! Минхотеп почувствовал боль разрываемых тканей, ощутил в своем сердце острый холодный наконечник. Пирамида рассыпалась на отдельные песчинки, Минхотеп тонул в песчаной реке, кричал, протягивая к солнцу слабеющие руки…

– Учитель, учитель, – голос Хатора вернул скульптора к жизни.

Минхотеп приподнялся на локте, ничего не понимая. Где он? Где Ментах? Стрела… Кровь на песке… В двух шагах плавал в луже крови труп крестьянина. Поодаль – еще и еще. Скульптора затошнило. Он остановил дыхание, поискал рукой руку Хатора, не нашел. Хатор стоял рядом, но не смотрел на учителя. Минхотеп огляделся. Обморок, вероятно, продолжался долго, потому что Хатор успел перенести скульптора на свободную площадку в десятке хетов от храма. Минхотеп вздрогнул: прямо на него смотрело хищное улыбающееся лицо Ахрома, коричневое широкоскулое лицо нубийца. Оно будто возвышалось прямо из песка, и народ в бесчисленном множестве копошился рядом. Вопили крестьяне и стражники, летели стрелы, на головы людей обрушивались темы и мечи, но никто не уходил, никто не отступал. Сфинкс медленно вырастал из песка.

Суд свершился, думал Минхотеп. Суд свершился, потому что легенда о Сфинксе жила в сердцах. Ментах рассчитал верно – Суд свершился, и теперь Кемт навеки проклят, навеки оставлен богами.

Неожиданно глухой удар пронесся над долиной, и мгновенно смолкло, застыло все: чья-то неловкая или злая рука перерубила канат, державший на весу плиту у входа в пирамиду. Плита обрушилась и с грохотом закрыла отверстие.

Вопль горя и радости, ненависти и ликования вознесся над городом мертвых. Царю царей нечего было ждать теперь от своего народа и от богов: закрытый склеп священен, никто не может открыть его вновь, пирамида останется пустой, тело Хафры обречено позору, а душа – вечным скитаниям по земле. Проклятие Кемту, проклятие Великому Дому, горе, горе.

Радость.

– Пойдем, – сказал Минхотеп. – Все кончено. Суд свершился.

Они уходили на север. Они шли мимо залитых водой полей, мимо скрипящих шадуфон, мимо пустых землянок и хижин. Сфинкс был виден долго, но они ни разу не обернулись.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Более трех тысячелетий прошло после смерти фараона Хафры. За это время истлели многие папирусы, потускнели настенные изображения, стерлись фрески. Трудно воспроизвести в деталях события многовековой давности. Но в повести многое – правда. Суд над мертвым – не фантазия, в Древнем царстве такой ритуал действительно имел место. По описанию греческого историка Диодора, случалось и так, что фараону отказывали в праве на погребение. Со временем ритуал Суда применялся все реже, и в Среднем царстве он носил уже сугубо формальный характер. Вот мы и допустили, что Хафра был осужден своим народом. Ведь внутри пирамиды Хафры в Гизэ действительно нет саркофага с его мумией. У большого Сфинкса действительно негроидные черты лица, в то время как древние египтяне придерживались очень жестких правил и законов при изображении людей (впрочем, «Книга Меонг» – наша выдумка). И Сфинкс был действительно когда-то зарыт и полностью откопан только в 1817 году. И зарыт Сфинкс был намеренно, потому что, по описанию египтолога Карла Оппеля, «нашли попеременно слой песка и почти в фут высотой слой мелких камней, и все это было так твердо, что можно было высекать ступени». Менее уверенно можно говорить о том, что Хафра силой сверг с престола Джедефре, но ведь царствование Джедефре действительно было кратковременным, а имя его оказалось стертым с памятников…

Все это и дало нам пищу для фантазии. И разве то, о чем шла речь в повести, не могло случиться на самом деле?

Примечания

1

А н у б и с– бог – покровитель мертвых, а также некрополей, погребальных обрядов и бальзамирования

2

Я р о – Нил.

3

П т а х – в Мемфисе считался создателем всего сущего.

4

К е м т – древнее название Египта.

5

Хапи – судья – прозвище Озириса.

6

Минхотеп имеет в виду Суд над мертвыми. Фараон не мог быть погребен, пока весь народ не произнесет над ним Суд. При жизни фараон считался непогрешимым, слова его были законом, но тем страшнее оказывался Суд, ибо речь шла о самом важном для египтянина – о почетном погребении. Если на Суде хоть один человек справедливо указывал на какую-то неискупленную вину умершего, в почетном погребении отказывали. Гроб вставляли в нишу в стене в жилом покое – напоминание для детей и внуков. Было только одно средство избавиться от трупа: письменное отпущение от того, чей голос был против погребения. Подобный Суд производился над каждым умершим, но для частных лиц имел гораздо меньшее значение: ведь их можно было наказывать и при жизни.

7

Меннефер – Мемфис.

8

Г о р – сын Озириса и Изиды.

9

Тем – орудие древних египтян, палица в сочетании с топором.

10

У р е й – корона царя Верхнего и Нижнего Египта.

11

О н, или Северный Он, – древнее название Гелиополиса.

12

Амамат – львица с головой крокодила, сидящая перед Озирисом во время загробного суда и ждущая подачки в виде отягощенных грехами душ.

13

Т о т – бог письма и мудрости.

14

Себек – бог-вечность, а также планета Меркурий.

15

П а о п и – месяц древнеегипетского календаря, соответствующий нашим июлю – августу.

16

Сотис – Сириус.

17

Хет – древнеегипетская мера длины, 1 хет = 52 метра.

18

Нут – богиня, пожирающая своих детей.

19

К а – двойник, душа, одна из частей десятикратного человеческого «я».

20

Великая Девятка – девятикратность богов, покровителей Она.

21

И з и д а – царица, супруга Озириса. По преданию, положила начало хлебопашеству.

22

X о й я к – месяц, соответствующий нашим сентябрю – октябрю.

23

Ш а д у ф – устройство, напоминающее колодезный журавль.

24

П о л я Иалу – загробный мир древних египтян.