Береговая операция

      - Я очень люблю ее, Петр Афанасьевич, - ответил он Никезину.
      - Верю. Такую, как Татьяна, нельзя не полюбить. Дружить она с тобой будет, может быть, всю жизнь, но замуж за тебя не пойдет. Ни за кого замуж не пойдет. Слово такое на могиле мужа дала. На другой жениться захочешь позволит, словом не попрекнет, отойдет в сторону, она гордая. Но пока суд да дело, чтобы вам с ней встречаться, вместе быть, пока любится, вам надо из этого города уехать. Здесь она с тобой больше шагу не сделает. Удивляюсь, как в дом к себе пустила. Здесь ее многие знают. Память мужа она свято блюсти обязана. Понятно?
      Вася молча кивнул головой.
      - Ну, уедете, - продолжал Никезин, - а жить на что будете? Доходы у тебя какие, что зарабатываешь?
      Вася неопределенно развел руками. Что мог он, живший всю жизнь на иждивении родителей, ответить Петру Афанасьевичу? А тот не ждал ответа.
      - "Москвич" свой продашь? Так и он, наверно, не твой, а папашин, так ведь? Ну, так вот, весь мой разговор вот к чему. Услугу ты мне одну оказать должен. Сделаешь, что скажу, - с Татьяной уедете, при деньгах будете, а коли один захочешь гулять, гуляй, - я тебе не указчик. Ну как, согласен?
      Заработать, получить много денег, уехать с Татьяной в Москву, Ленинград, на Рижское взморье, куда угодно, - это было очень увлекательно, это была та самая шикарная жизнь, о которой Вася мечтал давно.
      - Я согласен, - ответил он Никезину.
      - А чего не спрашиваешь, какое поручение?
      - А какое? - спросил Вася.
      - Поручение будет такое, - продолжал Никезин. - Поедешь ты в Москву, отвезешь посылочку, маленькую, весу в ней и килограмма не будет. Какую объясню подробно. Отдашь ты ее в Москве одному человеку. Как и где отдать тоже объясню. Он тебе денег даст, тысяч пять, для начала, на мелкие расходы. У Татьяны отпуск скоро. Спишетесь, встретитесь, погуляете. Ее я деньгами тоже не обижу, а тебе надо свои иметь, ты ведь мужчина.
      - А что это за посылочка? - спросил Вася, внутренне холодея от какого-то заползшего в него страха. В эту секунду перед ним почему-то с отчетливой резкостью возникла сцена смерти Худаяра.
      - Ты что ж, колеблешься? - почуяв неладное, спросил Никезин.
      - Может быть это опасно, - спросил Вася.
      - Опасно уже было, когда мы с тобой человека убили, - жестко проговорил Никезин.
      - Я не убивал! - свистящим шепотом проговорил Вася.
      - Ой-ли! - издевательски проговорил Никезин. - А кто ж его убивал? У кого в кармане худояровы деньги? Чьи отпечатки пальцев на его бумажках? Мои или твои? Сомневаешься? Пойдем в уголовный розыск, спросим у сотрудников, у эксперта.
      Вася сидел потрясенный.
      - Так что согласия мне твоего особенно и не требуется, - сказал Никезин. - Будешь делать, что прикажу, если жив остаться хочешь. Хоть и мелкая сошка этот Худаяр, но трудный человек, а сейчас, сам знаешь, за убийство высшую меру дают.
      На лице у Васи не было ни кровинки. Он был близок к обмороку, ему казалось, что уже конец, что на каждом перекрестке его поджидают сотрудники уголовного розыска, чтобы схватить и увезти в тюрьму.
      Никезин отлично понимал состояние этого безвольного мальчишки и решил, что надо ослабить напряжение.
      - Ну вот что, - смягчил он тон. - Ты пока не дрейфь. Я тебя выручу. Эксперта я купил, и все его фотографии, да отпечатки до поры до времени у меня в кармане будут, а сладим дело, так в печке окажутся, сгорят и в пепел превратятся. А задание уж не такое опасное. Сказать тебе могу: камешки с войны я припас, бриллиантики у богатого немца конфисковал. Чего их, гадов, было жалеть. Они нашего брата вон сколько грабили! Так вот на эти камешки один покупатель сыскался из иностранцев. Нашим, советским, они не по карману. Вот ты ему эти камешки и передашь из рук в руки, а как - это я тебе завтра объясню. Выезжать надо завтра московским поездом, что в обед отходит. Управишься?
      - Право не знаю, - забормотал Вася. - Надо как-то дома предупредить.
      - Ну, это уж сам придумай. Во что твоя мамаша поверит, то и ври. Денег Худаяра ты еще не растратил?
      - Нет, - пролепетал Вася.
      - На еще пару тысчонок. - Никезин вытащил из кармана деньги и подал Васе. - Пригодятся в дороге. А Татьяну в наш разговор не посвящай. Скажи ей, что просил я тебя вместо себя в Москву в командировку съездить, кое-какие радиодетали купить и несколько аккордеонов посмотреть. Это по моей части, я ведь приемники и аккордеоны ремонтирую.
      Вошла Татьяна с дымящимся пирогом. Никезин посидел еще немного и, поднявшись, сказал:
      - Ну, вы, молодежь, гуляйте, да не загуливайтесь. А я пошел. - Он дружески пожал Васе руку, поцеловал в лоб невестку.
      Татьяна пошла его проводить до дверей, затем вернулась в комнату, остановилась перед сидевшим на диване Васей, вдруг нагнулась к нему, обхватила его руками, опрокинула на диван и впилась губами в его губы.
      Потом, уже поздно ночью, уставшие, они разговаривали друг с другом. Вася сказал ей, что Петр Афанасьевич просит его съездить, в Москву и он не отказал ему только потому, что любит ее, Татьяну, и спросил, правда ли, что она собирается в отпуск.
      - Правда, мой хороший, - ответила Татьяна, - я приеду к тебе, и мы с тобой уедем хоть на край света. Ты ведь хотел этого?
      - Очень! - ответил Ваня. Он был в блаженном состоянии. В эту минуту его не тревожили никакие страхи, и он думал только о том, как будет гулять с Татьяной в Москве и Риге, и все будут смотреть на эту красивую женщину так же, как оборачиваются на нее на улице все, мимо кого она проходит здесь. И эта женщина будет принадлежать ему.
      - Только как ты уедешь из дому, милый? - заботливо спросила Татьяна.
      - Да, здесь надо что-то придумать, - сказал Вася. Но сейчас ему ни о чем думать не хотелось. - Ах, просто возьму и уеду!..
      - Нет, так нельзя, - сказала Татьяна. - Родные будут беспокоиться, подумают, случилось бог знает что. А знаешь что? Ты ведь студент! Скажи, что в институте оказалась туристическая путевка в Москву, Ленинград и Прибалтику или еще куда-нибудь, что ее получил один твой товарищ, а теперь отказался и уступает ее тебе.
      - Гениально! - воскликнул обрадованный Вася, - Это блестящая идея. Лечу обрадовать предков! Распростившись с Татьяной, он первым утренним трамваем возвращался домой, с удовольствием ощупывая в кармане узеньких брючек толстую пачку денег.
      Вася крепко спал. В одиннадцатом часу в передней зазвонил телефон. К телефону подошла Анна Марковна. Просили Васю.
      - Он еще спит, - ответила Анна Марковна. - Он очень поздно пришел.
      - Будьте любезны, разбудите его, пожалуйста, - попросила звонившая. Это говорят из института, он
      срочно нужен.
      - Хорошо, попробую, - ответила Анна Марковна и нехотя отправилась будить сына.
      Вася, потягиваясь и позевывая, подошел к телефону.
      - Алло, слушаю!
      Звонила Татьяна. Сон с Васи сразу как рукой сняло. Голос Татьяны напомнил о минувшей ночи, и ему снова захотелось немедленно видеть и слышать ее. Татьяна спросила, как Вася себя чувствует и успел ли он поговорить с матерью о своем отъезде.
      - Нет, не успел, я пришел, когда все уже спали.
      - Ну, тогда поговори сейчас. Помни, тебе уезжать нужно сегодня! Смотри, не вздумай уехать, не повидав меня. Мне очень не везет. Я так хотела проводить тебя, но я с обеда вступаю на дежурство. Я так огорчена!.. Знаешь что?! В половине третьего жди меня в садике за госпиталем. Только обязательно, я не могу отпустить тебя, не попрощавшись. Да, кстати, чуть не забыла, Петр Афанасьевич позвонит тебе ровно в двенадцать часов. Он просил быть в это время у телефона и ждать его звонка, - ладно? Жду, приходи, милый.
      Татьяна повесила трубку.
      Спать расхотелось. Вася оделся. Завтрак ему принесла мать: Григорьевна отлучилась по хозяйственным делам.
      Это было удачно, можно было за едой побеседовать с матерью.
      - Знаешь, мама, зачем мне звонили из института? - с аппетитом прожевывая бутерброд с ветчиной, рассказывал Вася. - Мне предложили путевку. Выезжать надо немедленно.
      - На целину? - всплеснула руками Анна Марковна. Только накануне одна из ее приятельниц, буквально рыдая, поведала ей о своем горе: ее дочь, студентку сельскохозяйственного института, отправляют на целину. "Подумай, Анечка, на целый месяц увозят ребенка в какой-то дикий Казахстан", сетовала приятельница. Правда, ребенку шел уже двадцать третий год, но Анна Марковна, разумеется, сочла своим долгом посочувствовать ей.
      - Да нет, мама, ни на какую не на целину! - успокоил Вася мать. Сабиру дали туристическую путевку в Москву, Ленинград и Прибалтику совершенно бесплатно. А у него другие планы, он должен быть в городе, потому что через две недели его девушка уезжает в Кисловодск и он хочет поехать с ней, вот он и отказался в последний момент и решил уступить свою путевку мне. Я, конечно, хочу воспользоваться таким счастливым случаем.
      - Когда ты должен выезжать?
      - Сегодня, мамочка, сегодня. Многие уже выехали, я их догоню в Москве.
      - Ой, когда же я тебя успею собрать? И отцу надо сказать.
      - Ну отцу ты позвонишь, он возражать не будет, Расходов-то никаких. Если найдешь нужным, дашь мне немного мелочи на дорогу.
      - Конечно, дам, мальчик мой, конечно дам. А впрочем, действительно, поезжай, это тебя развлечет, а вернешься - поедем в Сочи.
      - Я только об этом и мечтаю, мамочка, - ответил Вася.
      - Я тебя поеду провожать на вокзал, - заявила Анна Марковна.
      - Конечно, мамочка, конечно, я буду очень рад!
      Анна Марковна побежала собирать Васины вещи. Вася ходил по комнате, выглядывал в переднюю в ожидании звонка. Прокатиться в Москву было очень заманчиво, особенно, когда он вспомнил, как они встретятся с Татьяной и совершат свое шикарное турне. Но до конца подавить в себе какое-то неприятное чувство он все же не мог. Ровно в двенадцать позвонил Никезин.
      - Здравствуй, Василий. Ты у телефона один?
      - Один.
      - Слушай внимательно и запоминай.
      - Хорошо, - покорно произнес Вася.
      - Так вот, получишь от меня в дорогу подарочек. Татьяна передаст тебе фотоаппарат "Зенит". Это и есть посылочка. Не вздумай любопытствовать и открывать. Там, кроме прочего, пленка вставлена. Откроешь, засветится, узнаем. В Москве, как с поезда сойдешь, иди на Казанский вокзал. Там в почтовом отделении на твое имя будет письмо до востребования. В письме будут два билета на футбольный матч нашей сборной с командой Федеративной Республики Германии. Пойдешь на матч. Парня по второму билету с собой не бери, а девчонку какую-нибудь, из веселых, прихвати: непринужденнее себя чувствовать будешь. Справа от тебя человек будет сидеть, тоже с "Зенитом". В разгар игры закури, помни, одну-единственную. Будешь закуривать, аппарат положи рядом с собой. Когда твой сосед тоже закурит, бери свой аппарат в руки. С соседом ни слова. Он - оттуда, - подчеркнул Никезин слово оттуда, за ним наблюдать могут. А с девчонкой своей болтай сколько хочешь. С матча постарайся уйти чуть пораньше, а не в конце, чтобы в самую толкучку не угодить. Аппарат свой потом открой. В нем под крышкой будут деньги для тебя. Билет на поезд я уже припас. С Татьяной про аппарат ничего не говори, она не в курсе дела. Все понял?
      - Все, - ответил Вася.
      - А ну-ка в двух словах повтори.
      - Два билета на матч с командой ФРГ. Закурить, положить "Зенит" рядом, а потом, когда сосед справа закурит, взять свой аппарат.
      - Правильно запомнил, - заметил Никезин. - Да вот еще что, не вздумай фокусничать в дороге, пей поменьше. Осторожнее будь. А если обмануть задумаешь - пощады не жди. Найду на дне морском, ясно?
      - Ясно, ответил Вася.
      - Ну то-то же, счастливого пути.
      Татьяна и Вася вошли в садик одновременно. Татьяна сразу увела его в маленькую тенистую боковую аллейку, где было пусто и только на первой скамеечке сидела пожилая женщина с малышом, видимо, бабушка с внучком. Татьяна все сокрушалась, что не сможет проводить Васю.
      - Ты знаешь, милый, я поменялась с подругами на всю неделю, взяла на себя ночные дежурства. Не хочу без тебя нигде бывать. Я тебя попрошу вот о чем. Через три дня после приезда в Москву дай телеграмму, чтобы я знала, что у тебя все хорошо. Только телеграфируй не мне, а то пойдут разговоры - у меня любопытные соседи, а на работе и того любопытнее. Дай телеграмму своей матери такого содержания: "От Москвы в восторге, выезжаю в Ленинград". Я позвоню ей, назовусь ей какой-нибудь твоей знакомой или студенткой, и, конечно, такую крохотную телеграмму она волей-неволей перескажет, и я буду знать, что ты меня ждешь. А потом еше через два дня - это будет перед самым моим отпуском - дай мне телеграмму прямо на госпиталь: "Жду тебя в Белой Церкви. Марина". Ты понимаешь, я ведь в Киев поеду с ансамблем. У нас там только одно выступление, а потом я буду свободна, как ветер, и мы умчимся в Крым, а оттуда в Ригу. Эту телеграмму я всем покажу, скажу, что это от сестры моего мужа Марины, и сойду в Белой Церкви. Это городок под самым Киевом. И ты меня там будешь ждать. Я выеду Киевским поездом двадцатого. Хорошо? Ты запомнишь?
      - Запомню, - сказал Вася. - Это не трудно. - И повторил: "От Москвы в восторге, выезжаю в Ленинград". "Жду тебя в Белой Церкви. Марина".
      - Чудесно! И еще знаешь что? - Татьяна взглянула на часы, они показывали три часа, - телеграммы подавай ровно в три часа дня.
      - А почему такая точность? - удивился Вася.
      - Ты недогадливый. - Мы с тобой прощаемся ровно в три, чтобы все эти дни ровно в три ты вспоминал обо мне, думал обо мне.
      - Я буду думать о тебе все время. Я мечтаю о той минуте, когда встречу тебя в Белой Церкви! - воскликнул Вася.
      - Я верю тебе, - сказала Татьяна, оглянулась и убедившись, что на них никто не смотрит, обняла Васю и крепко поцеловала в губы.
      - Да, - сказала Татьяна, - Петр Афанасьевич очень хорошо к тебе относится. Он решил подарить нам с тобой "Зенит", совсем новенький. Отдай, говорит, Васе, будет кататься по разным местам, пусть фотографирует на память. - Татьяна открыла сумочку, достала билет и тоже передала Васе. - И это от Петра Афанасьевича. А что же я на память тебе оставлю? - Она пошарила у себя в сумочке. Там не было ничего, кроме носового платочка и тюбика губной помады. - Платок - дурная примета, к разлуке, а я всегда хочу быть с тобой. Знаешь что, возьми вот это! - и Татьяна, оторвав от своей блузки верхнюю крохотную перламутровую пуговичку, протянула ее Васе. - Только смотри не потеряй. Пусть это будет твой талисман, береги его. Она опять поцеловала Васю и сказала: - А теперь иди, а то наши увидят, госпиталь-то рядом.
      Вася ушел. В конце аллеи он еще раз обернулся, Татьяна сидела на скамейке и смотрела ему вслед.
      К московскому поезду собралось, как всегда, много народу. Васю провожала мать. Отец на вокзал не поехал, простился с Васей дома, но против поездки не возражал. Профессору не очень нравились друзья сына, которых он иной раз заставал дома. Тревожили его и поздние ночные прогулки. Он считал, что поездка со студентами-туристами отвлечет Васю от дурных привычек.
      У Васи оказалось нижнее место в мягком вагоне. Он оценил заботу Петра Афанасьевича. Оставив в купе свой чемоданчик, спустился к матери на перрон. Они стояли, обмениваясь, как всегда при проводах, ничего не значащими фразами. Подошло время отхода поезда. Вася поднялся на ступеньки и, когда обернулся, чтобы помахать матери рукой, увидел, как мимо вагона, глядя на него в упор, но не здороваясь, прошел Никезин.
      Начало путешествия было малоинтересным. В одном купе с Васей ехали двое пожилых рабочих отдыхать в санаторий. Они поговорили о своих делах и вскоре завалились спать. Вася прошлой ночью не выспался и тоже последовал их примеру.
      Проснулся Вася поздно. Его соседи давно уже позавтракали, на столике стояли пустые чайные стаканы и опустошенная банка из-под простокваши. Соседи сидели на диванчике и играли в подкидного.
      - Долго спите, молодой человек, видать, за все экзамены. Студент, небось, как и мой, Николай. Тот тоже после экзаменов двое суток подряд спал.
      - Да, в дороге вообще хорошо спится, - заметил Вася и пошел умываться. Зятем он вернулся, надел сорочку и направился завтракать в вагон-ресторан. Плотно позавтракав и выпив стопку коньяку, Вася вернулся к себе. Теперь он лежал с закрытыми глазами и все мечтал о предстоящем путешествии по курортам. О неприятном поручении старался не думать, а впрочем, когда и думал, то оно ему сейчас казалось совсем не таким страшным. Ну, подумаешь, положил аппарат, взял аппарат, ушел со стадиона, - сам себя успокаивал Вася. А девчонку какую-нибудь я в Москве, конечно, подыщу, не скучать же одному.
      На станции Минеральные Воды Вася спустилса, погулял по перрону и с удовольствием поел пломбир - здесь он был особенно вкусен. Увидев в киоске коньяк "Юбилейный", он прихватил бутылочку, чтобы не бегать каждый раз в ресторан. Когда Вася вернулся в вагон, его ждала приятная неожиданность: попутчики сошли, а место заняли трое новых пассажиров. Какой-то толстяк пыхтел, пытаясь взгромоздить свой чемодан на верхнюю полку. Молодой железнодорожник кинул свой чемоданчик на диван и сказал, что уходит к друзьям. Третьим пассажиром, который больше всего заинтересовал Васю, оказалась девушка лет двадцати двух, "стильно" одетая, с прической под Марину Влади и весьма искусно удлиненными ресницами.
      - Вы едете в этом купе? - спросила она Васю тоном великосветской дамы, в будуар которой проник незнакомец.
      Ни прической, ни тоном Васю удивить было нельзя. Этим блистали многие его приятельницы, начиная с Леночки Астаховой. Это был, так сказать, шикарный стандарт модных девиц, которого они придерживались свято и неукоснительно. И Вася ответил ей в тон, с изысканной галантностью;
      - Если разрешите, мадемуазель, то да.
      - Леди и джентльмены, - обратился к ним толстяк, уложив, наконец, свой чемодан. - Не проследуете ли вы на парочку минут в тамбур на рандеву, пока я, простите, не знаю как выразиться по-французски, не переодену штаны.
      - Пожалуйста, - неповторимо передернула плечиками доморощенная Марина Влади и вышла из купе.
      Вася последовал за ней.
      - Далеко путешествуете, мадемуазель? - пардон, не знаю нашего имени, сказал Вася.
      - Из Кисловодска в Москву. Отдыхала по путевке. Скука. Надо было ехать позже и в Сочи, но обстоятельства заставили. В Сочи поеду без сохранения. Шеф обещал.
      - Этот толстячок?
      - Нет, этот забавный дяденька за два часа успел мне наговорить кучу комплиментов, а когда выяснилось, - что у нас билеты в одно купе, сказал, что готов меня удочерить на все время его пребывания в Москве.
      - О, мадемуазель, у меня, кажется, опасный соперник.
      - У вас? Вы что, тоже с первого взгляда хотите меня удочерить?
      - Нет, не удочерить, а, скажем, усестрить!
      - Ха-ха, а вы кажется не из глупеньких, - усмехнулась девица.
      - Ну, если так, назовите мне в награду ваше имя, - попросил Вася.
      - Нонна. А вы кто?
      - Мужчина! - не растерялся Вася.
      - Ну, это надо еще как-то доказать, - значительно заметила Нонна и бросила на Васю из-под подозрительно длинных ресниц вызывающий взгляд. - Я вас спрашиваю об имени.
      - Зовут меня Вася, еду в Москву развлекаться. Улавливаете программу? Другой анкеты не требуется?
      - Улавливаю, - заметила Нонна. - Подробности, как говорится, в афишах. Кажется, мы уже можем попасть в свое купе.
      Нонна постучала в дверь. Послышался голос - "можно".
      Они вошли в купе. Толстяк застегивал с трудом сходившиеся на животе полы пижамной полосатой куртки.
      - Это туалет специально для торжественного акта удочерения? - ехидно заметила Нонна.
      - Не смейтесь, девушка, - благодушно ответил толстяк. - Будьте паинькой, иначе этот бледный юноша, со взором горящим, вас немедленно разлюбит.
      - А вы уверены, что он в меня влюбился? - спросила Нонна таким тоном, будто сама в этом нисколько не сомневалась.
      - Разумеется, разумеется, - ответил толстяк. - И такое событие в порядочном обществе обязательно отмечают бокалом шампанского, тем более, что у меня жажда страшная. Ведь я уже часа четыре, а то и все пять, в рот ничего не брал.
      У толстяка нашлось кое-что в запасе. Выставил свою бутылочку "Юбилейного" и Вася. Ужин состоялся на славу. Когда молодой железнодорожник вернулся в купе, его попутчики были уже под хмельком. Он пожелал всем спокойной ночи, взобрался на полку и тут же заснул.
      Из троих раньше всех сдался толстяк. Посылая тысячи проклятий по адресу эвакуатора, подсунувшего ему верхнюю полку, он совершил нелегкое восхождение и улегся так, что под ним заскрипели все пружины.
      Нонна понимала вкус в коньяке. А через полчаса, когда купе погрузилось в голубую полутьму, Вася получит возможность убедиться в том, что Нонна понимает толк и в поцелуях. Правда, он несколько опасливо взирал на ее густо окрашенные фиолетовые губы, но Нонна прочла его взгляд и, чуть кривя по модной привычке рот, заметила, что краска химическая, импортная "Экстра" и не линяет.
      Железнодорожник сошел на следующий день на одной из станций. В Воронеже его место занял молодой красивый брюнет с усиками. Нонна, хоть и успела за это время, к явному огорчению толстяка, крепко подружиться с Васей, тем не менее немедленно расстреляла нового пассажира залпом тех взглядов, от которых, по ее мнению, должны были терять свою стойкость даже статуи, изваянные из мрамора. Но пассажир будто бы и не заметил этого смертоносного оружия и обратил все свое внимание на Васю.
      - Простите, - сказал он с легким кавказским акцентом - мне очень знакомо ваше лицо. Вы не из Тбилисского театра им. Грибоедова?
      - Нет, - ответил Вася.
      - Не может быть! Но я видел ваше лицо или в театре или в журнале. Вы не писатель?
      Вася, польщенный таким сравнением, скромно заметил, что он не писатель, но журналист и вообще ему водилось много путешествовать.
      - Вспомнил! - обрадовано воскликнул кавказец. - Вспомнил, и не отрицайте! Вы были в жюри международного фестиваля. Конечно, конечно. Я возглавлял там нашу спортивную делегацию!
      - Простите, чью? - спросил Вася, не оспаривая всего сказанного собеседником.
      - Как чью? Конечно, нашу, грузинскую. Мы должны выпить за фестиваль. И не будь я Гога Габуния, если мы это не сделаем немедленно!
      С этими словами новый пассажир открыл свой небольшой чемоданчик, извлек оттуда бутылочку коньяку, с ловкостью заправского жонглера подбросил в воздух пару лимонов и, разлив по пластмассовым стопкам коньяк, предложил: "Первый тост за прекрасных дам".
      - Хорошо, что вы хоть заметили, что в купе есть дама, - тоном оскорбленной герцогини произнесла Нонна.
      - Отныне я буду замечать только это! - галантно ответил Гога.
      И, действительно, он начал так настойчиво ухаживать за Нонной, что Вася, несмотря на все лестные аттестации, которыми наградил его Гога, почувствовал к нему откровенную неприязнь. Поэтому он решил укрепить свои позиции. Улучив время, когда они остались одни, Вася заручился у Нонны согласием, что они встретятся в Москве, пообещал ей побывать во множестве интересных мест. И она благосклонно дала ему, как она выразилась, свои "позывные" - номер телефона соседки, по которому ее можно вызвать, так как еще три дня она будет в отпуске.
      Зато толстяк оказался чудесным попутчиком. Замечательный коньяк вполне утолил его жажду удочерить Нонну. Он закрывал глаза на невинные развлечения молодежи, а самое главное, выяснив, что Вася заранее не обеспечил себя гостиницей в Москве, сказал ему: "Держитесь меня. Устрою, не в центре, - но очень удобно. Я в Москве частый гость".
      По прибытии в Москву Гога пожал всем приветливо руки и, сказав, что надеется встретиться со всеми в кафе "Националь", растаял в толпе пассажиров.
      Нонночка, заметив кого-то около вагона, недовольно скривила губы, шепнула Васе:
      - Меня встречает сослуживец, извините, звоните, - и быстро исчезла.
      - Едем со мной прямо в гостиницу, - предложил толстяк.
      - Если это вас не обременит, я бы подъехал через полчаса. У меня есть кое-какие дела, - ответил Вася.
      - Понимаю, шуры-муры, амуры, - улыбнулся толстяк. - Нисколько не затруднит. Забронирую вам номер из недорогих, но отдельный. Устраивает?
      - Конечно, - обрадовался Вася.
      - Ну так вот, кончайте дела и приезжайте на Маросейку в гостиницу № 2, шоферы знают. А я вас там в вестибюле подожду. Только не очень задерживайтесь.
      - Я быстро! - пообещал Вася и направился на Казанский вокзал.
      ВОСЕМНАДЦАТЬ "МОСКВИЧЕЙ"
      Очередное оперативное совещание у полковника Любавина проходило в то время, когда Василий Кокорев знакомился со своими новыми попутчиками, севшими в поезд Советабад-Москва на станции Минеральные Воды.
      Любавин и Чингизов с вниманием слушали доклад капитана милиции Рустамова о поисках "Москвича", побывавшего в Гюмюштепе у дома Худаяра. Круг машин сузился к вечеру первого дня: двенадцать из восемнадцати "Москвичей" были проданы передовикам советабадских предприятий. Это были известные в городе люди со сложившимся укладом жизни, которую они вели открыто, ни от кого не таясь.
      Бригадмильцам, добровольным помощникам Рустамова, не стоило особого труда установить, что несколько владельцев "Москвичей" были в выходной день со своими семьями на пляже, а в понедельник их машины простояли в гаражах. Четверо товарищей, работающих на машиностроительном заводе, получили очередной отпуск и выехали на своих автомобилях в туристическую поездку по Северному Кавказу. Один из владельцев "Москвича", инженер-энергетик, был в служебной командировке в Москве, и машина его уже неделю стояла в гараже. Одна машина была продана врачу, работающему в отдаленном районе республики. В Советабад он эти дни не приезжал. Не упустили из виду бригадмильцы и машину, принадлежащую технику Семенову, автолихачу. Эта машина провела тот вечер на так называемом "стенде позора", который организовала государственная автомобильная инспекция на одной из городских площадей специально для задержанных нарушителей правил уличного движения.
      Оставались еще три машины, принадлежащие завмагу Арутюнянцу, народному артисту республики Алиеву и профессору-энтомологу Кокореву.
      Машину завмага поздним вечером встретили на загородном шоссе, запыленную, с помятым крылом и протекающим радиатором. Около самого города ее остановил автоинспектор, заинтересовавшийся, при каких обстоятельствах машина попала в аварию. Выяснилось, что завмаг путешествовал на дальние рыбные промыслы за лососиной и икрой.
      Много хлопот доставили розыски машины народного артиста Алиева. Сам он был на летних гастролях с театром, а с машиной управлялся его шофер. Еще в пятницу этот шофер куда-то таинственно исчез из города, и сложилось впечатление, что это именно тот "Москвич", который разыскивается. Но час назад удалось установить, что этот шофер вместе с машиной вот уже пятые сутки пребывает в селении Гиндарх на свадьбе у своего земляка. Таким образом, оставался один "Москвич", принадлежащий профессору Кокореву.
      Как было установлено, сам профессор прав на вождение машины не имеет. Машину водит его сын, студент института иностранных языков Василий Кокорев. Парень этот, говорят, любит выпить и курит анашу. Машину водит пока неуверенно, но лихо. Один из бригадмильцев - электромонтер Тофик Зейналов, заочник института иностранных языков - весьма нелестно отзывался о Кокореве. Кстати, он сообщил, что в воскресенье, проезжая на велосипеде по набережной, видел, как Кокорев напротив водной станции усаживал в свою машину какую-то высокую блондинку и как потом они на большой скорости умчались.
      - Таким образом, - заключил свой доклад Рустамов, - я считаю, что машина, побывавшая в Гюмюштепе, - это "Москвич", принадлежащий профессору Кокореву.
      Когда Рустамов упомянул о блондинке, Чингизов чуть не подскочил с места. Он посмотрел на Любавина, таким торжествующим взглядом, будто преступники уже были в его руках. Любавин понял состояние Чингизова и попросил его высказать свои соображения,
      - Я согласен с капитаном Рустамовым, - заявил Чингизов, - что в Гюмюштепе побывал сын профессора Кокорева. Он был не один. Мы должны установить, кто были его сообщники по убийству Худаяра. Далее, у меня нет никаких сомнений, что эта блондинка и воровка, побывавшая в квартире Азимова, - одно и то же лицо.
      - Аргументируйте, - коротко бросил Любавин.
      - Колхозница из Гюмюштепе видела блондинку вместе с Худаяром в такси "Победа". Кокорев уезжает с блондинкой с водной станции, и Кокорев, прямо или косвенно, участвует в убийстве Худаяра. Худаяр, в свою очередь, работал на этой водной станции. Кроме того, о профессорском сынке, разъезжающем на собственном "Москвиче" и курящем анашу, рассказывал мне, как я вам уже докладывал, парень из протезной мастерской. Ясно, что в наших руках участники преступления.
      - С последним выводом пока согласиться трудно, - заметил Любавин, - они еще не в наших руках. Еще не доказано, участники ли они преступления. Мы можем и обязаны искать, подозревать, но проверка, проверка и еще раз проверка. Поэтому давайте поступим так. Товарищу Рустамову поручим установить негласное тщательное наблюдение за сыном профессора. Лейтенанту Денисову, я полагаю, нужно будет поручить узнать все, что можно, об этой, пока для нас неизвестной, блондинке.
      - Разрешите, товарищ полковник! - возбужденно воскликнул Чингизов.
      - Да.
      - Я хотел бы, чтобы вы поручили блондинку мне.
      - Рано, Октай, рано.
      - Почему, Анатолий Константинович.
      - Разве ты отказался от той странной, как ты сам ее назвал, ассоциации, о которой как-то мне рассказал?
      - Честно говоря, нет. Ассоциация, действительно странная, но, не знаю почему, она меня не оставляет ни на минуту.
      - Тем более, Октай, рано тебе вступать в дело в этом направлении. Где гарантия, что та, которую ты намерен искать сегодня, не видела тебя в лицо одиннадцать лет назад в Грюнвальде, когда ты ее искал там?
      - Вы правы, Анатолий Константинович! - признал Чингизов.
      - Итак - Денисов! - подвел итог Любавин. - А вас, товарищ Рустамов, прошу приступить к делу. Ждем ваших первых сообщений. На этом пока остановимся.