Три чайные розы

Вскоре Олег резко пошел в гору. Его остросюжетные боевики оказались востребованы, и за экшен по Гришину стали неплохо платить. Собственной популярностью Олег чрезвычайно гордился и мнил себя одаренным автором. Иногда Татьяне хотелось сказать Гришину, что его потенциал далек от его литературной судьбы, но… Из деликатности она молчала, хотя и не могла воспринимать творчество Олега всерьез. Брутальный и недалекий майор Глухов, этакий Бонд отечественного разлива, постоянно мчался кого-то спасать, кого-то по ходу дела убивал, соблазнял красоток направо и налево, причем все они, как на подбор, были голубоглазыми блондинками, как Татьяна.

– Задумалась? – к действительности ее вернул голос Олега.

– Да, нахлынули воспоминания!

– Славные были времена! Нищета, молодость. – Он усмехнулся. – Чего-то мне все хотелось…

– А сейчас? Хочется чего-нибудь?

Гришин задумался.

– Черт его знает… Вроде все есть… Разве что международных контрактов!

– А перемен?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Олег настороженным тоном.

Татьяна вздохнула – она задала вопрос без всякой задней мысли, отнюдь не намекая на его супружеские узы.

– Психологи советуют менять что-то каждые семь лет: род деятельности, квартиру…

– Нет, что ты! Квартира у меня замечательная, мне вовсе не хочется ее менять, от добра добра не ищут! А работа… Где еще я смогу столько заколачивать? Пока старик Глухов меня кормит, какой смысл дергаться? А потом, ты знаешь, я вообще боюсь перемен!

Она усмехнулась – конечно, знает.

– Я бы, разумеется, хотел, чтобы все было по-другому. Если б не моя жена… Ты же знаешь, Танюша, я бы женился на тебе.

– Перестань! – ей были неприятны эти слова. – Ты оправдываешься, как будто я тебя в чем-то упрекаю!

На самом деле она никогда его ни в чем не обвиняла, даже тогда, когда через полгода любовной связи узнала о существовании жены Олега. Этот факт как-то вдруг выплыл наружу, и Гришин удивился, отчего Татьяна придала ему такое значение. «А какое это имеет отношение к нам?» – удивленно спросил он. Нет, Татьяна его не обвиняла, просто решила разорвать их связь. Полгода они не встречались. А потом Олег сказал, что разводится. Он и по сей день разводится.

– Ты идеальная женщина! – Он снова поднял бокал. – За тебя!

Вскоре Олег предложил уйти из ресторана. Они вышли, сели в машину и поехали в съемную квартиру.

…В спальне Гришин вручил ей подарок – цепочку с бриллиантовой подвеской. Утром, рассматривая бриллиант, Татьяна увидела, что он приличных размеров и явно дорогой, но радости не почувствовала.

* * *

Маша сидела в своей квартире на Мойке в полном одиночестве. Татьяна еще утром взяла в издательстве отгул и уехала в Березовку. Перед Машей лежали страницы текста из пьесы, которую она готовила для завтрашнего прочтения в театре. Текст запоминался с большим трудом – она то и дело отвлекалась, разглядывая в окно Мойку, по которой плыли катера с развеселыми туристами.

Раздался телефонный звонок, и девушка услышала любимый голос.

– Маруська, привет!

Она, как заправская актриса, тут же придала голосу томности и сексуальности. Ответила Бушуеву чуть с придыханием:

– Да, Саша!

– Идем гулять!

– Не могу! У меня завтра важный день! Пробы в театре!

– Ну начинается! – недовольно вздохнул Саша. – Я надеялся, что, когда ты закончишь этот дурацкий институт с постоянными вечерними репетициями, мы будем проводить вместе куда больше времени!

Маша чувствовала себя виноватой – в последнее время они действительно редко виделись.

– Ты же знаешь, я скоро уезжаю!

В конце лета Бушуев собирался в Москву поступать в Литературный институт.

– Извини, мне надо выучить еще две страницы текста!

Он холодно отрезал:

– Ну как знаешь! Желаю творческих успехов!

Маша с тоской посмотрела в окно – лето, солнце, счастье!

– Ладно! Пусть идет все к чертям! Где встретимся?

…Они сидели в кафе на набережной и пили шампанское.

Саша подмигнул ей:

– Выпьем за тебя! Кстати, что за пробы?

Маша всплеснула руками:

– Очень важные! Понимаешь, мне после института надо где-то закрепиться, а этот театр – предел мечтаний! Сашка, ты не представляешь, как я хочу поступить туда! Там такая школа! А режиссер просто гений! Завтра иду к нему на кастинг, боюсь, мама дорогая! Говорят, он просто зверь! Я уже целую неделю готовлюсь и репетирую!

– Значит, сегодня отдохнешь!

– Только к полуночи мне надо вернуться, чтобы выспаться!

– Успеешь! Маруська, неужели ты хотя бы один вечер не можешь принадлежать мне целиком и полностью?! Тем более что я скоро уезжаю!

Вспомнив об этом, она опечалилась.

– Так жалко тебя отпускать! Но я понимаю – у тебя талант, надо его развивать, учиться!

– Не знаю, Маруся! Может, вообще задвинуть эту литературу к такой-то матери?

– Да ты что? С ума сошел?

– А что… – Он усмехнулся. – На поэтические гонорары не больно-то проживешь! А поженимся, как жить? Сколько ты в своем театре будешь получать?

– Копейки!

– Вот видишь!

– Но мы пока не женимся!

– В ближайшее время я поставлю вопрос ребром! Хватит жить порознь!

– Разве нам сейчас плохо?

– Хорошо, Маруся, кто спорит… Очень мило: прогулки, шампанское, веселые выходки, секс по тридцать шесть часов кряду, но… – Он замолчал.

– О чем ты?

Маша дотронулась до его руки.

– Но ведь есть что-то еще: ответственность друг за друга, необходимость в постоянном присутствии любимого человека.

– И скучные серые будни?!

– Мне кажется, этого мы можем не опасаться! Чего ты боишься? Быта?

– Неужели варить супы и стирать носки весело?

– А разве наша жизнь состоит сплошь из веселых вещей? И вообще… Носки я сам себе стираю! При чем здесь это? Ах, Маша, ты еще такая маленькая!

– Окончишь институт, вернешься из Москвы, и поженимся!

– А все-таки, может, ну их, эти творческие амбиции, к лешему? Пойду к Козликову в рекламное агентство, он меня зовет. Монеты нормальные, и ехать никуда не надо!

– Вот пусть Козликов и считает монеты! А ты гений! У тебя особый путь! Ты вообще будущий Введенский! Кстати, завтра я читаю его стихи, вот послушай!

Маша с чувством начала… Над Невой летели строчки, в которых некто «забыл существованье слов, зверей, воды и звезд». Когда она закончила, раздались аплодисменты. За соседним столиком ей хлопали пожилые интуристы. Маша улыбнулась им в ответ.

– Поэзия Введенского – это космос! Знаешь, я часто размышляю над его словами «но кругом быть может Бог!». Вот смотри: солнце отражается в Неве – это Бог, Он в твоих волосах, вон собака смешная бежит – и это Он…

Влюбленные брели вдоль набережной, взявшись за руки. На подходе к Дворцовой площади к ним подошел явно нетрезвый человек невнятной наружности и обратился к Бушуеву: «Простите, я хочу нарисовать вашу даму. Редкая фактура!» Уличный художник кивнул на стоявший неподалеку мольберт.

– Я согласна! – быстро сказала Маша.

Бушуев потянул ее за рукав, но она уже устремилась вслед за странным художником. Тот страшно обрадовался, достал кисти. Усадив девушку, принялся рисовать. Саша примостился рядом, наблюдая за Машей. В глазах девушки отражался его любимый город, на который он хотел смотреть только ее глазами.

Она разглядывала Дворцовую площадь в лучах заходящего солнца. Ах, если бы на портрете можно было передать ее счастье! В этот момент она была невероятно, фантастически счастлива, застыла в счастье, как муха в янтаре. Навечно. Портрет вышел довольно странным, но очень понравился Маше. Она даже в ладоши захлопала. Как будто про нее угадали что-то важное… Художник расцвел, галантно поцеловал ей руку.

У Александрийской колонны Бушуев еще раз взглянул на портрет и покачал головой:

– Ну ты даешь! Чувак был совсем пьяный!

– Мне стало жаль его, видно, что человеку нужны деньги. Но портрет, согласись, замечательный!

– Ты совсем не похожа на себя!

– А мне кажется, очень похожа! Такое чистое импрессио, по настроению – это я! Глаза мечтательные, в башке стихи Введенского!

Он улыбнулся:

– Маруська! Ты совершенно невозможна!

– Какой прекрасный вечер! Хорошо бы еще шампанского!

– Подожди здесь, я мигом!

Бушуев взял стремительный старт и через несколько минут вернулся с бутылкой и бумажными стаканами. Они выпили шампанское прямо на площади, быстро набирая градусы.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.