Сочинения

Деньгам нетрачеными быть доколе?

Их уничтожьте, что ли,

Но есть ли смысл? Ведь свыше нам дано

Пристрастье. Разум, знать,

95

Во всем повинен, коль себя признать

Он смеет побежденным.

Каким порабощенным

Стал господин, кого рабом раба

Вдруг сделала судьба!

100

Со мною вместе обратите око

Туда, скоты и всякий прочий сброд:

Нагой, среди болот

И по холмам бредет

Народ, что добродетель чтит высоко,

105

А вы спешите влезть в наряд порока.

Пусть добродетель пред скупцом предстанет,

Что мир способна предлагать врагам,

И пусть к своим делам

Она склонит того, кто сторонится

110

Ее и прочь бежит.

Пусть позовет его, потом приманит, —

Ведь он приманкой может соблазниться.

Но тот не шевелится;

Приманку он берет, оставшись сам,

115

И пожалеть спешит

Дарящую, чья доброта сулит

Доходы ей едва ли.

Хочу, чтоб все узнали:

Преображают люди, кто — кичась,

120

Кто — скромником держась,

Кто — по-другому, дар в предмет продажи

И вводят покупателя в расход

Огромный. Что же тот?

Он так скупцов клянет,

125

Что о потере не жалеет даже.

Другого бьет скупец, но и себя же.

Частично, дамы, я раскрыл пороки

Людей пред вами, — презирайте их;

Немало и других,

130

Упоминать о коих не пристало —

Удерживает стыд.

В одних пороках — всех других истоки.

Понятье дружбы в мире смутным стало,

А ведь добро одних

135

В добре других людей берет начало,

Добро с добром роднит.

Смотрите, как закончу: та, что мнит

Себя неотразимой,

Пусть не спешит любимой

140

Себя, что б ни внушали ей, считать.

Вот если б злом признать

Красу и счесть любовь неблагородной,

Животной страстью, — разговор иной.

О, глупость дамы той,

145

Что связи меж красой

Не чувствует и добротой природной

И мнит любовь от разума свободной!

Канцона, невдали отсюда дама

Из наших мест живет,

150

И всяк ее зовет

Прекрасной, мудрой, вежливой, — не странно:

Бьянка она, Джованна,

Контесса, — имя, в коем та же суть.

К ней поспеши, другим не доверяя,

155

Скажи, кто ты такая

И для чего тебя я

Направил к ней, и прежде с ней побудь,

А там она тебе укажет путь.

Амор, таить не стану от людей

Моей печальной доли,

Пускай услышат горестную речь.

Исторгни слезы из моих очей

5

Для изъявленья боли,

Внуши слова, какими скорбь облечь.

Меня ты хочешь гибели обречь —

И я об этом вовсе не жалею,

Лишь молвить не умею,

10

Сколь глубоко твой жар в меня проник.

Но если перед тем, как в землю лечь,

Весомые слова найти успею,

Услышан да не буду я моею

Злодейкою, чтобы прекрасный лик

15

Не омрачила жалость ни на миг.

Не допустить ее бессилен я

В мое воображенье,

Куда о милой думам путь открыт.

В терзаньях бедная душа моя

20

Находит вдохновенье,

И образ злой красавицы творит,

И на причину мук своих глядит,

Кляня себя в пылу негодованья

За то, что огнь желанья

25

Зажгла в себе: не мог он вспыхнуть сам.

Какой разумный довод усмирит

Кипенье чувств, какие заклинанья?

Страданья превращаются в стенанья,

И подступают к сомкнутым устам,

30

И по заслугам воздают глазам.

Невольник, образу ни в чем тому

Я не противоречу,

И он, жестокий победитель мой,

Прообразу живому своему

35

Влечет меня навстречу,

Как все, влекомый к схожему с собой.

На солнце снег становится водой,

Я знаю, только я — как тот несчастный,

Что, не себе подвластный,

40

Идет на смерть, не повернет назад.

И там, на грани бездны гробовой,

Я словно слышу приговор ужасный

И взор вокруг ищу небезучастный,

Но всюду, хоть ни в чем не виноват,

45

Убийственный все тот же вижу взгляд.

Амор, о том, как я, сраженный им,

В бесчувствие впадаю,

Единственный ты можешь рассказать:

Ведь я, что делалось со мной самим,

50

Не помню и не знаю,

Не в силах прерванную нить связать.

Едва в себя я прихожу опять,

Смотрю на рану, что меня сгубила

И ужас мне внушила, —

55

В себе я разуверился давно.

По бледности моей легко понять,

Какая молния меня сразила;

И пусть с улыбкой — так оно и было! —

Ее в меня метнули, все равно

60

Мне утешение не суждено.

Вот что, Амор, ты натворил в горах,

Над речкой, над которой

Всегда со мной выигрывал ты спор.

Живой и мертвый, я — в твоих руках,

65

И, вестник смерти скорой,

Сверкает предо мной жестокий взор.

Не вижу никого средь этих гор,

Кого бы участь горькая задела,

И нет любимой дела

70

До мук моих. Добра не будет мне.

А та, которой твой наскучил двор,

Гордыни латы на себя надела

И может грудь стреле подставить смело:

Ведь безопасен сердцу ты вполне,

75

Надежно скрытому от стрел в броне.

Прощаюсь, песня горная, с тобой.

Ты город мой увидишь, может статься,

Где мог бы я остаться,

Не будь Флоренция любви чужда.

80

Войдешь в нее — скажи: «Создатель мой

Не станет с вами более сражаться.

В цепях не может он до вас добраться.

Уймись жестокость ваша — и тогда,

Невольник, не вернется он сюда».

Стихи о каменной даме

66 (C)

К той ныне точке я пришел вращенья,

Когда, склоняясь, солнце опочило,

Где горизонт рождает Близнецов.

Звезда любви свой свет из отдаленья

5

Не шлет нам; воспаленное светило

Над ней сплетает огненный покров.

Там, где Великой Арки мощной кров,

Где скудную бросают тень планеты,

Луна лучами стужу возбуждает.

10

Любви не покидает

Все ж мысль моя у этой льдистой меты.

И в памяти моей, что тверже камня,

Храню упорно образ Пьетры-камня.

Смешавшись с эфиопскими песками,

15

К нам мчится ветер, воздух омрачая,

Летит над морем, солнцем воспален,

И предводительствует облаками.

Наполнит он, препятствий не встречая,

Все полушарье северных племен

20

И белизною снеговых пелен

Падет на землю, иль дождем досадным

Восплачет воздух в ослабевшем свете.

Оттягивает сети

Наверх Амор; он дышит ветром хладным,

25

Но он со мною — столь прекрасна дама,

Жестокая владычица и дама.

Полуденные птицы улетели

Из стран Европы, где всегда сияют

Семь льдистых звезд среди ночных небес.

30

И птиц оставшихся не слышны трели,

Лишь крики скорбные не умолкают

До вешних дней и опечален лес.

Природный пыл зверей давно исчез,

И более любви не предаются.

35

От холода оледенели страсти,

А я в Амора власти,

И сладостные мысли остаются

Во мне; пусть времена меняют годы,

Дарует мысли та, чьи юны годы.

40

Побегов свежих миновало время,

Что Овна силою зазеленели.

Поблекли травы и не тешат взор.

Деревья листьев отрясают бремя,

И только лавры, сосны, пихты, ели

45

Привычный сохранили свой убор.

Цветы под инеем на склонах гор

В долинах никнут, холод их терзает.

Окованы бессильные потоки.

Но этот терн жестокий

50

Амор извлечь из сердца не дерзает,

Пока я жив, — и если б жил я вечно,

В моем останется он сердце вечно.

Ключи дымятся, воду изливая,

Рождает зыбкий пар земли утроба,

55

От бездны пар стремится к вышине.

Река, где плавал я под солнцем мая,

Тверда, как берег, и, доколе злоба

Зимы не минет, будет стыть на дне.

Земля окаменела в долгом сне.

60

Кристаллом стали влажные глубины,

И холод оковал волны движенье,

Но я в моем сраженье

Не отступаю ни на шаг единый

И чувствую в моем мученье сладость,

65

Предпочитая только смерти сладость.

Что ждет меня, канцона, мне поведай,

Когда со всех небес падет весной

Дождем Амор, ведь и теперь средь стужи

Сжимает сердце туже

70

И он во мне — лишь он владеет мной.

Я должен превратиться в жесткий мрамор,

Коль сердце юной холодно, как мрамор.

67 (CI)

На склоне дня в великом круге тени

Я очутился; побелели холмы,

Поникли и поблекли всюду травы.

Мое желанье не вернуло зелень,

5

Застыло в Пьетре, хладной, словно камень,

Что говорит и чувствует, как дама.

Мне явленная леденеет дама,

Как снег, лежащий под покровом тени.

Весна не приведет в движенье камень,

10

И разве что согреет солнце холмы,

Чтоб белизна преобразилась в зелень

И снова ожили цветы и травы,

В ее венке блестят цветы и травы,

И ни одна с ней не сравнится дама.

15

Вот с золотом кудрей смешалась зелень.

Сам бог любви ее коснулся тени.

Меня пленили небольшие холмы,

Меж них я сжат, как известковый камень.

Пред нею меркнет драгоценный камень,

20

И если ранит — не излечат травы.

Да, я бежал, минуя долы, холмы,

Чтоб мною не владела эта дама.

От света Пьетры не сокроют тени

Ни гор, ни стен и ни деревьев зелень.

25

Ее одежды — ярких листьев зелень.

И мог почувствовать бы даже камень

Любовь, что я к ее лелею тени.

О, если б на лугу, где мягки травы,

Предстала мне влюбленной эта дама,

30

О, если б нас, замкнув, сокрыли холмы!

Скорее реки потекут на холмы,

Чем загорится, вспыхнет свежесть, зелень

Ее древес: любви не знает дама.

Мне будет вечно ложем жесткий камень,

35

Мне будут вечно пищей злые травы,

Ее одежд я не покину тени.

Когда сгущают холмы мрак и тени,

Одежды зелень простирая, дама

Сокроет их, — так камень скроют травы.

68 (CII)

О бог любви, ты видишь, эта дама

Твою отвергла силу в злое время,

А каждая тебе покорна дама.

Но власть свою моя познала дама,

5

В моем лице увидя отблеск света

Твоих глубин; жестокой стала дама.

Людское сердце утеряла дама.

В ней сердце хищника, дыханье хлада.

Средь зимнего мне показалось хлада

10

И в летний жар, что предо мною — дама.

Не женщина она — прекрасный камень,

Изваянный рукой умелой камень.

Я верен, постоянен, словно камень.

Прекрасная меня пленила дама.

15

Ты ударял о камень жесткий камень;

Удары я сокрыл, — безмолвен камень.

Я досаждал тебе давно, но время

На сердце давит тяжелей, чем камень.

И в этом мире неизвестен камень,

20

Пленяющий таким обильем света,

Великой славой солнечного света,

Который победил бы Пьетру-камень,

Чтоб не притягивала в царство хлада,

Туда, где гибну я в объятьях хлада.

25

Владыка, знаешь ли, что силой хлада

Вода в кристальный превратилась камень;

Под ветром северным в сиянье хлада,

Где самый воздух в элементы хлада

Преображен, водою стала дама

30

Кристальною по изволенью хлада.

И от лица ее во власти хлада

Застынет кровь моя в любое время.

Я чувствую, как убывает время

И жизнь стесняется в пределах хлада.

35

От гибельного, рокового света

Померк мой взор, почти лишенный света.

В ней торжество ликующего света,

Но сердце дамы под покровом хлада.

В ее очах безлюбых сила света,

40

Вся прелесть и краса земного света.

Я вижу Пьетру в драгоценном камне,

Я вижу только Пьетру в славе света.

Никто очей пресладостного света

Не затемнит, столь несравненна дама.

45

О, если б снизошла к страданьям дама

Средь темной ночи иль дневного света!

О, пусть укажет для служенья время, —

Лишь для любви пусть длится жизни время.

И пусть Любовь, что предварила время,

50

И чувственное ощущенье света,

И звезд движенье, сократит мне время

Страдания. Проникнуть в сердце время

Настало, чтоб изгнать дыханье хлада.

Покой неведом мне, пусть длится время,

55

Меня уничтожающее время.

Коль будет так, увидит Пьетра-камень,

Как скроет жизнь мою надгробный камень,

Но Страшного суда настанет время,

Восстав, увижу — есть ли в мире дама

60

Столь беспощадная, как эта дама.

В моем, канцона, скрыта сердце дама.

Пусть для меня она — застывший камень,

Я пламенем предел наполнил хлада,

Где каждый подчинен законам хлада,

65

И новый облик создаю для света,

Быстротекущее отвергну время.

69 (CIII)

Пусть так моя сурова будет речь,

Как той поступки, что в броню одета.

Не жду ее привета,

Окаменит она, оледенит.

5

Как мантия, спадает яшма с плеч

Мадонны Каменной в сиянье света.

Стрела из арбалета

Нагую грудь ее не поразит.

Ее удары сокрушают щит,

10

И ломки беглецов смятенных латы.

Ее мечи — крылаты;

Нас настигая, рушат все препоны —

Я от нее не знаю обороны.

Найду ли щит — расщепит щит она.

15

Повсюду взор ее мой взор встречает;

И как цветок венчает

Свой стебель, так венчает мысль мою.

Как в штиль ладью не возмутит волна,

Так скорбь моя ее не огорчает.

20

Пусть тяжесть удручает

Мне сердце, но слова в себе таю.

Напильнику скорбей я предаю

Всю жизнь, которую незримо точит.

Она мне смерть пророчит.

25

Жестокая, не ведает боязни,

Не назван все же исполнитель казни.

Трепещет сердце — думаю о ней,

От чуждых взоров скорбь мою скрывая,

Но, в муках пребывая,

30

Не выдам мыслей, что я затаил.

Пусть срок приблизится последних дней,

Пусть бог любви их губит, поражая,

Пусть, раны обнажая,

У чувств он отнял преизбыток сил.

35

Амор заносит меч, им поразил

Он некогда несчастную Дидону,

Ступил, не внемля стону,

На грудь мою; напрасно я взываю

О милости, я милости не чаю.

40

Занес десницу надо мной злодей

И, ослабевшему от пораженья,

На землю без движенья

Поверженному, дерзостно грозит.

Напрасен крик, неслышный для людей.

45

Вот кровь моя, отхлынув от волненья,

Амора вняв веленья,

Стремится к сердцу, и лицо горит,

И вновь бледнеет. Под руку разит,

И слева чувствую живую муку.

50

Коль вновь подымет руку,

Меня постигнет тягостная кара,

И встречу смерть до смертного удара.

Зачем Амор ей сердце не рассек,

Пусть раскроит его и пусть раскроет,

55

Пусть скорбь мою утроит —

Со смертью был бы я тогда в ладу.

И в жар и в хлад мой сокращает век

Убийца и мою могилу роет.

Зачем она не воет,

60

Как я из-за нее в моем аду!

Воскликнул бы тогда: «Я к вам приду,

Чтоб вам помочь!» На кудри золотые,

Амором завитые,

Мне на погибель, наложил бы руку

65

И стал бы мил, мою смиряя муку.

О, если б косы пышные схватив,

Те, что меня измучили, бичуя,

Услышать, скорбь врачуя,

И утренней, и поздней мессы звон!

70

Нет, я не милосерден, не учтив, —

Играть я буду, как медведь, ликуя.

Стократно отомщу я

Амору за бессильный муки стон.

Пусть взор мой будет долго погружен

75

В ее глаза, где искры возникают,

Что сердце мне сжигают.

Тогда, за равнодушие отмщенный,

Я все прощу, любовью примиренный.

Прямым путем иди, канцона, к даме.

80

Таит она, не зная, как я стражду,

Все, что так страстно жажду.

Пронзи ей грудь певучею стрелою —

Всегда прославлен мститель похвалою.

Латинские стихотворения

Эклоги

Благостный глас Пиэрид, услаждающий пением новым

Тленный мир, вознести его жизненной ветвью стараясь,

Взору людскому открыть троякой участи грани,

Что суждена их душе по заслугам: Орк — нечестивым,

5

Лета — парящим к звездам, надфебово царство — блаженным,

Что ж ты бросаешь, увы, неизменно столь важное черни,

Бледным же нам ты своих совсем не даешь прорицаний?

Право, кифарой скорей расшевелит кривого дельфина

Дав и быстрей разрешит загадки мудреного Сфинкса,

10

Чем невежды постичь глубины Тартара смогут,

Да и Платону едва постижимы вышние сферы,

Хоть обо всем этом здесь безо всякого квакает толку

На перекрестках болтун, что и Флакка со свету сжил бы.

Скажешь: «Не им говорю, а тем, кто искусен в науке!»

15

Да, но ведь светским стихом! Ученым народное чуждо:

Пусть это общий язык, но с тысячью всяких различий.

Кроме того, ни один (а ты ведь шестой в этом строе),

Да и твой вождь в небесах, площадной никогда не писали

Речью; а потому, о поэтов судья беспристрастный,

20

Вот что скажу я тебе, коль меня обуздать не захочешь:

Не расточай, не мечи ты в пыль перед свиньями жемчуг,

Да и Кастальских сестер не стесняй непристойной одеждой,

Но возглашай, я молю, то, что славу твою преумножит,

Во вдохновенных стихах, и тем и другим одаренный.

25

Ведь уже многое ждет в рассказах твоих освещенья:

К звездам каким полетел Юпитеров оруженосец,

Пахарь какие, скажи, цветы и лилии вырвал,

Ланей фригийских воспой, собачьим растерзанных зубом,

Горы Лигурии, флот опиши ты партенопейский.

30

В этих стихах ты бы мог до Гадеса Алкидова выплыть,

Истра вспять потекут струи для знакомства с тобою,

Царству Элиссы былой и Фаросу станешь ты ведом.

Коль тебе слава мила, то ни область в тесных пределах

Не успокоит тебя, ни сужденье льстивое черни.

35

Первым я наслажусь, коль меня сочтешь ты достойным, —

Жрец Аонид и родной, соименный поклонник Марона, —

Пред школярами предстать при всеобщем их ликованье

Вместе с тобой на челе в пенейском венке благовонном,

Точно глашатай верхом, с восторгом славящий громко

40

Въезд триумфальный вождя восхищенным толпам народа.

Вот уже чуткий мой слух потрясают военные клики:

Жаждет чего отец Апеннин? Что Тирренского моря

Волны вздымает Нерей? Что Марс повсюду скрежещет?

Аиру бери, укроти людские безумные страсти!

45

Этого коль не поешь, предоставив другим песнопенья,

Знай, что останется все никем без тебя не воспетым.

Если же подал ты мне надежду со струй Эридана

К нам снизойти и почтить меня письмом дружелюбным,

Коль без досады прочтешь ты сначала бессильные вирши

50

Гуся, какие болтать он певучему лебедю смеет,

Или ответь, иль мои исполни заветы, учитель.

В черных на белом листе получили мы буквах посланье,

Из пиэрийской груди обращенное к нам благосклонно.

Мы в этот час пасущихся коз, как бывало, считали,

Сидя под дубом в тени вдвоем с моим Мелибеем.

5

Он в нетерпенье, скорей твое пенье услышать желая:

«Титир, что Мопс? — спросил. — Чего он там хочет? Скажи мне!»

Смех одолел меня, Мопс; но он приставал неотступно.

Ради него наконец перестал я смеяться и другу:

«Ты не с ума ли сошел? — говорю. — Тебя требуют козы,

10

Ими займись, хоть тебе был обедишко наш не по вкусу.

Пастбищ ведь ты не знаток, которые всеми пестреют

Красками трав и цветов и какие высокой вершиной

Нам затеняет Менал, укрыватель закатного солнца.

Вьется ничтожный кругом, прикрытый ракиты листвою,

15

По берегам ручеек, орошающий их непрерывно

Вечной струею воды, истекающей с горной вершины,

Самостоятельно путь отыскав по спокойному руслу.

Здесь-то, пока в мураве резвятся нежной коровы,

Мопс все деянья людей и богов созерцает с восторгом

20

И на свирели игрой сокровенные он открывает

Радости, так что стада за сладкою следуют песней

И укрощенные львы сбегают с горы на долины,

Воды струятся вспять и волнуется лес на Меналах».

«Титир, — сказал Мелибей, — если Мопс в неведомых травах

25

Пеньем чарует, так я с твоей помощью мог бы бродячих

Собственных коз научить его неведомым песням».

Что мне тут было сказать, если он так настаивал страстно?

«Из года в год, Мелибей, к Аонийским вершинам в то время,

Как изучению прав отдаются другие для тяжеб,

30

Мопс уходит, в тени священной рощи бледнея.

Там, вдохновенья водой омытый, насытившись вволю

Звучной струей молока и по самое горло им полный,

Он призывает меня к обращенной в лавр Пенеиде».

«Что же тут делать? — спросил Мелибей. —

Никогда не украсишь

35

Ты себе лавром чело, пастухом оставаясь навеки?»

«О Мелибей, и почет, да и самое имя поэтов

Ветер унес, и без сна только Мопса оставила Муза».

Так возразил я, но тут досада возвысила голос:

«Блеяньем жалостным все огласятся холмы и поляны,

40

Если в зеленом венке я на лире пеан заиграю!

Да убоюсь я лесов и полей, не знакомых с богами.

Не расчесать ли мне лучше волос в триумфальном уборе

И, коль когда-нибудь я вернусь к родимому Сарну,

Русые некогда скрыть зеленой листвою седины?»

45

Он: «Без сомненья, — в ответ, — потому что ты видишь, как быстро,

Титир, время бежит: ведь уже состарились козы,