Сказка на ночь (сборник)

ходит петр дозором проверяет засовы

ходит петр с ангелами летучим отрядом

на бедре ключ золотой борода окладом

тверда райская стена только стража тверже

бережет сон праведников и явь их тоже

оглядел петр божий мир закатную тучку

видит дитя перед ним протянуло ручку

видно ищет мать-отца да найдет не скоро

троекратно обошло вкруг стены-забора

только с севера с юга ли все никого там

и подошло в третий раз к жемчужным воротам

не горюй дитя говорит петр не печалься

пойдем глядеть мать-отца кто б ни повстречался

спросим хоть ночь лети напролет хоть вторая

берет дитя на руки и ходу от рая

вот идет петр по миру в калитки стучится

ищет мать-отца дитяти где свет случится

четвертый год ходит слез в бороде не прячет

на плече у петра мертвое дитя плачет

и где упадет слеза что младенца что старца

порастет земля цветом из чистого кварца

светло насквозь горит пламенем камень луг ли

а сорвешь только пепел в ладони да угли

все голоса в сумерках то ли совы кычут

то ли дети кричат во сне мать-отца кличут

вой ветер-ураган райская стена гнется

кличет господь сторожа а он не вернется

«на что уж блохи сучьи пассажиры…»

на что уж блохи сучьи пассажиры

или на стебле желтенькие тли

но как и мы дрожа на свете живы

хотя быстрее дня примерно три

тем пламенней любовь вскипает в каждом

животном ставя жребий под вопрос

тех юношей хитиновых под кайфом

и девушек с глазами летних гроз

фасеточными факт но тем усердней

всосавши сок иль выпив крови литр

знакомишься с красивой тлей соседней

создать семью или затеять флирт

тут только второпях не перепутать

блохе не выбрать тлю в подруги дней

как мы допустим любим воблу кушать

но никогда не женимся на ней

любовь любовь таинственная сила

то аппетит а то союз сердец

вчера блоха флиртуя укусила

потом чума и ты уже мертвец

я не мертвец чужой любви вчерашней

мне чувство общей близости острей

пока рука лопаты рукопашней

с латинскими названьями костей

блоха целует суженого влажно

трепещут страстью органы у тли

а завтра гроб и им уже не важно

кто автор книги имена любви

«вдруг на шлее у трепетного древка…»

вдруг на шлее у трепетного древка

нам виноградны с гелием шары

мороженым торгует в голос девка

и жители желтеют от жары

всем сердцем к ним но медленные мимо

чуть сумерки наискосок семья

как всем наедине с погодой мило

как жарко жить но хочется всегда

долой глотками перелетной пыли

в пространства утешительные швы

спасибо всем что мы такие были

и следующим славно что пришли

кто испытал но юношеству сложно

уж как бы кажется любил вон ту

когда бы жил но и отсюда можно

хорошую с мороженым во рту

в сень лесопарка искреннее это

в ее альбом вполголоса давно

у года гость единственное лето

из всей зимы второго не дано

еще с колен мольбой и всплеск олений

в слепую опрометь сквозь воск в зевке

там на лету из всех исчезновений

последнее как снег на языке

ВАЛЬС СО СЛЕЗОЙ

бродским ястребом бы в ресторанные орды бабах

с незапамятной urbi et orbi запиской в зубах

но закат по мозгам хоть слезай с подоконника

облизнулся недолго и шасть к поставцу за одной

что ли струпья скребком словно иов и тряпочкой гной

чист хрусталь на просвет как слеза подполковника

подчиненные чутко пока подполковник нальет

перечислит зачистки чем голос нежнее и тише

кто вчера учинял на чеченские села налет

нынче в ночь под чинарой задумчив над чачей и твиши

человек миротворческим ровня по крови чинам

снизу органы сплошь в камуфляже на репе беретка

но в дозоре ему дозировка сильнее чем нам

отчего и всплакнется нередко

терпеливое тело тем временем прыг из окна

поредела орда но осталась полоска одна

кровеносным снарядом без ведома пощажены

ближе к бирже в строю километры кретинов

впереди в белом венчике в образе вечной жены

конеборный кирилл анкудинов

в иске к синтаксису полон сил и виски

пунктуацию нам проставляет в записке

ваххабит в ущелье на уши туго тюрбан

подполковник наколет медали на китель

и мычит себе в тучах про черный тюльпан

но не ястреб скорее як-истребитель

камуфляж на парашютисте порван

тело чешет на траектории орган

вероятно глаз

так случается все понемногу с каждым из нас

«спросонок ни имени в мире ни рядом родни…»

спросонок ни имени в мире ни рядом родни

как будто продрогшее пригоршней сердце разжалось

и к зеркалу рысью но голые звезды одни

дрожат в промежутке где прежде лицо отражалось

неважно чужим что живое и жалко его

слипаются птицы в зрачках расступаются сосны

в лесу только зеркало тычет слепое жерло

наружу смотри как созвездия в нем кровеносны

так явь убеждает объекты в разлуке с собой

в пустеющем смысле стекла после птиц и растений

нулем в знаменателе сном в сердцевине самой

системы отсутствий сломав распорядок осенний

авральный архангел отбой воструби на губной

гармонике грома в искрящем зазоре контакта

обеих реальностей сердцу из двух ни в одной

не вычислить нынче чью полночь качало когда-то

отсюда вопрос на засыпку начальнику дней

в любой из действительностей где в зените десница

с гармоникой как относиться к отсутствию в ней

которому снилось бы снова но нечему сниться

РАССКАЗ ОЧЕВИДЦА

Zbyt stary zeby nosic bron i walczyc jak inni —

wyznaczono mi z laski poslednia role kronikarza

zapisuje – nie wiadomo dla kogo – dzieje oblezenia

Z. Herbert, Raport z oblezonego miasta

на солнечных часах четвертый век

до нашей эры мобилизовали

большое войско и вперед на персов

я состою историком в строю

описывая ход событий скоро

царю придется не по вкусу тон

моих записок он себе придумал

культ личности придворные на брюхе

к нему ползут он азиатский дух

вселил в свободные сердца а мой

крамольный стиль сулит немилость персы

повержены но побеждают лежа

меня швырнут в темницу здешний зной

похлеще пыток скоро мне хана

я впрочем время изогнул не в ту

из двух наукой признанных сторон

проклятый зной вначале был вильгельм

завоеватель а за ним альфред

великий и вторая половина

империи прилипла к первой так

заподлицо что семеро держи

как будто и не распадалась дарий

мчит прочь от гавгамел пока великий

завоеватель в пелле на горшке

агукает таблетку бы от боли

они такие блин изобретут

с пяти колес экстаз неописуем

я молча мертв

о путник передай

когда вернешься в грецию народу

вернее деду или лучше дяде

внучатому он академик минц

я знаю дорогая угадайка

по сколько кубиков они за раз

здесь вкатывают за такие чувства

я описал все в точности но жизнь

случилась как могла и вот народ

молчит и море черное как вакса

полным-полно бумажных кораблей

взгляните на часы они стоят

ЗМЕЯ

когда наш бриг швырнуло за гебриды

и гибель подступала велика

все были злы и третий день небриты

кромешный шквал несло с материка

сломайся грот ничто бы не спасло

но штиль настал как серое стекло

мы за сент-кильдой сеть бросали с юта

все снасти в клочья чертова зима

потом на палубе в бреду как будто

плашмя лежала женщина-змея

вся влажная в ожогах поздних звезд

и радужный стучал о мачту хвост

я знаю зло я раз безделки ради

убил и нож не залежится вновь

но лезвие в ее зеленом взгляде

срезало звук створаживало кровь

смерть пустяки смешно считаться с ней

коль страх на свете есть и пострашней

нас вскоре вынесло из мертвой зоны

и бригу бы ни горя ни вреда

но шкипер спятил и открыл кингстоны

там кабельтов от гавани едва

ни мы вверху ни мертвые со дна

не видели как уплыла она

теперь не пугало ни шквал ни плаха

лишь вспомню и до судорог струхну

она как будто в самом центре страха

у каждого потрогала струну

стыд извела испепелила честь

пожалуй что-то в вашей смерти есть

а впрочем как подумаешь однако

вдруг нам кресты надгробные сулят

не пустоту до истеченья мрака

а этот пристальный зеленый взгляд

навек в незатворимые глаза

уж лучше жить

нет

умирать нельзя

БУТЫЛКА В МОРЕ ВРЕМЕНИ

это конечно не ты никакой

который является на работу

и протягивает вахтеру пропуск

с фотороботом предъявителя

даже если и вылитый точь

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.