Утоли моя печали

После этого Губский поклялся сам перед собой: если останется жив, сразу же по прибытии на базу напишет рапорт об увольнении. А не уволят сразу, начнут нервы мотать — напьется и набьет командиру физиономию. За все!

И только в последнюю сумасшедшую ночь, прокрадываясь на цыпочках к туалету, слухач обнаружил, что такой же страх испытывал не он один. В торпедном отсеке, забившись в угол, сидел командир БЧ-2 и что-то шептал, делая вид, что занимается расчетами, и полагая, что его никто не слышит. Но обостренный слух Губского обмануть было невозможно.

— Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…

А Губский и молитвы ни одной не знал и молиться не умел…

Наконец «Энтерпрайз» отремонтировался и на малом двинулся вперед — начал, по сути, ходовые испытания, и под этот шумок подлодка незаметно выскочила из замкнутого круга. Сидя на своем посту, Губский не догадывался об этом, продолжая слушать и записывать разговоры.

И уже на пятый день, когда авианосец был едва видим на горизонте, капитан-лейтенант услышал женский голос, прилетевший с поверхности океана через толщу воды:

— Через два часа девять минут в условном квадрате триста шесть «Энтерпрайз» снова ляжет в дрейф. Причина — неустойчивое движение левого руля

Он автоматически записал сообщение, доложил о нем по команде и только после этого, будто очнувшись, понял, что голос этот прилетел из ниоткуда. И мало того, услышанное не нужно переводить с английского, ибо сказано было по-русски.

Командир подлодки никак не отреагировал на эту информацию, будучи в полном зашоре: почти на неделю лодка исчезла из радиовидимости и теперь на базе сильно волновались, требуя немедленного шифрованного донесения. Тут уж было не до проблем, возникших на авианосце вероятного противника…

И все бы ничего, в конце концов этот странный голос можно было списать на сильное переутомление и нервное напряжение, пойти в кубрик и хорошенько выспаться, чтобы не мерещилось, если бы ровно через два часа девять минут в квадрате триста шесть авианосец вероятного противника не лег бы в дрейф, а радиоперехват подтвердил причину.

Спустя еще час Губский снова услышал тот же голос, но уже не стал записывать, а попытался засечь, проанализировать, откуда он доносится — из собственного «я» или оттуда, с поверхности океана.

Выходило, что оттуда.

Неведомая и незримая женщина вещала:

— С «Энтерпрайза» спустили трех водолазов. Идет обследование механизмов привода левого руля. Но причину неисправности следует искать в сто двадцать втором трюмном отсеке по левому борту, где младший механик Поль Сандерс забыл снять струбцину с троса после его натяжки во время ремонта.

Несмотря на длительную бессонницу, Губский почувствовал себя неожиданно хорошо, как в забеге на длинную дистанцию, когда приходит второе дыхание и включаются резервы организма. И реальность воспринималась соответственно, без всяких отклонений и поправок на усталость.

И напрочь отступил страх! Сейчас хоть снова под авианосец — душа бы даже не дрогнула!

Мало того, он вполне осознавал, что если сейчас пойти и доложить командиру о причине остановки авианосца, да еще указать, в каком месте этот Поль Сандерс забыл снять струбцину, то подобное сообщение будет истолковано однозначно. Но он вдруг ощутил в себе неведомую раньше способность мгновенно находить выход из любой ситуации — будто кто-то подсказывал со стороны! — и тут же придумал способ, как проверить полученную неведомо откуда и от кого информацию. Оставив вахту, Губский явился к командиру и доложил, что сейчас только перехватил неофициальный радиообмен между младшим механиком и неустановленным абонентом, скорее всего приятелем, которому первый признался в своей неаккуратности и просил помощи, чтобы вместе спуститься в отсек и незаметно снять треклятую струбцину, пока ее не обнаружили. И еще подтолкнул азартного командира подлодки, дескать, неплохо бы на закуску и тут утереть нос американцам, подсказав им причину неисправности. Это будет для них шок!

На такой обман он никогда бы не решился, а тут словно предугадывал, что все пройдет и ни у кого не вызовет никаких подозрений.

Командир хоть и получил внушение от начальства, однако чувствовал себя победителем и еще не отошел от игры. Он знал, что все переговоры фиксируются, что потом за каждое сказанное слово придется отвечать, однако его успокоило то, что подлодка шла уже в надводном положении, так сказать, присутствовала в океане официально, под контролем, — всяко топить не станут, и потому вышел в эфир на УКВ с помощью радистов, на плохом английском передал информацию для «Энтерпрайза» и еще поиздевался, мол, эта услуга бесплатная, так что оплачивать счет не придется.

Вероятно, там сначала не поверили, а может быть, сразу же испытали этот самый шок. Радиосообщение приняли, однако замолчали намертво, хоть бы для блезиру спасибо сказали ради ответной издевки, так нет же, напротив, выслали корабль охранения, который угрожающе рыскал в миле от лодки, так что приходилось бесконечно выполнять так называемый антинатовский зигзаг прыгать по-заячьи из стороны в сторону.

И только через полтора часа, когда сторожевик отвязался и по-прежнему молчаливый авианосец обиженно двинулся малым ходом, стало ясно, что попали в десятку, что приводу левого руля действительно мешала забытая на тросе струбцина…

А капитан третьего ранга Губский, не в пример ликующему командиру, от своего эксперимента впал в странное состояние невесомости. Подлодка получила приказ немедленно идти на базу, и теперь было время выспаться, однако он часами лежал с закрытыми глазами и не мог уснуть. Этот голос с поверхности океана теперь все время находился рядом и, как заботливая нянька, пытался умиротворить и усыпить его, только колыбельные не пел, заставляя вспоминать детство, первую любовь и все самое приятное и дорогое в жизни.

Он делал вид, что спит, опасаясь своих товарищей, которые могли бы заподозрить неладное, сопел, изредка ворочался и даже похрапывал, а голос не исчезал и разве что на некоторое время удалялся, делаясь смутным, неопределенным, чтобы вновь проявиться в самый неожиданный момент. Когда по пути на базу подлодка всплыла, чтобы проветрить отсеки, Губский впервые за целый месяц выбрался на палубу под ночное небо и в тот же миг услышал голос. Он доносился не с поверхности океана, а с высот, падал откуда-то от звезд или с самих звезд.

— Хочешь понять, кто говорит с тобой? — чаровала и испытывала неведомая искусительница. — Хочешь познать того, кого слышишь?

— Хочу! — откровенно признался он, по-прежнему ощущая смятение и страх. Мне начинает казаться, что я болен…

— Нет, ты совершенно здоров, и рассудок твой светел.

— Почему же я слышу твой голос? Если его никто не слышит больше?

— Отчего ты решил, что меня больше никто не слышит? Есть и другие, только об этом никто не скажет, потому что все считают себя больными. И потому стараются не слушать, тешат себя надеждой, что после похода отдохнут в санатории на берегу и избавятся от меня. А многие думают, что я — голос их тоскующей души, голос тоскующей мужской плоти. Только это не так, хотя многие после санатория избавляются от меня. И забывают…

— Может, и я избавлюсь? — безнадежно спросил Губский.

— Нет, ты никогда не избавишься, потому что поверил в мое существование и у тебя открылся слух. Я не галлюцинация, не плод твоего воображения, не больная фантазия, как считают другие. И конечно же, не твоя тоскующая душа.

— Кто же ты?

— Я твоя Небесная Покровительница. Неужели ты не понял этого? И теперь никогда не оставлю тебя. А если ты всецело предашься моей воле, станешь самым счастливым из людей. Я открыла тебе слух, но, когда настанет час, открою глаза, и ты увидишь мир в том виде, в котором вижу его я. Готов ли ты идти за мной?

— Я должен подумать, — совсем некстати сказал он, будто обсуждалось новое назначение.

— О чем ты можешь еще думать, когда с тобой говорит сила небесная? — В голосе послышалась ирония, скрытый женский смех, так неприятный всем мужчинам.

— Да, готов! — чувствуя, как отступает страх, сметаемый волной радости, вымолвил Губский. — Я иду!.. Но где ты? Где?

— Пока ты слеп — не увидишь меня, — с тоской сказала Покровительница. Но настанет время, придет час… Ты идешь за мной?

— Иду! Иду! — закричал он в звездное небо.

— Итак, мы заключили союз, — пал оттуда удовлетворенный голос. — Но всегда помни единственное: ни при каких обстоятельствах ты не можешь рассказать о нашем союзе. И обо мне. Молчи, даже если станут рвать щипцами, жечь огнем. Запомни, тебя сразу же объявят сумасшедшим. И тогда я буду вынуждена покинуть тебя навсегда…

— Я это понимаю…

— В таком случае для тебя теперь все плохое позади, — зашептала Покровительница. — Не будет больше тесного замкнутого пространства, черной океанической глубины, нестерпимой жары в Южном полушарии и холода в Северном, спертого воздуха, азота, заставляющего вскипать кровь, углекислого газа, рождающего галлюцинации, кислородного голодания, кессонной болезни, тошнотворной вони регенеративных патронов. Впереди только хорошее бесконечный простор, земля, трава, шум сосен и солнечный свет. Солнечный свет, солнечный свет…

3

После благополучного возвращения подлодки на базу, после долгих и дотошных расспросов в штабе флота о всех деталях похода Губский отправился в офицерский санаторий и, пока там поправлял здоровье под наблюдением врачей, спал и отъедался, почти забыл о своей Покровительнице, обещавшей принести солнечный свет. Возможно, потому, что над головой теперь и в самом деле светило солнце, а может, и оттого, что нагрянула череда приятных известий. Первую настоящую радость он испытал, когда его наградили боевым орденом, а через неделю — этого вообще никто не ожидал! — досрочно присвоили звание капитана второго ранга, хотя получить его не позволял должностной потолок. Губский принимал поздравления товарищей и начальства, по каждому случаю устраивал застолья и в этой земной суете начал постепенно отвлекаться, приходить к своему привычному состоянию веселого и азартного жизнелюбия. Пережитое в походе теперь вспоминалось как сон, не то чтобы дурной, однако не совсем приятный — из тех, какие хочется поскорее забыть.

И вообще ни разу не вспомнил о клятве, данной под авианосцем, — написать рапорт на увольнение…

А потом, после краткосрочного отпуска, когда экипаж его родной лодки готовился в новый рейд, внезапно пришел приказ откомандировать кавторанга Губского в распоряжение штаба флота ВМФ, а затем его переправили в Генштаб. Он не знал, что и думать, когда его запустили по большому кругу собеседований, причем с полковниками и генералами далеко не флотскими. Он угадывал, что все это связано с каким-то новым назначением, что высокое начальство не случайно разговаривает с ним уважительно, без армейского снобизма, даже как-то по-дружески, и чувствовал, что он нравится, что им довольны, хотя не старался произвести впечатление, а везде говорил так, как думал.

Он примерял себя на многие должности в штабе флота, но истинного своего положения не мог представить даже в самых неуемных фантазиях. Должно быть, кавторанг Губский на первом круге всем приглянулся, поскольку тут же начался другой — медицинские обследования в центре подготовки космонавтов. И тогда он решил, что его готовят к полету, вернее, для предполетной учебы, и тут испытал странные чувства: ему никогда не хотелось лететь в космос, и он вдруг ощутил насилие над собой. Однако некому было выразить свое внутреннее несогласие или спросить о своей будущей судьбе: в центре им занимались только врачи и многочисленные специалисты-психологи. Каждый день он заполнял либо диктовал ответы на три-четыре теста с совершенно отвлеченными, порой сумбурными вопросами количеством до сотни и более. Среди ночи его могли поднять и усадить в специальное кресло с аппаратурой, напоминающей детектор лжи, и прогонять до утра, задавая самые невероятные задачи, связанные в основном с прошлыми служебными обязанностями, так называемые вводные.

Удивительное дело, он ничуть не волновался и никак себя не выдавал, если в очередной раз речь заходила о походах на подлодке, о его прежней службе и, в частности, о том памятном дне, когда у него открылся слух и он стал слушать голос Небесной Покровительницы. Не сказать, чтобы не помнил о ней или сумел абстрагироваться от прошлого; все это жило в его существе, но как бы самостоятельно, без усилий воли, как биение сердца или дыхание. К тому же, пока Губский находился в космическом центре — а это полтора месяца! небесный голос молчал и никак не проявлял себя.

Наконец все испытания закончились, но вместо зачисления в отряд космонавтов кавторанга снова вернули в Генштаб, и там скучный, какой-то безучастный ко всему полковник-кадровик объяснил суть новой должности.

Такого и во сне бы не приснилось: Губский был произведен в каперанги и назначен офицером спецсвязи при Первом Лице в государстве. Иными словами, обязан был носить за Генсеком специальный пульт — тот самый «ядерный чемоданчик». В течение одного дня инструктор объяснил и показал на практике, как этот пульт приводится в действие, после чего кавторанг был отправлен в спецподразделение, где в течение двух недель проходил стажировку.

По ощущениям новая служба весьма напоминала космический полет: в руке, прикованный специальным наручником, находился кейс, с помощью которого можно было перевернуть мир. Начиненный умной электроникой, отвечающий только на специальные коды и шифры, этот чемоданчик все-таки был живым существом, имел своеобразный характер, в чем-то сходный с комнатной собакой, долго прожившей среди людей. В минуты одиночества и тоски — когда Генсек, например, вел долгие переговоры за закрытыми дверями — пульт лежал на коленях, теплый, мирный и доверчивый, так что с ним мысленно можно было побеседовать. Он никогда не скалил зубы и не лизал руки; он казался нейтральным к хозяину, при этом чутко зная его руку, готовый выполнить всякую волю. Он жил своей собственной жизнью, однако был приручен и накрепко прикован к человеку, являясь продолжением его воли, разума и действия.

Он был рабом и господином одновременно, ибо в свою очередь сам приковывал к себе человека, и не только того, кто его носил, как драгоценность. Губский, находясь в непосредственной близости от Первого Лица, иногда замечал его взгляд, остановившийся на «ядерной кнопке». Трудно было понять или угадать ход его размышлений — возможно, глядя на опасный кейс, он думал о той беде, что таится в нем, и о мире, но не исключено, что испытывал ощущение собственной силы, как самовлюбленный боксер, рассматривающий свои мышцы в зеркале. Генсек был старым, выживающим из ума человеком, в его глазах уже клубилась муть смерти, а изо рта, несмотря на дезодоранты, иногда отчетливо пахло землей, однако в тот миг, когда его взор касался пульта, были заметны оживление и неожиданная, непривычная старческая улыбка подобострастия. Сначала каперангу думалось, что он ошибается, что это всего лишь его домыслы, однако когда Генсек умер, а на смену ему пришел такой же старый больной человек, буквально на следующий день после похорон он молча подозвал Губского и велел вскрыть «ядерный чемоданчик».

Воля Генсека была законом. Набрав соответствующий код, хранитель пульта откинул крышку и встал рядом, готовый действовать дальше, как предписывалось инструкцией. Новый Генсек, по-детски вытягивая рыхлое бабье лицо, несколько минут разглядывал начинку кейса, даже трогал трясущимися пальцами цифровые кнопки и внезапно улыбнулся, в точности повторив мимику своего предшественника:

— Сколько тут разных кнопок… Эта штука исправная?

— Так точно! — отчеканил Губский.

— А вот давай-ка, брат, проверим! Так сказать, боевую готовность.

— Профилактическая проверка системы связи осуществлялась два часа назад, — с некоторым страхом доложил хранитель «кнопки».

— Нет. ты давай покажи, куда давить, — Первое Лицо потянулось большим пальцем к кнопкам, — которая тут атомная?

И засмеялся, дыхнув в лицо запахом земли… Хорошо, что в этот миг к нему пришли с докладом — какой-то министр, приятель Генсека, и тот сразу же забыл о пульте.

Скоро и это Лицо положили в гроб и схоронили у Кремлевской стены. Следующий Генсек оказался молодым и энергичным, ему долгое время и дела не было до «ядерного чемоданчика». Нарушая все регламенты, он уезжал в поездки по стране и за рубеж без этого пульта связи, однажды в качестве шутки заметив в ответ на советы, мол-де, доверяет его своей жене, которая остается дома, а в дороге мало ли что, еще потеряется.

И вот однажды, оставшись с пультом в специальной смежной с кабинетом Генсека комнате, Губский отчетливо услышал возле своего уха голос жены нового Первого Лица:

— Открой мне пульт связи!

В комнате никого не было. Каперанг на всякий случай огляделся — пусто, встряхнул головой, решив, что вздремнул с открытыми глазами.

— Что же ты разволновался? Открой. Я жду, — миролюбиво сказала жена Генсека, и только сейчас он узнал этот голос.

Голос Небесной Покровительницы, почти забытый за эти годы, но мгновенно вернувший прошлое.

— Вспомнил? — снова послышалась неприятная ирония. — Хорошо, я прощаю тебе забывчивость. Надеюсь, ты помнишь о нашем союзе?

Не понимая, что творит, Губский положил пульт на стол и спохватился, что не помнит шифра, чтобы открыть крышку, — все вылетело из головы.

— Набери семь цифр, — продиктовала она. — Поверни фиксаторы и сними защиту. Да не спеши, у нас есть время.

Он набрал шифр и вдруг остановился в нерешительности.

— Я не имею права… без Первого Лица…

— Даю тебе такое право, — тут же сказала Покровительница. — Смелее.

Дверь оставалась закрытой, однако на ее фоне медленно проявился сначала контур женской фигуры, затем постепенно наросла плоть, и Губский отчетливо увидел жену Генсека. Знакомая одежда — черный приталенный костюм, белая блузка, высокая прическа…

— Видишь меня?.. Видишь. Я обещала тебе открыть зрение и вот открыла. Теперь ты открой пульт.

Каперанг выполнил все операции и откинул крышку кейса.

— Выключи блокирующую систему. Помнишь, как это делается?

— Помню, — едва вымолвил он. — Но не знаю шифра…

— Нажми кнопки в следующем порядке: три, единица, единица, шесть, два, семь, единица.

На панели загорелся ряд зеленых индикаторов — вход в систему связи был открыт по всем каналам. Теперь на всех командных пунктах и пусковых установках стратегических межконтинентальных ракет засветились красные лампы, пока что извещающие о проверке связи. Подобные операции проводились дважды в сутки, и выполняли их офицеры спецсвязи, но никак не хранитель «ядерной кнопки». Однако ракетчики не могли этого знать и потому еще не тревожились, хотя обязаны были доложить по команде. И только в случае, если красный сигнал не будет сброшен в течение пяти секунд по запущенному параллельно хронометру, на пусковых пультах загорится мигающее табло минутной боевой готовности.

Пять секунд миновало — сигнал тревоги прошел…

Но чтобы привести в действие стратегические ядерные силы страны, требовалось еще несколько дублирующих операций, в которых использовались шифры, кодовые слова и специальные пароли с обязательной обратной связью.

Все это в комплексе знал единственный человек — Первое Лицо, Главком Вооруженных Сил.

Оказалось, что об этом известно и Небесной Покровительнице, представшей в образе жены Генсека. Или, наоборот, жене в образе высшей силы, что, впрочем, теперь не имело значения.

Она называла шифры, коды и пароли, выстраивая последовательность операций в определенном порядке, неведомом Губскому, и потому он, как исправный исполнитель, выполнял их, отчетливо сознавая, что делает, но совершенно не владея собой. Он даже понимал, что это не сон на подлодке, второй месяц рыскающей по океанским глубинам в автономном плавании, и что пробуждения спасительного и облегчающего! — не будет.

Баллистические ядерные ракеты были приведены в боевую готовность, компьютерные системы выдали дополнительные условия запуска. Воля владеющего «ядерной кнопкой» была еще непререкаема, как Божественный промысел для раба, и никто из тех, кто сейчас сидел за пультами и мониторами пусковых установок, не посмел ослушаться команд, поступающих сверху, никто не усомнился в правильности решения — нанести ядерный удар по вероятному противнику. Никому в голову не пришло, что всемогущий президент может быть в эти минуты больным, сошедшим с ума или вдребезги пьяным.

Осталось отдать последний приказ, зашифрованный в знаменитом гагаринском слове «поехали!», когда у охранника, стоящего в кабинете Генсека, начался острейший приступ аппендицита. Его скрутило буквально пополам, так что он с трудом дополз на четвереньках до двери комнаты спецсвязи и увидел картину, которая в первый миг ошеломила его и заставила забыть о боли: морской офицер — хранитель «ядерной кнопки» — что-то колдовал, склонившись над развернутым пультом.

В обязанности охранника входило вести постоянное наблюдение за этим офицером, впрочем, как и за кейсом. Разумеется, он знал все об этом чемоданчике, был проинструктирован, как, где, по чьему приказу и в присутствии кого хранитель имеет право разворачивать пульт, но не имел представления, как он действует. Однако мигающие индикаторы напугали его более, чем дотошные и строгие инструкции. Охранник подал сигнал тревоги и лишь после этого бросился к Губскому, стараясь забиться клином между ним и пультом. В этот миг у него лопнул аппендицит… Прежде чем набежавшая подмога скрутила хранителя «ядерной кнопки», охранник успел увидеть его совершенно безвинный и потому безумный взгляд…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

УДАР ВОЗМЕЗДИЯ (1991)

1

Автоматический Центр управления, упоминаемый в секретных документах особой важности под специальными кодами, а чаще просто «Возмездие», в бытность СССР среди посвященных понимался всегда одинаково и определенно УВ, то есть Удар возмездия. Смысл его существования был велик, философичен и, как весь путь человечества за последнюю тысячу лет истории, весьма приземлен, аморален и абсолютно негуманен с точки зрения природного здравого смысла. Заключался он в следующем: если бы Соединенные Штаты Америки первыми нанесли сокрушающий ядерный удар по Советскому Союзу, парализовав тем самым не только волю к сопротивлению, но и все центры управления стратегическими ядерными силами, то в определенный срок без всякого участия человека с территории СССР взлетели бы сотни баллистических ракет с разделяющимися боеголовками и непременно достигли бы целей, тем самым сделав жизнь на Земле невозможной в принципе.

По физиологии это напоминало агонию. Мертвец вонзает кинжал в коварного противника. Эх, жизнь, так не доставайся же никому!

Идея Удара возмездия не являлась чисто советским или русским порождением; она была вненациональная и внегосударственная и, пожалуй, единственная по праву относилась к категории общечеловеческих ценностей. И между тем не отличалась новизной и была древняя как мир, но реализовалась в полном масштабе лишь гениальными умами России к концу двадцатого столетия от Рождества Христова. О ней мечтали и в США, и в других ядерных державах, сбитых в военные блоки; к созданию подобного Автоматического Центра стремились изо всех сил, используя высшие изобретения всех сфер науки и самые современные технологии. Это так соблазнительно — наказать победителя после его победы, это так заманчиво — отомстить смертью после собственной гибели…

Впрочем, сделать это технически удалось обеим супердержавам, можно сказать, в этой гонке они шли ухо в ухо. Иное дело, постоянно требовалось совершенствовать защиту Центров, чтобы не проиграть, понадеявшись на искусственный интеллект, автоматику и неотвратимое возмездие. Противная сторона постоянно стремилась раскрыть секреты любыми путями и, выработав противоядие, тайно заготавливала средство, которым в нужный момент можно блокировать систему УВ. И вот тут гонка приобретала вид бегущих в полной темноте людей по пересеченной местности. Установить в точности механизм приведения в действие ракетных комплексов Удара возмездия никому не удавалось, ни одна разведка не в состоянии была полностью раскрыть систему, хорошо, если находила только некое слабое звено, и потому под давлением страха — не отомстить за свою гибель — раскручивалось бесчисленное множество вариантов защиты собственного УВ и блокирование чужого.

По существу все это относилось к психическому заболеванию, диагноз которого пока еще не был официально установлен и признан медиками, за малым исключением от него страдало все человечество. Было невероятно обидно, не раскусив хитрость соперника, остаться в дураках: мертвые бы потом до скончания веков переворачивались в своих могилах от злости и негодования.

Конечно, если бы такие могилы были.

И если бы была отпущена Господом для такого человечества жизнь после смерти…

Тупиковый путь разума человеческого вел его в одну сторону — к многоступенчатости и полному разделению действий автоматики на операции. Например, после ядерного удара противника несколько дублирующих друг друга электронных систем автоматически поднимают на околоземную орбиту командные спутники, которые в свою очередь отстреливают самостоятельные модули, и уже оттуда, сверху, словно Божья воля, летят сигналы сначала к Центрам управления, до сей поры не подающим признаков жизни, а от них непосредственно к пусковым установкам на земле или в космосе. Сложный этот путь возмездия имел единственный изъян в том, что воля все-таки являлась человеческой, а не Божественной, и потому кодировка сигналов могла быть вычислена и расшифрована на одном из этапов их передачи, после чего система автоматического запуска ракет либо блокировалась», либо устранялась, допустим, с помощью компьютерных вирусов, радиопомех, магнитных бурь и искривлений пространства после ядерного удара. В этом случае на каком-то этапе следовало упростить схему до полной алогичности, то есть в электронные мозги вставить человеческий фактор, причем оригинальный и неповторимый, как отпечаток пальца.

В СССР надежно решили эту задачу незадолго до крушения империи. Поистине гениальные советские ученые — нет, мыслители! — застраховали и обезопасили Центр управления на многие лета. И как только переиграли вероятного противника, как только раскрыли и взяли под постоянный контроль его систему УВ, так в стране началась перестройка.

А начиналось все с того момента, когда в специальной лаборатории при Центре появился морской офицер и бывший хранитель «ядерного чемоданчика» Губский, получивший здесь кодовое имя Слухач. Его поместили в жилой бокс, по размерам и обстановке напоминающий кубрик на подлодке, и выставили индивидуальную охрану, хотя он не делал попыток побега, вел себя тихо, ничего не просил, не требовал, не делал заявлений, при этом будучи признанным медицинской комиссией невменяемым. В Центре опасались его только по одной причине — не верили в заключение комиссии и, напротив, были убеждены в полной вменяемости Слухача, как, впрочем, и в том, что он имеет Небесного Покровителя.

Хотя была еще причина: за то, что Губский прошел все проверки и попал на должность офицера спецсвязи, слетело множество голов во многих подразделениях спецслужб, министерствах и комитетах. Тогда еще была полная видимость государства, высокие чины боялись торговать секретами, и информация подобного рода не вылетела за пределы кремлевских стен.

В психушке Губского мучили недолго, замысел надежной системы УВ бродил в умах, и представители Центра часто наведывались в это печальное заведение в поисках оригинально мыслящих людей. Кроме ежедневных допросов были две-три специальные медицинские процедуры, расслабляющие волю, и то пока нежные, щадящие. Занимался им следователь спецпрокуратуры Сергей Бурцев, человек, несмотря на молодость, рассудительный и уравновешенный, однако невероятно въедливый, когда дело касалось тонких и необязательных деталей. Прежде всего следователя интересовал вопрос — каким образом Губскому стали известны шифры, коды и пароли спецсвязи, узнать которые он не мог ни при каких обстоятельствах? Разве что Генсек выболтал, что совершенно исключалось. Но Губский их знал, и этот потрясающий факт нельзя было списать на сумасшествие.

После того как бывшему подводнику расслабили волю, он сначала поведал о жене Генсека, пытаясь таким способом отвести внимание от союза с Небесной Покровительницей. Бурцев вроде бы поверил в это откровение, но после тщательной проверки оказалось, что у первой леди государства есть железное алиби: в это время она находилась в зарубежной поездке. Правда, собиралась и уезжала в одно государство, но оказалась во втором, что, впрочем, к делу не относилось. Следователь не пытал и не жег железом, а тихой сапой сначала выудил информацию, напичкав палату Губского аппаратурой, затем добился признаний, услышав историю от начала, когда ему впервые послышался голос, и до конца.

И, на удивление, сразу же поверил в нее. Тогда-то и приступили к работе мыслители Центра, все поголовно носящие неофициальное и слегка уничижительное прозвище — Широколобые. А чтобы Слухач не комплексовал по поводу предательства союза с Покровительницей, они использовали способ, придуманный еще следователем, — записывать беседы с небесными силами на пленку, будучи в полном одиночестве. Таким образом как бы исключался момент измены. У Слухача ненавязчиво получили согласие задавать побольше вопросов Покровительнице, убедили, что это нормально, а иначе какой же это союз?

Первые результаты ошеломили самых невозмутимых. Вместе с аудиозаписью параллельно шла постоянная видеосъемка, отмечающая каждый шаг бывшего подводника. Во время «бесед» он преображался, так что не было никаких сомнений, что он в этот миг разговаривает не сам с собой, а с неведомой небесной силой. И полученную информацию можно было смело отнести к явлениям потусторонним, так что к Центру и Слухачу сразу же присоседилась разведка. Умело составленные и управляемые диалоги морского офицера с Покровительницей за пару месяцев позволили раскрыть системы не только Центров УВ ядерных держав и военных блоков, но и многие их замыслы на будущее, так что информацию мгновенно понесли по всевозможным ведомствам и спецслужбам, якобы для проверки и последующей реализации.