Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Зеленые берега

ModernLib.Net / Отечественная проза / Алексеев Геннадий / Зеленые берега - Чтение (стр. 14)
Автор: Алексеев Геннадий
Жанр: Отечественная проза

 

 


      Аделаида Павловна повела нас в глубь квартиры. Когда мы вошли в гостиную, к нам бросился розовый от удовольствия хозяин дома.
      - Наконец-то! Наконец-то! А мы уж думали, грешным делом, что роковые обстоятельства... Чудесно! Чудесно! Чудесно!
      Адвокат надолго приник к Ксюшиным пальцам. После он ласково, по-женски, пожал мне руку.
      Нас представили гостям. Здесь были присяжный поверенный с супругой, отставной адмирал без супруги (видимо, вдовец), владелец спичечной фабрики с супругой и актер императорских театров без супруги (наверное, холостяк). "Самого Р." еще не было. Но вскоре он позвонил. С ним разговаривала хозяйка. Из прихожей доносился ее голос.
      - Вы нас просто убиваете!.. Я непременно, непременно заболею завтра от огорчения... Мы так надеялись, и наши гости были бы так рады... Да, да, они уже собрались... Ну что вы, что вы!.. Ну полно!.. Ах, несомненно, вне всякого сомнения!.. Да неужели? Что вы говорите!.. Ах, какая жалость!.. Да, да, телефонируйте нам!.. Непременно, непременно передам!.. Благодарю вас!
      Окончив несколько затянувшийся разговор, хозяйка пригласила гостей к столу. В столовой возвышался гигантский, сплошь покрытый резьбой славянский буфет, почти такой же, как в трактире Ковыряхина. С потолка свешивалась не менее монументальная и в таком же стиле люстра. На столе поблескивали фарфор, хрусталь и серебро.
      Нас с Ксенией усадили напротив фабриканта и его жены - миленькой молоденькой зеленоглазой блондинки.
      Начали с закусок. Мужчины стали пить водку. Больше всех пил актер. Пил и вроде бы не пьянел. Потом подали форель по-польски. Женщины принялись за сухое вино. Мужчины не оставляли водку. Не пил только адмирал. Когда появился горячий ростбиф, за столом было уже шумно и беспорядочно.
      - Господа! Господа! - кричала хозяйка. - Прошу обратить ваше благосклонное внимание на ростбиф! Я приготовила его почти собственноручно! Честное слово, господа! Николя, не правда ли, я зажарила его почти самостоятельно? Ты слышишь, Николя? Подтверди, пожалуйста, что я одна справилась с ростбифом!
      Горничная разливала гостям красное вино. Кажется, это было бордо. Ксюша ничего не пила, непрерывно улыбалась, щурилась и разглядывала сидящих за столом. Уже изрядно выпивший актер поднялся со стула и постучал вилкой по хрустальному бокалу. Стало чуть потише.
      - Медам э-э-э месье! Я предлагаю тост во здравие присутствующей среди нас великой певицы Ксении Брянской! Она покорила всех, господа! Всю Россию! Она... она непостижимо талантлива! Она неподражаема! Она бесподобна! Она... Да что там говорить, господа! Ура!
      Все нестройно прокричали "ура" и полезли чокаться с Ксенией. Ужин продолжался. До меня донеслись обрывки разговора.
      - Художественный уже на закате. Его лучезарный полдень уже позади... Метод Станиславского превратился в канон и стал веригами для актеров... Театр Станиславского - это театр Чехова, только Чехова... Ибсен, Метерлинк, Горький, Леонид Андреев - все это Художественному не по зубам... Москвин, конечно, талантливее Качалова. Качалов - Нарцисс. На сцене он сам собою упивается. Его жесты благородны до пошлости, его голос красив до отвращения...
      - Система Станиславского вообще сомнительна! - заявил я с апломбом. Это отъявленный натурализм! Все эти сверчки по углам и шорохи дождя на крыше - дешевые эффекты, предназначенные для людей, кототые не понимают, что такое подлинное искусство сцены! Глубокоуважаемый Константин Сергеевич упорно пытается изгнать театр из театра, норовит растворить столь естественную и необходимую театральную условность в приземленности, в мелочах, в жалком мусоре скучного быта. Абсурдная позиция! Без условности нет искусства вообще и театра тем более! Театр - это не жизнь, это нечто иное. Если вам нравится, как трещат сверчки, слушайте их в натуре, на даче или в деревне. Это обойдется вам вполне бесплатно, и вы не будете понапрасну занимать кресло в партере или в бельэтаже. Его займет тот, кто приходит в театр на зрелище, на чудо, на праздник. Крупнейший режиссер наших дней - Мейерхольд. Он на верном пути. Он видит, слышит и ощушает современность!
      Смущенные моей горячностью, гости притихли. После они потихоньку стали выбираться из-за стола и разбредаться по квартире. Ксюша поглядывала на меня с тревогой.
      Постепенно все собрались в кабинете хозяина. Ксения уселась в глубокое кожаное кресло. Я пристроился рядом.
      - Был я давеча на выставке, - начал новую тему Николай Адамович, - и, знаете, господа, получил большое удовольствие. Что ни говорите, а новое наше искусство волнует и убеждает. Все эти филиппики против декаданса, все эти крики и улюлюканье проистекают от чрезмерной самоуверенности и недостаточной эстетической чуткости. Восприятие современной живописи требует особой гибкости души и высокой изощренной культуры, чего, увы, многим нашим соотечественникам явно не хватает. Далеко не каждый способен оценить утонченность Сомова, Бакста и Головина. Но тем, кто способны, открывается мир неизреченной красоты. Особенно - Бакст. Какой артистизм! Какая фантазия! Какие линии! Какое изящество!
      - Все это уже устарело, - не удержался я, - все это только для нашего русского потребления. У французов уже давно - Ван Гог, Гоген, Сезанн. Теперь вот Матисс, Пикассо, Брак. А мы все барахтаемся в мирискусничестве и принимаем его за последнее слово в живописи. Среди наших художников нет гениев, только таланты. Вот разве что Врубель.
      Все опять притихли. Мой экстремизм явно эпатировал приличное общество. Ксения встала, взяла меня под руку и отвела к окну.
      - Милый, ты слишком возбужден, ты говоришь чрезмерно запальчиво, ты никому слова сказать не даешь, - шептала она. - Успокойся, милый! У тебя интересные, смелые мысли, но не следует навязывать окружающим свое мнение. Пусть каждый думает что хочет. Разве я не права?
      - Да, не права. Ты привела меня к посредственным людям и требуешь, чтобы я тоже выглядел посредственным.
      - Ну полно, милый, полно! Я прошу тебя лишь быть чуточку помягче. Свой интеллект ты ведь можешь продемонстрировать и более деликатно.
      Тут, как я и ожидал, все стали упрашивать Ксюшу что-нибудь спеть. Она согласилась. Компания вернулась в гостиную, к роялю. Ксюша спела пару романсов и только что разученную арию Кармен из второго акта. Аккомпанировала, и очень прилично, Аделаида Павловна. Романсы были вполне хороши, а Кармен оказалась несколько грубоватой, оказалась слишком цыганкой. Я не сказал этого Ксении, тем более что все гости выражали бурное восхищение.
      За десертом, когда гости пили кофе с шартрезом, ко мне подсела зеленоглазая фабрикантша.
      - Вы мыслите очень своеобразно, - сказала она, - вы оригинальный человек! Мне понравились ваши замечания о Станиславском. Ведь сверчок это действительно по-детски. Театр, по моему мнению, как и любое художество, должен держаться на идее, на своеобразии мироошущения, а не на деталях, не на мелочном изыске. Мне тоже по душе Мейерхольд. Уверена, что в ближайшем будущем Россия сможет гордиться его театром.
      - Как приятно найти в вашем лице единомышленницу! - сказал я и поцеловал своей собеседнице худенькую, почти прозрачную руку.
      Часов в одиннадцать мы покинули Корецких. Спускаясь по лестнице и садясь в коляску, Ксюша не проронила ни слова. Когда уселись, коляска оставалась неподвижной. С минуту просидели в тишине.
      - Ну что же ты, Дмитрий? - сказала наконец Ксения раздраженно.
      - А куда прикажете, барыня? - пробасил кучер.
      - То есть как это - куда? Домой!
      - А куда домой-то изволите?
      - Ко мне домой, Дмитрий! - сказал я, повеселев от свежего воздуха и ощутив какую-то особую, бодрую, сладостную уверенность в себе.
      - Не слушай барина, Дмитрий! Едем! Барин меня провожает! - произнесла Ксюша злым голосом.
      - Не слушай барыню, Дмитрий, - сказал я, подражая Ксюшиной интонации, - вези нас ко мне. Ты знаешь, как ехать.
      Коляска по-прежнему не двигалась.
      - Почему мы стоим? - спросила Ксюша. - В чем, собственно, дело?
      - А неведомо, куда путь держать, - прогудел добродушно кучер.
      - Но я же сказала тебе русским языком, куда ехать! Ты понимаешь по-русски?
      - Как не понимать. Чай, в России родился.
      - Тогда трогай!
      - А барин велит ехать на Васильевский!
      - Ты кому служишь, Дмитрий, барину или мне?
      - Вестимо, вам. Но барин-то не чужой.
      - Ну надо же! Мой собственный кучер уже не подчиняется мне! - воскликнула Ксюша с трагическим изумлением.
      - Да, сегодня вечером твой кучер слушается только меня, - заявил я все с той же веселой, почти развязной уверенностью. - Дмитрий, слышишь? Поворачивай на Васильевский!
      Всю дорогу Ксюша дулась и на меня не глядела. Пытался было взять ее руку - ничего не получилось. Попробовал обнять за плечи - ничего не вышло.
      Остановились у моего парадного. Я выбрался из коляски. Ксюша сидела не шевелясь, как каменная.
      Обошел коляску, взял Ксюшу на руки и понес ее к лифту.
      - Куда ты меня тащишь? Я желаю домой!
      Поставил ее на ноги и легонько втолкнул в кабину.
      - Это насилие! Ты просто разбойник с большой дороги! Сейчас я закричу и позову полицию!
      Отперев дверь квартиры, снова подхватил Ксению на руки, внес ее в прихожую, снял с нее пальто и шляпу, после чего повел ее дальше, в комнату, и усадил в свое любимое кресло. Сел на пол рядышком и стал сквозь юбку целовать ее колени.
      - Не прикасайся ко мне! От любой смазливенькой блондинки у тебя кружится голова! Меня ты весь вечер просто не замечал!
      - Ну что ты такое говоришь, радость моя! Ведь это даже не преувеличение, это настоящая ложь! Весь вечер я был около тебя! Весь вечер глядел на тебя, любовался тобою! И неужели я должен шарахаться от каждой блондинки, даже если она неглупа и способна чувствовать искусство?
      - Вот именно! Она способна чувствовать искусство! Пошлое женское кокетство, банальнейшее притворство ты принимаешь за проявление образованности и высших духовных запросов! Представляю, что ты думаешь обо мне, о моей плебейской манере пения и о моей пустоголовой публике! Похоже, что ты просто считаешь меня недалекой. Мол, Бог дал ей голосок, да умом одарить запамятовал. Дура дурой, и поет черт знает что!
      - Ну хватит, Ксюша! Перестань говорить обо мне такие гадости! Ты почти оскорбляешь меня.
      - А ты не оскорбляешь меня, кидаясь на первых повстречавшихся блондинок?
      - Ну ладно, Ксения, я виноват, я прошу у тебя прощении, я прошу у тебя снисхождения, я взываю к твоему великодушию, к твоей доброте, к твоему благородству! Прости, прости меня, моя радость! Сейчас я спущусь вниз и велю Дмитрию, чтобы он ехал домой и вернулся утром. Не торчать же ему всю ночь у моего парадного?
      - Не утруждай себя. Дмитрий и сам сообразит, что ему делать. Но ты сегодня был хорош! Устроил скандал в приличном доме, почти соблазнил совсем неизвестную тебе молодую и вполне порядочную даму, насильно увез к себе другую даму, не слишком молодую, но, в общем-то, тоже довольно порядочную... Как много сделано за один короткий вечер! Какая энергия! Какой напор! Какая уверенность в себе!
      Утром, когда мы завтракали, отлично выглядевшая и какая-то вся светящаяся Ксюша вдруг хохотнула.
      - Вообще-то, миленький мой, ты молодец! Ловко ты утер нос всем этим нудным господам. А блондиночка и вправду была прехорошенькая. У тебя есть вкус!
      - Чуть не позабыл! - спохватился я. Взяв с письменного стола листки с посвященными Ксении стихами, я положил их ей на колени.
      - О, спасибо, милый! Спасибо, мой хороший! Спасибо!
      Обхватив мою голову руками, Ксюша крепко меня поцеловала.
      - А скажи мне, голубчик, отчего не знакомишь ты меня со своими друзьями? У тебя небось умные, интеллигентные, одаренные друзья и ты бываешь в интересных домах?
      - Разумеется, радость моя, у меня есть достойные друзья. Но я боюсь.
      - Чего же ты боишься? Разве ты можешь чего-нибудь бояться? Ты же у меня неробкий!
      - Я боюсь того эффекта, который ты производишь, появляясь в любом обществе, в особенности в обществе людей о тебе знающих, но видящих тебя впервые. Прежде всего у меня вызывает опасения реакция наиболее нервных представителей сильного пола. Увидев тебя, как я уже успел заметить, они слегка заболевают, чуть-чуть трогаются умом. При этом их поведение может стать несколько эксцентричным и даже опасным.
      - Ха-ха-ха! Ты ревнуешь меня ко всем мужчинам сразу! Это великолепно! Значит, любишь меня по-настоящему! И все-таки нельзя же держать меня в клетке! К тому же восторженные взгляды мужчин должны доставлять тебе некоторое удовлетворение: стало быть, я привлекательна и незаурядна.
      - Хорошо, Ксюша. Мы нанесем визит одному художнику. Признаться, он не очень умен и не чрезмерно талантлив, но он твой давнишний поклонник и будет счастлив с тобою познакомиться. Да, это идея - мы пойдем в гости в Знобишину!
      - Я готова, милый. Прямо сейчас, утром, мы и отправимся к нему?
      - Нет. Позвони мне, пожалуйста, через день-другой, и мы договоримся.
      Посещение знобишинской мастерской пришлось отложить. Вечером того же дня, который столь счастливо начался в моей комнате, позвонила Ксения и, задыхаясь от волнения, сказала, что Одинцов покушался на самоубийство, что, как сообщила прислуга, он всю ночь не спал и ходил по квартире, а едва дождавшись ее, он устроил дикую сцену ревности, обозвал ее страшными словами, ударил по щеке и пригрозил смертью, а она заявила ему, что он ей противен и их брак должен быть немедленно расторгнут; что после обеда он заперся в кабинете, сжег на спиртовке какие-то бумаги и, написав записку стандартного содержания: "Прошу никого не винить", - выстрелил себе в грудь, что убить себя ему, однако, не удалось - пуля пробила плечо, не задев сердце, и сейчас он лежит в клинике Военно-медицинской академии, что она в полнейшем смятении и просто не знает, не знает, не знает, что ей теперь делать, что она умоляет меня не тревожить ее недели две, так как ей необходимо прийти в себя, что все это ужасно, ужасно, ужасно - просто кошмар какой-то, что она несчастнейшая женщина и некому ее пожалеть, некому ей помочь, некому сказать ей доброе слово утешения, что все мужчины - чудовищные эгоисты и им доставляют извращенное наслаждение душевные терзания бедных женщин, что жизнь вообще премерзкая штука, и Одинцов, натурально, был прав, пытаясь избавиться от жизни, что она, певица Ксения Брянская, великая грешница и молит Всевышнего о прощении, что никакие блага не даются нам даром, и весь этот ад - плата за славу и богатство, что она еще мало заплатила - придется платить больше. А я ей сказал, что следует взять себя в руки, что все это, конечно, печально, но Одинцов, слава богу, жив, и поэтому не стоит впадать в отчаянье, что она отнюдь не несчастнейшая женщина на свете, и есть кому ее пожалеть и сказать ей слово утешения, что мужчины, конечно, не внушают доверия, но не все они отвратительные эгоисты и не все они наслаждаются душевными муками женщин, что жизнь и впрямь штука сомнительная, но премерзкой назвать ее я бы поостерегся, а избавляться от нее из-за неудачной любви - мальчишество, что певицу Ксению Брянскую вряд ли стоит называть грешницей, ибо причиной ее предосудительного с точки зрения христианской морали поведения является не порочное влечение, а подлинная любовь, что все происходящее, хотя и достаточно трагично, мало похоже на ад, а мысли о плате за славу и богатство надо немедленно выбросить из головы по причине их вредности и полной несостоятельности - было и есть немало людей, которые за то и за другое ровным счетом ничегошеньки не заплатили, что я ее люблю и не позволю ей погибнуть, даже если ей этого страсть как захочется, что надо поскорее развестись с Одинцовым, и все.
      К Знобишину мы отправились в конце октября. Договариваясь с ним по телефону, я намекаю, что приду не один, а с дамой, о которой он кое-что знает, но видел ее лишь однажды, да и то мельком. Заинтригованный Знобишин уверяет меня, что будет ждать нас с нетерпением и постарается произвести на даму наиблагоприятнейшее впечатление. Все дальнейшее горько вспоминать. Я едва не погубил человека, едва не стал преступником.
      Когда мы ехали на извозчике, я доверительно сообщил Ксении, что мой знакомый живописец большой чудак и обожает самые грязные черные лестницы, а парадных лестниц он просто терпеть не может.
      - Опасаюсь, - сказал я, - что ты будешь шокирована теми задворками, на которых он ютится.
      - Не опасайся, милый, - успокоила меня моя возлюбленная. - Я ведь не чистопородная дворянка. Если бы я рассказала тебе о своем детстве, ты бы мне не поверил, сказал бы: "Вруша ты, оказывается, моя радость!"
      Когда прошли второй двор знобишинского дома, Ксюша заметила, что он грязноват, но это вполне терпимо, однако странно, что нигде не видно дров.
      - Не успели еще закупить, - спокойно отпарировал я, - до зимы еще месяц. А прошлогодний запас, вероятно, сожгли без остатка.
      Еще ее поразило обилие кошек.
      - Откуда они взялись? Никогда в жизни не видела столько кошек сразу! Их тут целые стаи! И все такие чистенькие, толстенькие! Где они питаются?
      - На помойке, - ответил я. - Впрочем, их подкармливают сердобольные старушки, те самые, которые заботятся о голубях на церковных папертях.
      Когда мы добрались до третьего двора, Ксюша немножко погрустнела, а когда вступили на знобишинскую лестницу, она широко открыла глаза и зажала пальцами нос. Когда же мы подымались, она то и дело брезгливо морщилась и приподымала юбки.
      - Да-а! - сказала она запыхавшись, когда мы остановились у двери мастерской. - В самом деле трущоба редкостная! Такой лестницы я не видывала!
      Я нервничал. Меня стала пугать предстоящая встреча Знобишина с Ксенией. Но то, что случилось далее, превзошло самые мрачные мои ожидания.
      Вначале Знобишин не разглядел Ксюшу в полумраке лестницы и скудно освещенной прихожей. После он некоторое время как бы побаивался на нее взглянуть. То и дело по-старомодному расшаркиваясь, приторно улыбаясь, потирая руки и произнося ненужные, ничего не значащие словечки - ну-с, так-с, вот-с, мда-а, чудненько, славненько, - он что-то ставил на стол, стучал посудой, звенел вилками и ножами и ежеминутно исчезал в своей кухоньке.
      Мы с Ксюшей бродили по мастерской и рассматривали картины.
      - Неплохо! - говорила она. - И вот это красиво, и это хорошо. Знаешь, милый, полотна твоего друга напоминают мне вещи моего поклонника П. Твой друг не учился у него, случайно?
      - В некотором роде учился.
      - Как это - в некотором роде?
      - Дело в том, что мой друг разделяет взгляды П. на искусство и стоит с ним, как выражаются теоретики, на одной творческой платформе. Несомненно, что П. гораздо одареннее моего друга и сам додумался до того, что Знобишин у него простодушно позаимствовал, считая, между прочим, по причине того же простодушия, все позаимствованное совершенно своим.
      - А вот и я! - воскликнула Ксюша, увидев в шкафу за стеклом свою фотографию. - Непонятно только, почему карточка так выцвела? Я же снималась в прошлом году...
      - Мне очень нравится эта фотография, - признался я, - ты здесь безумно хороша!
      - Прекрасно! - обрадовалась Ксения. - Я подарю тебе точно такую же! У тебя же нет ни одной моей фотокарточки.
      Когда мы устроились за столом, свет от лампы упал на лицо Ксюши. Знобишин замер. Глаза его побелели, как у Иоанна Грозного на известном полотне Репина. Что-то треснуло, лопнуло, оборвалось в бедняге Знобишине, и я понял, что совершил непоправимую ошибку.
      - Что вы на меня так смотрите? - озабоченно и даже испуганно спросила гостья хозяина.
      - Д-д-да нет, н-ничего, - заикаясь ответил тот и перевел свой жуткий взгляд на тарелку с бужениной, н-н-нет, нет, н-ничего, н-не об-об-ращайте в-внимания.
      Стали пить и есть. Знобишин не отрывал глаз от буженины, но, кажется, ничего не видел.
      "Дело дрянь, - подумал я, - совсем дрянь дело. Сказать, что мы торопимся, что зашли только на минутку, попрощаться и уйти? Что подумает Ксения? Она подумает, что связалась с компанией идиотов. Один весь трясется, на нее глядя, а у другого семь пятниц на неделе".
      Через полчаса Знобишин вроде бы немножко освоился, заикание почти прошло, и глаза стали вполне человеческими. Но появился новый зловещий симптом - при каждом слове мой приятель стал противно хихикать, чего ранее с ним никогда не случалось.
      - Честный, спокойный, хи-хи, реализм имеет сейчас такое же право, хи-хи, на существование, как и прочие, хи-хи-хи, течения современной живописи. Непредвзятое, объективное и слегка наивное, хи-хи, восприятие мира позволяло малым голландцам, например, хи-хи-хи, создавать бессмертные, хи-хи, шедевры...
      "Как тогда, в марте, в том больном бреду! - со страхом подумал я. Как те наглецы, что вломились в мою комнату и, рассевшись где попало, стали бессмысленно хихикать... И Ковыряхин, помню, был с ними".
      Увидев висящую на стене гитару, Ксюша обрадовалась, взяла ее в руки и задумчиво провела пальцами по струнам. Спросив, не играет ли кто из присутствующих на гитаре, и выяснив, что, к несчастью, никто не умеет этого делатъ, она с сожалением вздохнула и заявила, что в таком случае ей придется себе самой аккомпанировать, а играет она "еле-еле".
      Поудобнее расположившись в кресле павловских времен, она очень сносно сыграла вступление и стала петь негромко, вполсилы.
      Тихим вечером, долго молчанье храня, Мы сидели с тобой над широкой рекой, А потом ты сказал мне, что любишь меня, И тихонько мой локон потрогал рукой.
      Ты сказал мне: "Я жить без тебя не могу!" А внизу, под обрывом, струилась река. Мы сидели вдвоем на крутом берегу, И над нами куда-то ползли облака.
      Я с тревогой посмотрел в лицо несчастного Знобишина. Так и есть - он опять стал похож на Иоанна, только что совершившего детоубийство. Я даже рассердился на Ксюшу: "Черт дернул ее запеть! Не хватало нам только ее романсов! Вечно я попадаю с ней в какие-то истории! То мне приходится отбивать ее у озверевших поклонниц, то прятать от бесцеремонных поклонников, то драться на дуэли с ее законным мужем, то спасать своих знакомых от ее чудовищного обаяния".
      Мы вышли из мастерской.
      - Твой Знобишин приличный художник, правда? Ему, натурально, не хратает смелости, но он... как-то подозрительно держался. Мне даже почудилось, прости меня, милый, что он не вполне здоров... психически.
      - Вот, вот! Я же говорил тебе, моя радость, что возить тебя к друзьям опасно. Боюсь, все они поголовно будут терять от тебя рассудок.
      - Неужели я произвожу такое убийственное впечатление?
      - Не убийственное, а умопомрачительное. Знобишин на время помрачился умом, увидев тебя живую.
      - А разве я уже покойница?
      Проглотив слюну и кашлянув, я промямлил:
      - Нет, Ксюша, ты живехонька... Во всяком случае о твоей смерти...
      Произнеся эти слова, я содрогнулся и умолк.
      - Ну, что же ты замолчал? Продолжай! Ты, кажется, хотел сказать, что о моих похоронах пока что не было никаких слухов и это дает тебе основание предполагать, что я еще жива? Мрачный юмор!
      - Прости, моя радость. Юмор получился действительно мрачноватым. Я хотел сказать, что Знобишин видел тебя до сих пор только на фотографиях, а тут ты предстала пред ним во всем блеске своего живого очарования. Надеюсь, что у него всего лишь легкое нервное расстройство, которое скоро пройдет.
      - Да, - сказала Ксюша с глубоким вздохом, - я вредоносное, роковое существо. Я приношу несчастье. Ты из-за меня едва не был убит на дуэли. Одинцов из-за меня уже дважды был ранен. Знобишин из-за меня может угодить в сумасшедший дом. Не из-за меня ли и холера началась на Волге? Между прочим - я тебе об этом не писала, не хотелось писать - в Астрахани на моем концерте застрелился один гимназист, милый невинный юноша из хорошей интеллигентной семьи. Мне его показали. В гробу лежал как живой и даже как бы улыбался. Говорили, что он был очень впечатлителен. Я три дня ревела и молилась. В конце концов и меня кто-нибудь убьет. И поделом.
      Вечером, тревожась все больше и больше, звоню Знобишину. В мастерской его нет. Звоню к нему на квартиру. Его сестра с плачем рассказывает, что он увезен в психиатрическую больницу - с ним творятся странные вещи. Мне удается выяснить, что к больному сейчас никого не пускают, но можно побеседовать с лечащим врачом.
      "Подлец! - говорю я себе. - Ведь ты же знал, что при виде Ксении Знобишин может свихнуться! Но ты, жалкий самолюбец, не мог простить ему Настю и прельстился возможностью красивой и легкой мести. Вот ты отомстил. И что же? Где она - радость мщения?"
      Врач-психиатр еще совсем молодой человек с черной, как у Дмитрия, лохматой бородой и с умными черными глазами. Взгляд его внимателен и спокоен. Вероятно, все люди представляются ему безумцами, и он наблюдает за ними с профессиональным интересом, отмечая разные степени и оттенки безумия. Любопытно, к какой категории он отнесет пока еще легкие, но несомненно существующие отклонения в моей психике?
      Пальцы врача вертят карандаш, который хорошо, остро заточен. В остроте карандаша есть нечто хирургическое. Он вызывает предчувствие боли. Врач говорит медленно, с паузами, как бы раздумывая над каждым словом.
      - Это неопасно. Все симптомы указывают на то, что заболевание протекает в легкой форме. Временные патологические отклонения нас не пугают. Через несколько недель психика больного вернется к норме. Причина? Сильное нервное потрясение типа испуга, крайнего удивления или еще чего-нибудь в таком же роде. Это естественная реакция мозга на внезапный внешний раздражитель, сам же мозг больного в оптимальном состоянии и способен вполне успешно функционировать. Так что не тревожьтесь. Скоро ваш друг будет здоров. Если я не ошибаюсь, он художник? Люди творческих специальностей особо подвержены подобным недугам. У них слишком хрупкая нервная организация. Если хотите, это признак незаурядности.
      Выйдя из приемной врача, я замечаю, что дверь в конце коридора открыта настежь. За дверью железная решетка. За решеткой люди в серых больничных халатах, похожие на арестантов.
      Приближаюсь к двери, вглядываюсь в лица и вижу Знобишина. Он глядит на меня. Он узнает меня. Он, улыбаясь, подходит к решетке.
      - Р-рад тебя в-видеть! - произносит он нараспев. - Я-я с-совсем не ч-чувствую с-себя п-п-психом. Н-напрасно они меня с-сюда з-заточили.
      - Разумеется, напрасно! - говорю я. - Просто для перестраховки, на всякий случай. Я только что беседовал с твоим врачом, и он сказал, что тебя быстренько выпишут.
      - Д-да? Он так с-сказал? - радуется Знобишин и вдруг начинает хихикать так же страшно, как тогда в мастерской.
      - А твоя Б-брянская д-действительно умопомраччительная баба! Хи-хи-хи! Т-таких я н-никогда не ви-идел, д-даже, хи-хи, в кино!
      Из больницы я ухожу в омерзительнейшем настроении. Мне чудится, что я сам уже изрядно "того".
      ...Действительно! Около Ксении творится какая-то чертовщина! Ее окутывает туман какой-то непрестанной нервозности. У ее ног бушуют волны каких-то непереносимых страстей. Вокруг нее кружатся вихри какого-то необъяснимого безумия. И нет от них спасения и защиты. Сколько невинных жертв! Мужчины стреляются и теряют рассудок. Женщины впадают в истерику и уподобляются животным. За нею ходят толпы сумасшедших. Всех она порабощает, лишает воли, ослепляет и увлекает в бездонные пропасти. Всем она дарует великое наслаждение и каждому грозит погибелью. Откуда она, такая, взялась? И что все это означает?
      Шел мелкий, сухой, колючий снег. Он сыпался из плотного, туго натянутого, лишенного складок неба знакомо серого, тягостно серого, отвратительно серого больничного цвета. Ветер, прятавшийся за углом, вдруг выскакивал оттуда с воем и свистом, совершенно непростительно, по-хулигански задирал подол Ксюшиного пальто и пытался приподнять юбки, видимо желая полюбоваться Ксюшиными ногами. Одновременно он пробовал сорвать с головы Ксюши меховую шапочку и отнять у нее муфту. У меня же он вырывал из рук портфель. Делал он это настойчиво и грубо, и я с трудом отбивал его атаки.
      Прячась от ветра и снега, мы ненадолго скрывались в маленьких кофейнях, пили горячий кофе или просто грелись, сидя за столиком и молча глядя друг другу в глаза. Когда на Ксению начинали обращать внимание, мы вставали и уходили, и снова шли по улицам неизвестно куда, и ветер опять подкарауливал нас за каждым углом и нагло приставал к нам на глазах занесенных снегом неповоротливых городовых. Мимо нас проезжали трамваи, автомобили, извозчичьи пролетки. Мимо нас тарахтели телеги и скользили сани с дровами, с сеном, с досками, с кирпичами, с мясными тушами, с мешками муки, с пивными бочками. Мимо нас пробегали гимназисты, подняв воротники и засунув руки в карманы своих форменных пальтишек, семенили горничные и кухарки, укутанные в большие шерстяные платки, проплывали барыни в черно-бурых лисах и песцах, проходили офицеры в длинных шинелях, а также и штатские из состоятельных в енотах и бобрах. У ворот стояли дворники в белых фартуках. Из дешевых трактиров выходили приказчики и студенты. Из модных магазинов выпархивали разодетые красавицы и садились в поджидавшие их шикарные экипажи. Над дверями булочных висели огромные крендели. На вывесках обувных магазинов красовались гигантские сапоги. На витринах парикмахерских торчали головы прекрасных мужчин с лихо загнутыми, тонкими, тараканьими усами. Ветер стих, и стало теплее. Я заметил, что мы идем по безлюдной улице, приближаясь к С...кому кладбищу. Когда мы миновали кладбищенские ворота, я остановился, изумленный: на кладбище было поразительно много могил. Кресты стояли плотным строем, растопырив руки своих перекладин. Там и сям виднелись свежевыкрашенные и похожие на дачные веранды металлические навесы над склепами. На многих крестах висели венки из искусственных цветов в жестяных, напоминающих тазы футлярах.
      Наступил ранний ноябрьский вечер. Вороны, хрипло каркая, кружились над совсем уже голыми деревьями. Читая надписи на памятниках, мы подошли к церкви. У паперти стояли нищие. Мы остановились. Ксюша вынула из муфты обшитый бисером кошелек и стала раздавать милостыню. Нищие старательно и витиевато благодарили.
      - Храни тебя Бог, милосердная барыня! Ниспошли Он здоровье и тебе, и супругу твоему, и деткам твоим, и всем твоим сродникам!

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21