Александрова Татьяна
Кузька в новом доме (Кузька-1)
Татьяна Александрова
Кузька в новом доме
(Кузька-1)
ПОД ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ
Девочка взяла веник да так и села на пол - до того испугалась. Под веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в крас-ной рубахе, блестит глазами и молчит.
Девочка тоже молчит и думает: "Может, это ёжик? А почему он одет и обут, как мальчик? Может, ёжик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать".
- Будьте здоровы! - вежливо сказала девочка.
- Ага, - басом ответили из-под веника. - Ладно. А-апчхи!
Девочка так испугалась, что все мысли сразу выскочили у неё из головы, ни одной не осталось.
Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они переехали на новую квартиру. Взрослые укатили на грузовике за оставшимися вещами, а Наташа занялась уборкой. Веник отыскался не сразу. Он был за шкафами, стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты.
И вот сидит Наташа на полу, В комнате тихо-тихо. Только веник шуршит, когда под ним возятся, кашляют и чихают.
- Знаешь что? - вдруг сказали из-под веника - Я тебя боюсь.
- И я вас, - шёпотом ответила Наташа - Я боюсь гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше, а я пока убегу и спрячусь.
Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у неё от страха руки и ноги перестали шевелиться - Знаешь что? - немного погодя спросили из-под веника. - А может, ты меня не тронешь?
- Нет, - сказала Наташа.
- Не поколотишь? Не жваркнешь?
- А что такое "жваркнешь"? - спросила девочка, - Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь - всё равно больно, - сообщили из-под веника.
Наташа сказала, что никогда не... Ну в общем, никогда не стукнет и не поколотит.
- И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дёргают или за волосы.
Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дёргать.
- Так-то оно так... - помолчав, вздохнуло лохматое существо. - Да видно, не все про это знают... - И спросило: - Дряпать тоже не будешь?
- А что такое "дряпать"?
Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что "дряпать" и "царапать" - примерно одно и то же, и твердо пообещала не царапаться, ведь она - человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие чёрные глаза, и она услышала:
- Может, и свориться не будешь? Что такое "свориться", Наташа опять не знала.
Вот уж лохматик обрадовался, заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались за веником во все стороны.
- Ах, беда-беда-огорчение! Что ни скажешь - не по разуму, что ни молвишь - всё попусту, что ни спросишь - всё без толку!
Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:
- Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетёха, недотёпа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно. А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!
Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеётся.
Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:
- "Свориться" - значит ссориться, ругаться, позорить, дразниться - всё едино обидно.
И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочём его не обидит.
Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнёс:
- Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!
БАНЬКА
- Ты кто? - спросила девочка.
- Кузька, - ответил незнакомец.
- Это тебя звать Кузька. А кто ты?
- Сказки знаешь? Так вот. Сперва добра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай.
- Нет у нас баньки, - огорчённо сказала девочка.
Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся:
- Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!
- Так ведь это ванна, а не банька, - уточнила Наташа.
- Что в лоб, что по лбу! - отозвался Кузька.
- Чего, чего? - не поняла девочка.
- Что об печь головой, что головою об печь - всё равно, всё едино! крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты.
А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль:
- Ну, что же ты меня не паришь?
Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника.
В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору. Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:
- А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки!
Раздеваться он не стал.
- Или мне делать нечего? - рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. - Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нём пуговиц столько, и все застёгнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки, и все завязаны. Эдак всю жизнь раздевайся - одевайся, расстёгивайся - застёгивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одёжа отстирается.
Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.
Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми - жёлтые, блестящие, совсем как новые.
Лохматик восхитился и сунул под кран голову.
- Пожалуйста, закрой глаза покрепче, - попросила Наташа. - А то мыло тебя укусит.
- Пусть попробует! - проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.
Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.
Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала.
Зато отмытые Кузькины волосы сверкали, как золото.
- Ну-ка, - сказала девочка, - полюбуйся на себя! - и протёрла зеркало чад раковиной.
Кузька полюбовался, утешился, одёрнул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил:
- Ну что я за добрый молодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молодец!
- Кто же ты, молодец или молодец? - не поняла Наташа.
Мокрый Кузька очень серьёзно объяснил девочке, что он сразу и добрый молодец и настоящий молодец.
- Значит, ты - добрый? - обрадовалась девочка.
- Очень добрый, - заявил Кузька. - Среди нас всякие бывают: и злые. и жадные. А я - добрый, все говорят.
- Кто все? Кто говорит?
В ответ Кузька начал загибать пальцы:
- В баньке я паренный? Паренный. Поенный? Поенный. Воды досыта нахлебался.
Кормленный? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молодец, и я молодец, возьмём по ковриге за конец!
- Что, что? - переспросила девочка.
- Опять не понимаешь, - вздохнул Кузька. - Ну, ясно, сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты?
Наташа без лишних разговоров завернула добра молодца в полотенце и быстро понесла на кухню.
По дороге Кузька шепнул ей на ухо:
- Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну - больше не будет свориться.
ОЛЕЛЮШЕЧКИ
Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом лапти положила, пускай тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится.
Кузька совсем перестал бояться. Сидит себе, придерживая каждый лапоть за верёвочку, и поёт:
Истопили баньку, вымыли Ваваньку, Посадили в уголок, дали кашечки комок!
Наташа придвинула к батарее стул и сказала:
- Закрой глаза!
Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:
- Пора! Открывай!
На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелёными листиками, с белыми, жёлтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.
- Выбирай какое хочешь! - торжественно сказала девочка.
Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:
- Это я не ем. Я - не козёл. Девочка растерялась. Она очень любила пирожные При чём тут козёл?
- Ты только попробуй, - нерешительно предложила она.
- И не проси! - твердо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся!
Наташа сразу поняла, что значит слово "отвращение". - Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне... - Кузька похлопал себя по животу, - мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!
- Ты только понюхай, как пахнут, - жалобно попросила Наташа.
- Чего-чего, а это они умеют, - согласился Кузька. - А на вкус трава травой.
Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками.
Наташа засмеялась.
А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются Если над кем-нибудь ещё, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог, Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил;
- Фафа фефёф или фто фофофаеф? Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:
- Сама печёшь или кто помогает? - И давай пихать в рот одно пирожное за другим.
Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные.
Но он съел примерно штук десять, не больше.
И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул:
- Хватит. Хорошенького понемножку. Эдак нельзя: всё себе да себе. Надо и о других подумать. - И начал считать пирожные: - Тут ещё осталось Сюра угостить, Афоньку, Адоньку, Вуколочку. И Сосипатрику хватит, и Лутонюшке, и бедненькому Кувыке. Я их тоже сначала обману: ешьте, мол, ешьте, угощайтесь! Пусть тоже думают, что цветами потчую. И угостим, и насмешим, то-то все будут рады-радёхоньки!
Нахохотавшись всласть, Кузька обернулся к Наташе и заявил, что олелюшечек никак не хватит.
- Чего не хватит? - рассеянно спросила девочка. Она всё думала, что сказать маме о пирожных, а ещё думала про Адоньку, Афоньку, Вуколочку.
- Олелюшечек, говорю, на всех не хватит. Не красна изба углами, а красна пирогами. Эдаких вот, с цветами! - Кузька даже рассердился и, видя, что девочка не понимает, о чём речь, ткнул пальцем в пирожные: - Вот они, олелюшечки, эти самые пироги цветочные! Я ж говорю, невразумиха ты непонятливая, а ещё смеёшься!
ЖЕРДЯЯ ЗВАТЬ НЕ НАДО - Дом без хозяина - сирота, - поёрзав на батарее, сказал Кузька и начал озираться, будто что-то потерял. - И хозяин без дома тоже сирота. Дома и стены помогают.
Наташа оглядела стены.
Интересно, как это они будут помогать? Руки у них вырастут, что ли? Или стены станут говорящими? Кто-нибудь начнёт мыть посуду, а стены скажут: "Эй, ты! Марш отсюда! Сами вымоем!"
Или нет. Кто ж станет строить такие грубые стены? Это будут очень милые, приветливые стеночки: "Будьте добры, займитесь какими-нибудь другими, более интересными делами, а мы, с вашего позволения, перемоем всю посуду. И пожалуйста, не беспокойтесь: ни одной чашечки, ни одной тарелочки не разобьём".
Тут, конечно, стены раздвинутся, выйдут роботы, всё сделают - опять в стены.
Кузька между тем очень внимательно оглядывал кухню и заодно объяснял, для чего нужно праздновать новоселье:
- У вас, у людей, день рождения раз в году. А у дома он бывает раз в жизни - его новосельем зовут. Где новоселье - там гости. Где гости - там угощение. Мало угощения - гости подерутся. Пеки олелюшечки, да побольше, чтобы на всех хватило!
- Афонька, Адонька, Вуколочка - это твои гости? - спросила девочка.
- Сюра забыла, - ответил Кузька. - А ещё жди Пармешу, Куковяку, Лутонюшку. Так.
Ещё кого? Пафнутий придёт, Фармуфий, Сосипатр, Пудя, Ховря, Дидим, Теря, Беря, Фортунат, Пигасий, Молчан, Нафаня. Авундий... Феодул с Феодулаем прибудут, Пантя, Славуся, Веденей... Буяна и Себяку звать не буду, разве что сами придут незваными гостями. А вот Поньку, так и быть, кликну. И Бутеню, и бедненького Кувыку.
- Что это, всё твои товарищи?! - изумилась девочка. - Так много?
- А как же! - важно ответил Кузька. - Без товарищей один Жердяй живёт.
- Кто живет?
- Жердяй. Сухой, длинный, на крыше у трубы дымом греется. Завистник, ненавистник и пакостник, лучше сюда его не звать - всех перессорит. Пусть себе торчит на крыше, как сухая ветка.
Девочка скорей посмотрела в окно: не видно ли Жердяя. Не только Жердяя, но и труб, и дыма на крышах не было, одни антенны поднимались вверх - Нет, - продолжал Кузька. - Жердяя звать не буду. Вот деда Кукобу позову. Да не соберётся он, дед Кукоба, скажет: "Дорога не близкая, за семь верст киселя хлебать - лаптей не напасёшься". А может, и навестит, соскучился, поди. Сверюк с Пахмурой не придут, зови не зови, эти веселья не любят. Лыгашку глаза б мои не видели! И Скалдыра пусть не показывается. Зато Белебеня сей же час прибежит.
Услышит от Сороки - и здравствуйте-пожалуйста, давно не видались!
- От Сороки? - удивилась Наташа. - Разве птицы знают про новоселье?
- Сорока знает, - твердо сказал Кузька. - Она везде поспевает. Да толком ничего не понимает. До того занята, что и подумать некогда, что надо, чего не надо - про всё трещит, на хвосте тащит. Сорока скажет вороне, ворона - борову, а боров - всему городу. Не любим мы Сороку, вздохнул Кузька. - Один Белебеня с ней в ладу живёт. Чуть услышит, у кого какая беда или радость, - ему всё равно, лишь бы народу побольше и угощения, - он и прискачет. И Лататуй с ним, они всегда вместе.
Девочка во все глаза смотрела на Кузьку. Он по-прежнему сидел на батарее, рядом сохли лапти. Кузька придерживал их за верёвочки и болтал ногами.
"Интересно, - думала девочка, - почему у Кузьки ножки маленькие, а лапти такие, что в каждый он может сесть, как в корзину?"
А ещё она думала о Кузькиных друзьях. Какие они? Тоже маленькие, лохматые и в лаптях? Или некоторые в ботинках? Или же большие, лохматые, в пиджаках, с галстуками, но в лаптях? Или же маленькие, причёсанные, в рубахах и в ботинках?
А Кузька в это время продолжал:
- Белун придёт, и пускай. Всегда ему рады. Тихий старичок, смирный, ласковый.
Вот только носовой платок для него не забыть припасти, если попросит нос вытереть. Банник непременно пожалует, то-то ему здесь светло покажется после тёмной бани. Ещё Петряй и Агапчик навестят, Поплеша с Амфилашей, Сдобыш, Луп, Олеля... Лишь бы Тухляшка не навязался, ну его!
- Ой, Кузенька! - изумилась Наташа. - Сколько же у тебя друзей!
- Сколько друзей-то? Скажу, да погожу, - ответил Кузька, ёрзая на горячей батарее, и добавил: - Кабы я блином был, мне бы в самый раз на этой печурке доспеть, подрумяниться.
Он поглядел вниз и вздохнул:
- Давно бы отсюда ушёл, да шесток больно высок, до полу лететь далеко, а ухватиться не за что.
Наташа скорей пересадила бедняжку на подоконник.
"Эка благодать - весь белый свет видать!" - обрадовался Кузька и прижался носом к стеклу. Девочка тоже посмотрела в окно.
ОБИЖЕННЫЙ САМОЛЕТИК
По небу неслись облака. Тоненькие, с виду совсем игрушечные подъёмные краники двигались между светло-жёлтыми, розовыми, голубыми коробочками домов, поднимали и опускали стрелы. Дальше был виден синий лес, до того синий, будто в нём и деревья растут синие с голубыми листьями и лиловыми стволами Над синим лесом летел самолётик. Кузька показал ему язык, потом обернулся к девочке:
- Много всякого народу пожалует на новоселье. Придут и скажут: "Вот спасибо тому, кто хозяин в дому!" Будет что рассказать, будет что вспомнить. Друзья к нам придут, и знакомые, и друзья друзей, и знакомые друзей, и друзья знакомых, и знакомые знакомых. С некоторыми водиться лучше в крапиву садиться Пусть и они приходят. Друзей всё равно больше.
- А где они живут, твои друзья? - спросила девочка.
- Как где? - удивился лохматик. - Везде, по всему миру, каждый у себя дома. И в нашем доме тоже. Мы высоко живём? На восьмом этаже? А на двенадцатом уже раньше нас Тарах поселился, на первом Митрошка - тонкие ножки живёт понемножку.
Наташа недоверчиво спросила, откуда Кузька про это знает. Оказалось, от знакомого воробья по имени Летун. Сегодня, когда машина остановилась и стали выгружать вещи, воробей как раз купался в луже около подъезда. Митрошка и Тарах, которые приехали сюда раньше, просили его кланяться всем, кто ещё приедет в этот дом.
- Помнишь, - спросил Кузька, - он нам из лужи кланялся, мокренький такой, встрёпанный? Слушай, ему же там до самого вечера сидеть и кланяться! Посиди-ка весь день в луже, не пивши, не евши. Думаешь, хорошо?
- Ну, попить-то он может, - нерешительно сказала Наташа.
- Угу, - согласился Кузька. - А поесть мы ему олелюшку бросим в окошко. Ладно?
Только аккуратно, а то попадёшь в голову, а он маленький, эдак и ушибить можно.
Они долго возились с задвижками, открывали окно, потом высунулись, увидели лужу, рядом с ней серую точку (видно, Летун не всё время купался, иногда и загорал) и очень удачно бросили из окна пирожное наполеон: оно упало прямо в лужу. Только успели закрыть окно, Кузька как закричит:
- Ура! Едут! Уже едут! Гляди! Внизу по широкому новому шоссе мчался грузовик с узлами, столами, шкафами.
- Ну-ка, ну-ка, что у нас за соседи? - радовался Кузька. - Друзья или просто знакомые? А не знакомы, долго ль познакомиться - приходи сосед к соседу на весёлую беседу. Эй, ты! Куда уезжаешь? Куда! Вот они мы, не видишь, что ли?
Остановись сей же час, кому говорят!
Но грузовик проехал мимо и увёз людей с их добром в другой дом к другим соседям.
Кузька чуть не плакал:
- А всё машина виновата! Не могла остановиться, что ли? К другим соседи поехали.
А к нам жди-пожди - то ли дождик, то ли снег, то ли будут, то ли нет.
Наташе успокоить бы его, а она слова сказать не может, смеяться хочется. И вдруг она услышала:
- Эй, ты! Сюда заворачивай! Лети, лети к нам в гости со всеми чадами и домочадцами, с друзьями и с соседями, со всем домком, окромя хором!
Девочка посмотрела в окно: коробки домов, подъёмные краны, а над ними самолёт.
- Ты кого зовёшь?
- Его! - Кузька ткнул пальцем в небо, указывая на самолёт. - Давеча он так же летел, а я его подразнил. - Кузька смутился, покраснел, даже уши у него стали красными от смущения. - Я ему язык показал. Может, видела? Обиделся, поди. Пусть уж побывает у нас, олелюшечек отведает. А то скажет: дом-то хорош, да хозяин негож.
Наташа рассмеялась. Самолет к нам зовет, кормить его собирается!
- Вот чудак, да он же здесь не поместится.
- Толкуй больной с подлекарем! - развеселился Кузька. - Вот машину, которая нас везла, я в гости не звал, велика, в горницу не влезет. А самолёт - другое дело.
Сколько я их в небе перевидал, ни один крупнее вороны или галки на глаза не попадался. А этот не простой самолёт, обиженный Если тесно ему покажется, так ведь в тесноте, да не в обиде. А будешь надо мной смеяться - убегу и поминай как звали.
Самолёт, конечно, не откликнулся на Кузькино приглашение, а улетел, куда ему было надо.
Кузька долго-долго глядел ему вслед и грустно сказал:
- И этот не захотел к нам в гости. Крепко на меня обиделся, что ли...
ВОРОБЬИНЫЙ ЯЗЫК
Наташа решила больше не смеяться над Кузькой. Если маленькие чего не знают, на то они и маленькие. Вырастут - узнают. А Кузька - совсем маленький, хоть и в огромных лаптях. Откуда ему знать про самолёты?
- Ты разве в машине с нами приехал? -спросила девочка.
- А то где же? - важно ответил лохматик. - Я у неё спросил: "Довезёшь?".
"Полезай, - отвечает, - довезу".
- У машины спросил?
- А как же? Без спросу - останешься без носу. Очень удобно ехал. В ведре. Мы с веником там хорошо уместились.
- Что ж, машина так и сказала: "Полезай - довезу"?
- Ну, она-то по-своему, по-машинному: рр! Да я не глупый, понял. Вот и довезла.
Тут я, видишь? Вот он. - Кузька для убедительности потыкал в себя пальцем и сказал, что машинные языки не ахти как знает. То ли дело птичьи или звериные.
И тут как раз зачирикал воробей. Может, Летун прилетел благодарить за угощение?
Наташа искала глазами воробья, а в кухне уже свистели синицы, заливался соловей, стучал дятел.
Мяукнула кошка. Птицы умолкли. Громко залаяла собака. Невидимая кошка заорала изо всех кошачьих сил и удрала. А невидимая собака вдруг так тявкнет на девочку!
Наташа чуть со стула не свалилась и закричала: "Мама!" И тут всё стихло, кроме Кузькиного смеха. Это он кричал разными голосами. Ну и Кузька!
Она хотела попросить, чтобы Кузька ещё полаял, но тут замычала корова, закукарекал петух, заблеяли овцы и козы, закудахтала курица, запищали цыплята.
Курица звала детей всё громче, цыплята пищали всё жалобней, а потом смолкли.
Верно, курица увела их подальше от стада, от множества копыт и мохнатых ног.
Вдруг замолкли овцы с козами и заревел кто-то страшный. Зашумели, заскрипели деревья, завыл ветер. Кто-то ухал, верещал, стонал. Но вот всё затихло и в тишине что-то взвизгнуло.
- Страшно, да? - спросил Кузька. - Я тогда тоже испугался. - Когда и где испугался, он рассказывать не стал, а задумчиво произнёс: По-воробьиному-то я давно говорю. И по-вороньи, и по-куриному. Лошадиный знаю, козлиный, бычий, свинячий, ну и кошачий, и собачий. А когда в лес попал, заячьему выучился, беличьему, лисьему... Волчий понимаю, медвежий. Рыбьи языки хуже знаю, труднее они: покуда выучишь, десять раз утопнешь или простудишься. Ещё карасий от щучьего отличу, а больше ни-ни.
Наташа во все глаза смотрела на Кузьку. Маленький, а сколько языков знает! А вот она, хоть и большая, знает всего несколько десятков английских слов и одно немецкое.
- Кузенька! - робко спросила Наташа. - А теперь ты скажешь, кто ты? Или ещё не пора?
Кузька внимательно посмотрел на девочку и стал загибать пальцы:
- Кормленный я? Кормленный. Поенный? Поенный. В бане паренный? Паренный. Ну так слушай...
И тут в дверь постучали.
- Беги открывай! - прошептал Кузька, - Да никому про меня не сказывай!
ТО ТЕПЛО. ТО ХОЛОДНО
- Дверь обить не желаете? - спросил незнакомый дяденька. - Чёрная клееночка имеется и коричневого цвета. Да ты одна, что ли, дома, девочка? Спрашивать надо, спрашивать, когда дверь отпираешь, и чужим не открывать. Говоришь вам, говоришь, учишь вас, учишь, - ворчал дяденька, стучась в соседнюю дверь.
Наташа вернулась в кухню. Кузьки на подоконнике не было, коробки с пирожными тоже. только лапти сохли на батарее.
- Кузенька! - позвала Наташа.
- Ку-ку! - откликнулись из угла. Там, под раковиной, был аккуратный белый шкафчик, куда ведро ставят для мусора Из этого-то шкафчика и выглянула весёлая Кузькина мордочка.
- Ах вы, сени мои, сени! Сени новые мои! - вопил он, приплясывая, когда Наташа заглянула в шкафчик. - Добро пожаловать! Будьте как дома! Ну не чудо ли и не красота! Гляди, какой славный домик я себе отыскал! Как раз по росту. И олелюшечки уместились! И гости поместятся, если по одному будут приходить. А что внутри он белый, так мы его раскрасим. На этой стенке лето нарисуем, на той осень, здесь весну, бабочки летают. А дверь пусть остаётся белой, как зима.
Место тихое, укромное, кто не надо - не заглянет.
- Заглянут, - вздохнула Наташа. - Сюда ведро помойное ставят.
- Глупости какие! - сказал Кузька, вылезая из шкафчика. - Изгваздать такую красоту! Ума нет.
- А куда ж мусор бросать?
- А вон куда! - И Кузька показал на окно. Девочка не согласилась. Что ж это будет? Идёт по тротуару прохожий, а на него сверху очистки всякие падают, объедки, огрызки.
- Ну и что? - сказал Кузька. - Отряхнулся и пошёл себе дальше.
И тут в дверь опять постучали.
- Здравствуйте! Я ваша соседка, - сказала незнакомая женщина в переднике. - У вас не найдётся коробки спичек?
Наташа, загораживая дорогу в кухню, сказала, что спичек нет и никого нет.
- А почему дверь открываешь не спрашивая? - улыбнулась соседка и ушла.
В кухне на батарее сох один лапоть. Кузька снова исчез.
- Кузенька! - позвала Наташа.
Никто не ответил. Она опять позвала. Откуда-то послышался шорох, тихий смех и приглушённый Кузькин голос:
- Идёт мимо кровати спать на полати. Искала Наташа, искала - Кузька будто провалился. Надоело ей искать.
- Кузенька, где ты?
Послышалось хихиканье и неизвестно откуда ответили:
- Если я скажу "холодно", значит, там меня нету, а скажу "тепло", там я и есть.
Наташа вышла в коридор.
- Эх, морозище-мороз отморозил девке нос! - заорал невидимый Кузька.
Девочка вернулась в кухню.
- Мороз невелик, а стоять не велит!
Она заглянула в белый шкафчик под раковиной.
- Стужа да мороз, на печи мужик замёрз! Наташа сделала шаг к газовой плите, и погода сразу улучшилась:
- Сосульки тают! Весна-красна, на чём пришла? На кнутике, на хомутике!
У плиты наступило лето. Открыв духовку, Наташа увидела на противне Кузьку, который вопил, не жалея голоса:
- Обожжёшься! Сгоришь! Удирай, пока не поздно!
- Это ты сгоришь! - сказала Наташа и стала объяснять про газовую плиту и про духовку.
Недослушав объяснений, Кузька вылетел наружу как ошпаренный, подобрал коробку с пирожными, надел лапоть и сердито пнул плиту.
- Вот беда-беда-огорчение! Я-то думал, это будет мой домик, тихонький, укромненький, никто не заглянет. А сам, страх подумать, в печи сидел! Ах ты батюшки!
Наташа стала его утешать.
- Я твоей плиты не боюсь, зря не укусит, - махнул рукою Кузька. - Я огня боюсь.
Кузька сел на коробку с пирожными и пригорюнился:
- И лаптей жалко, и рубахи, а больше всего своей головушки. Я ж молоденький, семь веков всего, восьмой пошёл...
- Семь лет, - поправила Наташа. - Как мне.
- У вас годами считают, - уточнил Кузька, - у нас - веками, в каждом веке сто лет. Вот моему дедушке сто веков с лишним. Не знаю, как ты, а мы с огнём не водимся. Играть он не умеет, шуток не любит. Кто-кто, а мы это знаем. Дедушка нам говорил: "Не играйте с огнём, не шутите с водой, ветру не верьте". А мы не послушались. Поиграли раз, на всю жизнь хватит.
- Кто поиграл?
- Мы поиграли. Сидим как-то у себя дома под печкой. Я сижу, Афонька, Адонька, Сюр, Вуколочка. И вдруг...
Но тут в дверь опять постучали.
ВОТ БЕДА, БЕДА, ОГОРЧЕНИЕ!
Очень высокий, почти до потолка, молодой человек спросил Наташу:
- Где у вас телевизор?
Куртка на юноше блестела, "молнии" на куртке сверкали, рубашка в мелкий цветочек, а на ней значок с Чебурашкой.
- Ещё не приехал, - растерянно ответила Наташа, глядя на Чебурашку.
- Да ты одна, что ли? - спросил юноша. - А чего пускаешь в дом кого попало? Ну ладно, зайду ещё! Расти большая.
Девочка бегом вернулась в кухню. Там тихо и пусто. Позвала она, позвала - никто не откликнулся; поискала, поискала - никого не нашла. Заглянула в белый шкафчик под раковиной, в духовку - нет Кузьки. Может быть, он спрятался в комнатах?
Наташа обегала всю квартиру, обшарила все углы. Кузьки и след простыл. Напрасно она развязывала узлы, отодвигала ящики, открывала чемоданы, напрасно звала Кузьку самыми ласковыми именами - ни слуху ни духу, будто никогда никакого Кузьки и в помине не было. Только машины шумели за окном и дождь стучал в стёкла. Наташа вернулась в кухню, подошла к окну и заплакала.
И тут она услышала очень тихий вздох, чуть слышный стук и тихий-претихий голос.
- Вот беда, беда, огорчение! - вздыхал и разговаривал холодильник. Кто-то скрёбся в холодильнике, как мышка.
- Бедный, глупый Кузенька! - ахнула Наташа, кинулась к холодильнику, взялась за блестящую ручку.
Но тут в дверь не просто застучали, а забарабанили:
- Наташа! Открывай! Наташа бросилась в коридор, но по дороге передумала:
"Сначала выпущу Кузьку, он совсем замёрз".
- Что случилось?! Открывай сейчас же!! Наташа!!! - кричали в коридоре и ломились в дверь.
- Кто там? - спросила Наташа, поворачивая ключ.
- И она ещё спрашивает! - ответили ей и потащили в комнаты диван, телевизор и много других вещей.
Наташа на цыпочках побежала в кухню, открыла холодильник, и прямо ей в руки вывалился дрожащий Кузька.
- Вот беда, беда, огорчение! - приговаривал он, и слова вместе с ними дрожали. - Я-то думал, это мой домик, укромненький, чистенький, а тут хуже, чем у Бабы Яги, у той хоть тепло! Деда Мороза изба, что ли, да не простая, с секретом:
впустить-то впустит, а назад - и не проси... И приманок всяких вдоволь, яства одно другого слаще... Ой, батюшки, никак, олелюшки там оставил! Пропадут они, замёрзнут!
В коридоре послышались шаги, раздался грохот, шум, треск. Кузька до того перепугался - перестал дрожать, смотрит на девочку круглыми от страха глазами.
Наташа сказала ему на ухо:
- Не бойся! Хочешь, я тебя сейчас спрячу?
- Знаешь что? Мы с тобой уже подружились, я тебя уже не боюсь! Я сей же час сам спрячусь. А ты беги скорёхонько в горницу, где я был под веником. Отыщи в углу веник, под ним увидишь сундук. Тот сундук не простой, волшебный. Спрячь его, береги как зеницу ока, никому не показывай, никому про него не рассказывай. Я бы сам побежал, да мне туда ходу нет!
Кузька прыгнул на пол и пропал, скрылся из глаз. А Наташа бросилась искать веник. Веника в углу не было. И угла тоже не было. Вернее, он был, но его теперь занял огромный шкаф. Наташа громко заплакала. Из комнат прибежали люди, увидели, что она не ушиблась, не оцарапалась, а плачет из-за какой-то игрушки, про которую и рассказать толком не может, успокоились и опять пошли прибивать полки, вешать люстры.
